Форум » Париж – жилища » Из огня да в полымя. 17 июля, около восьми утра » Ответить
Из огня да в полымя. 17 июля, около восьми утра
Louise Mirelli:
Ответов - 23, стр:
1 2 All
Louise Mirelli: "Кое-что разъясняется" После разговора с мадам Пикар камеристка королевы-матери пребывала в самом прекрасном расположении духа. Поскольку Луиза сообщила портнихе о личности «убийцы» по секрету, можно было не сомневаться, что слух этот распространится очень быстро, а именно этого и добивалась мадам Мирелли, посвящая хозяйку ателье в столь захватывающие детали. И маркиз, и барон умолкли навечно, унеся с собой в могилу все имевшиеся в их распоряжении тайны, как свои, так и чужие, а это значило, что на их счет можно было больше не беспокоиться. Имелся, однако, один момент, упускать который из виду не следовало, и имя ему было Виттория Корти. Племянница скоропостижно скончавшегося барона ди Сорди и единственная из непосредственных участников «маскарада», оставшихся в живых, Виттория была краеугольным камнем всех мыслительных конструкций, возведенных деятельным сознанием Луизы Мирелли, с тех пор как другие проблемы постепенно отошли на задний план. Само по себе это юное создание не представляло угрозы, но мало ли кому могла довериться неискушенная в интригах девушка в отсутствие дорогого дяди? А дело, между тем, было нешуточное, и камеристка Марии Медичи знала, что не сможет спать спокойно, пока не убедится в том, что Виттория будет молчать. Смерть была бы, конечно, самым верным средством, однако если под покровом ночи лишить жизни самовлюбленного маркиза или заносчивого барона казалось делом почти благим, то решиться при свете дня отравить это невинное дитя было значительно сложнее. К тому же, разве не будет это выглядеть подозрительно? Совпадение может показаться слишком явным, тень падет и на нее, и неизвестно, чем все закончится. К чему такие сложности? Не проще ли принудить Витторию покинуть Париж – или, еще лучше, подтолкнуть племянницу ди Сорди к самостоятельному принятию нужного решения, убедив ее в том, что это единственный шанс спастись? Вот о чем думала Луиза, поворачивая от лавки мадам Пикар в сторону Марэ и по мере приближения к нужному дому придавая лицу соответствующее случаю выражение беспокойства, участия и умеренной скорби. И очень кстати, потому что Виттория, не ждавшая гостей и, очевидно, направлявшаяся куда-то по своим обычным делам, появилась на пороге раньше, чем Луиза успела подумать о том, что может не застать племянницу барона дома. – Мадемуазель, – негромко окликнула девушку мадам Мирелли, а потом позвала еще раз, но уже настойчивее, – синьорина Корти! Не спешите, остановитесь. У меня для вас важные новости. Дурные новости.
Виттория Корти: Из-за тягостных воспоминаний о минувшем вечере Виттория не могла уснуть всю ночь. Ожидая возвращения Чезаре, она все прислушиваясь к звукам ночного города, доносившимся через открытое окно, и пыталась уловить шум приближающейся кареты. Так и не дождавшись появления барона, девушка уснула только под утро. Но и утром дядя не вернулся. Случалось ранее, что он не ночевал дома или уезжал внезапно на несколько дней, никого не предупредив, но сегодняшнее его отсутствие не давало Виттории покоя. Завтракать пришлось одной. Матушка неважно себя чувствовала, мучаясь очередным приступом мигрени, поэтому не стала спускаться в столовую. После событий пережитых накануне Виттория была сама не своя. Мысли о вчерашнем «маскараде» и встрече с гвардейцами никак не выходили из головы. Девушка содрогнулась, представив, что эту ночь могла провести в Бастилии, если бы мушкетеры арестовали ее, раскрыв обман. Надо бы переговорить обо всем с дядей… Кьяра терпеливо наблюдала, как хозяйка уже несколько минут рассеянно мешает ложечкой в чашке. Переживая, что Виттория так и уйдет, не притронувшись к завтраку, наконец не выдержала и принялась уговаривать: -Синьорина, выпейте хотя бы молока, съешьте булочку. Вон на вас лица нет. Так и захворать недолго. Поддавшись уговорам сердобольной служанки, девушка заставила себя сделать несколько глотков. -Спасибо, Кьяра, пожалуй, я пойду,- Виттория встала из-за стола,- не хочется выслушивать от месье Вотье упреки за опоздание. А ты присмотри за матушкой, что-то ей нездоровится сегодня. Если не будет легче, пошли за доктором. И пожалуйста, ни слова ей о вчерашнем… Открывая резную дверь калитки, Виттория кинула взгляд на противоположную сторону улицы и, к своему великому удивлению, обнаружила камеристку королевы-матери, направлявшуюся через дорогу, не иначе как к дому барона. Только этого еще не хватало…Но что она делает здесь, и в такую рань? Пришла поговорить с Чезаре о вчерашнем «маскараде»? Самой беседовать с этой напыщенной дамой с дурным характером Виттории совсем не хотелось. Не хватало еще слушать язвительные колкости и критику в свой адрес по поводу произошедших событий... Поэтому девушка прибавила шагу, надеясь побыстрей свернуть за ближайший угол и не попасть в поле зрения вышеупомянутой особы. К великому сожалению, ее заметили. Синьорина Корти сделала вид, что не слышит своего имени, но фраза мадам Мирелли о дурных новостях заставила ее остановиться. Виттория обернулась, изобразив на лице удивление вперемешку с неподдельной тревогой. -Доброе утро, мадам. Прошу прощения, я торопилась, поэтому не заметила вас. Вы, наверное, к дяде, но его нет дома…
Louise Mirelli: Синьорина Корти, казалось, вознамерилась от нее сбежать, как будто могла почувствовать, что ничего хорошего визит камеристки ей не принесет, однако Луиза была настроена решительно и выпускать свою «жертву» из рук не собиралась. – Боюсь, не самое доброе, Виттория, – возразила она, подпуская в привычные интонации нотку сочувствия и изо всех сил стараясь удержать на лице печальное выражение, что при упоминании барона было нелегко. – Я пришла именно к вам, потому что… Пауза пришлась очень кстати, хотя и была вынужденной: Луиза как раз задумалась о том, не стоит ли сначала увести синьорину Корти в дом, а уже потом сообщить ей о случившемся несчастье. Но, пожалуй, не скажи она сразу, в чем дело, Виттория не станет ее слушать… Камеристка королевы-матери вздохнула и на миг плотно сжала губы, прежде чем, понизив голос, сообщить: – С вашим дядей случилась беда. Она снова выдержала паузу, не сводя глаз с лица племянницы барона, чтобы в точности уловить момент, когда смысл сказанного уже достигнет сознания девушки, но сама Виттория еще не успеет настолько оправиться от услышанного, чтобы обрушить на вестницу шквал вопросов или, хуже того, лишиться чувств. – Думаю, будет лучше, если мы пройдем в дом, – полувопросительно заметила Луиза, предупреждая любую реакцию со стороны вчерашней участницы «маскарада». – И я расскажу вам все, что мне об этом известно. По представлениям мадам Мирелли, теперь надо было как можно скорее увести Витторию с улицы. Не хватало еще, чтобы она разрыдалась у всех на виду. Лишнее внимание вообще никогда не бывает полезным, и уж тем более если дело касается интриг.
Виттория Корти: Со вчерашнего вечера пребывая в неведении, Виттория измучилась догадками, пытаясь найти причину дядиного отсутствия. Не иначе как с ним могло случиться несчастье. Слова мадам Мирелли подтверждали самые худшие опасения. Показалось, что земля вот-вот уйдет из-под ног. -Что с ним? Его арестовали? Он в Бастилии?- вырвалось у Виттории. Она впилась в камеристку умоляющим взглядом. Но дама не спешила расставаться с имеющимися у нее сведениями и молча смотрела на Витторию, поджав губы. До синьорины, наконец, дошли слова, что лучше переговорить обо всем в доме. Девушка тяжело вздохнула в предчувствии нехорошего. -Прошу вас, мадам, пройдемте в дом.
Louise Mirelli: Пока они не вошли в дом, Луиза не проронила ни слова, да и там не спешила начинать свой недолгий рассказ: усадив взволнованную девушку в кресло и сама сев напротив, камеристка вдовствующей королевы выдержала длинную паузу, глядя на племянницу барона без тени улыбки. – Он не в Бастилии, Виттория, – тихо сказала она наконец. – Он …убит. Теперь, когда они уже не были на виду у случайных прохожих, мадам Мирелли посчитала возможным обойтись без длинных подготовительных речей, призванных смягчить горе слушательницы. Даже лучше было одним махом опрокинуть эту чашу горя, не оттягивая долее, не выцеживая его по капле, а сразу обрушив его на бедняжку Витторию всей его тяжестью …чтобы потом, воспользовавшись ее смятением, отчаянием и испугом, добиться от синьорины Корти того, на что она ни за что не пошла бы при обычных обстоятельствах.
Виттория Корти: Если камеристка своими словами собиралась произвести на бедную девушку эффект грома среди ясного неба, ей это несомненно удалось. -Как-убит? - тихо переспросила Виттория, отказываясь воспринимать услышанное. Невидящим взглядом она уставилась перед собой. Стало вдруг трудно дышать, не хватало воздуха. Мадам Мирелли была сейчас свидетелем, наблюдавшим, как рушился целый мир Виттории Корти, мир созданный ее дядей. Если для кого-то барон ди Сорди был спесивым чопорным самодуром и гордецом, тешившим свое тщеславное самолюбие, и его многие боялись и ненавидели, то для Виттории это был чистой души человек и ангел во плоти, чья добродетель не ставилась под сомнение. Он привез их с матерью из Неаполя, вырвав из плена нищеты, в который они попали, оплатив игорные долги скончавшегося пьянчуги-отца. Чезаре принял сестру и племянницу под свой кров, обеспечив им безбедное существование. Он был чутким братом для Лауры и заботливым любящим дядюшкой для Виттории, дав ей надлежащее образование. Все в этом доме вертелось вокруг Сорди. И вот теперь девушка не могла поверить в его смерть и представить без дяди своего дальнейшего существования.
Louise Mirelli: – Пока все считают, что это была дуэль. Вчера по окончании карточной игры барон не явился к королеве-матери, а сегодня утром его тело нашли на пустыре позади Люксембургского дворца, – отрешенно поведала Луиза, тем не менее не переставая цепким взглядом следить за девушкой, подмечая каждую малейшую перемену в ее лице. На мгновение ей даже стало жаль Витторию, которую заботливый дядя недальновидно привез сюда, в Париж. Впрочем, он-то не мог предполагать, что все обернется так печально для его племянницы, да и для него самого. Как и рассчитывала мадам Мирелли, известие о смерти барона оглушило юную синьорину Корти. Достаточно было услышать ее моментально севший голос, чтобы заметить, что каждое слово стоило девушке неимоверных усилий. Из опасения, что еще секунда-другая – и из глаз любящей племянницы хлынет поток слез, остановить который будет практически невозможно, Луиза сделала паузу не слишком долгой. – Но я полагаю, что это могла быть и не дуэль, – она многозначительно взглянула на Витторию, оценивая, пора ли начинать сгущать краски, или следует дать девушке немного времени, чтобы она могла справиться с первым потрясением. Луизе хотелось быть уверенной в том, что придавленная горем племянница барона ди Сорди все же не пропустит ее последующие слова мимо ушей.
Виттория Корти: Витторию затрясло мелкой дрожью. Представить дорогого дядю мертвым на пустыре возле Люксембургского дворца, было свыше ее сил. -Если это не дуэль, то что же? Скажите, прошу вас. Эта дама начинала ее раздражать. Она явно знала что-то, но не договаривала. Выцеживая каждое слово по капле, то ли не хотела расстраивать бедную девушку (во что Виттория поверила бы в последнюю очередь), то ли вовсе намеревалась свести ее с ума. Стал бы дядя драться на дуэли, да еще в день «маскарада»… Такое стечение обстоятельств вызывало подозрение. Синьорина Корти чувствовала, что между вчерашним «маскарадом» и смертью Чезаре была прямая связь. Она хотела высказать то, что думает по этому поводу, но во время удержалась. Луиза Мирелли не внушала девушке доверия, чтобы делиться с ней своими опасениями.
Louise Mirelli: Голос Виттории почти не выдавал ее чувств, но мадам Мирелли по лицу девушки видела, что синорина Корти еще не окончательно покорилась судьбе. А это означало, что нужно ей в этом помочь. – Видите ли, мадемуазель… Возможно, вам нелегко будет это принять, но господин барон далеко не всем представлялся человеком добродетельным, и у него, как и у всех неглупых людей, были враги. А между тем, ваш дядя слишком… – спохватившись, что настоящее время здесь неуместно, Луиза поправила саму себя, – был слишком разумным человеком, чтобы затевать драку в такой день. Поэтому я полагаю, что его попросту убили, – спокойно закончила она, не замечая цинизма этой фразы. Судя по переменам, происходившим в лице девушки, ее отчаяние того и гляди должно было вступить в более бурную фазу, и не дожидаясь, пока это произойдет, мадам Мирелли поспешила высказать Виттории главную часть своего сообщения. – Не стану от вас скрывать, я почти уверена, что все это произошло из-за «маскарада». Я не исключаю вероятности, что несмотря на все предосторожности кто-то все-таки мог в неподходящее время увидеть вашего дядю вместе с маркизом, а возможно, даже меня или …вас. – Нарочно выделяя это последнее слово, Луиза одарила племянницу барона проницательным взглядом, стараясь по ее лицу разобрать, поняла ли Виттория ее намек, но не найдя ни безусловного подтверждения, ни явного опровержения, решила на всякий случай продолжить: – Боюсь, наша шутка зашла слишком далеко, – печально проговорила она, уже добавляя в голос нотку встревоженности. – И если это действительно так, то вам тоже угрожает опасность, и нешуточная.
Виттория Корти: Теребя складки платья, Виттория слушала мадам Мирелли с рассеянностью человека, подавленного горем. Разум цеплялся за вчерашний день, отказываясь принимать горькое настоящее, а прошлого было, увы, не воскресить. Но девушке так хотелось вернуть предыдущий день, чтобы переиграть его заново, как неудавшийся спектакль. Она бы постаралась уговорить Чезаре, отказаться от глупой и опасной затеи с переодеванием. Чувство нахлынувшего на нее безмерного страха, сожаления и скорби дополнилось острой неприязнью к этой женщине, как бы со стороны повествующей обо всем произошедшем. И когда Луиза произнесла последние слова с вежливым сочувствием доктора, приговаривающего безнадежно больного к смерти, Виттория словно очнулась от сна. Она обратила на камеристку взгляд, полный удивления. -ВАША шутка, мадам, вы хотели сказать!- воскликнула девушка с негодованием, перейдя грань учтивости и благоразумия. - Ваша с дядей. А МНЕ угрожает опасность?! До последнего момента, представьте, сударыня, я не предполагала даже, роль кого мне придется сыграть, а если бы знала, то лишний раз подумала, стоит ли соглашаться на эту авантюру. И теперь дядя убит, мне угрожает опасность, и вы сообщаете это с таким видом, будто вы здесь ни при чем! Сдерживаемые до сей поры переживания наконец нашли выход. Согнувшись в кресле и уткнувшись лицом в складки платья, словно пытаясь укрыться в них от внешнего мира, синьорина Корти разразилась горькими рыданиями. Девичьи плечи в открытом декольте судорожно вздрагивали. То были слезы горя, раскаянья и обиды, и жалости к самой себе. Дворцовая жизнь, которую Виттория только-только начинала постигать, уже коснулись ее безобразной стороной интриг. И это было отвратительно и противно.
Louise Mirelli: Невозмутимо выслушав все упреки Виттории и дав ей высказать скопившиеся претензии (стоит человеку найти, кого обвинить во всех своих бедах, и ему сразу становится легче), Луиза сделала то, что от нее сложнее всего было ожидать – подошла к плачущей девушке и мягко обняла ее за плечи. – Тише, Виттория, полно, – негромко начала она размеренным, успокаивающим тоном. – Вы правы: ваш дядя и я… мы зашли слишком далеко. Это было неправильно, не рассказать вам обо всем сразу, и у вас есть все основания для упреков. Но увы – вашему дяде это уже не может помочь. Поверьте, мне очень жаль, что все так вышло, но сделанного не исправишь. Можно лишь попытаться предотвратить новую беду. Конечно, попытка утешить племянницу барона проистекала не только и не столько из христианского милосердия, сколько из стремления убедить синьорину Корти уехать, не предпринимая иных, более отчаянных действий. Опасаясь, что Витторию может посетить расчетливая мысль спастись за чужой счет, Луиза решила пресечь эту возможность на корню. – Однако есть еще кое-что, о чем я обязана предупредить вас. Если об этой невинной шутке стало известно кардиналу, опасность грозит всем нам – я имею в виду тех, кто так или иначе участвовал в этом проклятом «маскараде». Но я боюсь, что дело могло принять худший оборот… Буду откровенна с вами до конца: я подозреваю, что это ужасное убийство могло быть делом рук маркиза де Вильардуэна. Луиза с опаской взглянула на Витторию. Не слишком ли много она сказала для одного раза? И все же она должна была это сделать, а иного случая могло и не представиться: под воздействием сильных эмоций люди часто ведут себя так непредсказуемо…
Виттория Корти: Надо отдать должное, Луиза Мирелли была превосходной актрисой и знатоком человеческой природы. И не удивительно: трудно пробиться в фаворитки королевы-матери, не обладая подобными талантами. Слова утешения из уст камеристки прозвучали так натурально, что Виттория почти поверила в их искренность и уже успела пожалеть о своих обвинительных речах, вырвавшихся в порыве гнева и возмущения. Девушка, насколько это было в ее силах, попыталась взять себя в руки. Теперь, когда ей грозила опасность, возможно, стоило прислушаться к совету более старшего и опытного. Пусть Луиза Мирелли и не представляла в глазах Виттории образчик женской добродетели, но, умудренная опытом придворных кружевоплетений, она единственная, как показалось юной итальянке, могла подсказать разумное решение. Да и посоветоваться кроме нее было сейчас совершенно не с кем. Виттория вспомнила о матушке. Впереди предстояло, пожалуй, самое тяжкое и печальное: рассказать ей о смерти Чезаре. Будучи не совсем здоровой, Лаура могла и вовсе слечь в пастель от душевного потрясения. И конечно, не могло быть и речи, чтобы добавить ей переживаний, посвящая в подробности неудачного «маскарада", по причине которого дядя и погиб. Достав из кармашка в складках платья вышитый платок, девушка стала вытирать опухшее от слез и покрывшееся алыми пятнами лицо. Услышав, что Вильардуэн, возможно, причастен к убийству дяди, Виттория испуганно вздрогнула. Ей в голову не могла придти мысль, что он мог поднять на кого-то руку. -Да что Вы, мадам! Неужели это сделал маркиз?! Они были дружны с дядей… Маркиз хоть и обладает слабостью к играм и кутежу, но в общем он добрый человек («Даже глуповатый слегка- такой же, как и я, раз позволил подбить себя на эту авантюру»,-заметила девушка). Не думаю, что он способен на убийство.
Louise Mirelli: Мысленно Луиза уже начинала готовиться к сложной и продолжительной борьбе с южным нравом Виттории (дети почему-то непременно наследуют от родственников худшие черты!), однако реакция девушки превзошла ее ожидания. Кажется, самый тяжелый этап остался позади, и камеристка королевы-матери, весьма обрадованная этим обстоятельством, начала подумывать о том, чтобы провернуть еще одно дельце, которое никак не удавалось ей при жизни Чезаре ди Сорди. Выслушав возражения Виттории, мадам Мирелли ответила племяннице барона грустной усмешкой, то ли сочувствуя ее наивности и неопытности, то ли скорбя о несовершенстве этого бренного мира. – Люди часто кажутся не тем, чем они являются на самом деле. Подумайте хотя бы о вашем дяде: во многих он вселял почти суеверный ужас, хотя и был неплохим человеком. К тому же, маркиз отнюдь не глуп, а страх смерти подчас заставляет людей совершать поступки, им не свойственные. Я вполне допускаю, что он мог испугаться за свою жизнь и предпринять решительные действия, чтобы обезопасить себя и не оставить заинтересованным лицам возможности узнать о его роли в «маскараде» через других его участников. Ему даже не обязательно действовать самому: для таких случаев в Париже найдется достаточно наемных убийц… Луиза решила не продолжать, предоставляя Виттории самой судить о масштабах постигшего ее бедствия. Приписать одно убийство жертве другого было чрезвычайно удобно: мертвец ни о чем не проболтается, ничего не возразит и даже не сможет все отрицать. Мадам Мирелли уже опробовала этот прием накануне, и пока он действовал безотказно – значит, должен подействовать и теперь.
Виттория Корти: -Но не один же дядя знал о «маскараде»… И я знала, - Виттория посмотрела на камеристку, - и вы, мадам... Значит, если маркиз испугался и хочет обезопасить себя… Девушка замолчала, сосредоточенно глядя перед собой. Луиза Мирелли сказала достаточно, чтобы Виттория могла в полной мере осознать плачевные последствия сложившейся ситуации. Получается, даже если ни король, ни кардинал не узнают об этом, есть вероятность, просто идя по улице Парижа (направляясь, скажем, в Пале-Люксембург к месье Вотье или в лавку, или по другим каким делам), погибнуть от руки наемного убийцы, подосланного маркизом. Что же, теперь на улицу не выходить? Виттория медленно поднялась с кресла и на деревянных ногах направилась к раскрытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Синьорине вдруг показалось, что на противоположной стороне улицы стоял подозрительного вида человек и смотрел в сторону дома Сорди, но, как только заметил девушку в окне, скрылся за проезжавшим экипажем и куда-то исчез. Виттория приложила руку ко лбу. Перед глазами поплыло… -Душно,- еле слышно выговорила она,- просите Кьяру, пусть принесет воды…
Louise Mirelli: Луиза молча кивнула, подтверждая правильность недосказанной синьориной Корти мысли, и сделала то, о чем просила Виттория – кликнула Кьяру, которая незамедлительно кинулась куда-то вглубь дома и буквально через несколько секунд вернулась со стаканом. Чтобы не обзаводиться лишней парой глаз и ушей, мадам Мирелли дождалась служанку Виттории на пороге комнаты и сама поднесла своей «подопечной» сосуд с живительной влагой. За этими действиями она не сразу заметила, что племянница барона едва держится на ногах: то ли ее настолько впечатлила мысль о смертельной опасности, то ли эта слабость была запоздалым следствием переживаемого горя. Луизу это, впрочем, не слишком волновало: для нее главным было довести начатое до конца. – Я вижу, вы все поняли правильно, – сочувственно произнесла камеристка королевы-матери, убедившись, что Виттория ее слышит. – Оставаться в Париже теперь опасно: маркиз знает, где вы живете, но даже если это был не он, найти племянницу барона ди Сорди ни для кого не составит труда. Право же, вам лучше исчезнуть хотя бы на время, уехать из города, покинуть Францию – и чем быстрее вы это сделаете, тем больше у вас шансов… На бедняжку Витторию было жалко смотреть – такой подавленной и напуганной она казалась. Однако если сердце Луизы и дрогнуло хотя бы на миг, это не помешало ей продолжить исполнение своего замысла. Жалость в этом мире подчас обходится слишком дорого, в то время как эгоизм всегда был и оставался для камеристки весьма полезным и жизнеспособным качеством, и соображениям личной выгоды суждено было одержать победу над человечностью и на этот раз.
Виттория Корти: Чтобы окончательно не лишиться чувств, Виттория присела на стул, стоящий у окна. Она жадно выпила все содержимое протянутого Луизой Мирелли стакана и перевела дыхание. - Но я не хочу уезжать! - в исступлении воскликнула девушка. Витторию прежде посещали мысли вернуться когда-нибудь в родной Неаполь, она скучала по нему. Но теперь, когда обстоятельства вынуждали уехать из Парижа, девушка осознала, как сильно она полюбила этот город. И от мыслей об отъезде защемило в груди. - Мне необходимо посоветоваться с матушкой… – сказала она неопределенно. - Да и как мне рассказать ей о случившемся: о смерти Чезаре, о «маскараде», о том, что мне угрожает опасность?... Виттория вздохнула: - Это так тяжко. Она этого не переживет. Словно утопающий, цепляющийся за соломину, Виттория ухватилась за внезапно посетившую ее мысль: - А вы, мадам? Ведь если маркиз решил избавиться от всех участников «маскарада», вы также подвергаетесь не меньшей опасности. Как вы поступите? Тоже покинете Францию? - племянница барона смотрела на мадам Мирелли, ожидая ответа. Она понимала, что Луиза могла благополучно избежать участи самой Виттории, случись так, если о спектакле станет известно королю и кардиналу. Камеристка не принимала непосредственного участия в переодевании, и ее могли вовсе не заподозрить. Но расправа со стороны маркиза явно грозила и ей. Как мадам Мирелли планировала избежать эту угрозу, синьорине Корти было не понятно.
Louise Mirelli: Возражения и вопросы посыпались из Виттории, как из рога изобилия: она говорила без умолку, выражая свое возмущение, растерянность и непонимание попеременно. Все эти излияния эмоций начинали утомлять, поэтому прежде чем ответить, Луиза мысленно досчитала до пяти, чтобы унять раздражение. – Прежде всего, вам необходимо успокоиться, – заметила она. – Не вздумайте рассказывать кому-то о «маскараде», даже вашей матушке – особенно если вы не хотите подвергнуть опасности и ее. Придумайте что-нибудь, скажите, что не желаете ни минуты оставаться в Париже после смерти дяди, или изобретите любой другой предлог и уезжайте, не медля. Ваша матушка может отправиться за вами следом, если ей будет угодно. Камеристка остановилась, чтобы перевести дух и подобрать приемлемый ответ на последний вопрос Виттории, такой логичный и такой абсурдный, если учитывать, что маркиза уже можно было не опасаться: мертвецы не беспокоят живых. – К несчастью, я не могу покинуть Францию, на то есть свои причины, – медленно выговаривая слова, призналась Луиза, и в ее голосе зазвучала печальная безысходность. – Единственное, что я могу – это на время уехать из Парижа. Но у меня есть муж, который, конечно, поможет мне скрыться, а вы ведь остались одна, и вам придется самой позаботиться о своей безопасности… – матушку Виттории камеристка в расчет не брала: само собой разумеется, больная женщина не сможет защитить дочь от гипотетической угрозы. – Поэтому мой вам совет – бегите. Решайтесь, мадемуазель: от этого решения сейчас зависит ваша жизнь.
Виттория Корти: - Вы правы. Наверное, я так и поступлю... - сказала Виттория обреченно. Доводы камеристки показались убедительными. Девушка притихла, ощущая полную безысходность. Несомненно, у мадам Мирелли есть покровители, благодаря которым, ей, возможно, вовсе не придется покидать Париж. Был бы жив дядя, и Виттории тоже не пришлось никуда уезжать, он бы защитил ее, он бы обязательно что-нибудь придумал… От этих мыслей слезы вновь навернулись на глаза, непроизвольно потекли по щекам, падая крупными горошинами на светлый шелк платья. Синьорина Корти даже не пыталась их вытереть. Безвольно опустив на колени руки, подавленная и растерянная перед неизбежным, она сидела на стуле и молча глядела перед собой. Для себя девушка решила, что не станет рассказывать матушке правду, чтобы не причинять ей боль. Она придумает какой-нибудь безобидный предлог и уедет из города. Очень хотелось верить, что не насовсем.
Louise Mirelli: Вглядываясь в лицо племянницы безвременно почившего барона ди Сорди, мадам Мирелли, в первую очередь, старалась определить, насколько искренней была с ней Виттория и насколько убежденно звучал ее ответ. Пожалуй, девушка все еще пребывала не в том состоянии, чтобы юлить: снова покатившиеся по ее щекам слезы безысходности едва ли могли быть вызваны искусственно. Оставалось надеяться, что синьорина Корти не изменит своего решения, когда останется без ее присмотра. Своей основной цели камеристка королевы-матери добилась, однако уходить не спешила: существовало еще одно дело, к которому теперь было самое время перейти – по крайней мере, стоило попытаться. – Не печальтесь, Виттория, все образуется, – ласково произнесла Луиза и несколько секунд просидела в молчании, прежде чем перейти к следующей части беседы. – …Мне немного неловко заговаривать об этом сейчас, но другого случая нам может уже не представиться, а скорбь о погибших не отменяет заботы о делах живых. Дело в том, мадемуазель, что у вашего дяди имелись некоторые бумаги, и я подумала, что могла бы сохранить их для вас на случай, если вы когда-нибудь вернетесь в Париж – вряд ли они пригодятся вам за пределами Франции, а в дороге они так легко могут быть украдены или потеряны. К тому же, возможно, часть этих бумаг удастся обратить в деньги и тем самым поддержать вашу матушку… Разумеется, Луиза вовсе не имела подобных альтруистических планов, но ей показалось, что последний аргумент должен убедить Витторию, а перед лицом смертельной опасности и с гибелью любимого дядюшки за спиной девушку едва ли могли сильно занимать какие-то бумажные дела. Впрочем, трудно было предсказать что-либо наверняка, и пока мадам Мирелли смотрела на племянницу барона с самым участливым и добродетельным видом, сердце ее учащенно билось в ожидании ответа Виттории.
Виттория Корти: Мадам Мирелли, как аптекарь на весах, точными долями, в равных пропорциях отмеряла необходимые компоненты, шаг за шагом приближаясь к осуществлению своего замысла: слова поддержки, маска сострадания и горести на лице, и все это вперемешку с точно дозированными паузами и нотами сочувствия в дрожащем голосе. Что еще нужно бедной девушке, напуганной и лишенной поддержки? Расчет был верен. Виттория была сама не своя от горя, и меньше всего ее сейчас волновали какие-то бумажные дела. Она и слушала-то камеристку в пол- уха, словно во сне. Попроси мадам Мирелли в данный момент ее душу, Виттория, наверное, отдала бы. А тут, подумаешь, бумаги... Дядя почил навеки, и вряд ли они ему нужны теперь на том свете. А пригодятся ли они ей самой, об этом девушка даже не задумалась. Она рассеянно вертела в руках стеклянный стакан, пока он наконец не выпал и не разбился вдребезги. Виттория, пытаясь загладить неловкость, вместо того чтобы позвать служанку, наклонилась и стала собирать разлетевшиеся осколки сама. - Дядины бумаги? Да, он говорил, что-то… Острая стекляшка больно впилась в палец. Девушка невольно вздрогнула, отдергивая руку, и зажала рану губами, пытаясь остановить кровотечение. Дотянувшись до платка, упавшего на паркет, она неуклюже обмотала палец и встала с пола, оставив склянки как есть. Узнав у камеристки, что той нужны какие-то векселя, Виттория поднялась на второй этаж в комнату дяди, служившую ему и кабинетом, и спальней одновременно. Достав ключ из тайника под крышкой огромного старинного стола из красного дерева, она открыла дверцу и стала выдвигать один за другим ящики, нервно перебирая стопки бумаг. Слезы вновь закапали, расплываясь на пожелтевших и пахнущих сыростью страницах, исписанных дядиной рукой. Бедный Чезаре. Но сейчас ей больше всего было жаль саму себя. Нужных бумаг в ящиках не оказалось. Девушка вспомнила про еще один тайник. Сев на стул и упершись ногами в перекладину под столом, она с силой потянула крышку. Неохотно поддавшись, крышка открыла небольшую нишу. Документы были там, смотанные в рулон и обвязанные тоненькой шелковой ленточкой. Синьорина Корти вернулась обратно в комнату, где ее терпеливо ждала камеристка. - Вот возьмите, синьора… Простите. Мадам. Только, умоляю вас, поклянитесь Пресвятой Девой и Иисусом, что поможете моей матушке, как обещали, и не оставите ее в беде. Глядя со стороны, можно было бы сказать, что для полной трагикомичности этого действа не хватало блюдечка в руках у синьорины. Но, что поделаешь: наивность молодости и святую простоту нельзя винить. Виттория протянула камеристке бумаги.
Louise Mirelli: В том, как Виттория уронила стакан, а потом машинально начала собирать осколки (хотя не было никакой необходимости делать это самой), чувствовались равнодушие и безразличие, приближавшиеся к апатии. Девушка двигалась как-то механически, без эмоций, и даже когда она отдернула руку, порезавшись об острый осколок, жест выглядел автоматическим и неосознанным. Казалось, будто тело юной синьорины продолжает жить само по себе, в то время как ее душа и рассудок пребывают где-то далеко отсюда. Луиза на миг попыталась представить, о чем думала Виттория в это время. О погибшем дяде? О собственной несчастной судьбе? О матери, которую должна была оставить? А может быть, она и вовсе была не в состоянии думать… что было бы неудивительно: в отличие от барона ди Сорди, его племянница до сей поры была далека не только от придворных интриг, но даже от помыслов о таковых, а после волнений вчерашнего вечера свалившиеся на нее сегодня несчастья и страх смерти вполне способны были на время лишить ее способности связно мыслить. При подобных обстоятельствах и более искушенный человек мог бы растеряться – что уж говорить о юной девушке, всю жизнь державшейся в стороне от темных дел дорогого дядюшки? На это и рассчитывала Луиза, с самого начала скрывавшая за выражениями сочувствия стремление усилить шок от сообщенных ею же известий – и уже преуспела в этом, по крайней мере отчасти: начать хотя бы с того, что Виттория не усомнилась в гибели дяди и не выразила ни малейшего желания перед отъездом убедиться в том, что трагедия действительно произошла… Синьорина Корти вернулась со скатанными в трубочку листами в руках, и Луиза поневоле задержала на них взгляд чуть дольше, чем следовало бы: вплоть до этой самой секунды она не переставала сомневаться в том, что Виттория отдаст ей желанные бумаги. Но, кажется, все обошлось. Племянница барона, очевидно, еще не успела опомниться от горя – и, сказать по чести, мадам Мирелли не хотелось задерживаться в этом доме надолго только чтобы проверить, когда это произойдет, тем более что в идеале к тому моменту синьорина Корти должна была успеть покинуть Париж. И вот Виттория уже протянула ей векселя …вместе с требованием клятвы сдержать обещание. Луиза мысленно поморщилась, а потом усмехнулась про себя. О, она еще ничего не успела пообещать! Но даже если бы и успела – что значили какие-то слова в сравнении с двумя душами, которым она накануне лично помогла отправиться в ад? – Я не уверена, что тот, кто задолжал по этим векселям, окажется в состоянии оплатить их. Однако клянусь вам, я сделаю все, что обещала, – формально не погрешив против истины, и все же лицемерно с фактической точки зрения заверила камеристка свою собеседницу. – У вашего дяди, без сомнения, были деньги. Оставьте часть своей матушке, а часть возьмите с собой в дорогу, – посоветовала она после непродолжительной паузы. – И берегите себя. Уезжайте как можно скорее. Помните – промедление может оказаться губительным. Бумаги приятно грели руки, но первое ликование уже прошло, и Луиза не побоялась прямо встретить взгляд Виттории, более не опасаясь выдать не соответствующих случаю чувств.
Виттория Корти: Виттории тоже не хотелось, чтобы мадам Мирелли задерживалась более. Постороннее присутствие сильно тяготило. Племянница барона Сорди надеялась, оставшись наедине с собой, привести в порядок собственные переживания и думы, если так можно назвать обрывки несвязных мыслей, метавшихся в голове и полностью поглощавших сознание. Поэтому, если взгляд Луизы Мирелли и выдал истинные чувства своей хозяйки, девушка этого не разглядела. Виттория проводила камеристку до дверей и слушала ее, придерживаясь на всякий случай за выступ стены, ощущая вновь накатывающее головокружение и изо всех сил пытаясь не лишиться чувств. Приняв уклончивые обещания женщины за слова клятвы, Виттория наивно полагала, что христианское благочестие не позволит мадам Мирелли отступиться от сказанных слов, боясь божьего возмездия. - Спасибо, мадам, я учту, - ответив вымученной улыбкой, которая скорее выражала «ну когда же вы уйдете», вместо признательности за «доброе» напутствие, синьорина Корти хотела надеяться, что последняя фраза камеристки королевы-матери на самом деле окажется последней.
Louise Mirelli: После того как ей удалось добиться от девушки всего, что ей было от нее нужно, мадам Мирелли не видела смысла задерживаться здесь долее. Сама мысль о необходимости продолжать тратить время на бессмысленные утешения и советы, тогда как у нее была масса других, куда более важных, дел и обязанностей, причиняла камеристке вдовствующей королевы ощутимое неудовольствие, а потому явное и недвусмысленное намерение Виттории выпроводить ее из дома, чтобы остаться, наконец, в одиночестве и предаться то ли горю, то ли панике, вызвала у Луизы тайное одобрение. В очередной раз мысленно распрощавшись с бароном ди Сорди и вслух – с его племянницей, мадам Мирелли поспешила прочь от этого дома в самом жизнерадостном расположении духа, омрачаемом лишь грядущей необходимостью встречи со своей госпожой, которой, вероятно, уже стало известно о смерти ее любимчика Чезаре. Переход в эпизод "Тайное становится явным"
полная версия страницы