Форум » Париж и окрестности » ...Не убоюсь я зла. Ночь 17-18 июля 1627 года » Ответить

...Не убоюсь я зла. Ночь 17-18 июля 1627 года

Луи де Кавуа: ...Потому что я злее всех в этой долине. (с)

Ответов - 31, стр: 1 2 All

Dominique: Подустав, головорезы также примолкли, и теперь лязг оружия и хриплое дыхание прерывались лишь отдельными криками боли, пока Истошка, державшаяся за спинами своих и забрасывавшая нападающих всем, что попадалось ей под руку, не швырнула в их капитана единственным подсвечником. Взрыв непристойностей приветствовал этот подвиг. В башне стало темнее, но ненамного – кто-то успел уже распахнуть ставни служившего выходом окна, и бледный свет луны отбросил на щербатый каменный пол яркий прямоугольник. Мгновением позже поперек него рухнул один из защитников башни. Еще один, шатаясь, отступил прочь, зажимая обеими руками рану в боку. – Рви, Нант! – заревел сражавшийся в первых рядах детина, по внешнему виду которого никто не предположил бы в нем убийцу. – За мелочью рви! Раненый вновь подобрал нож, не спеша исполнить этот приказ, который и был первым, что услышал, поднявшись на площадку первого этажа, Шере – единственный из чужаков, способный не только узнать в нем призыв спешить за подмогой, но и понять, что без этого призыва никто сюда больше не явится – мелочью называли убогих, женщин и детей. Тень от распахнутой двери полностью скрывала его как от друзей, так и от врагов, и он, вцепившись дрожащими руками в пистолет, впился взглядом в сумятицу посреди зала, пытаясь угадать, кто берет верх. Безумие, это было полное безумие, но деться ему было некуда. За душной пеленой страха, туманившей зрение и не дававшей дышать, что-то в нем ни на миг не прекращало просчитывать варианты. У него было оружие – то, что оставил ему Жюссак, и то, о котором не знал никто. Если кто-то сбежит в подземный ход, внизу у него будет не больше шансов, чем наверху. Но что-то сделать, как-то помочь, да и решить, наконец, как поступить, он мог только зная, что происходит. Выбор был очевиден, и, раз приняв решение, он взбежал вверх по узким крутым ступенькам и замер, оставаясь, в тени и в своей заемной рясе, совершенно невидим. Столкнись он с кем-либо в драке, у него не было бы ни единого шанса. Но сейчас у него было время – время подумать, унять дрожь в руках, положить чуть слышно стукнувший пистолет на ступеньку, вытащить ножи и выбрать цели. И двигались противники уже куда медленнее. В спину. Сбоку и под ребрами. Так верней попадешь и верней не заметят.

Луи де Кавуа: Гвардия сводила на нет численный перевес противника, как только могла. Но обстановка оставалась откровенно угрожающей. Сейчас их было пятеро против шестерых. Один из гвардейцев лежал под дальней стеной, и было непонятно, жив он или нет. Остальные щетинились шпагами и кинжалами, но двое из них были ранены. При таких обстоятельствах нужно было как можно скорее заканчивать бой. Кавуа знал, что без перевязки они продержатся недолго. Истекающая кровь стремительно уносит с собой силы. Ему самому каждое движение причиняло острую боль. Первый запал боя уже схлынул, подернувшись серым пеплом усталости, но пикардиец знал, что должен продержаться - и продержится - до конца. Рядом с ним стоял Мартель, и что-то в фигуре гвардейца, в его изменившейся стойке подсказывало опытному глазу - он тоже ранен, но насколько тяжело?.. На переднем крае оказались л'Арсо, Жюссак и Вийе. - Живым, - почти беззвучно приказал Кавуа, сдвигаясь на правый фланг. Держать кинжал он уже не мог, пальцы разжимались. Но рука со шпагой не теряла твердости. Гвардейцы поняли своего капитана. Крикун явно занимал не последнее место в здешней табели о рангах. Это было на грани безумия, сейчас отдавать такие приказы, но Кавуа знал своих людей. Они могли то, чего не мог никто другой. Нужно было только вовремя им об этом напомнить. И гвардия шагнула вперед. Словно позабыв, что вонючий воздух башни уже с трудом проходит в пересохшее горло. Что усталость кандалами ложится на руки и туманит голову. Что боль от ран при каждом движении рассыпает перед глазами горсти искр. И чтобы остановить этих людей, горстки негодяев, пусть даже превышающих числом, было недостаточно... Мартель взял на себя раненого. Нож, каким бы хорошим он ни был, против шпаги в умелой руке - плохая защита. Этот бой не слишком затянулся. Оба двигались медленно, неловко, и воюющие стороны на них обращали мало внимания - разберутся как-нибудь... Разобрались, когда гвардеец, не рискуя приближаться (он понимал, что в случае собственного промаха отскочить уже не успеет), нанес рубящий удар снизу вверх по выставленной вперед ноге противника с внутренней стороны. Это было откровенно подло - и практично, потому что из прорезанной штанины ударила тугая струя крови, забрызгав и раненого головореза, и солдата. Гвардеец знал, куда бить. Темный фонтан был почти невиден в темноте, но вкус Мартель ощутил и усмехнулся в полумраке, прежде чем сильное головокружение усадило на пол уже его. Оставшиеся в живых мерзавцы не могли подойти и добить раненого гвардейца, были слишком заняты, и он позволил себе сидеть, зажимая рукой рану. Он увидел, как противник Жюссака вдруг запрокинул голову, изгибаясь в предсмертной муке; как Вийе, откуда только силы взялись, шагнул вперед, подныривая под чужой замах, и вбил дагу в грудь человека, который был выше его на целую голову и вдвое шире в плечах. Как л'Арсо теснит в дальний угол, подальше от двери и окна, старшего местной швали, и как Жюссак бросается на помощь раненому капитану, оставшемуся в одиночестве против двух противников, мужчины и существа, назвать которое женщиной не поворачивался язык. ...Кавуа и вправду в какой-то момент пришлось туго. Он уже не совсем понимал, что происходит, тренированное тело, искренне желающее выжить, делало все само: шаг, поворот, удар, нырок, удар, защита, еще удар... Просто вдруг стало легче дышать, потому что один из врагов куда-то исчез. Кажется, это об его тело капитан чуть не споткнулся, но Кавуа не думал об этом, он заканчивал бой, разворачивая оставшегося мерзавца боком к Жюссаку, и лейтенант не замедлил этим воспользоваться, а потом они уже вдвоем пришли на помощь л'Арсо, и безумный приказ вдруг стал выполнимым, потому что теперь уже головорез был один против троих, а капитан ничего не говорил насчет того, что его нельзя ранить... ...Бой кончился. Капитан обтер чудом не потерянный кинжал об одежду одного из мертвецов и убрал его в ножны. Потом то же самое проделал со шпагой. Л'Арсо и Вийе перевязывали раненых. Левая сторона камзола была мокрой насквозь. Рана открылась, и это было неудивительно. Повязка больно врезалась в распухшее плечо. На правую руку Кавуа даже не смотрел - это была царапина. Но рукав тоже был влажным и неприятно, липко приставал к телу. - Что с Бенуа? - хрипло спросил он. - Ренкур? - Бенуа мертв, мой капитан, - отозвался кто-то. - Ренкур очень плох. - Мартель? - Жив, - усмехнулся гвардеец. - Я смогу идти. - Мы должны забрать своих... - проговорил Кавуа, прекрасно понимая, что нести людей некому. - Вийе... Снимите пост из подземного хода. Пусть помогут нам с ранеными, потом вернутся обратно. Где монах?.. Жюссак! Где монах?!. Если жив, пусть явится... Он мне нужен... - Надеюсь, не отпевать этих?.. - усмехнулся Мартель. Он все еще сидел. Теперь уже можно было шутить. Первые мгновения осознания того, что смерть прошла мимо, требовали шуток. - Нет... - Кавуа не нашел сил отшутиться. Он потерял людей. Хороших людей. Была ли оправданной эта плата за то, что они сделали сегодня?..

Dominique: Когда Вийе, выполняя приказ своего капитана, направился вниз по лестнице, Шере успел вернуться в подземный ход. Пистолет он сжимал по-прежнему крепко, но руки у него больше не дрожали, а с лица не сходило задумчивое выражение, которое, впрочем, не разглядеть было под вновь опущенным капюшоном. Все-таки нет. Может, если бы у него было чуть больше времени, он бы решился. Или если бы кого-то убивали прямо на его глазах – он даже знал, кого. Но ничего бы не изменилось сейчас, даже если бы он смог бросить уже занесенный тяжелый метательный нож. Но он этого не сделал. И что толку объяснять самому себе, что в этом не было нужды, когда он отлично знал, что просто – не смог? – Иду, сударь, – еле слышно ответил он уже спешившему прочь гвардейцу. Ступеньки с каждым шагом становились, казалось, все круче, и, когда он вновь переступил порог залитого кровью и заваленного телами зала, голова у него кружилась до звона в ушах. Отыскав Кавуа взглядом, он подошел. И теперь ему снова было очень страшно.


Луи де Кавуа: Кто-то из гвардейцев нашел и зажег огарки свечей, прилепив их прямо к столу. Горели факела. Кавуа был бледен, но не садился сам и не давал отдыха оставшимся на ногах солдатам. Л'Арсо и Жюссак на скорую руку обыскивали зал, устроив для тяжело раненого Ренкура постель из охапок чужой одежды. Гвардейцы знали, как холодно бывает потерявшим много крови - даже в жаркий летний день! - и оставлять друга лежать на камнях было слишком жестоко. Его и так била дрожь, но Кавуа счел это скорее хорошим признаком. Если гвардеец доживет до особняка на Сент-Оноре, лекарь сделает возможное и невозможное... Мартель, перевязанный обрывками сорочки, на краю стола перезаряжал пистолеты. Капитан обернулся на подошедшего "монаха". Поманив его поближе, пикардиец очень тихо попросил: - Опознайте его... Ему нужен был живой свидетель, хотя бы для того, чтобы быть уверенным в своей честности во время доклада. Это не означало, что Кавуа собирается выдавать роль Шере во всей этой истории. Но капитан терпеть не мог верить, когда можно было знать наверняка. - И отдайте пистолет, - мягко улыбнулся он напоследок. - Кажется, он вам уже не нужен, а Жюссак стреляет получше...

Dominique: Пальцы Шере конвульсивно сжали рукоятку пистолета, когда он глянул на того, кого указал ему Кавуа. Так просто – сделать два шага, чтобы наверняка, и надавить на спусковой крючок. Вместо этого он послушно протянул капитану оружие. – Это он, – вряд ли эти слова прозвучали намного громче вздоха, и поэтому он еще кивнул. Столько крови… Потому что один человек захотел избавиться от другого. И вот он, другой, жив, а умер кто-то еще. Считать Шере умел и не вычислить потери не мог. Если гвардейцы узнают, кого в этом винить… Напомнить Кавуа про его обещание он все же не решился. Вряд ли тот испытывал сейчас к нему теплые чувства. – Эй, долгополый! – Охотник то ли пришел в себя, то ли и вовсе не терял сознание. – Кончаюсь я, подойди! Настолько он был залит кровью, своей и чужой, что невозможно было понять, говорит ли он правду. Шере только отступил назад. – Отпусти грехи, сволочь!

Луи де Кавуа: Вот он, шанс. Узнать, что на самом деле связывает секретаря монсеньора и убийцу Двора Чудес. Жаль, что после этого придется перерезать горло Охотнику, чтобы тот не слишком болтал на допросе. Нужно было понять, какие еще связи вдруг откроются между Шере и Двором Чудес. Но этого нельзя было делать здесь... Как бы ни хотелось использовать момент. Кавуа покосился на пленника. Похоже, тот быстро соображал. В самом деле, для чего солдатам брать с собой монаха в такое опасное место? Не отпускать же грехи! Значит, он здесь либо для присмотра, чтобы доложить потом о действиях военных, либо наводчик... - Не делайте этого, святой отец, - достаточно жестко приказал офицер. - Он легко ранен и может быть опасен, даже связанный. Вы сможете побеседовать с ним после. Если возникнет необходимость... Пикардиец не хотел, чтобы пленник случайно увидел лицо Шере. Судя по реакции секретаря, они сходились во мнениях. Понимал ли Доминик, что значили слова капитана? И если да, то как он это понимал?.. Ренкура и Бенуа выносили на плащах. Охотника - тащили как придется. Раны его были не тяжелы, но вместе с веревками сильно затрудняли бегство и сопротивление. Путь раненых лежал на Сент-Оноре, в особняк капитана. Слуги знали, что делать в таких случаях. С ними отправился и Мартель. Кавуа, едва остановив кровь из собственных ран, направился вместе с оставшимися на ногах гвардейцами проверять, где именно в Лувре находится выход из подземного хода. Капитан был одет в темное, и кровь была не слишком заметна на одежде, но из прорех кое-где виднелось белое, заляпанное бурым. Говоря откровенно, гвардейцы были чумазыми как черти. Монах на их фоне выглядел особенно благостно.

Dominique: "Если возникнет необходимость..." у кого? Имей он сейчас возможность сбежать, соблазн ею воспользоваться стал бы невыносимым. Покинуть Париж... в монашеском одеянии это не составит труда, а деньги - те, что дал ему граф де Рошфор - у него были. Послать весточку сыну, чтоб не ждал. И податься - да хотя бы в Лион, где у него были знакомые. Пустые мечты, конечно - не смог бы он снова начать с нуля, зная все, что не знал раньше, чем он рискует и каковы шансы на успех. Тут кто-то из гвардейцев сунул ему факел. - Подержите-ка лучше вы, святой отец. Мало ли, вдруг... Отказаться было невозможно - кровь на рукаве солдата была достаточной причиной, даже если тот не намекал на возможность новой схватки. Однако, принимая ношу, Шере отвернул лицо, и сразу же поднял факел повыше. Так, чтобы тень от капюшона сгустилась. А дрожало пламя и вовсе не по его воле, но гвардеец, обернувшийся несколько раз по пути назад, вряд ли что-либо разглядел. - Лейтенант, - еле слышный голос, прозвучавший, когда, дойдя до выхода в кабацкий подвал, они расстались с ранеными, мог принадлежать тому же гвардейцу, - на черта нам здесь монах? Капитана расспрашивать о том же не рискнул бы никто.

Люк де Жюссак: Жюссак покосился на спину Кавуа. Сказать правду было немыслимо. - Чтобы не тратить время на исповедь. Он и так увидит, что мы натворили, - шепотом пошутил лейтенант и снова посмотрел вперед. Капитан с отповедью не спешил, приходилось выкручиваться. - Всем этим интересовался отец Жозеф... И вновь это никак не объясняло, на кой черт им здесь монах. Разве святой отец перестал доверять словам их капитана?..

Луи де Кавуа: - И я не спрашивал у него, зачем нам монах, - негромко произнес Кавуа, не оборачиваясь. Это должно было поставить точку в сомнительном разговоре. Действительно, не спрашивал. Пожалуй, это капуцин должен был спросить. Но отец Жозеф в эту ночь не задавал ему лишних вопросов. Тревогу священника за военных сорвиголов выдавали только интонации, с которыми звучала сегодня мягкая латынь благословения, и заметить это мог исключительно тот, кто хорошо знал капуцина. Кавуа заметил. И всю ночь не мог отделаться от ощущения, что отец Жозеф лучше него знал, что делал. Капитану было плохо. Нарастающая слабость спорила с железной волей офицера, но сам он железным не был. Дело нужно было довести до конца и узнать все, что получится. Кавуа себе в этом не признавался, но в немалой степени его поддерживали слова Ришелье - именно та хлесткая фраза, которую он услышал возле Пале Люксембург и которая немало его задела. Впервые за много лет у него появился повод что-то доказывать самому себе.

Dominique: Оценив по достоинству уловку капитана, давшую причину также промолчать и ему, Шере согласно наклонил голову, и тут они все остановились. – Капитан? – в голосе говорившего прозвучало беспокойство. Ответа не было, но гвардейцы снова двинулись вперед, один за другим обгоняя Кавуа, который, когда Шере и следовавший за ним Жюссак в свою очередь поравнялись с ним, молча подал им знак не останавливаться. Несколько шагов спустя подземный ход внезапно расширился, заканчиваясь глухой, казалось бы, стеной, перед которой и столпился маленький отряд. В правом углу из каменной кладки выступало ржавое колесо. Чья-то рука легла на него, но другая рука опустилась поверх, останавливая. – Капитан? Согласовано

Луи де Кавуа: ...Он искал в себе силы оторваться от спасительной прохлады стены. Плечо дергало и жгло, перед глазами плавали круги. Смертельно хотелось пить. Отряд ушел вперед, его лица никто не видел, но задержку заметят все - и причина будет понятна, конечно, всем, если он простоит здесь еще хоть минуту. Призрак малодушия вкрадчиво шептал: "Да бросьте, капитан, какая разница. Репутацию вам это не испортит..." Но дело было совершенно в другом. Он оттолкнулся от стены, предоставляя себе выбор - позорно упасть или все-таки сделать шаг, а потом еще один и еще. А на самом деле - лишая себя выбора, потому что нельзя требовать от солдат невозможного, если не способен на него сам. Новая вспышка боли заставила его стиснуть зубы, но разогнала туман в голове. Он снова видел, и это было все, что требовалось. - Иду. Вентиль провернулся легче, чем можно было ожидать. Проходом действительно пользовались совсем недавно, и капитан мысленно записал еще одно очко в пользу Шере. Спустя несколько мгновений взгляды гвардейцев уперлись в расписную ширму. - Сдается мне, господа, мы в камине, - глубокомысленно заметил л'Арсо. - Нужно понять, где этот камин, - Кавуа прикоснулся к его плечу. Гасконец посторонился. Капитан осторожно выбрался из прохода и оказался в одной из королевских приемных. Ходить в гости под землей становилось традицией. Мушкетеры пробрались в Пале Кардиналь, гвардейцы - в Лувр. Но если первые устроили пожар, то вторые - попутно перебили около двух десятков негодяев, которые могли угрожать Их Величествам. Мушкетерского поста в этой приемной не было. Похоже, здесь время от времени делали обход, но сейчас зал был пуст. Пока они больше напоминали окровавленных оборванцев, чем гвардию Его Высокопреосвященства, лучше было не попадаться местным обитателям на глаза, и Кавуа, запомнив ориентиры (ему еще предстояло объяснять, какой камин и в какой приемной), вновь ушел в ход. Легкость, с которой они проникли во дворец, пугала. Если вспомнить, кто пользовался ходом до них... Все было не зря. Кавуа, отправляясь в эту ночь в бой, знал, что исходит из интересов монсеньора и Франции. Оставалось убедить в этом Ришелье, докладывая о произошедшем. И о потерях.



полная версия страницы