Форум » Париж – жилища » Noli me tangere. Часть II. 24 июля 1627 года, ночь » Ответить
Noli me tangere. Часть II. 24 июля 1627 года, ночь
Луи де Кавуа: - Доктор! Есть надежда?! - Смотря на что вы надеетесь...
Ответов - 25, стр:
1 2 All
Луи де Кавуа: Врач оказался нестарым, язвительным мужчиной. Стройная талия и сильные изящные руки могли принадлежать дворянину, насмешливые синие глаза говорили о немалой уверенности в себе - и в своем положении в доме. Первым делом, едва взглянув на пациента, Барнье выгнал из комнаты всех незаинтересованных лиц, кроме хозяина особняка, и затребовал у слуг холодную воду и лед. - И ради этого меня отвлекли от занятий, - проворчал он, подойдя наконец к креслу, в котором устроили секретаря по настоянию мэтра. - Мой капитан, я надеялся, это будет пробитая грудь или выпадение колец кишечника, а что мне принесли?.. Барнье, разумеется, не был гвардейцем, но жизнь роты была ему прекрасно знакома изнутри. Талант врача позволял ему пользоваться уважением среди военных и быть на особом счету у Кавуа. И он пользовался, иногда совершенно беспощадно.
Dominique: Если в текущих обстоятельствах Шере никак не мог сделать вид, что его нет, то по крайней мере, он мог постараться не вызывать неприязни, и к тому времени, как пациент оказался в указанном врачом кресле, у людей Кавуа могло сложиться впечатление, что от неодушевленных предметов его отличает одно только умение улыбаться, почти не поднимая глаз, и шепотом говорить спасибо. К первому он прибегнул и сейчас, лишь на миг искоса глянув на эскулапа и тотчас вернув взгляд к сложенным на коленях рукам и кольцу, которое он опять начал поворачивать на пальце. «Будет очень больно». Но пугало его отнюдь не это.
Луи де Кавуа: - Когда упали, месье, головой бились? - деловито спросил мэтр, окинув взглядом невысокую фигурку в кресле. В руках у него был нож - срезать чулок. Стягивать его значило бы вызвать пару преждевременных воплей. Кавуа молчал, с интересом глядя на взаимодействие двух столь непохожих людей. Дивную манеру Шере становиться тихим и незаметным он успел изучить, но Барнье даже очень терпеливого человека способен был довести, по обстоятельствам, как до смеха, так и до тихой паники. – Нет, сударь. – Шере так и не поднял глаза, что не мешало ему заметно напрячься. Нож в руке врача он отметил сразу, и вкупе с вопросом, для ответа на который, с его точки зрения, достаточно было взглянуть на его платье, доверия он не вызывал. - Жаль, - вздохнул Барнье. - Значит, только вывих. - Мэтр, - укоризненно бросил пикардиец. - Пощадите. Такими шутками можно здорового в гроб вогнать. Вместо ответа хирург занялся порчей чулка. - Постарайтесь не дернуться, - рекомендовал он. - Мой капитан, здоровых людей не бывает, есть те, кого плохо осматривали... Как ваша рука? Ткань чулка тихо скрипнула под лезвием, расходясь надвое. - За полдня существенно ничего не изменилось, - иронично отозвался Кавуа. - Ремень нужен? - Да, будьте любезны. Месье, - это уже адресовалось Шере. - Как вы относитесь к вкусу хорошо выдержанной воловьей кожи? – А это имеет значение? – не удержался Шере, превратившийся при первом же движении ножа в подобие мраморной статуи. - Ну, если вы предпочитаете дерево... - деловито пробормотал медик, ощупывая сустав. Он прикасался сильнее и увереннее, чем это делал Кавуа, но, похоже, не ставил задачи замучить пациента. - Где-то у меня был сломанный стул. Вам ножку или спинку? Тем временем слуга притащил таз с водой, какие-то тряпки и лед. В соавторстве
Dominique: – Филе? – Боль сузила глаза Шере и резче очертила морщинки в их уголках, но он заставил себя поднять взгляд и улыбнуться. – За неимением крылышка… Некоторые люди предпочитают смеяться только своим шуткам. Пример капитана показывал, казалось, что врач к таковым не относится, но капитан был его господином… Врач дружелюбно ухмылялся. Выходило хищно, как всегда получается у влюбленных в свое дело хирургов. - Месье знает толк в извращениях, полный рот перьевой подушки любой крик превращает в "М-м..." Хотите что-нибудь сказать напоследок? Шере только качнул головой. Сказать он хотел очень многое, и все непечатное, и до самого утра, но смысла в этом не было ни малейшего. Как бы несправедливо это ни было и как бы виноват он ни был в этом сам, выбора не было. Вернее, выбор был, но не тот, который он готов был бы принять. Если бы все было иначе, можно было бы хотя бы кричать, плакать, просить, чтобы было не больно – все то, что могут себе позволить женщины, потому что они слабее мужчин и никто не ждет от них молчания, никто не предлагает им дерево или ремень… Но по крайней мере, он больше не думал о том, чьи руки могут его коснуться. Как-нибудь он да справится. Не может не справиться, потому что иначе нельзя. Потому что иначе надо было не соглашаться идти к его высокопреосвященству – если бы ему вообще позволили не согласиться. После кинжала, возникшего и исчезнувшего так быстро, он уже ни в чем не был уверен. Кроме того, что будет очень больно. Но недолго. Уж точно не так долго как роды. Но что это такое «очень больно»? Для мужчины и военного – или для секретаря или мошенника? В вопросительном взгляде, который Шере бросил на капитана, легко было прочесть сомнение. В соавторстве
Луи де Кавуа: Кавуа смотрел на него с одобрительным интересом. Пока Барнье не отобрал у гвардейца ремень, чтобы вручить его пациенту. - Закусите так глубоко, как сможете, - деловито распорядился врач. - Будет невкусно, но придется потерпеть. Ненадолго оставив Доминика, он выглянул из комнаты, чтобы вернуться уже с Эженом. - Юноша, подержите больного, - попросил мэтр, деловито скидывая в таз с водой принесенные слугой тряпки. - А то всякое бывает от избытка чувств. Шире, как зачарованный смотревший на ремень, на котором кое-где виднелись уже следы зубов, вскинул голову. Теперь он стал так бледен, что это было уже трудно объяснить болью. – Пожалуйста. – Обращался он, однако, не к врачу и не к слуге. – Не надо. Меня держать. Не надо. Это было нестерпимо глупо, и он сам это понимал, но даже лишь представляя себе руки юноши на своих плечах, он вспоминал то, что почти уже забыл – и начинал задыхаться. - Шере, - капитан подошел чуть ближе, сделав знак Эжену слиться с обстановкой. - Вы не дворянин и не военный, нельзя требовать от вас какой-то особой выдержки. Голос пикардийца вдруг стал тихим и мягким. Так успокаивают собак и лошадей. И раненых. - Я не хочу, чтобы вы начали отбиваться от врача. Это дело нескольких мгновений, но если вы дернетесь или помешаете... - Порванные сухожилия, - закончил Барнье из-за плеча Кавуа. - Этого вы точно не хотите. Лубок на месяц и хромота на всю жизнь. Шере помотал головой. – Я не дернусь. И не буду мешать, – он тоже говорил очень тихо, но уже не умоляюще. - Мэтр, лучше дайте вашу заветную флягу. На нем лица нет, - попросил капитан и, получив требуемое вместе с ворчанием о расходе ценного продукта на пустяковый случай, протянул откупоренную фляжку секретарю. Пахло резко. - Это арманьяк. Давайте, два больших глотка, и закончим это дело. Если бы Кавуа и хотел забыть, что имеет дело не с военным, Доминик решительно не позволял этого сделать. В соавторстве
Dominique: Шере глянул на почти исчезнувшего из виду юношу, затем на флягу, и снова покачал головой. Это было, хоть и совсем по-другому, только хуже – ему нужна была очень ясная голова. – Не надо. Сударь, – он понятия не имел, говорит ли правду, но даже хромота казалась предпочтительнее прикосновения чьих-то рук, – я не буду мешать. Не надо меня держать. Он чуть не сказал – трогать. А это было бы странно.
Луи де Кавуа: Это и без того было странно, Кавуа даже переглянулся с Барнье, но мэтр не стал настаивать. Правда, Эжен остался рядом с креслом - просто на всякий случай. Врач опустился на пол перед пациентом, встав на одно колено, и указал глазами на ремень. Дольше тянуть было глупо. Шере вздохнул с облегчением, торопливо сунул ремень в рот и вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Наверное, по его лицу нельзя было не понять, как он боится – но вряд ли этим троим могло прийти в голову, что пугает его вовсе не боль. Или вернее – не сама боль. Не сможет Александр один. Шере подумал и закрыл глаза. Первым, что он ощутил, была жесткая хватка на голени. Потом вспышка боли - такая яркая, что едва не сменилась темнотой. И отчетливый щелчок, слышимый не ушами, но отдавшийся в теле. На этом все кончилось. Новая боль, пришедшая на смену прежней, тупая и слабая, пока он сидел, по контрасту почти не ощущалась. На лодыжку легло что-то мокрое и холодное, принося дополнительное облегчение. В соавторстве
Dominique: Это было настолько неожиданно, что в кои-то веки Шере сказал то, что пришло на ум, не обдумывая и не выбирая слов: – И… и все? Но… – И тут он опомнился. – Это просто… чудо? Восхищение, с которым он взглянул на врача, было, как и этот второй вопрос, продиктовано уже расчетом. Он не знал, сколь велико было искусство, избавившее его от боли, но помешать это не могло никак. И он действительно был благодарен.
Луи де Кавуа: Синеглазый эскулап не проникся. Он иронично глянул на пациента и вручил ему очередную мокрую холодную тряпку. - Меняйте по мере высыхания. - Это надолго? - осведомился Кавуа. - Шутите? - отозвался Барнье. - Эжен, полей мне на руки... Сначала остудить, потом положим тугую повязку и полный покой до утра. - А если... - Если? Воля ваша, мой капитан, вправлю еще раз. Сухожилия растянуты, думаете, будет хорошо держаться? Кавуа пожал здоровым плечом. - Значит, до рассвета...
Dominique: Шере незаметно повернул руку так, чтобы вода с тряпки стекала на пол, а не на него. Это были очень хорошие новости, потому что луна приближалась к последней четверти. Сохранить свои тайны здесь он бы не смог. В Шатле это было уже неважно. А во дворце давно стало рутиной.
Луи де Кавуа: Барнье покосился на капитана, вытирая руки полотенцем. Медик немного лукавил. Домашние пикардийца привыкли к тому, что он способен подчас на неожиданные выходки, но пострадавших мещан он раньше домой не приносил. Шере уже видели в особняке, знали, что он что-то писал для Кавуа - реплика насчет чернил не осталась незамеченной - и теперь многих интересовал вопрос, станет ли невысокий тихий человек постоянным секретарем капитана и придется ли принимать его в свой круг. И если Эжен косился на гостя без особого дружелюбия - он был грамотен и не понимал, почему Кавуа не хочет доверить бумажную работу ему, - то Барнье очень интересовало, кто таков Шере и что случилось этим поздним вечером. - Тогда накладывайте повязку, я сейчас вернусь, - решил капитан и вышел из комнаты. Нужно было отправить гонца во дворец, предупредить, что все сложилось недурно и объяснить, почему возвращение секретаря откладывается до утра. Естественно, хирург немедленно воспользовался исчезновением господина. - Барнье, - отрекомендовался он без особых церемоний. - Это наш Эжен. Молодой человек, стоявший рядом с креслом, положил руки на пояс, сверху вниз разглядывая гостя. - Ламарш, - поправил он хирурга. - Эжен Ламарш.
Dominique: Ответная улыбка Шере была разом смущенной и неуверенной, и это было не одним лишь притворством: повязка означала новые прикосновения. Хотя, как ни странно, мысль об этом больше не вводила его в ступор – если, конечно, это будет не смотревший волком Эжен Ламарш. – Шере, – откликнулся он. – Я… я не знаю, как благодарить вас, сударь. Он наклонился вперед, намереваясь сменить мокрую тряпку на распухшей лодыжке, но на всякий случай еще бросил на врача вопросительный взгляд. - Во французском есть слово "спасибо", - подмигнул ему Барнье. - Меняйте-меняйте, иначе опять распухнет. А теперь признавайтесь, вы с капитаном неслись за кем-то или от кого-то? Похоже, иное развитие событий врачу даже в голову не приходило. – Нет-нет, что вы! – с искренним недоумением отозвался Шере. – Я просто поскользнулся. Не могу даже представить себе, чтобы господин капитан стал от кого-то убегать. Любопытство, как известно, не порок, и отличает оно не только кошек и врачей. Некоторые секретари и мошенники подвержены ему ничуть не меньше. В соавторстве
Луи де Кавуа: Ламарш фыркнул. - Это хороший ход, если врага нужно завести в ловушку, - бросил он с толикой той снисходительности, которая отличает обученных военному делу юнцов в разговоре с людьми иных профессий. - Отступить, чтобы победить. Это не трусость. - Жаль, что вы не всегда об этом помните, - остро глянул на него хирург. Барнье обладал странной манерой переходить то на "ты", то на "вы" в разговоре с юношей, как и большая часть обитателей дома, включая самого капитана. - Неужели среди наших сорвиголов наконец появится человек спокойный и рассудительный? - с тем же любопытством осведомился врач.
Dominique: – Если вы это обо мне, – Шере потянулся за новой тряпкой, хотя ногу уже не чувствовал вообще, – то, к сожалению, нет. Сожаление, и высказанное вслух, и переданное голосом, было опять же искренним. Так, как господин капитан, с ним еще не разговаривал ни один дворянин. И врач, с его явным чувством юмора, ему тоже очень нравился, а Эжен Ламарш неожиданно оказался прелюбопытнейшей загадкой. Но что толку сожалеть? Тем более что и доброжелательность мэтра Барнье наверняка исчезнет, как только он узнает, что имеет дело с мошенником. Пусть даже и бывшим. И, в конечном итоге, отнюдь не таким уж спокойным и рассудительным. – Но ведь господин капитан же тоже с севера? Это была догадка. Если бы не нечаянно подслушанная ругань на незнакомом наречии, Шере даже не задумался бы, откуда родом господин де Кавуа. Но в речи врача пикардийский выговор был заметнее.
Луи де Кавуа: - О, да, - ухмыльнулся хирург. - Он настоящий пикардиец и на родине довольно известен. Сейчас все уже поутихло, но было время... Чем было вызвано неожиданное веселье врача, оставалось только гадать. Конечно, тень репутации господина падала и на слуг, но огоньки в синих глазах почтенного мэтра выглядели озорными до неприличия. Хотя и делали его моложе. Эжен не скрывал неудовольствия, но его тут же пристроили к делу - нарезать бинты для перевязки. Как бы эта реплика не заинтриговала Шере, на его лице можно было прочитать лишь одно простодушное недоумение. – Но ведь господина капитана и в Париже знают… С таким выражением лица хвастаются, и обычно – любовными подвигами. Но в тихом голосе Шере не уловить было ни тени нахлынувшего на миг отвращения. Барнье засмеялся. - Да, только совсем с другой стороны, - он отошел к сундучку, стоявшему возле стола, и принялся в нем рыться, перебирая какие-то склянки и свертки. - Совсем с другой стороны... Он нашел какую-то баночку, наполненную желтой жирной мазью со странными зеленоватыми вкраплениями, открыл, принюхался, остался доволен и подсел к пациенту. - Убирайте тряпку, - приказал он. Из банки неожиданно приятно пахло. Медом, травами, немного - жиром, но его забивал запах мяты. В соавторстве
Dominique: Шере подчинился. Репутация господина капитана вполне могла быть совершенно разной в Париже и в Пикардии хотя бы потому, что здесь он служил лицу духовному. Но еще один вопрос на ту же тему мог насторожить собеседника, а он этого не хотел. Тем более что грешно было бы не воспользоваться случаем узнать кое-что другое. – Я хотел спросить, сударь, – сказал он, завороженно наблюдая за уверенными движениями врача, – если позволите. Те господа гвардейцы, которые были ранены несколько дней назад. Как они себя чувствуют? Господин капитан приказал доставить раненых в свой особняк, и вывод напрашивался. А если еще кто-то из них умер, это могли поставить ему в счет. - Я ждал худшего, - отозвался Барнье, обмазывая пострадавшую лодыжку. - У шевалье де Мартеля пробит бок, но это не слишком опасно. Он со вчерашнего дня на квартире, у него очень приятная хозяйка. Я оставил им список... А вот господин де Ренкур... Хирург нахмурился. - Жив, но хорошая молитва не помешает. Эжен, бинты. Благодарю. А вы что-то знаете про эту стычку? Хорошая молитва... Шере и вспомнить не мог, когда он молился в последний раз. Наверное, еще в отцовском доме. - Не больше, чем может знать человек, который в ней не участвовал, - ответил он. - Но я слышал, будто бы господин де Ренкур близок к смерти. В соавторстве
Луи де Кавуа: - Это правда, - врач пытливо уставился на секретаря, склонив голову к плечу. Это не мешало ему вслепую затягивать бинты на ноге пациента. - Капитан требует невозможного. Я пытаюсь, а он даже не хочет рассказать, что случилось! Барнье выглядел слегка обиженным. - И сам пришел, краше в гроб кладут, ей-богу. - Вот пусть и кладут, кто краше, - проворчал Эжен, от нечего делать принимаясь рассматривать содержимое пузырьков. Шере подчеркнуто задержал взгляд на отвернувшемся от них юноше и снова встретился глазами с врачом. – А как бы вам это помогло, – спросил он, – знать, что случилось? Вопрос прозвучал как риторический, но выражение лица Шере этому противоречило. Барнье тоже посмотрел на Эжена и в его глазах отразилось откровенное огорчение. Выгнать юношу из комнаты он не мог. Только попросить. Но тот не был дураком. - Вы правы, никак, - вздохнул хирург. - Эжен, это настой клещевины. Очень сильное слабительное, так что закройте крышечку. - А пахнет сеном... - А чем оно должно пахнуть?.. Лучше распорядитесь, чтобы мне принесли кувшин теплой воды. - То холодной, то теплой, - проворчал недовольный Ламарш, успевший развесить уши. - Так срочно? Не умирает же. - Я лекарства в тазу разводить должен? Препирательства выглядели данью традиции. Тем не менее, Эжен оторвался от своего занятия и вновь повернулся к креслу. - Ладно. Только я давно хочу кое-что спросить... Сударь, вы назвали свое имя, но хотелось бы узнать, и кто вы. В соавторстве
Dominique: – Я секретарь, – Шере смущенно улыбнулся и опустил глаза, – у одного знакомого господина капитана. Господин капитан просил меня помочь ему со срочной корреспонденцией пару дней тому назад. А вы? Соблазн спросить был слишком велик, пусть Шере был и уверен, что ответа не получит. Этому юноше он не нравился. Интересно, выпроваживает его врач или это совпадение? Будь Шере симпатичной молоденькой девушкой, и если бы дело происходило где-нибудь на сеновале, Ламарш непременно сказал бы что-то вроде "телохранитель". Но здесь это значило сначала быть жестоко высмеянным Барнье, потом получить по ушам от хозяина особняка. - Служу господину капитану, - прищурил тот в ответ яркие зеленые глаза. И, не удержавшись, добавил: - Для особых поручений. Барнье почти улыбнулся. Но сдержался. Это была правда такого же калибра, что и его собственная, но и из нее можно было сделать кое-какие выводы. Взгляд Шере не сделался вдруг оценивающим, и по его лицу никак нельзя было заподозрить, что он прикидывает возраст юноши, соотнося его внешность с мелькнувшим несколькими минутами ранее в глазах врача озорством. Насколько особыми были особые поручения? Врач говорил ему «вы», а господин капитан – «ты». Или все же?.. – Должно быть, очень… увлекательно, – сказал он так вежливо, что поверить ему было трудно. – Вы ведь будете военным? Простодушная доброжелательность в голосе была ни чуточки не наигранной – но юноша должен был уже быть военным. Шере не сомневался, что любви к нему этот наивный вопрос не прибавит, но может что-нибудь прояснить – не дав при этом Эжену причин возмутиться. В соавторстве
Луи де Кавуа: - Идти на войну с каким-нибудь полком попроще или с ротой гвардейцев Его Высокопреосвященства? - осведомился Ламарш, направляясь к двери. - Вы бы что выбрали, сударь? Интерес в его голосе был таким же искренним, как вежливость Шере. – Вообще не ходить, – чистосердечно признался Шере. – Но с ротой гвардейцев, наверное, безопаснее. Молодой человек хищно обернулся у порога. Мгновенно, как делают только хорошие бойцы, словно пружина раскрутилась. Глаза сверкнули очень недобро, но он только вежливо уточнил: - Вы так думаете?.. - и вышел из комнаты. Барнье покачал головой. - Признайтесь, вы его дразните, - в голосе врача слышался мягкий укор. - Он горяч, это правда. Мне и самому подчас трудно удержаться. – Я действительно так думаю, – вздохнул Шере. Он мог бы даже обосновать эту точку зрения, но не хотел тратить на это время. – Теперь он плюнет в эту вашу теплую воду. - Никогда, - покачал головой хирург, решив, для разнообразия, не отшучиваться. - Он на мелочи не разменивается. И потом, он пытается подражать капитану, а он ссорится только с теми, кто может ответить. Кому-нибудь другому Эжен, пожалуй, нагрубил бы всерьез, он это умеет. Но он живет для войны и мыслит как военный, а вы, простите, выглядите очень мирным человеком. Наверное, он это учел. Барнье пытался быть деликатным. В соавторстве
Dominique: Нельзя было не увидеть за этим ответом явную привязанность к юноше, и Шере мысленно внес ее в свой список окружавших его странностей. Слуга для особых поручений, к которому врач, хоть и лицо явно не столь доверенное, не испытывает неприязни. – Это очень благородно с его стороны, – ответил он, отнюдь не исключая, что юноша, не разменивающийся на мелочи, может, однако, задержаться под дверью. – Вы даже не представляете себе, до какой степени мне хочется иногда иметь возможность, как вы сказали, ответить. Но… я действительно человек очень мирный. У каждого, он мог бы добавить, свое оружие.
полная версия страницы