Форум » Париж и окрестности » Мытарства шевалье д'Эрбле или искушения графа де Рошфора. 16 июля, начало пятого » Ответить
Мытарства шевалье д'Эрбле или искушения графа де Рошфора. 16 июля, начало пятого
Арамис: ***
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Арамис: "...И продолжал Господь и сказал Иову: будет ли состязающийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему. И отвечал Иов Господу и сказал: вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои. Однажды я говорил,- теперь отвечать не буду, даже дважды, но более не буду". Никогда свет искренней веры не озаряет жизнь человеческую так своевременно и ярко, как в минуты лишений и скорби. Хотя путь в Консьержери был не так долог, этого расстояния в сочетании с болью в плече хватило мушкетеру для того, чтобы наконец обрести смирение и, отринув гнев, поразмыслить над своим бедственным положением. Всё случившееся более всего походило на искусно подстроенную ловушку, в стиле плетения которой без труда угадывался коварный и тонкий стиль Его Высокопреосвященства. Лишь изощренному и опытному игроку под силу провести линию интриги так остроумно и точно. Разве мог Арамис отказать в помощи прекрасной незнакомке? Разве мог заподозрить неладное под сводами храма? Увы, западня была поставлена почти безупречна. И случайно ли в церкви оказался де Брешвиль? Оказался слишком поздно, чтобы увидеть начало драмы, но вовремя, чтобы застать ее финал. Но кто же был этим мастером игры? Кардинал или все же насмешник-случай? Уже входя в тюремные ворота, Арамис все же склонялся ко второму варианту. Шевалье д`Эрбле - не та мишень, в которую будут метить короли и первые министры. Если только за его спиной они не усматривают цели поважнее... Суровые интерьеры Консьержери лишь усилили эти настроения, послужив превосходными декорациями для его внезапных невзгод. Удивительно ли, что входя в комендатуру, Арамис являл собой образец смирения и кротости, коих было бы трудно ожидать от арестованного мушкетера.
Рошфор: Завершив свой разговор с лейтенантом де Брешвилем, Рошфор не поспешил, как следовало бы того ожидать, в кабинет месье де Луа, но неторопливым шагом отправился в тюремную часовню, куда уже перенесли тело убитой. Лицо было ему незнакомо, но одета женщина была хорошо. Легкое прикосновение к не застывшей еще руке дамы выявило, однако, неожиданную шороховатость, так не вязавшуюся с ее явно аристократическим обликом, и, секунду поколебавшись, граф опустился на колени рядом с трупом, взмахом перчатки отпуская совершенно не нужного ему здесь свидетеля. Когда тяжелые шаги солдата стихли, Рошфор снова повернулся к женщине и быстрыми уверенными движениями принялся раздевать ее. Столь мрачным было при этом его лицо, что даже если бы в часовню сейчас кто-то заглянул, вряд ли он нашел бы что-либо непристойное в этом беспристрастном обследовании. По мере обнажения все еще красивого тела, рядом с ним росла горка холодного оружия, и с каждым новым добавлявшимся к ней клинком губы Рошфора становились все уже. След от пули на одном бедре, белесый шрам, как от давно зажившего удара шпаги, на другом, широкие запястья и хорошо развитые плечи – все подсказывало ему, что знатной дамой убитая не была. Негромкий возглас заставил его обернуться и обнаружить стоявшего позади священника, с ужасом взиравшего на плоды рук его, и на лице Рошфора появилось выражение, в котором даже не очень хорошо знавшие его люди без труда опознали бы издевательскую улыбку. – Чрезвычайно своевременное появление, святой отец. Вас ведь не затруднит придать бедняжке достойный вид? Не дожидаясь ответа от растерянного священнослужителя, он снова пересек часовню, теперь уже в обратном направлении, и минутой позже вошел в кабинет коменданта с самым похоронным выражением лица. За время его отсутствия ничего, казалось, не изменилось, и Рошфор коснулся пальцем шляпы, приветствуя одновременно и коменданта и задержанного. – Прошу прощения за задержку, – учтиво сказал он. – Но надеюсь, что лекарь для господина мушкетера все же нашелся?
Арамис: Комендант описал рукой щедрый полукруг, надо полагать, символизирующий все богатство возможных услуг заведения, и вернулся к описанию последнего подвига мушкетера по прозвищу Арамис в жанре казенного отчета. Носителем тюремной благодати оказался некто господин Мало, невысокий, худощавый лекарь, сдержанный, незатейливый и дельный, каким и следует быть целителю неблагодарных буянов, не дорожащих собственной шкурой, однако его ловкости хватило на такой трюк, как учтивый поклон в адрес графа одновременно с накладыванием повязки. Арамис же ограничился кивком и некоторым подобием улыбки тяжело раненного, но хорошо воспитанного человека. Воистину мужественный поступок - улыбаться в подобной ситуации во-первых, и улыбаться Рошфору - во-вторых. - Увы, не могу сказать, что счастлив видеть вас, господин Рошфор, - произнес мушкетер, морщась от деловитых манипуляций лекаря, - и никогда не назвал бы этот злополучный день добрым, однако же приветствую вас, сударь. Гостеприимство господина де Луа превыше всяких похвал... "Еще одно "приятное" совпадение, и вновь осененное тенью кардинала. Ужели князь церкви решил отомстить всем нам, выбирая для каждого столь изощренный способ наказания?.. - невесело усмехнулся про себя мушкетер, переводя взгляд с Рошфора на коменданта, увлеченного продолжением его, Арамиса, увлекательной биографии, - Черт возьми, я мог бы поклясться в этом, если бы у Красного Герцога не было более важных дел, кроме как расставлять персональные ловушки мушкетерам".
Рошфор: – Печальное несовпадение в наших взглядах, господин мушкетер, – отозвался граф, притягивая к себе один из стульев и опускаясь на него с пренебрежительной небрежностью. – Я, напротив, нахожу день замечательным и жду от собравшегося здесь общества лишь самого приятного… как бы ни был печален повод для нашего здесь появления. Он окинул примолкшего коменданта одним внимательным взгядом, чересчур уж старательного лекаря – другим, и пришел к выводу, что оба они были прекрасно осведомлены о покушении на короля: первый – потому что составил отчет, второй – потому что по долгу службы скорее всего присутствовал при разговоре первого с поименованным Жаном-Белым, до самого его конца. – Я тем более счастлив, господин Арамис, что ваше появление позволяет мне не искать вас по всему Парижу, а напротив побеседовать с вами в обстановке, как нельзя более располагающей к откровениям и воспоминаниям. Вы ведь согласитесь поделиться со мной некоторыми подробностями вчерашней ночи? Почему Арамис относился к нему с явно выраженной неприязнью, Рошфор не знал, да и не особо хотел знать, ибо для него достаточно было того, что мушкетер был одним из тех четырех дворян, из-за которых история с алмазными подвесками ее величества так неудачно завершилась.
Арамис: - Невероятная удача, не правда ли? - негромко проговорил Арамис, обращаясь то ли собеседнику, то ли к себе самому, - Порой несчастья одних оборачиваются везением для других, и даже нечестивые убийцы, ставшие чьей-то погибелью, невольно становятся для кого-то благими вестниками и даже верными слугами... Однако же я заговорился. Надеюсь, вы простите мне эту слабость - боль мутит мое сознание и сбивает с мысли. Итак, вы хотели побеседовать о прошлой ночи? Арамис бросил выразительный взгляд на лекаря, который, закончив работу, придирчиво рассматривал повязку то так, то эдак, будто желая убедиться в ее безупречности. Комендант верно понял эту паузу и нетерпеливым жестом отправил Мало восвояси, однако мушкетер не спешил отвечать. Прислонившись спиной к тюремной стене, холодной даже в знойный летний день, Арамис, казалось, погрузился в воспоминания, и, наконец, собравшись с мыслями, произнес: - Что ж. Честь дворянина не позволяет мне поверять вам подробности этой ночи, сударь, однако как верноподданный Его Величества и честный гражданин я обязан ответить... Разрешим эту дилемму следующим образом: признаюсь, прошлой ночью я навещал одну знакомую мне даму, однако ее имя позвольте мне сохранить в секрете. Право же, для Франции оно не представляет никакой угрозы.
Рошфор: Холодная улыбка на губах Рошфора была столь же выверенной, как и обыск покойницы, но всякая насмешка исчезла из его голоса, сменившись безразличным спокойствием, как если бы в его распоряжении были часы и даже дни, которые он мог бы провести в компании мушкетера и коменданта. – Право же, я далек от всякой мысли просить вас столь низко предать доверие дамы, – уверил он собеседника. – Тем более что меня занимают предшествовавшие тому события, в которых принимали участие и другие мужчины… сержант Гартье, герцог де Монморанси и еще двое. Упоминание о даме не могло не напомнить ему об известной ему связи между Арамисом и герцогиней де Шеврез, но обсуждать это в присутствии коменданта он не собирался. – Однако, – добавил он, даже не пытаясь изобразить соболезнование голосом или выражением лица, – если ваша рана настолько тревожит вас, быть может, было бы лучше для вас прилечь сейчас где-нибудь, где вас никто не потревожит. Мне не составит труда вернуться завтра.
Арамис: - О, не волнуйтесь за меня, граф. События последних дней свидетельствуют, что единственным местом, где меня никто не потревожит, является моя собственная постель, да и то... - Арамис безнадежно пожал плечами, словно заранее смиряясь с утратой последнего бастиона собственного покоя, - Но, по всей видимости, окажусь я на ней не раньше, чем удовлетворю ваш интерес? Так перейдем сразу к делу. Легко сказать! Обещание, данное монарху, тяготело над молодым человеком, налагая на его уста печать молчания, однако некто уже поведал Рошфору о ночных приключениях Его Величества. Это было очевидно - так же, как и то, что ему были известны имена хотя бы троих участников событий. Помедлив, Арамис сел поудобнее, насколько это было возможно на жесткой тюремной скамье, и с некоторым оттенком недоумения произнес: - Ах, вас интересует это неприятное ночное нападение... Это было очень, очень неприятно, сударь, но я не виню бедняг. Видимо, ночная темень сыграла с бродягами злую шутку и заставила их поднять руку на дворян. Но они сполна поплатились за это, и я уверен, это будет хорошим уроком для уцелевших.
Рошфор: Рошфор продолжал внимательно-любопытно взирать на собеседника, ничем не выдавая своих чувств. Прочитанный им отчет назвал семерых, из которых двое, Пол-Су и Косой Луи, сбежали, четверо были убиты, и последний, Жан-Белый, умер несколько позже – черт бы побрал этого неумеху-палача. – И снова я не разделяю ваших чувств, сударь, какая досада! – Рошфор чуть сменил позу, краем глаза отмечая, с каким интересом слушал их комендант. – Вам, значит, кажется, что нападавшими двигала лишь жажда наживы? Жан-Белый знал лишь, что их наняли убить «воон того молодого человека», и судя по всему (черт побери и коменданта тоже!), даже наниматель не знал, с кем они имели дело. По словам головореза, они шли за троицей дворян от самого Пале-Люксембург, не решаясь напасть на хорошо вооруженных молодых людей вблизи от дворца, но даже если бы Жан-Белый скончался, не произнеся ни слова, Рошфор не поверил бы, что грабители не подождали бы более легких жертв – грабители, не способные заметить шпагу в лунную ночь, долго не живут.
Арамис: - Кто знает, сударь, кто знает... Возможно, жажда наживы, а может, мы стали жертвами по ошибке, и эти разбойники имели на примете кого-то другого. Увы, мне об этом ничего неизвестно. Чужие души - потемки, а уж столь низменные - и подавно. Ничто так не способствует искусной лжи, как чистая правда. В тесном переплетении этих двух составляющих легко теряется то, что надлежит скрыть, и рождается то, что стоит продемонстрировать. Какие бы домыслы ни будоражили ум мушкетера, в действительности о причинах ночного нападения он ничего не знал наверное, и это позволяло ему отвечать на вопросы Рошфора, честно и прямо глядя ему в глаза, причем на сей раз делать это с чистой совестью. В противоположность ему комендант, как будто ощутив недовольство графа, пригнулся ниже к столу, словно острый взгляд Рошфора пригвоздил его к отчету и заставил перечитать написанное еще несколько раз подряд.
Рошфор: Рошфор еле заметно нахмурился, хотя при желании это можно было отнести и в адрес буроватого пятна сомнительного происхождения на его правом ботфорте, который он как раз принялся разглядывать. Мушкетер, казалось, был искренен – а попытка спрятаться, так сказать, за юбками таинственной дамы могла быть вызвана именно тем, как он сам поставил свой вопрос. С другой стороны, он мог и скрывать истину… что в мушкетере короля, осведомленном об обстоятельствах дела, будучи непростительно, все же объяснилось бы неприязнью к нему лично. Увы, умение нравиться в таланты графа де Рошфора не входило. – Простите мне, месье Арамис, некоторую неточность моего вопроса. Мне не надо, я уверен, объяснять вам, насколько маловероятным в данных обстоятельствах кажется случайное ограбление. Заметили ли вы что-то, что все же подталкивает вас к этому выводу? – Он опустил на пол ногу со злополучным ботфортом и подался вперед всем телом, не сводя с Арамиса пристального взгляда. – У нас общие цели, сударь. Пока, во всяком случае. Проводя почти что иезуитское различие между правдой и истиной, граф де Рошфор занимался в первую очередь последней, признавая все же за первой право служить ему таким же орудием – или оружием – как и ложь.
Арамис: Теперь настала очередь призадуматься Арамису. Судя по вопросам, Рошфора интересовал не столько рискованный досуг короля, сколько мотивы преступников или, по крайней мере, детали нападения, что наводило на мысль о добропорядочном расследовании. Что бы ни думал мушкетер о кардинале и слугах его, в каких бы кознях ни обвинял, подозревать Рошфора в государственной измене и организации покушения на короля было бы все же слишком дико. В то же время граф предпочитал, задавая вопросы, держать собственные карты закрытыми, и кто знает, что на самом деле скрывалось за его озабоченностью? Взвесив все, Арамис заговорил, тщательно подбирая слова. - У меня нет причин не верить вам, сударь, однако и нет оснований cудить об общности наших целей - ведь ваши мне неизвестны. Мои же состоят в том, чтобы способствовать правосудию и справедливому возмездию, которое, увы, не всегда успевает вовремя. Вы спрашиваете о причинах нападения? Они мне неизвестны, и я могу лишь поделиться с вами собственными догадками, - Арамис покосился на де Луа, который уже с готовностью занес перо над пока еще чистым листом, - Так в пользу случайного ограбления говорит то, что мы имели дело с кучкой парижского отребья, при том не самого ловкого, чьей прыти хватило бы на то, чтоб отобрать кошелек у лавочника, но не на хорошую драку с вооруженными дворянами. Однако могу допустить, что у этих молодцов все же были планы, поскольку увидев нас с сержантом, они заметно растерялись. Хотя с другой стороны остается возможность того, что они заприметили герцога и его спутников еще в трактире, и просто не ожидали, что за их жертвами последует подкрепление... Незаметно для себя самого Арамис стал размышлять вслух. Действительно, ночное нападение на короля под видом ограбления было бы слишком ловкой случайностью. Но если эти головорезы были кем-то наняты, этот кто-то явно решил сэкономить и, вполне возможно, поторопиться.
Рошфор: По неизменно любезному выражению лица Рошфора трудно было судить, как он воспринял слова Арамиса, однако, помолчав несколько мгновений, он поднялся на ноги и распахнул дверь кабинета. В коридоре никого не оказалось, но проверка сего факта не казалась его основной целью, ибо он даже не попытался выглянуть и проверить, не прячется ли кто сбоку. – Мне кажется, сударь, – сказал он, снова поворачиваясь к коменданту, – что раненому было бы удобнее не на скамье, а в кресле. Не затруднило бы вас указать мне отдельный кабинет, где нам двоим было бы легче обустроиться? Последовавшая вслед за тем борьба великодуший завершилась уходом месье де Луа, и Рошфор вернулся к своему стулу с тем же непроницаемым видом. Кивок, которым он указал Арамису на кресло по ту сторону стола, безусловно нельзя было воспринять как приказ, но заботы о раненом в нем также не наблюдалось, как если бы на деле ему было безразлично, займет ли мушкетер предложенное ему место. – Мои цели просты, сударь. Его высокопреосвященство имел честь получить от его величества приказ расследовать вчерашнее нападение на него и поручил мне уточнить все подробности происшедшего. Вот мой приказ. С подчеркнутой небрежностью он развернул и протянул Арамису наполовину исписанный лист бумаги, скрепленный подписью и печатью первого министра. – Каким оружием воспользовались нападавшие, шпагами? Насколько хорошо, по-вашему, они им владели? Заметили ли вы главаря; если да, то чем он отличался от остальных? Был ли кто-либо из нападавших в трактире? Он сделал паузу. Добровольно взявший на себя обязанности секретаря месье де Луа по всей видимости считал необходимым доверять бумаге больше чем своей памяти – не будучи скован этим ограничением, Рошфор все же отлично осознавал, что большинство людей не способны держать в голове слишком много вопросов – или ответов на них.
Арамис: Оставив приглашение без внимания, Арамис проводил изгнанного коменданта рассеянным взглядом, пытаясь припомнить ночное приключение. События дня уже успели потеснить его в памяти, да и от Рошфора мушкетер ожидал совсем иных вопросов, но острый ум молодого человека охотно откликнулся на неожиданный поворот допроса, ибо вспоминать добрую драку все же приятнее, чем подозрительное убийство женщины, будь она даже исчадием ада. - Насколько я могу судить, сударь - а было довольно темно, вы понимаете, - все негодяи были вооружены шпагами или, по крайней мере, рапирами, и даже ночная тьма не смогла скрыть наличие у них пистолетов. Сержанту достался удар ножом, следовательно, - заключил Арамис, - нападающие были неплохо вооружены, хоть и плохо подготовлены. Пули не достигали цели, а прикончить мерзавцы смогли лишь слабую женщину... Перед внутренним взором Арамиса возникло безжизненное тело девицы, еще вчера веселой, а ныне почившей. В силу брезгливости мушкетер старался не иметь дела с женщинами этого сорта, однако не раз видел ее в "Старой подкове", как правило - на чьих-то коленях. Молодая девушка, недурной внешности, чьей миловидности не мог скрыть даже толстый слой белил и румян... Они не понадобятся ей больше, смерть одаривает своих избранниц куда более надежной бледностью. - Девица... - произнес мушкетер, поднимая глаза на Рошфора, - Я затрудняюсь назвать главаря и не могу с уверенностью утверждать, был ли кто-то их этих бродяг в трактире, но с нами была еще одна девица, и я готов поручиться, что она сопровождала... наших спутников от самой "Подковы", а значит - могла бы ответить на некоторые ваши вопросы.
Рошфор: Рошфор слушал, кивая и мысленно отмечая подтверждения уже известному. При слове «пистолеты» он еле заметно напрягся: парижская шваль огнестрельного оружия не носила и пользоваться им не умела, а значит, тут мог позаботиться и сам наниматель. Арамис, однако, сказал, что главаря определить не мог… – Трактир называется «Подкова»? – уточнил он. – А имя женщины? Если это был не первый ваш визит в «Подкову», видели ли вы ее раньше? Если да, не могли бы вы описать ее мне? Протокол допроса Жана-Белого никаких сообщниц не упоминал, но это могло быть и еще одним упущением дежурного офицера, которого граф с удовольствием отправил бы сейчас куда-нибудь в Лангедок или под Ларошель. Но, действовала ли девица в сговоре с убийцами или оказалась замешанной в происшедшее случайно, с ней также необходимо было поговорить.
Арамис: - «Старая подкова», сударь. По крайней мере, именно под таким названием она известна завсегдатаям. Что же до женщины… Память услужливо обрисовала образ случайной королевской спутницы, не забыв ничего: ни соломенных круто завитых кудрей, ни грубой лепки носа и подбородка, ни пышной груди, едва сдержанной корсетом. Арамис неоднократно видел эту прелестницу в трактире и даже слышал ее прозвище, которое, надо сказать, поразительно соответствовало ее заметному крупу и большим, влажным глазам. - Это была Пьеретта-Телушка или просто Телушка, как вам угодно. Это сговорчивое существо откликается на любое имя, если оклик сопровождает звон монет. «Старую подкову» эта дама украшает своим присутствием чуть более года, бывает там почти ежедневно, - Арамис устремил мечтательный взор в голубую прореху зарешеченного окна. Чересчур, на его вкус, длительное пребывание в Консьержери начинало несколько тяготить мушкетера, что окрасило последующее описание недорогой шлюхи в почти ностальгические тона, - Крупная, среднего роста женщина лет двадцати двух – двадцати четырех, крепкая в плечах и кистях рук, широкая в кости, с весьма пышной фигурой, но ровно настолько, чтобы это радовало глаз. Светлые волосы тщательно завиты и собраны на затылке, челка слегка прикрывает довольно красивого разреза глаза с длинными ресницами… Говор истинно парижский, без акцента. Когда Пьеретта смеется, на нее оглядываются посетители, а плачет, не касаясь руками лица… Надеюсь, это описание позволит вам скоро найти ее. Вряд ли убийство подруги заставит Телушку отказаться от лишней горсти монет.
Рошфор: – Вы чрезвычайно наблюдательны, месье Арамис, – уважение в голосе графа было искренним, пусть один только расчет подтолкнул его не скрывать на сей раз своих чувств. – Если позволите, еще несколько вопросов. Те, кому удалось бежать живыми – в какой момент они оставили поле боя? Можете ли вы их описать, пусть не так подробно как эту Пьеретту, но хоть как-то? Не было ли у схватки зрителей – кого-нибудь, кто наблюдал за ней из окна, из-за угла, в тени? Та женщина, которую убили – как вам кажется, это было сделано намеренно или случайно?
Арамис: - Право же, вы переоцениваете мою наблюдательность, господин де Рошфор! Вовсе нетрудно наблюдать за ночной дракой, не будучи замеченным ее участниками. - В голосе мушкетера проступило нетерпение. Пускай беседа и приняла не худший оборот, но обнадеживающее начало вовсе не отменяло дальнейших расспросов о дневных злоключениях, а драгоценное время утекало сквозь решетку окна, как вода сквозь сито. Однако пока Арамису ничего не оставалось, как отвечать на вопросы, и он, мысленно испросив смирения у Господа, продолжил, - Если мне не изменяет память, с поля боя бежали двое, один в разгар драки, второй - почти в самом ее конце, убедившись, что скорее получит свинец, чем золото. Но как они выглядели... По понятным причинам внешность уличных бродяг интересовала мушкетера куда меньше, чем их оружие, поэтому на сей раз память отмахнулась от назойливых расспросов о столь бесполезном предмете и, словно ленивый мальчишка-ученик, рисующий по принуждению, отделалась лишь скупым наброском. - Помню только, что первый из беглецов был долговяз и не слишком удачлив: его лицо было так щедро украшено шрамами, что он, видно, решил, будто на еще один не хватит места. Второй был ниже ростом, коренаст и, кажется, сед... или светловолос. Неплохо управлялся с кинжалом, но вовремя оценил расстановку сил, - произнес Арамис, задумчиво рассматривая плюмаж на собственной шляпе, словно размышляя, насколько его белизна гармонирует с голубым цветом плаща, - Полагаю, женщина была убита случайно или, во всяком случае, мне решительно непонятен смысл ее убийства. Если нападение было лишь случайностью, случайны и его жертвы. Если же нет - чем интересна наемным убийцам дешевая уличная шлюха? Это же не придворная заговорщица и не беглая интриганка... Просто веселая девица, чей интерес стоит несколько монет и ничуть не противоречит интересам государства. Кому и чем она могла помешать?
Рошфор: Рошфор еще раз воскресил в памяти все ответы Арамиса. Складывалось впечатление, что по поводу ночного происшествия мушкетер сообщил уже все, что интересовало графа. В любом случае, в данный момент Рошфор получил от этого свидетеля все, что тот соглашался ему рассказать, тем более, что создалось ощущение некого энтузиазма, с коим Арамис припоминал ночные события, наверное, по сравнению с причинами его нынешнего пребывания в Консьержери. - Благодарю за оказанное содействие расследованию, сударь, - несколько отстраненно отреагировал Рофшор, оставляя вопросы мушкетера без внимания, будто бы погруженный в свои собственные размышления. Продолжая отсутствовать мыслями в комендантской парижской тюрьмы, он уже почти собрался встать и откланяться, как "внезапно" вспомнил о тех обстоятельствах, из-за которых его встреча с Арамисом состоялась имено здесь. Увы, Рошфора нельзя было уличить не только в сочувствии убитой, но и склонности к благотворительности. Перспектива оставить мушкетера на попечение месье де Луа и обречь его на долгие и муторные разбирательства насчет его мотивов убийства молодой женщины - нисколько не волновала скромную и незаметную совесть графа. Был только один единственный повод для того, чтобы Рошфор приложил усилия к освобождению мушкетера из-под стражи. И поскольку сам граф и даже кардинал были в некоторой степени заинтересованы в сотрудничестве с Арамисом, то Рошфор изменил свои планы и решил еще немного задержаться в Консьержери. - Принимая во внимание наш с вами разговор и ваше нынешнее положение, месье Арамис, я готов предложить вам кое-что более существенное в качестве компенсации потраченного вами на меня времени. В моих силах убедить коменданта в том, что с вас можно снять арест...
Арамис: Поистине сегодня был день сюрпризов! Все отточенное красноречие, к которому уже был готов прибегнуть будущий аббат во имя спасения свободы и восстановления справедливости, неожиданно оказалось напрасным: к чему оправдания в отсутствие обвинений? Вместо этого Рошфор, похоже, решил сразу перейти к делу, а точнее говоря - к сделке, и подобную откровенность Арамис был склонен объяснять лишь тем, что граф спешит. Спешит настолько сильно, что даже готов упустить возможность вдоволь наиграться с мышью, так удачно попавшей в его когти. "Упустить?.. Не судите опрометчиво и не радуйтесь прежде времени. Беседа еще не окончена". - Не сомневаюсь в этом, сударь. Однако прежде я хотел бы узнать ваше мнение о том, что произошло в храме, - произнес Арамис тоном невинной жертвы разбойного нападения, - Убежден, вы уже успели ознакомиться с некоторыми обстоятельствами этого дела и можете сообщить мне если не имя, то, по крайней мере, мотив этой наемницы. Я, знаете ли, до смешного дорожу своим бренным телом и хотел бы знать, кому и чем оно настолько помешало?
Рошфор: Арамис не казался оскорбленным тем, что Рошфор предложил ему помощь. Это было верным шагом в его ситуации. Ошибочно же было полагать, что граф позволит управлять собой без пяти минут осужденному за убийство. Любопытство мушкетера еще можно было оправдать беспокойством о своей жизни. И, может быть, если Арамис окажется полезен делам кардинала, Рошфор когда-нибудь и выяснит, кто покушался на осведомителя Ришелье. Но все это станет возможным только если мушкетер выполнит свои обязательства в той сделке, которую предложил ему граф. Сейчас же "убежденность" арестованного в поступках Рошфора только раздражала последнего. - Месье, ваши речи наводят меня на мысль о том, что мы друг друга не поняли. Мне никто не поручал заниматься расследованием дела, по которому вас арестовали. И, более того, меня ничто пока не побуждает принимать в этом какое-либо участие. Да, кстати, если вы решили остаться здесь, то я убежден в силе королевского правосудия защитить находящихся под следствием и осужденных, и вам не о чем беспокоиться.
Арамис: Закинув ногу на ногу и водрузив шляпу на колено, Арамис задумчиво расправлял перья плюмажа, попутно размышляя о происходящем. Хотя все козыри находятся в руках Рошфора и скамья в тюремной комендатуре не слишком подходит для того, кто предъявляет претензии и ставит условия, однако же справедливо было и то, что граф не стал бы предлагать помощь, если бы сам не нуждался в содействии Арамиса, и молодой человек мог лишь догадываться, зачем королевский мушкетер понадобился Его Высокопреосвященству. Причем каждая новая догадка была хуже предыдущей. Самым же неприятным было понимание того, что как бы кардинал ни нуждался в Арамисе, при необходимости он сможет обойтись и без него... Когда плюмаж пришел в идеальное состояние, мушкетер поднял взгляд на Рошфора и произнес: - Поверьте, сударь, ничего я не желаю так сильно, как справедливого правосудия и, как вы уже имели возможность убедиться, готов всячески тому способствовать. Однако на какое-то мгновение мне вдруг показалось, что правосудие может свершиться и без моего непосредственного участия. Или ранение сыграло со мной злую шутку, и мне послышалось? В конце концов, пока они были нужны друг другу, и в высшей степени неосмотрительно отказываться от заманчивого предложения лишь потому, что оно исходит не от спустившегося с небес ангела, а от верного слуги кардинала.
Рошфор: Рошфор с удивительным для себя в такой ситуации терпением дождался, пока Арамис не обдумает сложившуюся ситуацию, и не замедлил показать неудовольствие тем ответом, который получил. Граф хотел, чтобы мушкетер понял, что особенно серьезных причин на то, чтобы терять свое время в Консьержери, у Рошфора нет. И он сам недоумевает, что до сих пор здесь делает. - Правосудие свершится в любом случае, захотите вы участвовать в его осуществлении или останетесь пассивным наблюдателем. Вот только судьба ваша зависит от того, какую роль вы изберете.
Арамис: - Хвала Создателю, - флегматично отозвался мушкетер, глядя в узкое тюремное окно. Предчувствие не лгало ему, разговор неотвратимо поворачивал к сделке, как обоз к сельской ярмарке, но Арамис не собирался облегчать Рошфору задачу и первым начинать переговоры. Уж не думает ли граф, что он, шевалье д`Эрбле, дворянин, мушкетер короля, черт возьми, начнет торговаться, вымаливая освобождение?! Только у святого Петра! Скрестив руки на груди, мушкетер безмятежно изучал аскетичный интерьер комендатуры, ожидая продолжения.
Рошфор: Рошфор выдержал паузу, прежде чем продолжить разговор. С одной стороны хотелось убедиться, что Арамис настроился хранить молчание и ни в чем не помогать "правосудию", кое на данный момент приняло облик графа де Рошфор, освобождать его из тюремного заключения. А во-вторых, Луи потратил это время на обдумывание цепочки логических рассуждений с весьма воодушевляющим его выводом. Если мушкетеру больше нечего ему сказать, то можно посвятить его в условия той сделки, согласившись на которую, он сможет покинуть Консьержери. Если же мушкетер откажется, то "правосудие" с неохотой, но все же даст ему время на размышление. Все равно без согласия сотрудничать Арамис не сможет покинуть гостеприимных стен парижской тюрьмы. - Вы обмолвились об одной из знакомых вам дам, которую навещали в ночь обсуждавшегося нами происшествия. Нет-нет, ее имя меня все еще не интересует. Зачем узнавать то, что уже доподлино известно? Не так ли? И все же я не могу избавиться от сомнений, говорим ли мы о разных хорошо вам знакомых дамах, или же вы ошибаетесь, утверждая, что она не представляет никакой угрозы Франции...
Арамис: - Скромная цветочница? - Арамис недоверчиво покачал головой, не сводя с Рошфора удивленного взгляда, - Да полноте, граф. Эта невинная козочка представляет угрозу лишь для пылких повес да своих маргариток! В словах Арамиса, совершенно правдивых и искренних, была лишь малая толика лжи и вся она заключалась в слове "невинная": красотка Сюзон действительно была цветочницей, премилой и грациозной настолько, насколько таковой может быть торговка, не один парень звал ее прогуляться теплым вечерком, и Сюзон почти никому не отказывала. К Арамису же прелестная пастушка питала некоторую слабость и при необходимости с удовольствием подтвердила бы, что господин мушкетер, конечно, провел эту ночь в ее объятьях. Тем более, что память Сюзон была короче свечного фитиля и она сама нетвердо помнила, кто и когда встречал с ней рассвет.
Рошфор: Из-за столь нарочитой демонстрации Арамисом его непонимания смысла слов Рошфора, граф поморщился и укоризненно посмотрел на мушкетера. Кроме явной несговорчивости, подозреваемый в убийстве начал скрывать свою способность выстраивать логические цепочки. - А это означает, что мы с вами говорим о разных близко знакомых вам дамах, месье Арамис. Жаль, конечно, но все еще можно исправить. Угрозу спокойствию нашей с вами страны представляет известная вам белошвейка, не совсем обычная, разумеется. И, еще секунду внимания, сударь. Если вы сейчас начнете отрицать очевидную для меня вашу связь с нею, я сделаю вывод о том, что вы предпочитаете ждать решение вашей дальнейшей судьбы здесь, в Консьержери.
Арамис: Осведомленность Рошфора сама по себе вовсе не была удивительна: прекрасная интриганка не выставляла свои симпатии напоказ, но и не слишком тщательно их скрывала, заботясь о репутации скромницы не более, а то и менее, нежели сам Арамис - о репутации праведника. Многие видели ее знаки внимания, адресованные будущему аббату, многие слышали ее ничего не значащие поручения и просьбы, и пусть никто не смел преступать приличия, задавая вопросы, но в домыслах каждый мог заходить сколь угодно далеко. Однако сейчас, когда участь Арамиса оказалась целиком и полностью во власти верного пса кардинала, упоминание знакомства с герцогиней для мушкетера было, как щекотка пяты для Ахиллеса. Увы, Мари по-прежнему была его слабостью... "А теперь - и моей погибелью. И никаких метафор", - усмехнулся про себя Арамис, пытаясь угадать, чем им обоим грозит эта беседа. Пусть само знакомство с де Шеврез не могло быть предосудительным или каким-то образом навредить ей самой, однако вряд ли Рошфор станет просто расспрашивать о ее здоровье. - Вы правы, граф, я определенно не предпочитаю Консьержери, - сказал мушкетер, скрестив руки на груди, - И только поэтому готов признать свою связь со всеми белошвейками Парижа, включая странных, чудаковатых, необычных и даже угрожающих... Итак?
Рошфор: - Не беспокойтесь, всем белошвейкам Парижа вам не придется уделять свое внимание. Серьезную угрозу Франции представляет лишь одна из них, по моим сведениям. А за опасными для государства лицами необходимо наблюдение. Вы согласны со мной, сударь? - заданный вопрос расценивался Рошфором как риторический, и он не посчитал нужным дожидаться ответа, а потом продолжил: - Вот в этом деле я и жду от вас самого активного содействия. Когда она снова прибудет в Париж, конечно же. Или она уже здесь? - разрозненные сведения, незначительные по одиночке и, увы, не слишком весомые даже в совокупности, подкрепленные разве что чутьем доверенного лица кардинала и его выводами о характере мадам де Шеврез, предполагали факт очень скорого, если уже не свершившегося возвращения герцогини в столицу Франции. И озвученное предположение, в чем-то похожее на попытку попасть "пальцем в небо", косвенно могло бы послужить проверкой, искренен ли в своем желании мушкетер покинуть гостеприимные стены тюрьмы, или же намерен ввести своего "благодетеля" в заблуждение.
Арамис: Суть предложения не сразу достигла рассудка, с минуту околачиваясь где-то поблизости, как прокаженный у городских ворот, пока мушкетер остекленевшим взглядом смотрел в некую точку чуть выше плеча Рошфора. Сама мысль о том, что ему, мушкетеру короля, предлагают стать шпионом кардинала в обмен на свободу, никоим образом не желала укладываться в изысканный узор из законов чести, понятий о благородстве и допустимых отступлениях, и казалась настолько инородной, что с минуту Арамис решительно не желал ее ни замечать, ни, уж тем более, рассматривать. Однако если бы нам довелось заглянуть на самое дно души мушкетера, мы не нашли бы пылающей ярости рыцаря, готового умереть за кодекс и бледнеющего от одной мысли о предательстве. Увы. Благородная позолота дворянской доблести самым непринужденным образом сочеталась в нашем Арамисе с тусклым серебром духовенства, а точнее - той его части, что всегда была наименее щепетильна в средствах. "Слежка", "шпионаж", "измена" - лишь громкие слова, заклинающие закон и совесть, однако закон изменчив, а совестью порой притворяется слабость, пытаясь удержать от должного шага, и Арамис не забывал об этом - ни пускаясь в интриги с "дьяволицей" де Шеврез, ни ввязываясь в приключения с подвесками и похищенными возлюбленными. "Все относительно..." - сказал бы философ. "Цель оправдывает средства", - молвил бы иезуит. Нет, не само предложение как таковое до глубины души оскорбило нашего мушкетера широких взглядов. Куда больше его раздражало собственное бессилие и отсутствие достойных вариантов выхода из этого досадного положения (а тюремное заключение, да еще в Консьержери, Арамис достойным вариантом не считал). Сделка была крайне унизительна в своей принудительности, и именно это заливало румянцем щеки и заставляло ходить желваки. Шевалье д`Эрбле не любил проигрывать. Однако... Игра ведь еще не окончена, граф. - Понятия не имею, господин де Рошфор, - ответил мушкетер, - Я давно не видел свою... знакомую (если, конечно, мы говорим об одной и той же даме, в чем я до сих пор сомневаюсь). Но даже если она вдруг появится, в чем вы видите "активное содействие", сударь? Мне надлежит молиться о спасении ее души или отвести ее к духовнику на исповедь?
Рошфор: - А разве вы уже приняли сан, господин Арамис? Я все еще вижу на вас плащ мушкетера. А значит, Франция и ее король больше рассчитывают на вашу шпагу, чем на силу молитвы. Впрочем, раз спасение ее души в ваших интересах, я с удовольствием предоставлю вам эту возможность. Ваша близкая знакомая все чаще совершает поступки, вредные не только для ее души, но и для душ других людей. Вот предупреждением этих греховных поступков я и предлагаю вам заняться. Избегая совершения греха, интересующая нас с вами особа также убережет от искушения других мирян, и все это благодаря вашему участию. Согласитесь, это должно быть и в ваших интересах тоже. Разве нет? - найденный компромисс, пожалуй, даже обрадовал графа. Нетерпение и желание поскорее заняться другими неотложными делами прошло, уступив место подобию воодушевления, увы, быстро смазанного неприятной мыслью, которой Рошфор не замедлил поделиться с собеседником: - Очень жаль, что вы давно не виделись. А ваши общие друзья? Они ничего не сообщали о ней? Может быть, их стоит даже специально спросить? Порой люди бывают ужасно недогадливы: пока им не задашь прямого вопроса, они и не подумают сообщить вам того, что вас интересует больше всего.
Арамис: Вопреки словам Рошфора его собеседник являл собой скорее образец смирения и благочестивой погруженности в себя, нежели того, на чью шпагу можно всерьез рассчитывать. Вдумчиво теребя край шляпы за неимением четок, Арамис опустил глаза и отрицательно покачал головой. - Должен с сожалением отметить, граф, что у простого мушкетера и непростой белошвейки не так много, как вы изволили выразиться, общих друзей... Земные дороги редко пересекают пути звезд небесных, разве что при падении последних, - кротко молвил он, - Однако те немногие знакомые, которых я спрашивал о ней, заверили меня, что также находятся в неведении.
Рошфор: - Счастлив слышать, что ваш интерес к судьбе этой особы не угасал после ее отъезда. И ваши дальнейшие расспросы о ее жизни не вызовут удивления. Кто знает, может, уже сегодня ваша разлука с ней подойдет к концу, и вы сможете приступить к спасению ее души. В любом случае, я рад слышать, что вы берете на себя заботу о ней. Вы же можете дать слово дворянина в том, что поможете мне уберечь ее светлость от излишне эмоциональных, и как следствие, неразумных действий? Я хочу знать, что могу рассчитывать на вас, сударь.
Арамис: "Когда же он произнесет ее имя вслух? - подумал Арамис, задумчиво щекоча пальцем пятно бледного дневного света на тулье, - Неужели граф де Рошфор так стыдлив, что готов заключить сделку, не обозначив ни товар, ни цену?.." В самом деле, хитроумная деликатность, с которой вел торги его визави, елеем лилась на шестерни разговора, придавая ему гладкость светской беседы и, в то же время, давая Арамису известную свободу интерпретаций, чем он и не преминул воспользоваться. - Я - дворянин, сударь, и верный слуга Его Величества и Его Высокопреосвященства, потому жизнь моя и шпага всецело принадлежат им. Кроме того, как человек, готовый в будущем принят сан, я считаю своим долгом заботиться о спасении души моих друзей и близких, и в этом, граф, вы также можете на меня рассчитывать. Следовательно, - заключил Арамис, - я могу дать слово дворянина, что приложу все усилия к тому, чтобы уберечь некую известную нам обоим особу от неразумных действий, и позабочусь о ее благополучии.
Рошфор: - Это прекрасно, что вы напомнили мне о нашем сходстве в общественном положении. Я также служу королю и кардиналу своей шпагой и жизнью. Но меня огорчает тот факт, что в виду определенной отстраненности нашей беседы, вы неправильно меня поняли. Господь Бог, видимо, имеет свой взгляд на судьбу знакомой нам обоим "необычной" белошвейки, и он далеко не всегда совпадает с моим или вашим. В то же время, я заявляю о своей возможности оказать вам помощь в том затрудненном, я бы даже сказал, скованном положении, в котором вы оказались. А поскольку намерения Господа никому из нас доподлино неизвестны, то я отказываюсь от троекратного вознаграждения моего доброго дела Богом в будущем в пользу той помощи, которую я предлагаю вам оказать мне сейчас. И это содействие я вижу в обеспечении связи между мной и госпожой де Шеврез. Знаете ли, я так же хочу помочь этой особе не совершить опрометчивых поступков. Вот какой бы я хотел видеть вашу благодарность за обретение свободы, - Рошфор не таясь рассматривал собеседника, ибо более ничего примечательного для себя в кабинете начальника тюрьме не видел, тогда как реакция мушкетера вызывала в графе неподдельный интерес.
Арамис: Слава Богу. Наконец околичности завершились, имя было произнесено, и пусть наш узник был не в восторге от сложившейся ситуации, но бродить вокруг да около в обществе велеречивого Рошфора и играть намеками и догадками, при этом ни на пядь не удаляясь от тюремной скамьи, ему надоело смертельно. - Обеспечение связи между вами и госпожой де Шеврез... - произнес Арамис так вдумчиво, словно обходил каждое слово вокруг, - Полагаю, теперь между нами, наконец, не осталось никакого недопонимания и неверных толкований, сударь? В обмен на мою свободу вы хотите, чтобы я обеспечивал связь между вами и госпожой де Шеврез? Мушкетер пожал плечами, принимая очевидное, и, наконец, водрузил шляпу на голову. - Что ж, я вижу, у меня нет иного пути, нежели пообещать вам это, граф...
Рошфор: Хороший, наверное, способ: пойти на сделку c совестью, предварительно убедив себя в том, что выбора не было, или что из многих зол выбрал меньшее. Сложив с себя ответственность за последующие поступки и решения, очевидно, легче видится собственное будущее. Обвинив в происходящем собственный фатализм и Провидение, избавляешься не только от угрызений и нотаций внутреннего голоса, но и получаешь аргумент в свою защиту против обвинений окружающих. Удобная жизненная позиция, кажется на первый взгляд. Но неприемлимая для Рошфора, придерживавшегося мнения, что лучше знания правды может быть только знание всей правды. - Надеюсь, вашего обещания достаточно, месье Арамис, и мне не нужно брать с вас слово и требовать клятв. Вы и так отвечаете за обещанное своей честью. Ну а раз мы достигли взаимопонимания, то не стоит вам здесь задерживаться еще дольше. Пора бы вернуть месье де Луа его кабинет. Поднявшись из-за стола, Рошфор приоткрыл дверь и выглянул в тюремный коридор. Немного поодаль обнаружился комендант, беседовавший, видимо, с одним из своих подчиненных, до того как обернулся на легкий шорох открывшейся двери. По зрительному контакту и учтивому кивку головы графа, месье де Луа понял, что нужен в своем кабинете. То ли уважение к кардиналу распространялось у него и на Рошфора, то ли было хорошо развито чувство самосохранения, но и эта просьбы графа была удовлетворена. Получив от него заверения в благонадежности обвиняемого, комендант занял место за своим столом, чтобы собственноручно составить бумагу об освобождении месье Арамиса из-под стражи по рекомендации графа де Рошфора. Луи поставил внизу свою подпись и обернулся к мушкетеру. - Как я и обещал, вы свободны, сударь. Благодарю за интересную беседу и до скорой встречи. Месье де Луа, еще раз примите мои извинения за доставленные неудобства. До свидания, господа, - попрощавшись, Рошфор покинул кабинет коменданта.
Арамис: - Не беспокойтесь за это, граф. Честь дворянина для меня - не пустое слово, и я никогда не сделаю ничего, что могло бы ее опорочить, - заверил мушкетер, отвешивая Рошфору в меру любезный поклон. Ни унции лукавства, ни слова лжи. Слово чести должно быть искренним и... точным. Оно, подобно аптекарским весам, должно отмеривать точную порцию, и подобно острию шпаги, - попадать точно в цель, дабы не стать погибелью для своего хозяина. Может, воины старых времен были щедры на обещания, раздавая их, не задумываясь о нюансах, и рыцарский кодекс в суровости своей до сих пор клеймит клятвопреступников, но куда раньше сказал хитроумный Соломон: "Слова уст человеческих - глубокие воды"... С древним царем Арамис был полностью согласен. Рыцарский же кодекс, по его мнению, нуждался во многих уточнениях. Именно с этой мыслью будущий аббат вышел из комендатуры и отправился на поиски друзей, приключений, беглых герцогинь и прочих прелестей того, что в стенах любого заключения именуется "свободой". Эпизод закрыт.
полная версия страницы