Форум » Париж и окрестности » Соломенная шляпка. 16 июля, около четырех » Ответить
Соломенная шляпка. 16 июля, около четырех
Гримо:
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Гримо: ...Фемида... Стоило входной двери закрыться за уходящими мушкетерами, Гримо тотчас же оставил платяную щетку до лучших времен и самым беспардонным образом высунулся из окна графской спальни. Убедившись, что оба мушкетера вскочили на своих коней и, ни разу не обернувшись, рысью направились в сторону Сены, Гримо аккуратно закрыл окно и опустился на колени перед стоявшим у кровати сундуком. Как, должно быть, известно читателю, Атос, несмотря на звание мушкетера и присущее оному безденежье, продолжал выглядеть как настоящий вельможа. А разве могут быть у вельможи заштопанные рубашки, прохудившиеся ботфорты или драные чулки? Любой скажет – тысячу раз нет! А потом, может быть, задумается: а ходил ли хоть раз господин Атос к соседской белошвейке Катрин, заказать новую рубашку? Посещал ли он галантерейную лавку достопочтенного мэтра Бонасье в поисках подходящих чулок или перчаток? Можно ли представить себе хмурого мушкетера в неприметной лавке сапожника или скорняка? Нет, скажет читатель и будет совершенно прав – всем этим занимался молчаливый Гримо, который, как и любой хороший слуга, досконально изучил вкусы и предпочтения своего хозяина. Посему ни одна непривычная рубашка, немодный воротник, грубая перчатка или неудобная шляпа ни разу не привлекла внимания Атоса, позволяя ему продолжать думать (или не думать), что его рубашки никогда не прохуждаются, дырки в чулках зарастают сами собой, перчатки отмываются от грязи и продолжают благоухать по велению природы, а шляпы служат годами, как это и было при славном короле нашем, покойном Генрихе IV. Минуту, возразит в этот момент придирчивый читатель, как же так? Неужели Атос, давая своему лакею деньги на хозяйство, не осознавал, что часть их должна пойти на его гардероб? Справедливость вынуждает нас признать, что ответ на этот вопрос нам неизвестен, однако молчание самого Гримо подсказывает нам, что, по меньшей мере, сам преданный слуга так не думал. К счастью, в данном случае Гримо не было необходимости марать доброе имя графа де ла Фер (или даже господина Атоса) и прибегать к займам, воровству или других ухищрениям, кои так часто омрачают жизнь парижских слуг. К счастью для Гримо, когда-то у господина Атоса был отец, оставивший в отношении своего сына и его слуги некоторые распоряжения. В частности, у Гримо по-прежнему имелась негласная договоренность с управляющим имения, по которой часть присылаемых графу денег посылалась напрямую его слуге. Договоренность эта была старинной, еще времен самой первой поездки нынешнего графа де ла Фер в Париж, но никому не пришло в голову ее отменить, а потому Гримо иногда оказывался даже богаче своего господина. Такое, впрочем, происходило чрезвычайно редко, а куда чаще он вынужден был использовать всю свою недюжинную смекалку, чтобы, несмотря на неприятности с игральными костями, опоздавшим жалованием и безденежными друзьями, в доме оставалось что поесть, выпить и надеть. Удивительно ли, что при подобном положении дел Гримо свел непристойно близкое знакомство с мэтром Корбеном, старьевщиком, державшим свою лавку у церкви св. Сульпиция и промышлявшим, по его словам, исключительно закладом и перепродажей предметов туалета знатных господ? И странно ли, что именно в этой лавке оказывались тщательно заштопанные рубашки и чулки господина Атоса, его потерявшие вид, но аккуратно вычищенные перчатки и шляпы, а также некоторые другие части его одежды? В обмен на эти приношения и, разумеется, толику денег, Гримо получал чулки, рубашки, перчатки и прочие принадлежности других, менее родовитых, но куда лучше обеспеченных господ, склонных избавляться от своего гардероба, раз представ в нем при дворе. А ввиду того, что сам господин Атос вряд ли одобрил бы подобные махинации, Гримо вынужден был скрывать свои походы в лавку мэтра Корбена за визитами к портному, галантерейщику, шорнику, мяснику или зеленщику – или попросту отлучаться из дому в те моменты, когда он мог быть уверен, что его отсутствие не будет замечено. Рассудив, что угроза, нависшая над графом и его друзьями, на время отвлечет его внимание от родных пенат, Гримо связал себе небольшой тючок и поспешил к церкви св. Сульпиция.
Лапен: Какое может быть настроение у человека, которого только что вышибли из бродячей труппы и который проводит мысленную опись своего нехитрого имущества? Правильно, насквозь паршивое. А у Лапена опись получается неприглядная. Старая куртка. Поношенная рубаха. Потертые штаны. Стоптанные сапоги. Пустое брюхо. Уйма нахальства. И небольшое утешение - шляпа, только что найденная в бурьяне, разросшемся меж двумя заборами. Либо ветер сорвал ее с головы прохожего щеголя, либо сам Господь заботливо положил ее туда, чтобы голодный бродяга мог добыть себе несколько экю на ужин. Увы, именно несколько экю, хотя шляпа великолепна. В ней не стыдно появиться на придворном приеме: новехонькая, темно-синяя, с пышным белым пером, с серебряной пряжкой в форме буквы "М". Увы, на продажу в приличную лавку это богатство не понесешь: торговец в два счета кликнет стражу. А старьевщик шляпу возьмет, но за гроши... Что ж, для голодного человека и гроши - богатство... Бредя по Парижу, когда-то родному, а теперь незнакомому, Лапен разыскал лавчонку старьевщика. Вошел. Сорвал с головы роскошную шляпу, раскланялся перед ошарашенным хозяином с грацией, достойной придворного, и небрежно швырнул шляпу перед старьевщиком: - Добрый человек, в твой дом вошла удача! Я нашел эту шляпу - и хочу поделиться с тобою кусочком своего везения. Сколько, по нынешним парижским ценам, стоит улыбка Фортуны? Начало поста скопировано в забракованной и снесенной в архив теме. Надеюсь, никто не сочтет это неэтичным?
Гримо: Мэтр Корбен внимательно осмотрел стоявшего перед ним парня. Как любому парижскому старьевщику, время от времени ему приходилось иметь дело с ворами, и теперь его пристальный взгляд, казалось, спрашивал, к какой категории отнести стоявшего перед ним нахального оборванца. Придя, наконец, к какому-то выводу, он двумя пальцами взял шляпу за тулью, перевернул ее вверх тормашками, изучил поля и донышко, едва ли не понюхал роскошное белое перо и, бережно отстегнув пряжку, попробовал ее на зуб. – На улице нашел? – спросил он. Привязанный у входа пучок старых латунных ложек негромко звякнул, когда дверь открылась, пропуская нового посетителя. Мэтр Корбен прикоснулся рукой к потертой бархатной шапочке, прикрывавшей постоянно мерзнувшую лысину. – Доброго дня вам, мэтр Гримо. Гримо в ответ только кивнул и, прислонившись к стенке, принялся терпеливо ожидать своей очереди.
Лапен: Лапен прекрасно понимал, что слова его, мягко выражаясь, не похожи на правду. Но ничего доказывать не собирался. Если этот старикашка считает его вором - на здоровье. Может, добавит лишний экю в расчете на будущую добычу... - Как есть на улице! - бодро заявил он, зорко поглядывая за руками старьевщика - чтоб не прибрал куда серебряную пряжку, самую ценную часть шляпы. А то доказывай потом, что она вообще была! Даже сдвинулся на шаг влево, чтоб вошедшему следом мужчине видна была пряжечка. На всякий случай. - Господь, не иначе, послал ветер, чтобы сдернуть эту шляпу с чьей-то головы. А кто мы такие, чтобы спорить с божьей волей, верно? И серьезнее, деловым тоном добавил: - Так сколько?
Гримо: Мэтр Корбен так же аккуратно вернул пряжку на место, потер ее засаленным рукавом, то ли чтобы вернуть ей блеск, то ли чтобы лишить ее оного, и произнес: – Три экю. Гримо, движимый извечной симпатией одного клиента к другому, негромко присвистнул, однако не сказал ни слова.
Лапен: Лапен ожидал чего-нибудь в этом роде, поэтому ответил скорбным тоном: - Надо же! А я-то, дурак, думал, что это - роскошный головной убор, достойный дворянина! А это, оказывается, жалкая шляпчонка за три паршивых экю! Ну, такую-то я и сам поношу, такую и мне надеть не зазорно. А то, может, сударь, вы у меня ее и вовсе задаром попросите - чтобы ваша почтенная супруга в нее наседку на яйца посадила? Лапен вопросительно воззрился на старьевщика. Тот никак не отреагировал на его возмущенные речи - ждал, какую цену назовет оборванец. - Вот если бы шляпа стоила экю этак восемь, - продолжил Лапен, - я бы в ней постыдился щеголять: нашему брату надо знать свое место. За восемь экю я, сударь, отдал бы ее вам охотно и с удовольствием, а вы бы ее продали вдвое дороже.
Гримо: По хмурому выражению лица старьевщика никак нельзя было сказать, оценил ли он юмор оборванца, но шляпу он снова подобрал, снова неторопливо осмотрел со всех сторон, ища в ней то ли новые недостатки то ли новые достоинства, снова положил назад, пожевал губами и предложил: – Пять. Гримо сменил позу, перенеся вес с одной ноги на другую, и хмыкнул.
Лапен: - Сколько-сколько?! - на лице бывшего актера отразилось изумление перед беспредельностью человеческой скаредности. - Не может быть. Разумеется, мне это послышалось. Вы ведь сказали "семь", не так ли, сударь? Конечно, семь экю - это никак не цена за такую роскошную вещь, но из уважения к вашему почтенному возрасту и чтобы не слишком задерживать вот этого господина, - Лапен мельком оглянулся на стоящего позади мужчину, - я, так и быть, соглашусь на такую жертву и расстанусь со шляпой, которая великолепно смотрелась бы даже на голове принца крови. Увы, мне больше никогда не надеть такое чудо... но, как я уже сказал, маленький человек должен знать свое место. Давайте семь экю, сударь.
Гримо: В этот момент Гримо решил, что слышал достаточно. Шляпа была роскошная – прав был оборванец, настоящая шляпа для дворянина, пусть даже цвет ее немало смущал достойного слугу графа де ла Фер. Однако в лавочке господина Бонасье, с содержимым которой он был отлично знаком благодаря частым визитам к мэтру Планше, имелась другая шляпа, не только нужного цвета, но и, что гораздо важнее, нужного размера… Созревшая в голове Гримо комбинация тотчас же нашла выход в следующей тираде: – Хорошая шляпа, мэтр Корбен, не буду вас торопить. Пойду пройдусь. Он подмигнул оборванцу, перебросил через плечо свой тючок и неспешным шагом покинул лавку, слыша за собой голос старьевшика, прозвучавший на сей раз чуть менее равнодушно: – Двадцать ливров, и не денье больше. Гримо ухмыльнулся. Ушлый старик Корбен мгновенно догадался, что шляпа пришлась его клиенту по вкусу – оставалось надеяться, что оборванец окажется не менее сообразительным. Гримо отошел от лавки на несколько шагов и, остановившись перед входом в кабак с гордым названием «Разъяренный вепрь», принялся изучать унылую свинью на вывеске с таким вниманием, что он мог бы держать в руке не тючок, а рогатину.
Лапен: В лавке еще некоторое время продолжался торг. Старьевщик с каменным лицом стоял на своем, Лапен тараторил, как целая стая сорок. Он уверял, что пожилые люди должны подавать молодежи пример великодушия и душевного благородства, высказывал предположение о том, какие именно пытки ждут в аду скряг и выжиг, восхвалял дивное сочетание синего цвета самой шляпы с белым цветом пера, нес какую-то чушь о последней придворной моде... Наконец Лапен вывалился за дверь лавчонки. Шляпа была у него в руке. Он огляделся, улыбнулся ожидавшему поблизости незнакомцу: - Из чего он сделан, этот старьевщик?! Не договорились! Если вам, сударь, нравится шляпа - дарю вам ее за шесть экю!
Гримо: На лице Гримо не отразилось и тени испываемого им изумления (шесть экю, когда мэтр Корбен двадцать ливров предлагал?), но его взгляд стал пристальным. Что шляпа была краденая, он не сомневался, но с чего бы это бродяга не захотел ее старьевщику отдавать? – Согласен, – сказал он. – Вспрыснем? Он мотнул головой в сторону «Разъяренного вепря».
Лапен: Лапен догадался о невысказанном вопросе собеседника. - Он решил меня наказать за упрямство и сдал цену назад, до пяти экю, - объяснил он. - А насчет спрыснуть, так это я всегда пожалуйста. Выпьем за то, чтоб этой шляпе хорошо сиделось на голове нового хозяина. А что я в деньгах малость потерял, так я из-за этого не повешусь, пусть старый козел не думает... Шляпу-то я и правда нашел. Стало быть, как пришла, так и ушла. Учитывая, что д`Артаньян продал своего желтого мерина за три экю, Лапен совершил недурную сделку. Надо придумать, как он лишится этих денег: к моменту встречи с де Брешвилем он без гроша...
Гримо: Гримо молча кивнул. Будучи по природе человеком подозрительным, он не мог не усомниться в истинности предложенного ему объяснения, но врать парню было вроде не с чего, оставалось только додуматься, почему старьевщик не захотел покупать шляпу. Не желая доставать кошелек на улице, Гримо решительно направился в кабак, знаком предложив оборванцу следовать за ним. Дверь скрипнула на несмазанных петлях, открывая взору вошедших полутемную залу с облупившимся потолком, в которую даже свет июльского дня проникал с оглядкой, с трудом продираясь через подслеповатые оконца. Однако умопомрачительный запах, несшийся от пышущего жаром очага, тут же объяснил, почему эту неприглядную харчевню избрали местом своего пребывания четверо или пятеро мушктеров, живописно расположившихся вокруг одного из засаленных столов, на котором уже стояло или лежало несколько бутылок. Отыскав место подальше от веселой компании, Гримо без дальнейших околичностей извлек из-за пазухи тощий кошелек и отсчитал своему будущему собутыльнику два полупистоля, два экю, один ливр и кучу мелочи еще на один, оставив себе никак не больше нескольких денье. – Гримо, – сказал он, протягивая руку за шляпой.
Лапен: - Лапен, - отозвался оборванец, передавая новому знакомому шляпу и мимо его плеча оглядывая зал. Рожа бродяги расплылась в улыбке, когда он поймал блестящий, дерзкий взгляд одной из двух хорошеньких девиц, сидевших в дальнем углу и одетых более вызывающе, чем подобало бы трактирным служанкам. - Сколько лет меня не было в Париже... Вижу, чем-чем, а красотками город не оскудел...
Гримо: Гримо, хоть он об этом и не распространялся, родился и вырос в гугенотской семье, что могло бы объяснить, почему, покосившись на девиц, он неприязненно поджал губы и вернул взгляд к своей покупке. – Ты, стало быть, парижанин? – спросил он, осторожно поворачивая шляпу в руках и изучая ее с едва ли не большим тщанием, чем сам мэтр Корбен. Фетр был новенький, тулья выглядела так, словно ее еще не касалась голова человека, и даже пряжка сверкала чистейшим серебром. Но ведь и хотел же старьевщик ее купить – а потом передумал. В эту минуту внушительная, из тех, о которых говорят «поперек себя шире», фигура кабатчицы скрыла от них оскорбительное зрелище, и Гримо на мгновенье оторвался от своего занятия. – Анжуйского, – сказал он, переворачивая шляпу вниз донышком.
Лапен: - Был парижанин, - охотно сообщил Лапен. - От самого рождения - и до злосчастного момента, когда черт шепнул мне в левое ухо: поезжай, Лапен, по белу свету в фургоне бродячих комедиантов. Париж, мол, ты своим присутствием уже осчастливил, так пусть на тебя вся Франция вволю налюбуется... Вот столько лет и месил дорожную грязь... Но и Лапену не давала покою та же мыслишка, что и Гримо. Парень вдруг резко сменил тему: - А чудной он, этот старьевщик! Так славно торговались, я уже готов был уступить, он все шляпу щупает да обнюхивает, разве что на зуб не попробовал... И вдруг взял да откатил цену назад: мол, пять экю! И глаза такие, что взглядом не прошибешь! А я прямо потрохами чую, что если еще хоть словечко чирикну, так еще снизит... Взял я шляпу - и за порог!..
Гримо: Легкая морщинка прорезала лоб Гримо. – Ты, значит, комедиант? – спросил он тоном, в котором, несмотря на все его старания, проскользнуло неодобрение. В этот момент пальцы слуги, осторожно ощупывавшие шелковую подкладку шляпы, наткнулись на что-то плотное и угловатое. Гримо резко наклонился вперед и – как он только раньше не заметил? – потянул за неаккуратно торчавшую нитку, тотчас оставшуюся у него в руке. Запустив два пальца за отошедшую подкладку, он дотянулся до зашуршавшего узенького бумажного прямоугольничка и вытянул его на свет божий. – Письмо, – произнес он, запоздало соображая, что, может быть, и не стоило показывать новому знакомцу, почему мэтр Корбен решил снизить цену.
Лапен: Лапен заинтересованно вытянул голову. - Ух ты! И запрятано до чего аккуратно... Во-от, оказывается, с чего старый стервятник пошел на попятную! Унюхал, а?.. Он протянул руку к письму - но убрал, не дотронувшись до свернутого листка. Вспомнил, что деньги за шляпу уже получены. - Теперь это добро твое, - не без сожаления сказал он. - А если там что нужное, хозяин за эту бумажку хорошие деньги отсыплет. Правда, хозяина еще сыскать надо... Я б тебе помог, но, клянусь всеми святыми, сам его в глаза не видел. Я ж ее и вправду нашел. Тут Лапен оживился: - Но его зовут как-то на "М", иначе за каким дьяволом он бы себе такую пряжку на шляпу нацепил? Это же не от слов "мерзкая морда", верно?
Гримо: Печать на письме была сломана, показывая, что предыдущий владелец шляпы уже успел прочитать его. Прочитать и спрятать, причем в заранее подготовленный тайник, а сама печать не была отмечена никаким гербом. Нахмурившись, Гримо развернул письмо и прочитал следующие строки:Дорогой граф! Зная Вас как благородного человека, коему небезразлична судьба прекрасной нашей Франции, позволю себе обратиться к Вам. Я сам и несколько моих друзей, добрых католиков, не в силах более терпеть нынешнее печальное положение дел, решили вспомнить добрый пример, поданный в прошлом столетии, и искать опору не в короле, пусть и почитаемом, но все же лишь одном человеке, но в славном союзе дворян, священнослужителей и, быть может, особо избранных мещан, трех слонов трех сословий, на коих великая идея сумеет противостоять потрясениям, которые поколебали бы сильных мира сего. Если мои слова вдохновляют Вас на отважные свершения, приходите завтра около полудня в монастырь святой Женевьевы. Постучите дважды по три раза и назовите привратнику пароль «Сан-Дени». Остаюсь, как всегда, Вашим другом и верным сыном Франции.К величайшему сожалению Гримо, подпись была неразборчива – все, что он мог сказать с уверенностью, это что начиналась она не с «М» – слишком узкой для этого была первая буква. – Богатый граф, – пробормотал он, не столько Лапену сколько самому себе, – и одет был, надо полагать, в синее. И молод, иначе не стал бы подбирать шляпу под цвет камзола, дамский угодник. Где ты ее нашел, парень? Заметив, что кабатчица приближается к ним с бутылкой в одной руке и двумя кружками в другой, Гримо сунул письмо за пазуху и бережно положил шляпу на лавку слева от себя, где она была бы в безопасности от нечаянно пролитого вина и неслучайно протянутых рук.
Провидение: Широкоплечий бородач, почти скрытый от посторонних взглядов пестрыми нарядами веселых девиц, несколько минут пристально изучал сидевших за дальним столом простолюдинов, затем хмыкнул и, грубо отпихнув одну из девиц в сторону, встал. Несмотря на то, что его левая нога ниже колена заканчивалась деревяшкой, он пересек кабак уверенным шагом и, остановившись у нужного столика, положил руку на плечо младшего из двух собеседников. – В кости сыграть не хочешь, приятель? – хрипло поинтересовался он. – Вон Аннет говорит, что ты ей младшего брата напоминаешь, а он страсть как любил это дело. Разумеется, ничего подобного девица Дубу не говорила, но больше никакого способа проверить, знакомый ли перед ним, ему в голову, как назло, не приходило.
Лапен: Лапен, прищурясь, оглядел собеседника с головы до ног. Чем-то облик незнакомца показался знакомым... но бродячий актер решил, что это ему померещилось. Вообще-то парень не был азартным игроком. Но сейчас, получив ниоткуда, "с ветра", солидную сумму в шесть экю, он решил, что в жизни его началась полоса удачи. Должно быть, судьба решила вознаградить его за недавние невзгоды. А стало быть, нужно успеть как можно больше взять с сей капризной и переменчивой особы. - А твоя Аннет, - на всякий случай уточнил он, - ничего больше не рассказывала про своего младшего братца? Не говорила, скажем, что, каждый раз, садясь играть в кости, он вставал из-за стола без куртки, без рубахи, без шляпы, а то и без штанов?
Провидение: Дуб почесал в затылке, переступил с ноги на ногу, пожевал губами и наконец буркнул: – Не, не говорила. Он, это, в Руане жил, не здесь. Почти окончательно уверившись в своей ошибке, Дуб нетерпеливо подбросил на раскрытой ладони пару костей и приглашающе мотнул головой в сторону девиц.
Лапен: Чуть поколебавшись, Лапен встал и учтиво извинился перед Гримо: - Уж вы, сударь, не держите зла за то, что толком не выпили и душевно не потолковали. Желаю удачи в сами-знаете-каком деле, а мне надо побольше урвать от мадам Фортуны, пока она ко мне лицом, а не задницей. Затем обернулся к новому знакомцу: - А вот пересядем за ваш столик, а вот погремим костяшками... Кстати, сударь, ваш величественный и гордый облик чем-то мне знаком. Не имеете ли вы косвенное отношение к почтенному сословию торговцев мясом... то есть не приходитесь ли вы сынишкой мяснику, известному соседям как дядюшка Гоше? И не носили ли вы в детстве среди сверстников звучное прозвище Свин Мордастый?
Гримо: Лицо Гримо приняло выражение, наводившее имевших честь наблюдать его на мысли о простокваше, ранних яблоках и уксусе. Расплачиваясь с кабатчицей, он не сразу заметил подошедшего к ним сутенера, но чрезмерного восторга подобное новое знакомство в нем явно отнюдь не вызывало. Однако ледяное молчание с его стороны не возымело желаемого результата, и, наклонив голову – то ли в ответ на тираду Лапена то ли в знак прощания, он взял шляпу, залпом допил содержимое своей кружки, поморщился и покинул «Разъяренный вепрь».
Провидение: Глаза Дуба широко раскрылись, и он радостно хлопнул Лапена по плечу. – Анрио! Хитрюга! Вот я ж и думал, эту продувную рожу я уже где-то видел! Свин я и есть, только нынче меня Дубом кличут. Мошенник гордо повел широкими плечами. Будь здесь Жакмен Лампурд, Малартик или Охотник, Лапен не замедлил бы узнать, что прозвище его старого знакомого имело несколько другое происхождение – но было бы странно, если бы он об этом не догадался.
Лапен: Лапен, обрадованный встречей со старым дружком, еле-еле заметил исчезновение Гримо. Он тут же заявил, что есть повод выпить. ("А то я как не в родной город попал - ни одной знакомой морды!") Кабатчица, притащив вина на всю компанию, покосилась на стаканчик с костями и потребовала плату вперед. Как вскоре выяснилось, она поступила весьма предусмотрительно. Потому что оставшиеся монетки под постукивание падающих на стол игральных костей, покатились одна за другой в сторону Дуба... Наконец Лапен озадаченно покрутил головой: - И с чего я, дурень, взял, что госпожа Фортуна сходит по мне с ума? Дружище Свин... ох, прости, Дуб! Следующую выпивку оплачиваешь ты, ибо я чист и пуст, как в первый день своего рождения!
Провидение: Дуб хохотнул и призывно помахал рукой кабатчице. – Ох и умеешь же ты сказануть, Хитрюга! И где только научился? А ежели ты хочешь подзаработать, ты только скажи! Старина Дуб, хоть и на одной ноге скачет, куда скакать за звонкой монетой, хорошо знает. Он подмигнул Лапену с самым заговорщицким видом и громко потребовал у подошедшей кабачицы еще монтрейского.
Лапен: - Ловко выражаться, старина, я научился там, где платили за хорошо подвешенный язык и нахальство - на сцене бродячего театра. Кем я только не побывал - от его величества Ирода до его величества Юлия Цезаря... не слыхал? Ну и ничего не потерял, все равно его зарезали. И поверь мне, старый дружище, на слово: если бы я, стоя перед публикой, мялся, не зная, что сказать, меня бы забросали конским навозом и прогнали прочь... Лапен молол языком, а сам тем временем думал, что ответить на предложение бывшего Свина. Если тот знает, куда надо скакать за звонкой монетой, то какого дьявола не скачет сам, а другим это предлагает?.. Ну, хорошо, допустим, ему нужны подельники. Бывают на свете лакомые куски, которые в одну пасть не откусишь. Но почему он предлагает денежное дело человеку, которого не видел много лет? Неужто так оскудел Париж лихими и хитрыми парнями, что приходится сидеть в кабаке и ждать, не заведет ли туда судьба Лапена? Может, Дубу и его друзьям для чего-то нужен человек, которого не знают в Париже? (Именно "Дубу и друзьям", ибо Свин Мордастый в детстве славен был непроходимой глупостью и вряд ли сейчас способен придумать затею сложнее, чем аккуратный отъем кошелька у прохожего в тихом переулке.) Но Лапен сидит сейчас без гроша - и будет последним идиотом, если хотя бы не попытается узнать, в чем дело... - Ну, кто ж не хочет подзаработать! - решился он наконец. - Это разве что лягушки в пруду не хотят, их и так господь комарами питает...
Провидение: Дуб довольно ухмыльнулся и обернулся к обеим своим девицам. – А ну, развесили уши, бездельницы! Вон, мушкетеры без вас уже друг другу глазки строят! Дождавшись, пока они остались наедине, Дуб отодвинул кружку в сторону и перегнулся через стол, не замечая, что его локоть влез в винный круг, оставшийся от предыдущей бутылки. – Тут дело такое, что опасности никакой, а прибыль большая может быть. Ты парня не знаешь, но он человек надежный, и на судах его величества поплавал и в Шатле посидел, Меднолобом кличут. Было у него вчера дельце, одного дворянчика по голове, связать да заказчику привезти. А дворянчик возьми да и предложи всей шайке чуть ли не тыщу пистолей, бывает же такое! Вот чтоб ты сделал, если б тебе пару сотен пистолей предложили – не везите, мол, куда договор был, а отпустите грешну душу на покаяние?
Лапен: До сих пор за Лапеном не значилось преступлений значительнее, чем кража пары сапог и петуха. Шарахнуть кого-либо по голове, связать и похитить - подобное и не приходило в голову бродячему актеру. Но сейчас он не собирался объяснять это разболтавшемуся Дубу, дабы не упасть в его глазах. Лапен откинулся на скамье, поудобнее прислонился к стене и ответил чуть снисходительно, с интонациями человека бывалого и не все о себе рассказавшего: - А это, друг мой, зависит от двух вещей. Во-первых, какова цена, предложенная заказчиком? Во-вторых, что за человек заказчик? Знаешь, есть такие сильные и опасные люди, что за неисполнение заказа тебя в узел завяжут, одни лапы наружу торчать будут... Вообще-то Лапену не улыбалась идея участвовать в похищении. Ему не казались достаточной рекомендацией слова Дуба о том, что его сообщник и на судах его величества поплавал, и в Шатле посидел. Теперь такому бывалому, но невезучему человеку была самая дорожка к виселице у Трагуарского креста. И вряд ли он будет болтаться там в одиночку... Если Лапен до сих пор не встал и не ушел, то лишь потому, что ему пришло в голову занятное соображение. Допустим, сядут делить добычу трое господ, по заслугам прозванные Дуб, Меднолоб и Хитрюга... и кто же из троих сумеет цапнуть самый жирный кусок, а?..
Провидение: – Тю! – хохотнул Дуб, залпом опрокидывая свою кружку. – Да ты ни черта не понял, Анрио! Тысячу пистолей сверх того, что им заказчик обещал, а разборки-то все не между нашими, итальянцы какие-то, их и понять-то толком не поймешь. Но не в том дело, Хитрюга! Взрыв буйного веселья за мушкетерским столом было отвлек мошенника, но, убедившись, что ни одной из девиц на его попечении ничто не угрожает, он снова наклонился к собеседнику: – То дело прошлое, а в настоящем дела другие. Дворянчика-то отпустили, да Крошка Нинон, умница, пешочком за ним тихонечко пошел, до дому его довел, все разузнал – смекаешь?
Лапен: - Чего ж тут не смекнуть? - сощурился Лапен. - Если человек этак легко отдает тысячу пистолей, то, надо думать, они у него не последние. Он поднес к губам свою кружку - и поставил ее на стол, не отпив ни глотка. - И еще, - заметил он задумчиво, - надо думать, это не какой-нибудь торговец, которого хотят убрать конкуренты... Итальяшки, говоришь? Ну и что? Думаешь, у итальяшек нет своих вельмож? А народ они горячий и злопамятный - знаю, встречался. В смысле, не с вельможами, а с итальяшками... Он твердо поставил кружку на стол и спросил напрямик: - Ну, а я-то тебе зачем? Только не говори, что хочешь по старой памяти выручить друга детства. Жил ты эти годы спокойненько, не просыпался по ночам с тоскливой мыслью: а где-то теперь Лапен Хитрюга, по каким землям скитается... Чего ты от меня потребуешь за звонкие денежки?
Провидение: Несколько секунд Дуб таращился на приятеля детских лет, затем неуверенно хмыкнул. – Это ты о том, что делать придется? Тут такое дело: бравых парней хватает, да закавыка получается. Где живет, знаем, а вот как его оттуда выманить? То есть из дома-то он выйдет, но не на пороге ж его брать, там слуги чего доброго сбегутся. Меднолоб думал моих девочек подослать, чтобы увели его в проулок или где там наши ждать будут, да поди их знай, этих итальянцев, а вдруг им французские бабы не по нутру? Ты-то как думаешь?
Лапен: - Ага, - догадался Лапен, - а я ему, стало быть, по нутру? Ликом светел, прекрасен и неотразим? Как появлюсь я на пороге, так чужеземный господин потеряет сон, покой и аппетит? Ринется за мною следом, умоляя о взаимности?.. Дуб, старина, ты хоть сам-то соображаешь, что мелешь? Если честно, Лапен при желании взялся бы не то что господина из дому - улитку из раковины выманить. Дайте ему только покрутиться возле дома да поболтать со слугами. Но от серьезного разговора и твердого согласия удерживали два соображения. Во-первых, если бы Фортуна была к нему благосклонна, она бы помогла при игре в кости, а не подкидывала призрачный шанс на некую добычу. Во-вторых, господа Дуб и Меднолоб явно рисковали. Просыпался на них золотой дождь - так собери все до монетки и радуйся. А им добавки захотелось. Но ведь ясно же, что, очутившись дома, господин стряхнет с себя страх, взъярится и пожелает свои денежки у проклятых голодранцев из горла вынуть. И в следующий раз будет осторожнее и осмотрительнее. Сам себя превратит в приманку в капкане. А Лапен не желал совать нос в капкан. И уж тем более ради Свина Мордастого, который в детстве его крепко лупил. Но и отказываться наотрез Лапен не желал. Во-первых, он понимал, что голод запросто может поубавить в нем осторожности. Во-вторых, дьявол может шепнуть Дубу: мол, не слишком ли ты разоткровенничался перед парнем, которого не видел много лет? Не лучше ли свернуть этому парню шею, дабы раз и навсегда отучить от болтливости? - Ну, придумать-то что-нибудь можно, - сказал наконец Лапен неопределенно. - Только, сам понимаешь, это дело не быстрое. Опять-таки мне уже другие люди кое-что предложили. Там тоже золотишко позвякивает - и тоже нужны умные головы. Так что не торопи меня с ответом, приятель, ладно?
Провидение: Широкая морщина прорезала лоб мошенника, глаза его сузились, а пятерня сама собой потянулась к затылку. К счастью для Лапена, вечер для Дуба начинался хорошо: обе его девицы уже устроились на чьих-то коленях, а мушкетеры еще не достигли той степени опьянения, при коей подобное внимание воспринимается как само собой разумеющееся. Посему то раздражение, которое обычно испытывает человек небольшого ума, получая новое подтверждение своей ограниченности, не вылилось на сей раз в кружку, расколотую о голову наглого собеседника, но нашло выражение в угрюмом взгляде из-под насупленных бровей. – Ты что это, самый умный, что ли? В запале Дуб не обратил внимания на уклончивый ответ старого приятеля, заметив лишь, что, как и в детстве, тот его ни во что не ставил.
Лапен: - Самым умным, дорогой ты мой Дуб, - проникновенно сказал Лапен, - жить на свете плохо. Вот ты лошадь возьми - она из всего зверья самая умная, потому на ней и ездят все, кому охота. Так что не переживай за меня, дружище - я такой же дурак, как и... - Лапен благоразумно проглотил первый вариант окончания фразы. - Как и все прочие. Не то чтобы бродяга боялся драк. Если не было другого выхода, он махал кулаками не хуже прочих. Но если была возможность избежать мордобоя - старался изо всех сил. И держал за правило не раздражать зря тех, у кого плечи шире и кулачищи тяжелее... - Подумаем, - примирительно сказал он, вставая из-за стола. - А если я услышу, как поблизости денежки позвякивают, сразу вспомню про бравых парней Дуба и Меднолоба. И позову на добычу...
Провидение: – Погоди, погоди, – запротестовал Дуб, – ежели чего надумаешь, так спроси у Нанетты, где меня найти, я у нее вроде как друг и защитник, смекаешь? Он мотнул головой в сторону кабатчицы. – А вообще думай скорее, потому что Меднолоб уже нужных парней собрал, хочет уже завтра с утра итальянца брать, как он из дому выйдет. – Он ухмыльнулся и, отводя взгляд в сторону, добавил, – Говорят, этим итальянцам бабы вообще ни к чему, а надо наоборот, мальчика покрасивше найти, так я и думаю, может, Люсетту в штаны нарядить? Дуб откинулся назад, едва не опрокинув скамью, хлопнул себя по коленкам и разразился похабным хохотом.
Лапен: Лапен кинул оценивающий взгляд на девок. - Твоя Люсетта в штаны задницей не влезет... да и мальчик из нее, как из меня епископ. Но - ладно, договорились. Если не найду ничего лучше, заявлюсь к Нанетте с утра пораньше... О, Нанетта! И бывший актер кинул страшноватой кабатчице нежный взгляд, ибо считал все племя трактирщиков, кабатчиков и хозяев постоялого двора животными, которых можно и должно приручать. Уже выходя за порог, Лапен прикинул напоследок: может, все-таки напроситься к старому дружку на ночлег? Ужасно не хочется провести ночь под открытым небом. Все за то, что к ночи будет дождь... Нет, не стоит. С этим Дубом и опомниться не успеешь, как очутишься в Шатле. Правда, как раз там и крыша над головой, и бесплатная кормежка, и общество приятное... а все-таки спешить туда ни к чему. За годы бродяжьей жизни Лапен слишком привык к свежему воздуху и свободе... Если будет на то воля Провидения - конец эпизода
полная версия страницы