Форум » Париж – жилища » Два мира, две судьбы. 18 июля, вечер » Ответить
Два мира, две судьбы. 18 июля, вечер
Dominique:
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Dominique: К особняку Кавуа на улице Сент-Оноре Шере вернулся, когда лишь самый край солнца виднелся еще из-за парижских крыш. День снова выдался жарким, и под своим наглухо застегнутым серым камзолом он чувствовал себя мокрым как мышь – однако плотная ткань надежней скрывала тайны, и на ней труднее было различить пятна, которые смогли бы рассказать, как он провел время. Кружево его левого манжета, днем ослепительно-белое, теперь сделалось пурпурным – пролитое вино давно высохло, а его кислый запах никак не мог выветриться из его ноздрей. Или это был запах страха? При этой мысли-воспоминании, его рука сама поднялась и коснулась шеи. Скрытый пышным кружевом воротника порез – неглубокий, чуть глубже царапины, до сих пор саднил. «Кто за твои роскошества платит?» Как и сам капитан четырьмя часами ранее, он глянул на главный вход, подумал и направился к той же боковой двери, за которой скрылся хозяин дома. Прежде чем постучать, он вытащил из-за пазухи пузырек чернил.
Луи де Кавуа: Доминика пропустили без лишних вопросов, сразу же указав ему дорогу в одну из комнат. В доме, как это часто бывает с каменными строениями, царила прохлада, ощутимая после раскаленных парижских улиц. Чем ближе секретарь подходил к цели, тем явственнее становился запах, больше подходящий аптечной лавке. Создавалось странное впечатление, что в доме значительно тише, чем обычно, но из-за нужной двери слышались голоса. По обрывкам фраз было не разобрать, о чем идет речь. Открыл уже знакомый молодой человек. Тот самый, кого Шере видел днем у бокового входа в особняк. На вид ему было лет восемнадцать-двадцать, правильные черты лица и безукоризненная осанка могли говорить о хорошем происхождении; положение в доме - о сомнительности этого происхождения. Тем не менее, он был недурно одет, а повадками напоминал хищного сторожевого пса - или, что вернее, одного из тех вечно голодных и умных французских волков, чьи повадки сделали их персонажами народных сказок и лэ, которыми особенно славилась Бретань. Зеленые волчьи глаза осмотрели секретаря с головы до ног и только после этого юноша посторонился. У капитана кардинальской гвардии были свои пристрастия; к таковым, безусловно, относились породистые лошади, искусно сделанное оружие и хорошо написанные книги. Комната сочетала в себе все три. Раненым свойственны капризы; Кавуа проводил здесь вечер в компании книг, разобранного пистолета, лекарских снадобий и картин с изображениями конной охоты. В углу на подставке стояли шпаги, в разное время подаренные ему, но слишком изящные, чтобы ими пользоваться. - Вот и вы, - констатировал хозяин дома, заметно оживляясь. - Эжен, буду очень благодарен, если в ближайшее время никто не будет меня беспокоить...
Dominique: Одежда отворившего дверь молодого человека выдавала в нем простолюдина, но простолюдина привилегированного, и Шере последовал примеру проводившего его вышколенного лакея и поклонился, прежде чем войти. Секретаря у Кавуа не было, да и не казался этот Эжен секретарем. Но да какая разница? – Прошу прощения, сударь, – второй поклон, предназначавшийся хозяину дома, был куда ниже, – я не смог найти нужные чернила сразу… За окном еще не стемнело, но здесь уже горели свечи, и теплый запах воска мешался с ароматом лекарственных трав. Дверь еле слышно закрылась, огненные язычки затрепетали, играя тенями, и Шере, отбрасывая, как ставший бесполезным веер, привычную неуверенность в движениях, приблизился к раненому и поставил пузырек на стол. – Я не могу вам пока ничего точно сказать, сударь, – признался он. – Просто не знаю. На самом деле, он был почти уверен. В конце концов, вернулся же он живым!
Луи де Кавуа: Взгляд военного на секунду задержался на руках гостя. Разница между цветом манжет была заметна, и на мгновение капитан принял следы за кровь, но высохшая кровь делает ткань совершенно дубовой, а манжета шевелилась, как и полагается кружеву. А вот пятна на воротнике Шере слегка отличались по цвету от измаранного рукава и здесь уже трудно было ошибиться. - Не погрешу против истины, если скажу, что рад видеть вас живым, - Кавуа смотрел не столько на секретаря, сколько на его воротник. - Вы ранены? Будь Шере серьезно ранен в шею, он бы просто не дошел сюда, это гвардеец знал точно, но несерьезные раны без должной заботы легко становятся серьезными. - Не стойте, садитесь. Мой врач займется вами, у него сегодня острый приступ любви к работе...
Dominique: Рука Шере невольно прижалась к шее, глаза расширились, а по лицу разлилась бледность. – Прошу вас, сударь! Не зовите никого! – голос его задрожал, и он отчаянно замотал головой. – Это – ничто. Царапина, никто не пытался меня убить. Пугали, и только. Направляясь из дома капитана в «Коронованную редиску», он точно знал, что делать. Сначала поговорить с Лампурдом, якобы довериться во всем и заручиться его помощью. Потом, уже под его защитой, идти к другим. Если бы бретер оказался на месте, он, может, так бы и поступил – а может, и нет. Все-таки тот был единственным, с кем Шере связывали отношения, которые хоть как-то можно было назвать дружескими. – Д-Доминик! – если не считать запинки, имя прозвучало так же, как полгода назад: округленное «о» в первом слоге, музыкально-певучее «ми» и удивление в конце – как если бы она ждала чего-то другого. – Тереза, – и только тут Шере обернулся. Она была уже в подпитии, он увидел это сразу, но не так, как в прошлые разы, когда она не узнавала его. Надо было дождаться вечера. – Ты же умер! – взвизгнула Тереза. – Тебя же повесили. – Повесили? – эхом откликнулся другой голос, и из-за соседнего стола поднялся широкоплечий черноволосый бородач, извлекая нож с той же небрежностью, с какой другие отбрасывают со лба слишком длинные волосы. – Так это к нам покойник свеженький заявился? Или может, лишний язык? – Он с Охотником знался, – сказал кто-то. И стало очень тихо. Так же тихо, как здесь, в уютном кабинете, где мерцали свечи, обеспокоенно глядел хозяин дома, и угрожавшая ему опасность была не меньшей, хоть и иной. – Не нужно врача, – торопливо продолжил Шере, ломая голову, как объяснить свой отказ. – Это заметят и запомнят, не нужно.
Луи де Кавуа: - Да что вас так взволновало? - изумился капитан. - Присядьте же, нужно подумать, что делать с вашей одеждой. Вот ее состояние точно заметят и запомнят, вам же идти через посты... Вы уже думали, чем будете это объяснять? Раненый говорил спокойно и мягко. Наверное, таким тоном успокаивают перепуганных лошадей. - Вы хитрец, Шере, - возможно, в других обстоятельствах Кавуа попытался бы выяснить, в чем тут дело, но только не теперь. - Я и сам его боюсь, мэтр в припадке трудолюбия и здорового способен в постель загнать... Садитесь и рассказывайте, если царапина не доставляет вам беспокойства и вы не хотите промыть ее сами, Эжен мог бы принести воду и полотно... По лицу гостя было похоже, что и это предложение не слишком пришлось ему по вкусу. Аргументы Доминика против доктора были откровенно сомнительными, гвардеец мог найти десяток возражений и настоять на своем, но... Зачем?.. В этом не было никакого смысла. Будь рана серьезной, секретарь не вздумал бы возражать. "Пугали".
Dominique: Шере огляделся в поисках подходящего табурета, нашел только стулья и примостился на краешке ближайшего из них. С чего бы это вдруг капитану вздумалось о нем заботиться? – Вы более чем любезны, сударь, – его голос уже не дрожал, но взгляд оставался настороженным. Сам порез было не видно, но действительно, на воротнике должны были остаться следы. Как он мог об этом не подумать! – Право, вам не о чем беспокоиться. Ко мне не слишком приглядываются, но… Вот это… – он тряхнул манжетой и улыбнулся уже естественнее, – вы ведь могли быть так гостеприимны, что предложили мне вина, а я мог быть так неуклюж, что опрокинул бокал. Опрокинул он, конечно, не бокал, а кружку, и не свою, а чужую, а свою тут же предложил взамен – и никто не обратил внимания, что сам он не выпил ни капли. «Евнух от виноделия…» Лампурд появился, когда страсти уже улеглись, могло быть хуже.
Луи де Кавуа: - Я сейчас буду очень гостеприимен, - пообещал капитан. - Вы сегодня единственный в этом доме, кто не говорит со мной как с умирающим. Продолжайте в том же духе. Эжен! Мда, нелюбопытные слуги - это иногда беда, не докричишься... Похоже, гвардеец, ударом шпаги прикованный пусть не совсем к постели, но к домашнему креслу, отчаянно скучал и собирался устроить из разговора небольшое развлечение. Зеленоглазый почти бесшумно возник на пороге. Капитан попросил принести бульон для него и вина для гостя. Приказание было исполнено быстро. Когда за Эженом закрылась дверь, Кавуа с невозмутимым видом поменял местами посуду. - Сдается, вы небольшой любитель выпивки, даже хорошей, - припомнил он. - Итак? Если капитан ошибался, Шере мог его поправить. Он уже делал это, и было чертовски интересно, сделает ли еще раз. Мелочи о секретаре падали в копилку памяти как монетки, сущая безделица, которая со временем могла обрести вес - а могла и не обрести, но это было хоть какое-то занятие в дополнение к тем, которыми можно было заниматься, не поднимаясь на ноги.
Dominique: За время, данное ему этой передышкой, Шере вновь овладел собой, хотя ждал совсем другого ответа. Даже не будь между гостем и хозяином такой разницы в положении, намек был бы невежливым – но его целью было переменить тему, и он этой цели добился. Пусть не так, как рассчитывал, жаловаться он не собирался и встретил маневр капитана улыбкой, которая была уже настоящей – хоть и исчезла почти сразу. – Я говорил с несколькими людьми, – он поднес к губам чашку. Пить ему действительно хотелось, до одури, но бульон, приготовленный для раненого, был чересчур крепким, и он отхлебнул лишь один глоток. – Я надеюсь, мне удалось их убедить. Кого поумнее так точно. Но… Он красноречиво развел руками и снова пригубил бульона – не сделать этого было неприлично, капитан еще подумает, чего доброго, что секретаришка им пренебрегает. Те, кто поумнее, появились позже, сначала были другие. – Меня еще полгода тому назад выпустили, – спокойно объяснял он, делая вид, что не замечает угрожающе покачивающегося в лапище головореза ножа. – Я не первый раз прихожу, пусть он подтвердит. Кабатчик, на которого он кивнул, пробормотал что-то невнятное, но не враждебное. Лампурд не позволил ему в тот раз остаться незаметным, и был, как оказалось, прав. Конечно, его стали спрашивать, как он выкрутился. Конечно, он рассказал им правду – только очень куцую. Сумел убедить одну важную шишку, что живым будет полезнее, чем мертвым. Как – это только его дело, только теперь работа у него чистая. А что, можно подумать, писать каждый второй умеет, а чтоб было еще и разборчиво – каждый третий! – А твоим специальным, особенным, самым любимым почерком… Тереза визгливо расхохоталась, а у него потемнело в глазах. Не потому, что она разбалтывала так легко его тайны, хотя здесь за такое и убить могли, а потому что он понял, наконец, кто на него донес. – Так это ты… – он не мог вспомнить потом, что кричал, какими ругательствами осыпал ее – женщину, которую спас, взял к себе в дом, наряжал как свою любовницу, пальцем не тронул… Будь она поумнее, ему пришел бы конец, но того, что она принялась вопить в ответ, хватило, чтобы тот же черноволосый головорез внезапно шагнул ей за спину, вздергивая ей подбородок левой рукой, и полоснул наискось. Предать – за то, что в постели погнушался? Его чуть не стошнило, от ее объяснения ли, от алой струи, брызнувшей из ее рассеченного горла – убийца успел еще развернуть жертву, прежде чем ударить, и кровь плеснула на пол, он сам и рук не замарал. И он – он тоже не замарал рук. Кто бы ему не поверил после этого? Только те, с кем он хотел говорить всерьез – те, кто был поумнее.
Луи де Кавуа: - Но? - капитан заинтересованно смотрел на секретаря, что намекало - лаконичным "поговорили" Шере не отделается. Гвардия, если верить лейтенантам, сегодня была шелковой - не военные, а образец для написания правил поведения, приличествующих молодым дворянам. Париж вдруг стал самым скучным местом во Франции, где ровным счетом ничего не происходило, радовал один только Жюссак, проводивший время в поисках человека, на которого указал Охотник. От него были хоть какие-то новости.
Dominique: – Но таких немного, – кратко отозвался Шере. Сил на выдумки у него не было, но и пересказывать то, что с ним происходило, он не собирался. Настоящие разговоры начались несколько позже, когда всплеск всеобщего негодования уже приутих, тело Терезы выбросили на улицу, и, обнаружив среди присутствовавших Золотого Луи, он взял свою кружку, к которой до того момента едва притронулся, и, сказав что-то вроде «Надо поговорить», пересел за его стол. – Дело есть. Ответом на эту дерзость был прореженный золотом оскал. – Значит, красиво пишешь? – Красивее не бывает, – подтвердил Шере, безуспешно пытаясь скрыть нахлынувший страх. Золотой Луи был неглуп – но терпеть не мог Охотника. С одной стороны, это было хорошо: искать тех, кто виноват в разгроме в Нельской башне он не станет. С другой, миндальничать с приятелями покойного ему было не с чего. – Но ты прав, не за красоту ценят. Слыхал такое слово – тайнопись? Я к тебе с поручением. Любопытство почти всегда побеждает злость, но и побежденная, злость мешает думать. Пройти по грани – представить себя как человека, за которым снова стоит незримая тень, дающая право на наглость, и вместе с тем не вывести из себя. Тогда за ним стояла тень тени, сейчас не было и того. – Я не стал говорить про Лувр, – признался он. – Про то, что ход туда ведет – чтобы не стали искать. Сказал, что все дело было в том мерзавце, который пробрался позавчера в Пале-Кардиналь. «Пари», помните?
Луи де Кавуа: Вряд ли он мог об этом забыть. По лицу капитана пробежала тень. Он всего на одну ночь сказался больным, чтобы Брешвиль тут же воспользовался ситуацией и оставил служебные обязанности ради развлечений, опоздав даже на утренний развод, а в это время... "Пари". Да. Конечно, он помнил. И, чего греха таить, не забыл и не простил лейтенанту его отсутствия. Может быть, поэтому даже не посылал за ним в ночь перед боем в Нельской башне. - Хороший ход, - оценил пикардиец, потягивая вино. - Осталось понять, какой повод был у этого мерзавца пробираться во дворец, учитывая, что ничего не пропало и никто не убит. Впрочем, о последнем при Дворе Чудес знать не могут... Шере, вы не боитесь? Они ведь будут искать этого человека.
Dominique: Чашка с бульоном покачнулась в чуть дрогнувшей руке. Если бы кому-то пришло в голову, что Нельская башня была возмездием за его грехи… – Я… Мне… Я заверил их, что это не я. Знал ли Кавуа, что произошло на самом деле? Или хотя бы, чего не произошло? Стал бы его высокопреосвященство лгать своему же капитану? Разумеется, рассказывать о ночном визите он Золотому Луи не стал – слишком очевидно было, на кого тот возведет вину. Но к счастью, у Массимо ди Валетта был другой враг – которому сам Шере успел уже раз помочь, да так, что об этом знали все. Но он сказал капитану чистую правду – он действительно обвинил во всех грехах «того самого мерзавца». И тогда пришлось врать по-настоящему. Слово не дороже головы. Торопясь закончить разговор, он добавил: – Если они примут ваши условия, вы об этом узнаете, и вряд ли это будет письмо. Скорее уж труп.
Луи де Кавуа: - Чей? - вопрос напрашивался. Вряд ли во Дворе Чудес так легко верили на слово. Об этом говорил весь вид Шере, включая кровавые пятна на воротнике. Приставили к горлу нож и... Кого он мог оговорить, решая поставленную задачу и спасая свою жизнь? Почему он вообще взялся за это дело? Капитан флегматично щурил темные глаза на пламя свечей, прикладывался к бокалу, не скрывая, что размышляет. Охотника, которого так боялся Доминик, теперь все равно что нет, но дальнейшие действия "скромного секретаря" говорили, что это не финал. И ведь рисковал - страшно рисковал, сначала явившись с подобным рассказом к капитану гвардии, потом - вернувшись ко Двору Чудес после ночной резни. И ведь не к Рошфору пришел с этим, хотя результат вполне мог оказаться тем же... Видимо, тем же, да не тем. "А кто тебе сказал, что он кого-то оговорил?.." - пришла в голову неожиданная мысль.
Dominique: Шере вздохнул и отпил еще глоток из чашки. Неудивительно, что капитан предпочитает вино. – Если все будет хорошо, – честно ответил он, – то того, кто это сделал. Но если нет, это может быть кто угодно. Если это буду я, значит, ваши условия не приняты. Но это маловероятно. В кабинете снова стало тихо, только еле слышно потрескивали фитили свечей. В последнюю высказанную им версию Шере не верил ни на грош, иначе не стал бы так шутить – сглазишь еще. Золотой Луи сразу сказал, что ни в Лувре, ни в Люксембургских дворцах, ни в Пале-Кардиналь делать ему и его ребятам нечего – да и какой дурак туда вообще сунется? То же сказали и другие – в разных выражениях и с разной степенью возмущения, но если бы это было все, что было нужно Шере, то он сумел бы передать этот пренебрежительный ответ капитану двумя часами раньше. Однако ему важен был итальянец, и оттого пришлось на ходу, на коленке посвящать парижское отребье в тонкости дипломатии – так, чтобы они сами не понимали, что их учат. Решил проблему, в обычном своем неподражаемом стиле, ни кто иной как Лампурд. – Мне доставит ни с чем несравнимое удовольствие избавить его высокопреосвященство от синьоришки, который доставляет ему такие неудобства. Но о доказательствах, Шере-Шери-Шеро, тебе придется позаботиться самому. Доказательство у него было – лоскут черной ткани. Но время для него еще не настало.
Луи де Кавуа: - Маловероятно, - повторил капитан, словно оценивая само это слово. Причем с неожиданной точки зрения. Еще одна монетка упала в копилку с неслышимым звоном. - Я бы предпочел того, кто это сделал, - искренне сказал он. Капитан жалел о том, что не смог встретиться с ним лично. И уже, должно быть, не сможет. Не зная, о ком идет речь, он представить не мог, что подобная встреча могла бы стать последней в его жизни. Обученный боец, фехтовальщик, управлявшийся почти с любым холодным оружием, носивший когда-то несколько довольно громких прозвищ, в разные периоды бывших чем-то вроде nom de guerre для задиристого пикардийского юнца, он давно уже был в первую очередь солдатом и руководствовался холодным расчетом. Иногда это качество становилось уязвимостью. Тем временем Шере чем дальше, тем сильнее капитана удивлял. - Я нашел несколько причин, которые могли заставить вас взяться за это дело, - признался гвардеец. - Если не хотите об этом говорить... Сейчас это ваше право. Это было не великодушие, как могло показаться.
Dominique: Суповая чашка, которую Шере поставил, но не выпустил из рук, еле слышно проскрежетала по тарелке, и во взгляде, который он поднял на капитана, не осталось больше и тени улыбки. А чего ты, собственно говоря, ждал, Шере-Шери-Шеро? Не мог же ты и впрямь верить, что все кончилось и вот-вот можно будет уйти! «Сейчас это ваше право» – как будто завтра не настанет! – Отчего же, сударь, – ответил он спустя несколько мгновений. – Я не стал бы рисковать жизнью, если бы не считал этот риск наименьшим. Отец Жозеф говорил как-то в моем присутствии, что в Пале-Кардиналь все тайное рано или поздно становится явным. Когда моя роль в событиях прошедшей ночи перестанет быть тайной, единственное, что меня сможет защитить, это роль посредника. Вы думали о чем-то ином? Любопытство, как он имел уже много случаев убедиться, может быть смертельным, но не спросить он не мог. Возможно, вопрос капитана был лишь прелюдией к торгам – первым намеком, что на особое вознаграждение, раз он действовал, исходя из своих интересов, расчитывать не стоит. Может, он решил, наконец, посвятить собеседника в те планы, которым тот был обязан его снисходительностью, которую Шере чувствовал и не мог иначе объяснить. Или начал искать способы контролировать его. Если бы Шере не был настолько усталым, он был бы только рад: сам начать такого рода переговоры он не мог. Но пережитое за последние часы не на шутку утомило его, и он лишь теперь начал осознавать, насколько: то, как он разговаривал с капитаном… с дворянином, с человеком, которого он почти не знал – почти как с партнером. Теперь он был рад, что даже не прикоснулся к вину.
Луи де Кавуа: - Я думал о том, что вы слишком утомлены, чтобы говорить о делах, - усмехнулся раненый. - И имел в виду только то, что вы можете, если пожелаете, отложить этот разговор. Роль посредника... Капитан вернул полупустой бокал на стол. Что-то не нравилось ему. - Вы ее почти выполнили, Шере. Когда принесут весть об убийстве ночного визитера - или кого-то, призванного выполнить его роль, что меня не устроит совершенно - в чем далее будет заключаться ваше посредничество? Это уже похоже на дипломатические отношения, но - с кем? С людьми, у которых нет единого вожака и которых держит в узде только страх? Одностороннее посредничество может помочь вам с одной из сторон. Вторая же, в силу многих причин, может и не счесть это ценным. Что вы собираетесь передавать от них - нам?.. Как вы заметили, это вполне может оказаться ваш труп, что не пойдет на пользу ни вам, ни мне, ни Его Высокопреосвященству. А роль посредника обязывает к контактам. И результатам.
Dominique: Возможно, Шере и вовсе не поверил бы капитану, если бы не еле заметная скованность движения, вернувшего бокал на стол. «Вы единственный, кто не говорит со мной, как с умирающим». Не из любви к ближнему Кавуа предлагал отложить разговор – и тогда его нельзя было откладывать. «От них – нам»? Когда-то он признался Рошфору, что итальянец требовал от него сведений. Стоял ли за этим вопросом капитана другой – от нас им? Если нет, потом он может встать. – Я не могу не согласиться с вами, сударь, – отозвался он, хотя и собирался почти сразу же сделать прямо противоположное – не простолюдину спорить с дворянином, если это не дело жизни и смерти. – Моя роль выполнена при любом исходе. Если успешно, то та, другая сторона будет считать, что я нахожусь под защитой его высокопреосвященства – мстить мне станет себе дороже. А с этой стороной… мне нужна от нее защита? Помня, что имеет дело с очень умным человеком, он задал этот вопрос самым серьезным тоном. Рошфор, которому он честно пересказал все то, что узнал от шлюх в левобережном кабаке, предсказуемо не остался этим доволен и потребовал сведений еще и о том, кто нанял убийц. Но, кроме того, что ему так и не удалось пока узнать ничего нового, что можно было поставить ему в вину? Ответ был прост, но тут его не спасет ничто.
Луи де Кавуа: Создавалось впечатление, что сидящий напротив человек собирается с силами, прежде чем что-то сказать. Но интонации и голос оставались прежними. - Совершенно этого не исключаю. Он помолчал немного. - Охотника не спрашивали о вас. Он о вас и не говорил. Но если ваша роль в минувших событиях всплывет... Обязательно возникнет вопрос. Вы знали о том, что ход выходит в Лувр. Вы знали о самом существовании этого хода, вы были явно заинтересованы в том, чтобы убрать Охотника. Мне продолжать?..
Dominique: Если бы не чашка с остывающим бульоном, пальцы Шере к концу этого перечня сделались бы ледяными. Задать все эти вопросы мог только тот, кому сам капитан рассказал бы об их разговоре. Никто иной. Самое большее, что знали другие, даже господин де Жюссак – это что он принимал участие в вылазке и что его позвали, когда все было кончено. Домыслить можно было многое, но угадать – вряд ли. Но может, господин капитан спрашивал для себя? А улицы в Париже все сплошь вымощены золотом. – Вы не даже рассматриваете возможность, – тихо спросил он, – что я вам не солгал? Что в тот миг, когда я понял, кто и как убил фрейлину и кто станет следующей жертвой, я решил, что Охотника надо остановить? Это тоже было правдой. Но почему все-таки господин де Кавуа задал все эти вопросы? Не мог же он не понимать, что тем самым обозначит, что не намерен сдержать слово? Это было бы слишком глупой ошибкой для умного человека, а значит, цель была иной. Или он попросту переоценил господина капитана – и в том, что касалось его чести, и в том, что касалось его ума? Шере на миг зажмурился, пытаясь отогнать усталость.
Луи де Кавуа: - Неужели вы думаете, что я бы говорил с вами об этом и принимал в своем доме, в этом случае? - усмехнулся пикардиец. - Неужели вы сидели бы здесь и говорили со мной сейчас, если бы не верили мне?.. Он осторожно сменил позу, едва заметно поморщился. Очевидно было, что рана причиняет ему немалые неудобства. - Эти вопросы задаст тот, кто знает, что о смерти Марселины де Куаньи и сержанта Гартье я узнал семнадцатого числа от отца Жозефа, около полудня. Весь остаток дня я провел в разъездах с гвардией, на глазах у своих людей, и мы занимались делами, очень далекими от этих убийств, после чего поехал в Бургундский отель, а затем - в Пале Кардиналь, где встретил вас. Не сомневайтесь, часовые запомнили, что я вас увел... Они не слишком к вам расположены. Спустя каких-то два часа после этого мы с де Жюссаком срываемся с места, да не одни, а в сопровождении отряда, и уезжаем громить Двор Чудес. На докладе Его Высокопреосвященству я сказал правду - у меня был осведомитель, имеющий отношение к этому... Двору. Если он всерьез захочет узнать имя этого осведомителя, ему не составит труда сделать правильный вывод. Дайте мне имя, которое я смогу назвать. Имя того, кто по пьяни разболтал вам днем, а лучше вечером семнадцатого про этот чертов подземный ход, и вы тут же кинулись ко мне, потому что были испуганы... Предполагаю, что мы убили этого человека в общей схватке... - он остановился, чтобы восстановить дыхание. - Могло быть так?
Dominique: Шере с трудом оторвал от собеседника завороженный взгляд. Ведь знал же он, понимал, что его роль тайной не останется – что часовые станут спрашивать… Откуда вдруг эта надежда – хуже, уверенность, что сохранность его секретов зависит лишь от господина капитана? На какое-то мгновение, ему отчаянно захотелось рассказать все, довериться полностью – потому что он устал, он был напуган и, в конце концов, он был всего лишь слабой женщиной, а господин де Кавуа был мужчиной, старше, явно умнее… Впрочем, он хорошо понимал, какое это было бы безумие, а желание почти сразу прошло. – Я уже давно знаю про этот ход, – вздохнул он. – Но никогда не задумывался, куда еще он ведет. То, что мне рассказали… Мне рассказали о том, как умерла эта мадемуазель де Куаньи. Но… мне кажется, если его высокопреосвященство или отец Жозеф поймут… Они не станут спрашивать вас, они спросят меня. Мне нужно?.. – Он облизнул пересохшие губы. – Нужно ли мне что-то знать, чтобы не сказать лишнего? В ответе на этот вопрос Шере был почти уверен. Если господин капитан сказал сейчас правду, если он упомянул осведомителя, но не назвал его имени, то где-то он должен был… может даже, не солгать, но точно как-то исказить истину. Но для того, чтобы ответить Шере честно, господин де Кавуа должен был сам ему довериться, а этого не случится. Он с удивлением понял, что жалеет, а не сожалеет об этом. Впрочем, и сам вопрос связывал их крепче.
Луи де Кавуа: - Слушайте внимательно, - гвардеец понимал, что оба заговорщика сейчас не в лучшей форме, но лучшего времени могло не быть. - Подложного приказа никогда не существовало. Потому что существует настоящий. Об этой части истории вам лучше совершенно забыть, да вы и сами это понимаете. В остальном... Он усмехнулся. - Говорите правду. Это хороший принцип. Вы знали, где логово Охотника - в этом нет состава преступления. Но постарайтесь забыть о том, что вы знали про подземный ход до полудня семнадцатого числа. Вы умный человек, вы наверняка уже поняли сами, что поиск сообщников начался сегодня с раннего утра и не прекращается до сих пор. Это сложная история... Долгая. Вряд ли нужная вам. Но приписать вас к ней - слишком легко. Кавуа вовсе не собирался пугать Доминика, но говорить ему было все труднее - силы раненого были далеко не безграничны, день клонился к концу, и не то, чтобы ему дали отлежаться по-настоящему. Дела у капитана гвардии первого министра не заканчивались никогда. - В этом деле есть связи, которые ведут на самый верх... К лицу, чьего имени я не хотел бы называть. Но ваша связь с ним может оказаться совсем не призрачной благодаря некоему молодому человеку в ливрее узнаваемых цветов, к которому граф де Рошфор проявил немалый интерес.
Dominique: Все краски отлили от лица Шере, и чашка с бульоном в этот раз чуть не опрокинулась. Изумление, которое не могла не вызвать в нем откровенность господина капитана, последовавшие за тем расчеты, оставшиеся непроизнесенными возражения – все было забыто, и сосредоточенность, которую он поддерживал в себе с таким усилием, разлетелась на мириад мыслей, как разлетается зеркало от брошенного камня. И этот тоже… Мне нельзя возвращаться. Королева? Не может быть. Господин де Марильяк? Что бы я ни сказал… Нельзя возвращаться. Но деньги. Какая глупость. Никому нельзя верить. Никому. Предупредил. Зачем? – Он ничего не знает, – Шере так же легко сумел бы удержаться от этих слов, как вылететь в закрытое окно. – Господь с вами, сударь, он только накануне приехал в Париж. Каким-то чудом ему удалось даже говорить спокойно. Если он исчезнет, господин капитан станет расспрашивать Александра. Если он останется… Думать не получалось.
Луи де Кавуа: - Я уверен, что он ничего не может знать об этом деле, но передать вам несколько слов от своего покровителя он, безусловно, мог, - гвардеец щурился на пламя свечи. - Это не я так думаю, Шере, это просто еще одна логическая цепочка, которая может быть выстроена. Если кто-то рассчитывал, что Охотник будет убит при штурме... На этом след мог оборваться полностью. Доказывать отсутствие умысла, если кому-то придет в голову трактовать ваши действия именно так, слишком сложно. Капитан помнил версию, переданную ему Рошфором во время их короткого разговора. Насколько точным пожелал быть граф, рассказывая о мальчишке?.. Дело было совсем не в доверии между двумя людьми первого министра, а в здравом принципе дозирования информации - то, что касалось Рошфора, очень часто не касалось капитана гвардии... И наоборот. Было бы глупо пенять друг другу за это. Но сейчас Кавуа вынужден был иметь дело с человеком графа. Считая Доминика агентом Рошфора, он не мог не задаваться вопросом - что произошло между этими двумя, почему столь важная информация была передана ему напрямую, да еще под честное слово скрыть участие Шере в этом деле от всех, включая Рошфора - или особенно от Рошфора... Едва ли их связывали доверительные отношения или глубокая личная симпатия. Зная графа, зная связи секретаря с Двором Чудес, все должно было оказаться проще и приземленнее. Граф едва ли стал бы пользоваться услугами Шере, не имея к нему особого ключа... И заранее заготовленной отдельной камеры?.. - Намного проще сделать так, чтобы вам вовсе не пришлось ничего доказывать. Вы служите в Пале Кардиналь, вы полезны Его Высокопреосвященству. Не думаю, что кто-то захочет представлять вас в роли пособника заговорщиков. Но вам придется честно рассказать мне или графу де Рошфору, если вы до сих пор не сделали этого, зачем к вам приходил этот молодой человек. В его возрасте трудно разобраться в хитросплетениях придворных интриг но, слава богу, в этом же возрасте люди еще прислушиваются к добрым советам старших...
Dominique: Шере, не отвечая, смотрел на окно, за которым уже стемнело. Перед тем, как оказаться сегодня днем в кабинете господина де Кавуа, он долго обдумывал все «за» и «против», почти удостоверился, что сможет добиться желаемого – и чуть не отказался от своего плана. Если бы Александр пришел… Шере подавил новый приступ слепой паники, охватывавшей его при одной мысли о сыне. Жалеть было поздно, но и отчаиваться было рано. К несчастью, все произошло слишком быстро – а ему как воздух нужна была голова итальянца. Два дня – двух дней бы хватило! – но у него не было и двух часов. – Этот молодой человек, – тихо проговорил он, обдумав в этот раз каждое слово, – приходил меня обнять. Мы не виделись три года. А теперь… Господин граф де Рошфор уже дал мне понять, что от меня зависит, будут ли у моего брата неприятности. Что бы вы поставили, сударь, на то, что кто-нибудь не объяснил уже то же самое и ему? Вы были более чем снисходительны ко мне, господин капитан, и вчера, и сегодня. Простите же мне еще одну дерзость. Я хочу… Горло снова перехватило, и он замолчал, в который раз пытаясь справиться со страхом.
Луи де Кавуа: На лице капитана отразилось удивление, он ничего не успел узнать о родстве этих двоих, а граф, по обыкновению, не слишком вдавался в подробности. Но раненый тут же взял себя в руки и внимательно дослушал. Ему было, что сказать. Но пикардиец хотел услышать эту просьбу. - Говорите, - коротко прозвучало в кабинете. Брат - это многое объясняло. И то волнение, с которым Шере встретил упоминание молодого пажа, и явление его в Пале Кардиналь. Возможно, его действительно прислали из лавки, но кто бы удержался, прибыв в Париж и оказавшись так близко, от встречи с братом, пусть даже... Сводным? Незаконнорожденным?.. (Вот это бы точно многое объяснило...) Забота секретаря о мальчишке невольно вызывала если не симпатию, то понимание. Кавуа очень ценил такое понятие как "верность". А здесь речь шла не просто о верности - Шере был простолюдином, паж - дворянином... Куда как легко ожидать не братской любви, но зависти, тем интересней выходило дело. Выходит, граф пытался давить на секретаря, угрожая благополучием ребенка. Воистину, Рошфор не стеснялся в выборе средств.
Dominique: Шере не ждал другого ответа, но и не обольщался им. Только полный глупец отказался бы выслушать, что предварялось этим вступлением, а господин капитан, как он уже успел убедиться, был очень умным человеком. Сейчас, однако, ему нужен был не ум, а возможности. И доверие – но это он уже получил. – Я хочу, – уже более уверенным голосом продолжил он, – быть полезнее чем он. Я хотел бы, чтобы я успел уже доказать делом свою полезность, но – не судьба. За неимением прошлого, я буду говорить о будущем. Вы узнали уже или узнаете, кто заплатил за смерть фрейлины, но – что потом? Это лишь посредник, легко ли вам будет его найти? А потом того, кто нанял его? Я не скажу – не пачкая рук, я спрошу – долго ли? Он поднял на миг глаза, проверяя, какой эффект возымели его слова, и продолжил: – Вы хотели очертить границы дозволенного для Двора чудес, но, простите мне мою прямоту, сударь, ваши границы намного уже. Так и должно быть, вы дворянин, но иногда… Может так быть, что вы знаете, что в неком доме, в некой комнате лежит письмо, в котором… ну, скажем, изложен план заговора? И вам нужна рука, которая не только не погнушается это письмо выкрасть, но и сможет это сделать? Человек, который сможет это сделать, не обмануть и не попасться? Или – поверьте, я это тоже видел: если вам нужно узнать, о чем думает благородный господин, кто может помочь в этом лучше, чем его слуга? У которого есть своя тайна, и чтобы она не раскрылась, он согласится… Шере умолк, пытаясь совладать с собой, но омерзение, которое вызывал в нем брат Огюст, все же исказило на миг его черты. Не надейся он, что лже-монах уже мертв, и говорить бы об этом не стал. – Если вам это отвратительно, то чем лучше превращать ребенка в шпиона? Я предлагаю… обмен. Последнее слово прозвучало почти неслышно.
Луи де Кавуа: На протяжении этой речи раненый сидел неподвижно. Огонь от свечей отражался в его глазах. Военный смотрел на Доминика, внимательно слушал, ни разу не отвел взгляда. Темная одежда, которую традиционно предпочитал пикардиец, подчеркивала сейчас его смертельную бледность, а игравшие на скулах желваки ничего не говорили об испытываемых им чувствах, но только о том, что сидеть ему уже было тяжело, а боль, полностью захватив плечо и часть спины, тянула щупальца к голове. Которая должна была оставаться ясной... - Попросите Эжена принести нам воды. Себе - вина, если хотите, но для меня - холодной воды, - ровно произнес капитан. - У нас осталось немного времени сегодня... Если вы хотите вернуться в Пале Кардиналь, а не заночевать внизу. Вас в любом случае проводят, ночные улицы небезопасны. Он знал, что от него ждут другого ответа и других слов. Он должен был их произнести. Рошфор перегнул палку (и потерял агента?..). Никак иначе все это трактовать было нельзя. Начиная от рассказа Шере про Охотника (хотя секретарь, как человек, обладающий острым умом, мог просто во имя экономии времени исключить одно-два звена в цепи). И заканчивая этой речью, которая только подтверждала первоначальный вывод. Но они с графом никогда не играли друг против друга. Домашние мелочи внутридворцовых взаимоотношений не в счет. Между ними бывало всякое, но оба не забывали, что служат одному человеку. Доминик тоже ему служил и хотел продолжать. Глупо отказывать умному, не лишенному талантов человеку в желании быть полезным, как бы ни было оно сформулировано... Чем бы ни было продиктовано. Верностью брату? Желанием оградить его от неприятностей и грязи высшего света хотя бы с одной стороны? Кавуа точно знал, что бывают вещи посильнее страха за собственную жизнь. И Шере как будто задался целью доказывать ему это снова и снова. "Сударь, я много лет знал это до вас..." Он кашлянул, прочищая совершенно пересохшее горло. Рана немедленно отозвалась вспышкой боли. - Шере. Мне это отвратительно, - гвардеец вспомнил про бокал с недопитым вином, сжал пальцы на стекле, но тут же убрал руку, опасаясь, что хрупкий материал просто не выдержит. - Но когда речь заходит о благополучии и безопасности человека, чья жизнь мне доверена, свои границы я устанавливаю сам. "И со своей совестью я как-нибудь разберусь сам". - Иногда... Мне бывает нужна помощь. И я очень ценю тех, кто готов ее оказать. И молчать впоследствии. Молчать вы умеете. Что касается вашего брата. Как бы я к этому не относился... Вы же понимаете, что польза от ребенка как от шпиона более чем сомнительна. А вы уже успели зарекомендовать себя. И не нужно говорить, что у вас нет прошлого... "Во всех смыслах". - Я не забываю оказанных мне услуг. И доставленных неприятностей, кстати... Я стараюсь ни о чем не забывать.
Dominique: Он был почти уверен, что услышит отказ, и все же, услышав его, с трудом удержал на лице то же выражение, с каким поднялся минутой ранее, чтобы выполнить просьбу господина капитана – смесь надежды, желания услужить и напряженного внимания. То, что было ему нужно, он получить не мог. Господин де Кавуа говорил только за себя, и если ему Александр был ни к чему, то у господина графа де Рошфора не было причин отказываться от такой возможности. Шере слишком хорошо знал, как полезны могут быть дети, чтобы заблуждаться на этот счет. Когда только вчера ребенок, пусть даже дитя парижских улиц, а не дворянин, выследил для него мадемуазель де Кюинь! В трепещущем свете свечей отраженные в черном стекле окна лица обоих собеседников казались равно восковыми. – Прошу прощения, сударь, сию минуту, – сдвинувшись, наконец, с места, он перешел к двери и выглянул наружу. Молодой человек, сидевший на табурете в нескольких шагах от него, оторвал глаза от книги, которую читал, и поднял голову. – Господин капитан просил холодной воды. Наверное, раненому нужен был также врач, но Шере предпочел об этом промолчать. У нас осталось немного времени… Вас проводят… Да, чтобы не потерялся по дороге. Никогда прежде Шере не думал о себе, как о человеке, который может быть опасен. Он вернулся к своему стулу и уселся, аккуратно сложив руки на коленях. Продолжать разговор было уже незачем, но сейчас, к счастью, и невозможно – пока слуга не принесет воды и не уйдет снова. Несколько мгновений передышки – чтобы найти нужные слова. Сдаться? Обрести новую надежду?
Луи де Кавуа: Момент, когда Шере отходил к дверям, пикардиец использовал, чтобы наконец переменить позу - можно было позволить себе кривиться от боли. Итак, Рошфор перестарался. Пикардиец думал об этом безо всякого злорадства, пытаясь понять, как решать возникшую проблему к вящей выгоде сторон. Как жаль, что граф не понял вовремя, что мальчик-паж был худшим инструментом давления на Доминика - потому что воздействие оказалось настолько сильным, что тот мог начать действовать нелогично и непредсказуемо, позабыв и про собственные интересы, и про последствия. Пускать ситуацию на самотек было опасно. Сейчас секретарь искал себе нового покровителя на той же стороне. Не найдя его, что Шере станет делать дальше? Попытается исчезнуть? Но это не спасет пажа, который уже попался на глаза графу и стал объектом его интереса. Попытается избавиться от Рошфора?.. Безумная мысль. Подходящая совершенно отчаявшемуся человеку, а много ли нужно Шере, чтобы дойти до превосходной степени отчаяния? Раненый не знал. Но поведение и речи секретаря говорили о том, что граница опасно близка. А избавляться от своих врагов он, похоже, умел - и делал это достаточно ловко. Тонко. И положение не мешало ему, скорее наоборот - облегчало многое... Начнет предлагать свои услуги кому-то еще?.. Совместит?.. На все эти вопросы можно было ответить утвердительно. Черт побери, это было естественно. Появился Эжен, принес кувшин и чистые чашки. Две, молодец, а вот неодобрительное выражение с лица тебе лучше убрать, юноша, не место и не время... Капитан привычно щурился на огонь, пока слуга не вышел. Если Рошфор придет к тем же выводам, для Шере все кончится очень плохо. И очень быстро. И все же секретарь начал не с предательства. Он до последнего пытался играть на правильной стороне. - Я ничего не могу обещать вам от имени графа де Рошфора, не рискуя оказаться лжецом, - проговорил пикардиец. - Этим вечером - не могу. Мне нужно время. Я склонен считать, что он согласится с вашим предложением, но, как вы понимаете, оно будет оставаться в силе до тех пор, пока вы действительно будете полезнее, чем паж. Мы оба знаем, что не трудно заставить человека выполнить приказ, но качество выполнения зависит от многих вещей... Для того, чтобы я мог хоть чем-то вам помочь, вам придется согласиться с тем, что я раскрою вашу роль в минувших событиях. Тем более, что очень скоро она раскроется сама, и будет лучше, если мы сделаем это раньше, - он слабо усмехнулся. "И не Рошфору".
Dominique: Когда слуга вышел, а капитан заговорил снова, Шере пришел уже к выводу, что должен соглашаться и выказывать надежду изменить в будущем свое положение при господине графе. Продолжение стало для него неожиданностью, но благодарность, осветившая его лицо, была рассчитанной, пусть и непритворной, как и облегчение, с которым он выдохнул: – Вы склонны считать… Вы думаете?.. И лишь тогда он обратил внимание на паузу, которую выдержал капитан, прежде чем пообещал помочь с Рошфором. Думал, что иначе собеседник не согласится вернуть ему его слово? Довести до отчаяния, чтобы наверняка получить желаемую уступку – но в бытность свою ростовщиком Шере, случалось, использовал тот же метод. – Если вы считаете, что это необходимо, – наконец проговорил он. – Но… Вы же понимаете… Кому вы хотите об этом рассказать? Время, опять время. Если при Дворе Чудес узнают… Сейчас все пытаются понять, что случилось, но через месяц думать забудут. Выстраивая свой план, первым шагом которого была смерть итальянца, он не рассчитывал, что договариваться с господином капитаном придется уже сейчас. Как он не пытался держать себя в руках, вода из кувшина слегка расплескалась, когда он наполнил чашки – сперва Кавуа, потом себе.
Луи де Кавуа: Живительная влага рассеяла туман в голове. - Кому? - непритворно удивился гвардеец, осторожно возвращая чашку на стол. - Странный вопрос, Шере. Кавуа не хотел, чтобы имя звучало здесь и сейчас. То, что предложил секретарь, могло затрагивать его, могло коснуться Рошфора, но... - Тому, кто может оказать определенное влияние на готовность графа идти навстречу в некоторых вопросах. Если сочтет нужным, разумеется. Не завтра. Потому что завтра он не сможет даже подняться с постели, судя по тому, что творится под повязкой и как жарко вдруг стало в комнате, несмотря на ночную прохладу. Но послезавтра - может быть... Потому что пикардиец не хотел позволять себе длительное отсутствие. Расследование ждать не будет, Жюссак не сможет вытащить его на своих плечах - и не должен.
Dominique: Это было умно. Чем больше времени прошло бы после событий в Нельской башне, тем труднее стало бы для господина капитана сказать правду. И одной из причин, по которым Шере просил его сохранить тайну, была эта. Для того, чтобы использовать одного слугу кардинала против другого, его надо было сначала сделать уязвимым. На самый крайний случай, потому что Шере искренне предпочитал честный обмен, это было безопаснее. – Его высокопреосвященству, – полувопросительно проговорил он, глядя, как медленно чашка двигается к блюдцу. Время – которого нет. Не имея никакого опыта в таких вещах, он не мог даже предположить, сколько времени занимает выздоровление. Неделя, месяц? Сегодня он не мог спрашивать про Косого Луи – никак не мог. – Я боюсь… боюсь, как бы не узнали… Вы знаете кто. Я согласен, вы же понимаете. Я хочу, чтобы его не трогали. Оставили в покое. Или хотя бы не угрожали. Предложить больше, чем уже предложил, Шере не мог – но если этого окажется недостаточно… Все, что он предложил, все, что умел, можно было использовать и во вред – и кто-нибудь может решить, что, услышав отказ, он станет слишком опасен. – Это же так немного… Он вздохнул, и подумал, что он действительно не сможет ничего противопоставить, если ему скажут «нет», и что это надо менять. – Простите меня, сударь, я утомил вас.
Луи де Кавуа: Это была правда, Кавуа предпочел бы вести этот разговор на свежую голову и в лучшем состоянии, но выбирать не приходилось - как всегда. Сейчас нужно было прикрыть спину Рошфору и самому себе и не дать секретарю наделать опасных глупостей. Или не глупостей, и это нужно было учесть в первую очередь. Мягко и понимающе глядя на гостя, хозяин дома всерьез задумался о том, насколько далеко тот способен зайти. Шере мог стать опасен в любой момент, тем паче, что он имел доступ к бумагам (кстати, каким именно? Нужно будет поговорить с Шарпантье... Но сначала с монсеньором). И, что самое неприятное, Шере прекрасно умел преследовать несколько целей одновременно, что уже доказал. Итак. Ум, смелость, предприимчивость, умение оставаться незаметным и страх за брата. Хороший набор... Хотелось бы, чтобы таланты остались в распоряжении Ришелье. - Не узнают, если вы сами не наделаете ошибок, - медленно проговорил капитан. И мягко добавил: - Я постараюсь вам помочь. Подобная верность нечасто встречается в наши дни. Видит бог, мне нравится, как вы относитесь к этому мальчику. Я вызову вас через... Два дня. Думаю, ближе к вечеру. Достаточное время, чтобы обзавестись новостями для вас. А теперь... Вы тоже устали, сударь, это видно. Не думайте о дурном и постарайтесь набраться сил. Эжен позаботится о вашей безопасности по дороге в Пале Кардиналь. Это прекрасный боец и человек, которому можно доверять.
Dominique: Шере поднялся и взглянул капитану прямо в глаза. Как бы ему не хотелось ему верить, эту роскошь он позволить себе не мог. Решать будет его высокопреосвященство, притом принимая во внимание, что господин граф де Рошфор вряд ли будет доволен. – Вы более чем великодушны, сударь, – тихо проговорил он, – я постараюсь последовать вашему совету. Может, к тому времени у меня тоже будут для вас новости. Я надеюсь, хорошие. Два дня. Будь он на месте господина капитана, он дал бы самому себе фору. А значит, послезавтра к вечеру может оказаться уже слишком поздно. Эпизод завершен
полная версия страницы