Форум » Париж и окрестности » Кабак «Коронованная редиска» » Ответить
Кабак «Коронованная редиска»
Dominique: Лувр парижского дна, где собираются как сливки Двора Чудес, так и отстои его, и где время от времени решаются важные дела, о которых ничего не известно ни королю ни кардиналу. Попасть сюда случайно невозможно, а выйти отсюда можно только по поручительству. [more]...бесспорно, самый гнусный кабак, какой только можно себе вообразить. Приземистые подпоры, вымазанные в багрово-винный цвет, поддерживали огромную балку, заменявшую фриз, неровности которой старались выдать себя за следы былого орнамента, полустертого временем. Внимательно приглядевшись, здесь и в самом деле можно было разглядеть завитки виноградных листьев и лоз, между которыми резвились обезьяны, хватавшие за хвосты лисиц. Над входом была намалевана огромная редиска, изображенная очень натурально, с ярко-зелеными листьями, увенчанная золотой короной; это художество, давшее название кабаку и служившее приманкой многим поколениям пьяниц, успело изрядно потускнеть. Окна, занимавшие промежутки между подпорами, были закрыты ставнями с тяжелыми железными болтами, способными выдержать осаду, однако пригнанными недостаточно плотно и пропускавшими в щели красноватый свет, а также глухие звуки песен и перебранки. Помещение, где пребывали посетители, сильно смахивало на вертеп. Потолок тут был низкий, а главная балка, пересекавшая его, прогнулась под тяжестью верхних этажей и, казалось, вот-вот переломится; на самом деле она могла бы удержать хоть каланчу, походя этим на Пизанскую башню или на болонскую Азинелли, которые наклоняются, но не падают. От трубочного и свечного дыма потолок почернел не хуже, чем внутренность очагов, где коптятся сельди, сорожья икра и окорока. Когда-то стараниями итальянского декоратора, приехавшего во Францию вслед за Екатериной Медичи, стены залы были окрашены в красный цвет с бордюром из виноградных веток и побегов. Живопись сохранилась по верху, хоть и потемнела порядком и больше смахивала на пятна застывшей крови, нежели на пурпур, каким, должно быть, радовала глаз в блеске новизны. От сырости, от трения плеч и сальных затылков по низу окраска совсем пропала, оставив грязную и растрескавшуюся штукатурку. Прежде посетители кабачка были люди приличные; но мало-помалу вкусы становились изысканнее, придворные и военные уступили место картежникам, жуликам, грабителям, ворам, теплой компании бродяг и проходимцев, наложившей свой мерзкий отпечаток на все заведение, превратив веселый кабачок в опасное логово. Отдельные кабинеты походили на чуланы, проникнуть в них можно было, лишь уподобясь улитке, втягивающей в раковину рожки и голову; открывались они на галерею, куда вела деревянная лестница, занимавшая всю стену напротив входа. Под лестницей стояли полные и порожние бочки, расположенные в строгом порядке и радовавшие взгляд пьяницы лучше всякого украшения. В камине с высоким колпаком пылали охапки хвороста, и горящие веточки спускались до самого пола, который был сложен из щербатого кирпича, а потому не грозил воспламениться. Огонь очага бросал отблески на оловянную крышку стойки, помещавшейся напротив, где за баррикадой из горшков, пинт, бутылок и кувшинов восседал кабатчик. От яркого пламени тускнело желтоватое сияние потрескивающих чадных свечек, и вдоль стен плясали карикатурные тени посетителей с несуразными носами, с торчащими подбородками, с чубами, как у Рике Хохолка, и прочими уродствами в духе "Комических фантазий" знаменитого Алькофрибаса Назье. Этот бесовский пляс черных силуэтов, кривлявшихся позади живых людей, казалось, смешно и метко передразнивает их. Завсегдатаи кабака сидели на скамьях, облокотясь на доски стола, испещренные насечками, изукрашенные вензелями, кое-где прожженные, все в пятнах от жирных подливок и от вин; но рукавам, которые терлись о них, некуда было становиться еще грязнее; многие вдобавок прохудились на локтях и никак не могли защитить руки от грязи. Разбуженные сутолокой кабачка две-три курицы, пернатые попрошайки, проникли в залу через дверь со двора и, вместо того чтобы в столь поздний час дремать на своем насесте, клевали под ногами посетителей крошки с пиршественного стола. (отсюда)[/more]
Ответов - 5
Dominique: «Комнатушка под крышей» => 15 июля, около трех пополудни Оставив позади лабиринт узких переулков Нового Рынка, в котором мог не заблудиться разве что завсегдатай, Шере пересек улицу и условным образом постучал в грязную дверь. Та тотчас открылась, гам, доносившийся изнутри, чуть стих, и несколько хмурых взглядов остановились на новом посетителе. Как всегда, попадая в «Коронованную редиску», Шере судорожно сглотнул. Вызови он хоть толику подозрения, любому из присутствующих потребовалось бы меньше минуты, чтобы навсегда от него избавиться, и сердце неизбежно замирало у него в груди на те несколько секунд, за которые его осматривали, оценивали и наконец выбрасывали из головы. Хотя здравый смысл подсказывал ему, что прилегающие переулки представляли куда большую опасность – здесь ему еще могли бы дать шанс что-то объяснить – он невольно вздыхал с облегчением всякий раз, когда выходил отсюда. Взгляд его невольно остановился на зверского вида молодце, развалившемся на скамье рядом с дверью, и густо набеленной и нарумяненной девице, сидевшей у того на коленях. Несмотря на глубокий вырез, золотое шитье на малиновом платье и обилие украшений, девица не вызвала бы у стороннего наблюдателя никаких чувств, кроме жалости, смешанной, впрочем, с толикой отвращения, настолько фальшивой была ее улыбка и настолько потасканным весь ее вид. Поймав на себе ответный взгляд, в котором не было и тени узнавания, Шере отвернулся. Только год назад... Глаза его на секунду встретились с глазами другой красотки, которая тут же подмигнула ему и развернула украшенный блестками веер, но прежде чем она успела сделать больше чем шаг в его направлении, чья-та рука обвилась вокруг ее бедер и увлекла ее прочь. В дальнем углу раздался взрыв громового хохота, и два визгливых голоса затянули застольную песню. Кто-то забарабанил кулаком по столу, требуя вина, и какой-то мальчишка отчаянно отшвырнул игральные кости, уронил голову на руки и разразился истерическими рыданиями. К тому моменту, когда посетители кабака вернулись к занятиям, прерванным его появлением, Шере уже заметил нужный ему стол, на котором, как всегда, стояло два стакана, несмотря на то, что только один стул был занят.
Dominique: Человек, сидевший перед двумя стаканами, при появлении Шере поднял свою всклокоченную голову и уставился на него холодным взглядом. Несмотря на то, что лицо его, с глубокими морщинами на бледных щеках и огромным носом почти того же цвета, что и тонкие губы, выдавало в нем закоренелого пьяницу, двигался он с бессознательной грацией ребенка – если бы ребенок вздумал бы носить шпагу. Из всех людей, почтивших сегодня своим присутствием «Коронованную редиску», Жакмен Лампурд был, безусловно, самым опасным, и хотя его величество вряд ли упомянул бы его имя рядом с именами г-на де Жюссака или покойного г-на де Бутвиля, те парижские бретеры, которым пришло бы в голову сравнивать себя с дворянами, рассмеялись бы в лицо всякому, кто предположил бы, что придворные щеголи выстоят больше минуты против него. Иными словами, мэтр Лампурд был лучшим фехтовальщиком Парижа – и именно поэтому в свое время Шере потратил немало времени и денег, чтобы сойтись с ним накоротке. Шере отодвинул стул и сел, одновременно сдвигая шляпу на затылок. Глаза Лампурда чуть сузились, и небрежным жестом он толкнул второй стакан прямо в его подставленную руку, одновременно приподнимая свой в приветствии. Шере сделал глоток и снова надвинул шляпу на лоб. – Ты одет как какой-нибудь нищий школяр, – заметил Лампурд, возвращая на стол пустой стакан и привычно наклоняясь вперед, чтобы уловить шепот своего собеседника в кабацком гуле. – И да поможет мне нечистый, я знаю этот плащ. Шере отвел глаза и пожал плечами. Что он мог сказать? Плащ подарил ему сам Лампурд, сняв его с какого-то ночного прохожего на Новом Мосту во время их последней встречи. Бретер хмыкнул и небрежно высыпал на стол горсть золота, на которое тут же со всех сторон устремились жадные взгляды. – Воистину Плутон благоволит к тебе, даже когда Фортуна от тебя отворачивается. Шере судорожно сглотнул и торопливо собрал монеты. Вот и опять. Почему? Видит Бог, неуплаченные долги никогда не уменьшаются... – Я твой должник, ты знаешь. Бретер пренебрежительно махнул рукой, и ухмылка на его лице неожиданно вызвала у Шере желание рассказать тому обо всем – или почти обо всем. И все же, даже несмотря на смутное ощущение, что Лампурд избегал расспросов вовсе не из безразличия к его судьбе, одна мысль о том, чтобы довериться кому-то заставила Шере заерзать на месте. С трудом он выдавил из себя: – Я могу не вернуться – хоть и не по собственному выбору. Бретер потянулся за бутылкой. – Признаться честно, некоторые опасения подобного рода посещали меня уже в прошлый раз. Шере почувствовал что-то вроде стыда. В тот раз он тоже не просил о займе. С человеком вроде Лампурда и намекать было не нужно – достаточно дать простор для действия тому самому пресловутому врожденному благородству. В улыбке, скользнувшей по его губам, была немалая доля горечи, и ответ его почти неуловимо перевел разговор подальше от опасных откровений: – Тогда плохой из тебя ростовщик. – No hay peor ciego que el que no quiere ver,1 – отозвался Лампурд неожиданно серьезным тоном, и на мгновение Шере подумал, что тот разгадал его уловку. – А для невежд вроде меня? – Переводя несколько вольно, дурак ты, хоть и умный человек. Во-первых, ты знаешь, что к утру у меня карманы всегда пусты. А во-вторых, у нас с тобой разные понятия о долге. С моей точки зрения, не все в мире сводится к долгам, которые можно вернуть. Шере быстро взглянул на своего собеседника, но серо-голубые глаза бретера, казалось, сосредоточенно изучали бутылку. Он заколебался, затем ответил с той же прямотой: – Я знаю только, что я у тебя в долгу. Я не знаю, во что мне верить, если не в то, что рано или поздно я смогу расплатиться. Лампурд откинулся назад на своем стуле и поднял стакан. – Евангелие от Доминика. Твое здоровье. На некоторое время оба замолчали – Лампурд потому что он смаковал вино, Шере потому что он вспоминал. 1 Никто не слеп более того, кто не хочет видеть (исп. – прим. пер.)
Dominique: Деньги любят все, а тех, кто их одалживает – очень немногие. Поэтому любой ростовщик, который хочет пережить первый же спор о неуплаченном долге, заботится о том, чтобы найти себе защитника. Шере, начинавший свою парижскую жизнь как ростовщик для самых низов общества – и, разумеется, скупщик краденого – нашел Лампурда. При всем том, что на всем протяжении их знакомства Шере дорого платил Лампурду за его покровительство, отношения их перешли из деловых в дружеские, когда неожиданно они нашли общий язык. По причинам, известным ему одному, Лампурд наотрез отказывался пользоваться воровским жаргоном – а Шере был одним из немногих в его окружении, кто умел говорить на чем-то еще. Первое время беседы их изобиловали всевозможными «ежели сие Вам будет благоугодно» и «ради моего вящего спокойствия», но затем они перешли на «ты» и разговары их стали куда более занимательными, хотя и менее выспренными. Именно тогда Лампурд и привел его в «Коронованную редиску» (Если нас будут видеть вместе здесь, тебя оставят в покое. Осточертело мне изображать из себя твоего лакея), а вскоре Шере стал ее неохотным завсегдатаем – когда Лампурда не было дома, что было скорее правилом чем исключением, он либо пил в «Коронованной редиске», либо выяснял отношения с удачей в одном из близлежащих игорных домов. За кости Шере брался только один раз, и обобрали его как липку – но именно тогда он выиграл Терезу. Позже он сообразил, что шулеру просто не хотелось связываться с начинающей уличной девкой, но тогда ужас и жалость заставили его поставить золотой против «дочки священника» – единственная ставка, которую ему позволили выиграть. Шере повернулся, чтобы снова взглянуть на скамью у двери, но сидевшая там парочка уже изчезла. Быстрый взгляд на лестницу, ведущую на галерею, позволил ему еще заметить малиновое платье, изчезавшее в одном из отдельных кабинетов. Боже, какой же я был дурак... Погрузившись в воспоминания, Шере не сразу осознал, что Лампурд только что задал ему вопрос, но почти тут же ответил: – Даже несколько. Во-первых, ты не выяснил, кто меня сдал? Не парижанин – здесь никто не знал, что я умею, кроме тебя и Терезы. – Ты меня еще в прошлый раз спрашивал, забыл? – хмуро отозвался Лампурд. – Если бы я узнал что-то, я бы тебе сказал. Нечистый меня раздери, – продолжал он, – до чего докатился мир! Положительно, люди мельчают! Где ревнивые мужья, которым не по душе более терпеть прощелыгу-любовника? Где надменные принцы, отказывающиеся марать руки о каких-то жалких баронов? Где, наконец, виконты, желающие поскорее стать графами, и мальчишки, страшащиеся скрестить шпаги с мужчинами? Ремесло мое выходит из моды, и мои испанские клинки покрываются ржавчиной. Он залпом выпил стакан и продолжил: – Мне, мастеру оружия, гению поединка, королю бретеров, зарабатывать себе на жизнь расспросами всякой швали, будто какому-то судейскому! – Не припомню, чтобы я предлагал тебе деньги, – заметил Шере с улыбкой. – Тем хуже, – надменно ответствовал Лампурд. – Если тебе нужна дружеская услуга, какого черта останавливаться на мелочах? – Найди его сначала, – тихо сказал Шере. – Так не бывает, что никто ничего не знает. Бретер открыл было рот, но затем скорчил гримасу и снова наполнил свой стакан. Один долгий глоток – и он помахал пустой бутылкой в воздухе. Хозяин, на горьком опыте узнавший, как Лампурд вел себя, если его стакан был пуст слишком долго, угодливо бросился к ним с новой.
Dominique: – Как тебе это бургундское? Шере послушно сделал глоток, и Лампурд засмеялся. Шере пожал плечами: – Ты знаешь, какие вина я люблю. – Виноградный сок пополам с сахаром, и не больше двух стаканов за раз. Ты не просто безграмотный невежда, чье знакомство с латынью ограничивается двумя классами семинарии... – Да вы мне льстите, милостивый государь. В соседнем углу началась потасовка, и Лампурд повысил голос: – Не просто жалкий энофоб... – Кто? Бретер кивнул головой, показывая, что расслышал вопрос, и продолжил: – ...страдающий попеременно от разлития желчи и непомерной трусости; не просто холодная рыба, волею судьбы оказавшаяся на суше и нуждающаяся во всех своих мыслительных способностях для того, чтобы дышать, а потому не способная ни есть ни пить; не просто неудавшийся корыстолюбец с кошельком вместо языка и старым плащом вместо нёба – нет, ты даже хуже! В драматическую паузу Шере вставил: – Короче, ничтожный водохлеб. – Это я говорил в прошлый раз, Шере-Шери-Шеро. Ты – евнух от виноделия. Улыбка Шере чуть померкла, но что бы он не намеревался ответить осталось неизвестным, так как именно в тот момент потасовка по соседству завершилась тем, что один из ее участников врезался в их стол спиной вперед. Лампурд, со своей обычной стремительностью, успел схватить как свой стакан, так и бутылку, но стакан Шере оказался на полу, вместе со столом и белобрысым юнцом, который его опрокинул. Выругались, впрочем, все трое. Прочие участники драки столпились вокруг, бормоча невнятные извинения – спор, как всегда, шел о деньгах. Юнец настаивал, что те, кто пострадал при деле (иными словами, он сам и еще один головорез), имели право на добавку, в то время как старший из драчунов, одноглазый верзила по кличке Меднолоб, возражал, что Ершо сам виноват, и нечего было соваться в серьезные дела, коли не умеешь шпагу в руках держать. Пока они ругались, стол был водружен на место, и хозяин появился с новым стаканом для Шере, который Лампурд тут же наполнил. – Энофоб это тот, кто боится вина. – Опять латынь? – Греческий, дурак. Интересно, до какого класса семинарии он сам доучился? Меднолоб прочистил горло: – Что ты скажешь, кто прав? Лампурд сделал приглашающий жест в сторону Шере, который не замедлил ответить: – Мы считаем, что тот, кто разлил мое вино, ошибается. Ершо, глубоко возмущенный столь несерьезным решением, запротестовал, но в эту минуту к ним присоединился еще один подельщик – молодой венецианец по имени Нино, уже два года пытавшийся избавиться от прозвища Красотка Нинон – который дернул Меднолоба за рукав. – Делиться потом будем. Сиятельство очнулось, можно ехать. Все еще переругиваясь, полдюжины головорезов направились за итальянцем вглубь кабака и один за другим изчезли в тени под лестницей на галерею. – У меня есть еще один вопрос. – Шере перегнулся через стол и так понизил голос, что даже его собеседник с трудом мог его расслышать. Мгновение спустя бретер расхохотался.
Dominique: Отсмеявшись, Лампурд спросил: – Ты помнишь, где живет мой портной? Поспешим добавить, дабы у читателя не создалось превратного впечатления о туалете бретера, что хотя тот и одевался в шелк и бархат вопреки суровым законам его величества, поставщиками его одеяний были не слишком зажиточные дворяне, вынужденные по тем или иным причинам распродавать свой гардероб, и тот, о ком он сейчас спрашивал, обычно именовал себя старьевщиком. – Возле Отель-Дье? – Именно. На той же улице найди лавку шорника, рядом с булочной. Он там снимает комнату на втором этаже. Если ты поторопишься, то сможешь застать его, пока он еще не проснулся. => «Старые долги молодого князя (ч.2)»
полная версия страницы