Форум » Париж – жилища » Два мира, две судьбы. 18 июля, вечер » Ответить
Два мира, две судьбы. 18 июля, вечер
Dominique:
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Dominique: К особняку Кавуа на улице Сент-Оноре Шере вернулся, когда лишь самый край солнца виднелся еще из-за парижских крыш. День снова выдался жарким, и под своим наглухо застегнутым серым камзолом он чувствовал себя мокрым как мышь – однако плотная ткань надежней скрывала тайны, и на ней труднее было различить пятна, которые смогли бы рассказать, как он провел время. Кружево его левого манжета, днем ослепительно-белое, теперь сделалось пурпурным – пролитое вино давно высохло, а его кислый запах никак не мог выветриться из его ноздрей. Или это был запах страха? При этой мысли-воспоминании, его рука сама поднялась и коснулась шеи. Скрытый пышным кружевом воротника порез – неглубокий, чуть глубже царапины, до сих пор саднил. «Кто за твои роскошества платит?» Как и сам капитан четырьмя часами ранее, он глянул на главный вход, подумал и направился к той же боковой двери, за которой скрылся хозяин дома. Прежде чем постучать, он вытащил из-за пазухи пузырек чернил.
Луи де Кавуа: Доминика пропустили без лишних вопросов, сразу же указав ему дорогу в одну из комнат. В доме, как это часто бывает с каменными строениями, царила прохлада, ощутимая после раскаленных парижских улиц. Чем ближе секретарь подходил к цели, тем явственнее становился запах, больше подходящий аптечной лавке. Создавалось странное впечатление, что в доме значительно тише, чем обычно, но из-за нужной двери слышались голоса. По обрывкам фраз было не разобрать, о чем идет речь. Открыл уже знакомый молодой человек. Тот самый, кого Шере видел днем у бокового входа в особняк. На вид ему было лет восемнадцать-двадцать, правильные черты лица и безукоризненная осанка могли говорить о хорошем происхождении; положение в доме - о сомнительности этого происхождения. Тем не менее, он был недурно одет, а повадками напоминал хищного сторожевого пса - или, что вернее, одного из тех вечно голодных и умных французских волков, чьи повадки сделали их персонажами народных сказок и лэ, которыми особенно славилась Бретань. Зеленые волчьи глаза осмотрели секретаря с головы до ног и только после этого юноша посторонился. У капитана кардинальской гвардии были свои пристрастия; к таковым, безусловно, относились породистые лошади, искусно сделанное оружие и хорошо написанные книги. Комната сочетала в себе все три. Раненым свойственны капризы; Кавуа проводил здесь вечер в компании книг, разобранного пистолета, лекарских снадобий и картин с изображениями конной охоты. В углу на подставке стояли шпаги, в разное время подаренные ему, но слишком изящные, чтобы ими пользоваться. - Вот и вы, - констатировал хозяин дома, заметно оживляясь. - Эжен, буду очень благодарен, если в ближайшее время никто не будет меня беспокоить...
Dominique: Одежда отворившего дверь молодого человека выдавала в нем простолюдина, но простолюдина привилегированного, и Шере последовал примеру проводившего его вышколенного лакея и поклонился, прежде чем войти. Секретаря у Кавуа не было, да и не казался этот Эжен секретарем. Но да какая разница? – Прошу прощения, сударь, – второй поклон, предназначавшийся хозяину дома, был куда ниже, – я не смог найти нужные чернила сразу… За окном еще не стемнело, но здесь уже горели свечи, и теплый запах воска мешался с ароматом лекарственных трав. Дверь еле слышно закрылась, огненные язычки затрепетали, играя тенями, и Шере, отбрасывая, как ставший бесполезным веер, привычную неуверенность в движениях, приблизился к раненому и поставил пузырек на стол. – Я не могу вам пока ничего точно сказать, сударь, – признался он. – Просто не знаю. На самом деле, он был почти уверен. В конце концов, вернулся же он живым!
Луи де Кавуа: Взгляд военного на секунду задержался на руках гостя. Разница между цветом манжет была заметна, и на мгновение капитан принял следы за кровь, но высохшая кровь делает ткань совершенно дубовой, а манжета шевелилась, как и полагается кружеву. А вот пятна на воротнике Шере слегка отличались по цвету от измаранного рукава и здесь уже трудно было ошибиться. - Не погрешу против истины, если скажу, что рад видеть вас живым, - Кавуа смотрел не столько на секретаря, сколько на его воротник. - Вы ранены? Будь Шере серьезно ранен в шею, он бы просто не дошел сюда, это гвардеец знал точно, но несерьезные раны без должной заботы легко становятся серьезными. - Не стойте, садитесь. Мой врач займется вами, у него сегодня острый приступ любви к работе...
Dominique: Рука Шере невольно прижалась к шее, глаза расширились, а по лицу разлилась бледность. – Прошу вас, сударь! Не зовите никого! – голос его задрожал, и он отчаянно замотал головой. – Это – ничто. Царапина, никто не пытался меня убить. Пугали, и только. Направляясь из дома капитана в «Коронованную редиску», он точно знал, что делать. Сначала поговорить с Лампурдом, якобы довериться во всем и заручиться его помощью. Потом, уже под его защитой, идти к другим. Если бы бретер оказался на месте, он, может, так бы и поступил – а может, и нет. Все-таки тот был единственным, с кем Шере связывали отношения, которые хоть как-то можно было назвать дружескими. – Д-Доминик! – если не считать запинки, имя прозвучало так же, как полгода назад: округленное «о» в первом слоге, музыкально-певучее «ми» и удивление в конце – как если бы она ждала чего-то другого. – Тереза, – и только тут Шере обернулся. Она была уже в подпитии, он увидел это сразу, но не так, как в прошлые разы, когда она не узнавала его. Надо было дождаться вечера. – Ты же умер! – взвизгнула Тереза. – Тебя же повесили. – Повесили? – эхом откликнулся другой голос, и из-за соседнего стола поднялся широкоплечий черноволосый бородач, извлекая нож с той же небрежностью, с какой другие отбрасывают со лба слишком длинные волосы. – Так это к нам покойник свеженький заявился? Или может, лишний язык? – Он с Охотником знался, – сказал кто-то. И стало очень тихо. Так же тихо, как здесь, в уютном кабинете, где мерцали свечи, обеспокоенно глядел хозяин дома, и угрожавшая ему опасность была не меньшей, хоть и иной. – Не нужно врача, – торопливо продолжил Шере, ломая голову, как объяснить свой отказ. – Это заметят и запомнят, не нужно.
Луи де Кавуа: - Да что вас так взволновало? - изумился капитан. - Присядьте же, нужно подумать, что делать с вашей одеждой. Вот ее состояние точно заметят и запомнят, вам же идти через посты... Вы уже думали, чем будете это объяснять? Раненый говорил спокойно и мягко. Наверное, таким тоном успокаивают перепуганных лошадей. - Вы хитрец, Шере, - возможно, в других обстоятельствах Кавуа попытался бы выяснить, в чем тут дело, но только не теперь. - Я и сам его боюсь, мэтр в припадке трудолюбия и здорового способен в постель загнать... Садитесь и рассказывайте, если царапина не доставляет вам беспокойства и вы не хотите промыть ее сами, Эжен мог бы принести воду и полотно... По лицу гостя было похоже, что и это предложение не слишком пришлось ему по вкусу. Аргументы Доминика против доктора были откровенно сомнительными, гвардеец мог найти десяток возражений и настоять на своем, но... Зачем?.. В этом не было никакого смысла. Будь рана серьезной, секретарь не вздумал бы возражать. "Пугали".
Dominique: Шере огляделся в поисках подходящего табурета, нашел только стулья и примостился на краешке ближайшего из них. С чего бы это вдруг капитану вздумалось о нем заботиться? – Вы более чем любезны, сударь, – его голос уже не дрожал, но взгляд оставался настороженным. Сам порез было не видно, но действительно, на воротнике должны были остаться следы. Как он мог об этом не подумать! – Право, вам не о чем беспокоиться. Ко мне не слишком приглядываются, но… Вот это… – он тряхнул манжетой и улыбнулся уже естественнее, – вы ведь могли быть так гостеприимны, что предложили мне вина, а я мог быть так неуклюж, что опрокинул бокал. Опрокинул он, конечно, не бокал, а кружку, и не свою, а чужую, а свою тут же предложил взамен – и никто не обратил внимания, что сам он не выпил ни капли. «Евнух от виноделия…» Лампурд появился, когда страсти уже улеглись, могло быть хуже.
Луи де Кавуа: - Я сейчас буду очень гостеприимен, - пообещал капитан. - Вы сегодня единственный в этом доме, кто не говорит со мной как с умирающим. Продолжайте в том же духе. Эжен! Мда, нелюбопытные слуги - это иногда беда, не докричишься... Похоже, гвардеец, ударом шпаги прикованный пусть не совсем к постели, но к домашнему креслу, отчаянно скучал и собирался устроить из разговора небольшое развлечение. Зеленоглазый почти бесшумно возник на пороге. Капитан попросил принести бульон для него и вина для гостя. Приказание было исполнено быстро. Когда за Эженом закрылась дверь, Кавуа с невозмутимым видом поменял местами посуду. - Сдается, вы небольшой любитель выпивки, даже хорошей, - припомнил он. - Итак? Если капитан ошибался, Шере мог его поправить. Он уже делал это, и было чертовски интересно, сделает ли еще раз. Мелочи о секретаре падали в копилку памяти как монетки, сущая безделица, которая со временем могла обрести вес - а могла и не обрести, но это было хоть какое-то занятие в дополнение к тем, которыми можно было заниматься, не поднимаясь на ноги.
Dominique: За время, данное ему этой передышкой, Шере вновь овладел собой, хотя ждал совсем другого ответа. Даже не будь между гостем и хозяином такой разницы в положении, намек был бы невежливым – но его целью было переменить тему, и он этой цели добился. Пусть не так, как рассчитывал, жаловаться он не собирался и встретил маневр капитана улыбкой, которая была уже настоящей – хоть и исчезла почти сразу. – Я говорил с несколькими людьми, – он поднес к губам чашку. Пить ему действительно хотелось, до одури, но бульон, приготовленный для раненого, был чересчур крепким, и он отхлебнул лишь один глоток. – Я надеюсь, мне удалось их убедить. Кого поумнее так точно. Но… Он красноречиво развел руками и снова пригубил бульона – не сделать этого было неприлично, капитан еще подумает, чего доброго, что секретаришка им пренебрегает. Те, кто поумнее, появились позже, сначала были другие. – Меня еще полгода тому назад выпустили, – спокойно объяснял он, делая вид, что не замечает угрожающе покачивающегося в лапище головореза ножа. – Я не первый раз прихожу, пусть он подтвердит. Кабатчик, на которого он кивнул, пробормотал что-то невнятное, но не враждебное. Лампурд не позволил ему в тот раз остаться незаметным, и был, как оказалось, прав. Конечно, его стали спрашивать, как он выкрутился. Конечно, он рассказал им правду – только очень куцую. Сумел убедить одну важную шишку, что живым будет полезнее, чем мертвым. Как – это только его дело, только теперь работа у него чистая. А что, можно подумать, писать каждый второй умеет, а чтоб было еще и разборчиво – каждый третий! – А твоим специальным, особенным, самым любимым почерком… Тереза визгливо расхохоталась, а у него потемнело в глазах. Не потому, что она разбалтывала так легко его тайны, хотя здесь за такое и убить могли, а потому что он понял, наконец, кто на него донес. – Так это ты… – он не мог вспомнить потом, что кричал, какими ругательствами осыпал ее – женщину, которую спас, взял к себе в дом, наряжал как свою любовницу, пальцем не тронул… Будь она поумнее, ему пришел бы конец, но того, что она принялась вопить в ответ, хватило, чтобы тот же черноволосый головорез внезапно шагнул ей за спину, вздергивая ей подбородок левой рукой, и полоснул наискось. Предать – за то, что в постели погнушался? Его чуть не стошнило, от ее объяснения ли, от алой струи, брызнувшей из ее рассеченного горла – убийца успел еще развернуть жертву, прежде чем ударить, и кровь плеснула на пол, он сам и рук не замарал. И он – он тоже не замарал рук. Кто бы ему не поверил после этого? Только те, с кем он хотел говорить всерьез – те, кто был поумнее.
Луи де Кавуа: - Но? - капитан заинтересованно смотрел на секретаря, что намекало - лаконичным "поговорили" Шере не отделается. Гвардия, если верить лейтенантам, сегодня была шелковой - не военные, а образец для написания правил поведения, приличествующих молодым дворянам. Париж вдруг стал самым скучным местом во Франции, где ровным счетом ничего не происходило, радовал один только Жюссак, проводивший время в поисках человека, на которого указал Охотник. От него были хоть какие-то новости.
Dominique: – Но таких немного, – кратко отозвался Шере. Сил на выдумки у него не было, но и пересказывать то, что с ним происходило, он не собирался. Настоящие разговоры начались несколько позже, когда всплеск всеобщего негодования уже приутих, тело Терезы выбросили на улицу, и, обнаружив среди присутствовавших Золотого Луи, он взял свою кружку, к которой до того момента едва притронулся, и, сказав что-то вроде «Надо поговорить», пересел за его стол. – Дело есть. Ответом на эту дерзость был прореженный золотом оскал. – Значит, красиво пишешь? – Красивее не бывает, – подтвердил Шере, безуспешно пытаясь скрыть нахлынувший страх. Золотой Луи был неглуп – но терпеть не мог Охотника. С одной стороны, это было хорошо: искать тех, кто виноват в разгроме в Нельской башне он не станет. С другой, миндальничать с приятелями покойного ему было не с чего. – Но ты прав, не за красоту ценят. Слыхал такое слово – тайнопись? Я к тебе с поручением. Любопытство почти всегда побеждает злость, но и побежденная, злость мешает думать. Пройти по грани – представить себя как человека, за которым снова стоит незримая тень, дающая право на наглость, и вместе с тем не вывести из себя. Тогда за ним стояла тень тени, сейчас не было и того. – Я не стал говорить про Лувр, – признался он. – Про то, что ход туда ведет – чтобы не стали искать. Сказал, что все дело было в том мерзавце, который пробрался позавчера в Пале-Кардиналь. «Пари», помните?
Луи де Кавуа: Вряд ли он мог об этом забыть. По лицу капитана пробежала тень. Он всего на одну ночь сказался больным, чтобы Брешвиль тут же воспользовался ситуацией и оставил служебные обязанности ради развлечений, опоздав даже на утренний развод, а в это время... "Пари". Да. Конечно, он помнил. И, чего греха таить, не забыл и не простил лейтенанту его отсутствия. Может быть, поэтому даже не посылал за ним в ночь перед боем в Нельской башне. - Хороший ход, - оценил пикардиец, потягивая вино. - Осталось понять, какой повод был у этого мерзавца пробираться во дворец, учитывая, что ничего не пропало и никто не убит. Впрочем, о последнем при Дворе Чудес знать не могут... Шере, вы не боитесь? Они ведь будут искать этого человека.
Dominique: Чашка с бульоном покачнулась в чуть дрогнувшей руке. Если бы кому-то пришло в голову, что Нельская башня была возмездием за его грехи… – Я… Мне… Я заверил их, что это не я. Знал ли Кавуа, что произошло на самом деле? Или хотя бы, чего не произошло? Стал бы его высокопреосвященство лгать своему же капитану? Разумеется, рассказывать о ночном визите он Золотому Луи не стал – слишком очевидно было, на кого тот возведет вину. Но к счастью, у Массимо ди Валетта был другой враг – которому сам Шере успел уже раз помочь, да так, что об этом знали все. Но он сказал капитану чистую правду – он действительно обвинил во всех грехах «того самого мерзавца». И тогда пришлось врать по-настоящему. Слово не дороже головы. Торопясь закончить разговор, он добавил: – Если они примут ваши условия, вы об этом узнаете, и вряд ли это будет письмо. Скорее уж труп.
Луи де Кавуа: - Чей? - вопрос напрашивался. Вряд ли во Дворе Чудес так легко верили на слово. Об этом говорил весь вид Шере, включая кровавые пятна на воротнике. Приставили к горлу нож и... Кого он мог оговорить, решая поставленную задачу и спасая свою жизнь? Почему он вообще взялся за это дело? Капитан флегматично щурил темные глаза на пламя свечей, прикладывался к бокалу, не скрывая, что размышляет. Охотника, которого так боялся Доминик, теперь все равно что нет, но дальнейшие действия "скромного секретаря" говорили, что это не финал. И ведь рисковал - страшно рисковал, сначала явившись с подобным рассказом к капитану гвардии, потом - вернувшись ко Двору Чудес после ночной резни. И ведь не к Рошфору пришел с этим, хотя результат вполне мог оказаться тем же... Видимо, тем же, да не тем. "А кто тебе сказал, что он кого-то оговорил?.." - пришла в голову неожиданная мысль.
Dominique: Шере вздохнул и отпил еще глоток из чашки. Неудивительно, что капитан предпочитает вино. – Если все будет хорошо, – честно ответил он, – то того, кто это сделал. Но если нет, это может быть кто угодно. Если это буду я, значит, ваши условия не приняты. Но это маловероятно. В кабинете снова стало тихо, только еле слышно потрескивали фитили свечей. В последнюю высказанную им версию Шере не верил ни на грош, иначе не стал бы так шутить – сглазишь еще. Золотой Луи сразу сказал, что ни в Лувре, ни в Люксембургских дворцах, ни в Пале-Кардиналь делать ему и его ребятам нечего – да и какой дурак туда вообще сунется? То же сказали и другие – в разных выражениях и с разной степенью возмущения, но если бы это было все, что было нужно Шере, то он сумел бы передать этот пренебрежительный ответ капитану двумя часами раньше. Однако ему важен был итальянец, и оттого пришлось на ходу, на коленке посвящать парижское отребье в тонкости дипломатии – так, чтобы они сами не понимали, что их учат. Решил проблему, в обычном своем неподражаемом стиле, ни кто иной как Лампурд. – Мне доставит ни с чем несравнимое удовольствие избавить его высокопреосвященство от синьоришки, который доставляет ему такие неудобства. Но о доказательствах, Шере-Шери-Шеро, тебе придется позаботиться самому. Доказательство у него было – лоскут черной ткани. Но время для него еще не настало.
Луи де Кавуа: - Маловероятно, - повторил капитан, словно оценивая само это слово. Причем с неожиданной точки зрения. Еще одна монетка упала в копилку с неслышимым звоном. - Я бы предпочел того, кто это сделал, - искренне сказал он. Капитан жалел о том, что не смог встретиться с ним лично. И уже, должно быть, не сможет. Не зная, о ком идет речь, он представить не мог, что подобная встреча могла бы стать последней в его жизни. Обученный боец, фехтовальщик, управлявшийся почти с любым холодным оружием, носивший когда-то несколько довольно громких прозвищ, в разные периоды бывших чем-то вроде nom de guerre для задиристого пикардийского юнца, он давно уже был в первую очередь солдатом и руководствовался холодным расчетом. Иногда это качество становилось уязвимостью. Тем временем Шере чем дальше, тем сильнее капитана удивлял. - Я нашел несколько причин, которые могли заставить вас взяться за это дело, - признался гвардеец. - Если не хотите об этом говорить... Сейчас это ваше право. Это было не великодушие, как могло показаться.
Dominique: Суповая чашка, которую Шере поставил, но не выпустил из рук, еле слышно проскрежетала по тарелке, и во взгляде, который он поднял на капитана, не осталось больше и тени улыбки. А чего ты, собственно говоря, ждал, Шере-Шери-Шеро? Не мог же ты и впрямь верить, что все кончилось и вот-вот можно будет уйти! «Сейчас это ваше право» – как будто завтра не настанет! – Отчего же, сударь, – ответил он спустя несколько мгновений. – Я не стал бы рисковать жизнью, если бы не считал этот риск наименьшим. Отец Жозеф говорил как-то в моем присутствии, что в Пале-Кардиналь все тайное рано или поздно становится явным. Когда моя роль в событиях прошедшей ночи перестанет быть тайной, единственное, что меня сможет защитить, это роль посредника. Вы думали о чем-то ином? Любопытство, как он имел уже много случаев убедиться, может быть смертельным, но не спросить он не мог. Возможно, вопрос капитана был лишь прелюдией к торгам – первым намеком, что на особое вознаграждение, раз он действовал, исходя из своих интересов, расчитывать не стоит. Может, он решил, наконец, посвятить собеседника в те планы, которым тот был обязан его снисходительностью, которую Шере чувствовал и не мог иначе объяснить. Или начал искать способы контролировать его. Если бы Шере не был настолько усталым, он был бы только рад: сам начать такого рода переговоры он не мог. Но пережитое за последние часы не на шутку утомило его, и он лишь теперь начал осознавать, насколько: то, как он разговаривал с капитаном… с дворянином, с человеком, которого он почти не знал – почти как с партнером. Теперь он был рад, что даже не прикоснулся к вину.
Луи де Кавуа: - Я думал о том, что вы слишком утомлены, чтобы говорить о делах, - усмехнулся раненый. - И имел в виду только то, что вы можете, если пожелаете, отложить этот разговор. Роль посредника... Капитан вернул полупустой бокал на стол. Что-то не нравилось ему. - Вы ее почти выполнили, Шере. Когда принесут весть об убийстве ночного визитера - или кого-то, призванного выполнить его роль, что меня не устроит совершенно - в чем далее будет заключаться ваше посредничество? Это уже похоже на дипломатические отношения, но - с кем? С людьми, у которых нет единого вожака и которых держит в узде только страх? Одностороннее посредничество может помочь вам с одной из сторон. Вторая же, в силу многих причин, может и не счесть это ценным. Что вы собираетесь передавать от них - нам?.. Как вы заметили, это вполне может оказаться ваш труп, что не пойдет на пользу ни вам, ни мне, ни Его Высокопреосвященству. А роль посредника обязывает к контактам. И результатам.
Dominique: Возможно, Шере и вовсе не поверил бы капитану, если бы не еле заметная скованность движения, вернувшего бокал на стол. «Вы единственный, кто не говорит со мной, как с умирающим». Не из любви к ближнему Кавуа предлагал отложить разговор – и тогда его нельзя было откладывать. «От них – нам»? Когда-то он признался Рошфору, что итальянец требовал от него сведений. Стоял ли за этим вопросом капитана другой – от нас им? Если нет, потом он может встать. – Я не могу не согласиться с вами, сударь, – отозвался он, хотя и собирался почти сразу же сделать прямо противоположное – не простолюдину спорить с дворянином, если это не дело жизни и смерти. – Моя роль выполнена при любом исходе. Если успешно, то та, другая сторона будет считать, что я нахожусь под защитой его высокопреосвященства – мстить мне станет себе дороже. А с этой стороной… мне нужна от нее защита? Помня, что имеет дело с очень умным человеком, он задал этот вопрос самым серьезным тоном. Рошфор, которому он честно пересказал все то, что узнал от шлюх в левобережном кабаке, предсказуемо не остался этим доволен и потребовал сведений еще и о том, кто нанял убийц. Но, кроме того, что ему так и не удалось пока узнать ничего нового, что можно было поставить ему в вину? Ответ был прост, но тут его не спасет ничто.
Луи де Кавуа: Создавалось впечатление, что сидящий напротив человек собирается с силами, прежде чем что-то сказать. Но интонации и голос оставались прежними. - Совершенно этого не исключаю. Он помолчал немного. - Охотника не спрашивали о вас. Он о вас и не говорил. Но если ваша роль в минувших событиях всплывет... Обязательно возникнет вопрос. Вы знали о том, что ход выходит в Лувр. Вы знали о самом существовании этого хода, вы были явно заинтересованы в том, чтобы убрать Охотника. Мне продолжать?..
полная версия страницы