Форум » Париж и окрестности » ...Не убоюсь я зла. Ночь 17-18 июля 1627 года » Ответить

...Не убоюсь я зла. Ночь 17-18 июля 1627 года

Луи де Кавуа: ...Потому что я злее всех в этой долине. (с)

Ответов - 31, стр: 1 2 All

Луи де Кавуа: За воротами Пале Кардиналь "монаху" подвели коня. Возможно, Жюссак не обольщался насчет его верховых талантов, а может, просто совпало, но лошадка оказалась невысокой и выглядела сонно. Лейтенант держался поблизости. Плаща на нем не было. Как и на тех верховых, что собирались в группу чуть поодаль, и к которым присоединился Кавуа. Долгих разговоров и обсуждений не было. Всадники переговаривались от силы несколько минут, после чего кавалькада двинулась прочь от дворца, а за ней и Жюссак с подопечным. ...Кавуа опасался, что в седле рана снова даст о себе знать. Обошлось. Прохладный ночной ветер Парижа, сменивший дневную жару, увивался вокруг гвардейцев как беззастенчивая кокетка. Чтобы отловить патруль городской стражи, капитану пришлось выехать вперед в сопровождении пары солдат. Ни к чему ополчению видеть весь отряд и знать, сколько в нем человек.

Dominique: Будь на мнимом монахе сандалии, вряд ли он сумел бы влезть на лошадь с меньшим проворством. Но башмаки с него по крайней мере не сваливались, а редкие прохожие спешили отшатнуться к стене, не приглядываясь к проезжающим мимо всадникам. Едва свернув с улицы Сент-Оноре, отряд разделился, но, прежде чем Шере успел задуматься, что бы это означало, донесшиеся из-за угла голоса прояснили дело. – И вам доброго вечера, сударь! – сержант городской стражи со звонким именем Клод Клоше переложил алебарду в другую руку и поклонился, коснувшись шлема. – Чем можем служить вашей милости? Произнося эти чрезвычайно учтивые слова, он зорко поглядывал на троих дворян. Надо было ослепнуть, чтобы не опознать в них военных – а возраст старшего из них был не таков, чтобы забыть, что потасовки с городской стражей были одним из любимейших развлечений парижской знати.

Луи де Кавуа: Кавуа громко и четко представился с высоты седла. - Гвардия Его Высокопреосвященства, - представил он и спутников. - Можете, сударь! Только не мне, а Франции, как делаем это все мы... Сегодня Ришелье отдал приказ о задержании опасного преступника. Он зачитал имя с листа при неверном свете факела и показал бумагу сержанту. Впрочем, искренне сомневаясь, что тот был грамотен.


Dominique: Даже если бы отряд не остановился за углом, из-за спин своих спутников Шере все равно не разглядел бы собеседника Кавуа, но легко представил себе, как тот потянулся пятерней к затылку при упоминании об "опасном преступнике". Проставленное им в приказе имя было, разумеется, ненастоящим – вряд ли кто-либо знал, как крестили горбуна – но какое это имело значение? Слов "владельца кабака «Хромая кобыла», также именуемого «Приют брадобрея»", более чем хватало. Возникшая перед мысленным взором Шере картина отличалась, однако, от той, что предстала перед капитаном. Клод степенно кивнул, оглянулся на своих людей и ткнул пальцем в одного из них – по виду едва отличавшего один конец алебарды от другого. – Ивето! Проводишь господина капитана! Верхами они, так что улицы с умом выбирай. Несмотря на принятое в 1550 году распоряжение Парламента, по которому сержанты обязаны были владеть грамотой и письмом, прибегнуть к этим своим умениям Клод не спешил, полагая, как и почти все его коллеги, что эта должность была приобретена им исключительно ради сопряженных с ней преимуществ и никак не для того, чтобы он рисковал своим здоровьем или, не дай бог, жизнью.

Луи де Кавуа: - Похоже, вы не поняли меня, сударь, - голос капитана был холоден, как воды Ла-Манша. - У меня есть дела поважнее, чем гоняться за кабатчиками. Я только передал вам приказ. Пикардийцу очень не понравилась забота Клоше. Пожалуй, намерения сержанта вполне отвечали его собственным планам, однако подход к делу... Если бы гвардейцы вправду ехали за хозяином "Кобылы", могло выйти неловко.

Dominique: Теперь на лице сержанта явственно проступило замешательство, просочившееся также и в его голос, отчего прислушивавшийся к их диалогу Шере тут же представил себе, как собеседник Кавуа ковыряет парижскую грязь носком ботфорта. – Приказ, стало быть? – он кашлянул. – Так это, ваша милость, к комиссару надо. Ивето! Провод-… гм! Позвольте, ваша милость, Ивето отнесет, это на том берегу будет. Он протянул руку за бумагой, надеясь, вопреки очевидному, что оговорка останется незамеченной. Первоначальный план Клода предполагал кружной путь для капитана и его людей, пока кто-нибудь попроворнее не сбегает в «Приют брадобрея», источник как дохода, так и опасности для городской стражи. Но ежели не выйдет так, получится иначе.

Луи де Кавуа: Кавуа, не скрывая раздражения, слегка сжал каблуками бока вороного, и тот шагнул вперед. - Я буду у вашего комиссара и сам передам ему приказ, - отрезал военный, придерживая танцующего жеребца. - Собираетесь вы его выполнять, сударь, или вам нужен гвардейский эскорт?.. Гвардия грохнула хохотом. - Решайте быстрее, чтобы я знал, не проводить ли вас и о чем еще говорить с комиссаром. - И в каких выражениях, - буркнул себе под нос Луи де Мартель, вызвав новые смешки. Вызывать у гвардии иронию и сарказм, определенно, не стоило. Следующим пунктом у солдат Его Высокопреосвященства стояли переговоры иного рода.

Dominique: Стоявшая в зените луна заливала парижские улицы бледным светом, но низко отпущенный капюшон мнимого монаха скрыл как нескрываемый интерес на его лице, так и пробежавшую по нему легкую тень – по мнению Шере, не стоило Кавуа обещать визит к комиссару в присутствии своих подчиненных. Если кто-то из них обратит на это внимание… Сам сержант был далек от такого рода умозаключений, что не помешало ему предпринять еще одну попытку если не помешать капитану, то хотя бы обезопасить себя: – Мы сделаем, ваша милость, вот только приказ позвольте. Мне его чтобы коменданту Шатле отдать, чтобы, стало быть, горбуна этого за решетку. Шере чуть не вздохнул с облегчением – судя по этой обмолвке, сержант знал, о ком речь. Но пытался ли он просто увильнуть от опасного поручения или хотел обелить себя перед парижским дном? Ни один из тех, кого городская стража останавливала на улице, даже среди бела дня, чтобы, угрожая арестом, требовать взятку, не сомневался, что для заключения под стражу никакой приказ им не нужен.

Луи де Кавуа: Довести Кавуа до бешенства было очень сложно, но сыграть таковое он мог - равно как и перевоплотиться в заносчивого и вспыльчивого "идиота-с-гербом". А сейчас сам Бог велел, этот сержант и вправду начинал его выводить из себя. Пикардиец тоже понял, что стражник лично знаком с хозяином "Хромой кобылы". И неуклюжие попытки Клода усидеть на двух конях заставили Кавуа перейти от слов к делу. - Вы мне не верите?.. - приподнял он бровь, что вряд ли было заметно под шляпой, но вот холодная ярость в голосе аристократа слышалась отчетливо. Он одним движением осадил танцующего жеребца, чтобы не мешал, и вышколенный конь замер. Зачем, стало ясно секундой позже, когда Кавуа положил ладонь на рукоять пистолета. Гвардия мгновенно сделала серьезные лица. Шутки кончились. На мгновение повисла тишина, которую вполне можно было назвать гробовой. - Я сейчас доставлю вас в Шатле вместе с этим приказом, сударь, - голосом офицера можно было замораживать воду. - А в вашем полку образуется вакансия. Зачем вам эта бумага? Чтобы уничтожить ее и дальше игнорировать приказы?.. Гвардейцы слегка подали лошадей в стороны, обеспечивая себе и капитану свободу маневра. - Считаю до трех, - никто из тех, кто знал Кавуа, не усомнился бы в его искренности. - Раз...

Dominique: Кто-то из спутников Шере, ухмыляясь, многозначительно согнул палец и вытянул руку, но как пояснение этот жест был излишним – не догадаться о происходящем за углом было трудно. Мнимый монах невольно пуще съежился в седле, тут же вспоминая, как ему самому было приказано надевать рясу. По большому счету, разница между Кавуа и Рошфором была невелика – но Рошфор угрожал Александру, что было для Шере куда важнее. Однако того, с кем так мило беседовал капитан, вопросы выбора вряд ли беспокоили. – Да сию минуту, сударь, ваша милость, сейчас же! – взвыл не на шутку перепуганный Клод, шарахаясь из-под копыт лошади. – За мной, болваны! Он прибавил к этому несколько отборных ругательств, больше для поднятия собственного авторитета. Стражники, до сих пор безмолвной толпой следившие за разговором – кто с большим, кто с меньшим вниманием – торопливо затопали следом за ним, один за другим исчезая за поворотом в зловонный проулок.

Луи де Кавуа: Капитан дал им время, потом отряд вновь собрался вместе. Дальше гвардейцы двигались в том же порядке - основная ударная сила впереди, "монах" с сопровождающим - в тылу. Кавуа не мог не задаваться вопросом, оправдаются ли прогнозы, решат ли обитатели "Кобылы" сбежать или вдруг осмелеют настолько, что примут бой. И потому был готов ко всему. В пути они почти не разговаривали, изредка перебрасываясь шуточками и уворачиваясь от многочисленных парижских вывесок, которые и вправду угрожали всадникам потерей шляпы или разбитой головой. Отряд шел не так быстро, как мог бы. Смирная лошадка Шере не поспевала за гвардейскими, и Кавуа помнил об этом, хотя главная причина была в другом - капитан все же хотел застать кабак пустым или полупустым.

Dominique: Шере крепко держал поводья и думал примерно о том же, что и капитан. Луна выбелила улицы, а за стуком копыт почти ничего не было слышно, но шум драки до них бы донесся. Оглядываясь, он не видел позади никого, но это мало что значило. Лишь когда откуда-то сбоку послышался крик сойки, которой неоткуда было взяться в Париже, он уверился, что их ждали – но не полезет ли какая-нибудь горячая голова в ненужную драку? Если все пошло так, как он задумывал, все сочтут, что целью отряда был только горбун, а зачем рисковать жизнью за кого-то, кто уже благополучно скрылся? Улочка, больше похожая на грязную канаву, сузилась, вынуждая гвардейцев ехать гуськом. Если нападут, то сзади. За одним из закрытых ставнями окон первого этажа мелькнуло пламя свечи. Боятся? Что-то готовят? Занятый своими страхами Шере упустил момент, когда едущий впереди всадник натянул поводья, но его лошадь остановилась сама, едва не выбросив его из седла. Они были на месте, и, как он не приглядывался, Шере не видел ни огонька за затянутыми бычьим пузырем окнами. Кабак, похоже, был пуст.

Луи де Кавуа: Возле кабака гвардия спешилась. Коновязь была сломана, но можно было набросить поводья на уцелевшие столбики. Кавуа выставил пост, во избежание потери благородных животных, на которых здесь мог позариться каждый второй, а каждый первый - попытался бы увести. Гвардия не торопилась безрассудно врываться внутрь. Вздумай они организовать засаду, сделали бы что-то похожее: ни огонька, ни звука. Первым вошел Мартель, держа наготове пистолеты, следом - его товарищ. Они тут же посторонились, давая дорогу остальным.

Dominique: От очага обернулись две смутно различимые фигуры – старуха и необыкновенно толстый молодой человек с пустым лицом. Рот у него был набит, а руки и физиономия испачканы винным соусом и золой. При виде вошедших он прижал к себе полуобглоданную курицу. Старуха, в отличие от него, проворно поднялась на ноги и неуклюже присела в чем-то вроде реверанса. – Вечер добрый, почтеннейшие господа, – прошамкала она. – Чем служить могу вашим милостям? Шере, проскользнувший внутрь предпоследним, спрятал руки в рукава рясы и ниже склонил голову. Если он узнал Мамашу Грю, то и Мамаша Грю могла его узнать – а именно за этим она здесь и была: выяснить все, что можно. Дурачок был ему незнаком, но даже если его ролью было только помочь старухе проследить за сохранностью имущества между уходом закона и возвращением беззакония, пренебрегать им не стоило.

Луи де Кавуа: Кавуа окинул взглядом эту сцену и коротко распорядился: - Связать обоих и убрать с глаз моих... И осмотрите дом, здесь может быть кто-то еще. Пост у входа был уже выставлен, но оставлять в "Кобыле" кого-то, кто мог намертво перекрыть гвардии обратный путь, просто поставив на люк бочку с вином, было неразумно. Деть местных обитателей тоже было некуда, но в связанном виде их можно было аккуратно положить под стенкой. Где-нибудь в других комнатах. Где их потом смогут найти. Кричать и отбиваться было бесполезным занятием. Капитан ясно объяснил задачу еще до выезда, и теперь солдаты, встретив сопротивление, готовы были тут же применить оружие, невзирая на пол и возраст противника. Каждый из них мог убить и женщину, и подростка, и убогого, вздумай те угрожать кардиналу, и то, что сейчас им нужно было позаботиться о собственной безопасности, ничего не меняло.

Dominique: Больше в доме никого не обнаружилось, как не нашлось и никакого добра, способного привлечь внимание дворянина. Если хозяин дома и имел золотые запасы, которые парижская шваль склонна приписывать каждому из своих, кто не добывает себе хлеб разбоем, то хранил он их явно не здесь. Все время обыска Шере скромно простоял у самой двери. Хотя связанных старуху и дурачка положили за стойкой, откуда они ничего не могли видеть, привлекать к себе внимание он не хотел и поэтому, когда кто-то из гвардейцев громко оповестил капитана о том, что опасаться нечего, не стал дожидаться, пока его окликнут и проскользнул к лестнице, за которой зиял вход в погреб. Снизу как раз в это же время донеслось: «Никого! А вино прескверное!» Шере прикусил губу, подавляя совершенно неуместное желание сообщить гвардейцу, что горбун складывает трупы доносчиков в полупустые бочки.

Луи де Кавуа: ...Капитан не любил подземелья. Здесь было затхло и холодно, стоял запах пыли, земли и сырости, хотя в подземном ходе было сухо. Нужно было признать правоту Доминика. Не будь его рассказа, гвардия нипочем не нашла бы вход. А так все прошло гладко. И теперь группа вооруженных людей осторожно пробиралась под землей при свете факелов, готовая к любой встрече. Двоих гвардейцев Кавуа выставил в проходе, ведущем к Лувру, приказав им проверить ход, но не появляться в королевском дворце на радость мушкетерам. С ним остались шестеро солдат и Жюссак. Доминика он, по понятной причине, боевой единицей не считал. Путь не слишком затянулся. Молодые сильные мужчины умели ходить быстро. Пикардиец еще возле Пале Кардиналь намекнул своим людям, кого из отребья в башне хорошо бы взять живым, но настаивать на этом не стал: выйдет - хорошо, не выйдет - Божья воля. Теперь же, оставив Доминика с его бессменным стражем у подножия лестницы, солдаты двинулись вверх. Кавуа не мог бы сказать, что чувствует в эти минуты. Холодную сосредоточенность. Азарт. Готовность убивать. Он знал, что будет, когда воспитанные им хищники сделают первый шаг в обитаемую часть башни. И не мог сказать, чего больше жаждет в эту ночь - увидеть страх в чужих глазах или встретить противника, которого можно в бою заставить умыться кровью. Рана едва ощутимо ныла, добавляя злобы. На этот раз настоящей. Им предстояло не просто убивать - убивать жестоко. Кавуа хотел, чтобы здесь его людей боялись отныне и впредь. То, что наверху тоже были не слишком добрые люди, только добавляло остроты. Семь человек. Десять пистолетов. Нет, шесть. Потому что один встанет возле верхнего окна. Достаточно. Когда дверь открылась, первый из гвардейцев потратил только мгновение на то, чтобы выбрать цель, подсвеченную неверным пламенем свечи. Грохот выстрела прозвучал, едва затих скрип петель, и на миг оглушил всех присутствующих, но телохранитель кардинала уже вошел, и сталь холодно блестела в его руке, а за ним вошли - или, вернее сказать, нагрянули - остальные. Гвардия с удовольствием использовала пистолеты, прежде чем перейти к резне. Благо, дворяне не успели смешаться со своими противниками в боевой круговерти, но это вот-вот должно было произойти, и солдаты спешили разрядить оружие в сторону врага. В полумраке о точной стрельбе мечтать не приходилось. Помещение стремительно наполнялось запахом пороха.

Dominique: Выстрелы, крики раненых, вопли ярости и грохот от падающей мебели эхом заметались под сводами старой башни. На нижнем этаже собралось в эту ночь больше дюжины негодяев, и к тому моменту, когда первые противники сошлись в поединке лицом к лицу, четверо мерзавцев было убито и столько же ранено. Затем грянул ответный выстрел – единственный, потому что ни у кого, кроме Истошки, огнестрельного оружия не было. Кто-то метнул нож, под ноги нападавшим полетела скамья. Но залогом успеха для защищавшихся была рукопашная – хотя шпаги были почти у всех мужчин, владели ими лишь немногие. – Бей! Коли! Режь! – к этим словам, понятным любому французу, примешивались другие, знакомые лишь обитателям парижского дна, и две оказавшиеся здесь женщины вопили и сражались с не меньшим неистовством, чем мужчины. Ярость, однако, плохая замена мастерству, и победа гвардии казалась только вопросом времени, когда со второго этажа вниз ринулось подкрепление – еще с полдесятка головорезов. Их было бы на двое больше – но тот, кто отправился к верхнему окну, дорого продал свою жизнь. Несмотря на свои потери, новоприбывшие вступили в битву с торжествующим кличем, при котором Шере, и без того похожий на воплощение страха, побледнел почти до синевы. – Стоите четверых? – прошептал он своему телохранителю. – Так не стойте же здесь! Это было, впрочем, совсем не таким безумием, каким могло показаться. Если гвардейцы погибнут, участь проводника будет плачевна – которая бы сторона с ним ни разбиралась. Да и дрожать здесь, под чадящим факелом, не зная, что происходит наверху, было невыносимо.

Люк де Жюссак: Жюссак со стороны напоминал боевого коня, которого не пускают к собратьям - разве что ушами не прядал, но копытом бил, напряженно прислушиваясь к звукам наверху. Он смерил Доминика отчаянным взглядом, разрываясь надвое: как нарушить прямой приказ капитана?.. А если не нарушить, можно лишиться многих друзей и капитана в том числе. Может быть, если оставить секретаря здесь, в тени... - Появится чужак - стреляйте! - бросил гвардеец, сунул в руки "монаху" один из своих пистолетов и кинулся вверх по лестнице, на ходу извлекая второй. Люк понимал, что Бенуа скорее всего уже мертв, слишком их было много, этих негодяев... Он почти в упор выстрелил в первую же подходящую спину, которая не принадлежала никому из гвардейцев, и оставил дагу глубоко во второй.

Луи де Кавуа: Кавуа, вошедший третьим, оказался в самой гуще схватки. Он не мог войти первым, это было неоправданно, не мог войти последним - это было совершенно невозможно, если он и дальше хотел оставаться, как говорили в древности, "первым среди равных". Бой ничем не напоминал стычки на парижских улицах. Перепрыгнув скамью, капитан нанес первый за сегодня удар шпагой, мысленно благословляя испанскую сталь - о тонком искусстве фехтования речь не шла, то и дело приходилось рубить или отмахиваться, а то и въезжать гардой в оказавшуюся поблизости оскаленную морду. Спасал многолетний опыт. А может, благословение отца Жозефа?.. Кавуа вертелся в центре зала, как грешник на адской сковородке, парируя и раздавая удары, и то и дело приходя на помощь своим. Его самого ненавязчиво прикрывали слева. Гасконец л'Арсо, еще один участник памятного конвоя, не забывал о ранении командира и старался держаться поблизости. Никто никого не жалел. Что-то свистнуло возле уха, офицер подался в сторону, но правое предплечье все равно обожгло - нож прошел вскользь, рассек камзол, и, похоже, кожу, но серьезной раны не нанес, и Кавуа всадил кинжал в живот провалившегося в замахе головореза. Левая рука работала все хуже, этого следовало ожидать, но боли он совершенно не чувствовал - мешала горячка боя. Именно в этот момент от дверей раздался боевой клич. Гвардия дралась молча, едва обмениваясь предупреждениями. Им не нужны были крики, чтобы подбадривать себя, напротив. Вопли врага помогали его находить в полумраке. И не один возглас сегодня сменился булькающим хрипом... Мартель расправился со своим противником, проткнув ему горло, и повернулся к новому врагу. Кавуа пришлось прикрывать ему спину, куда тут же устремилась дьявольская фурия в женском облике. Он провалился в выпаде, дотягиваясь острием до женской груди, и Рейнар в свою очередь отбил летящий в него слева удар. Гвардейцы держались вместе, не позволяя рассеять группу и уничтожить себя поодиночке. К торжествующим крикам вдруг примешался полный боли стон, и Кавуа отстраненно удивился - кто?.. Кто мог прийти к ним на помощь?.. В любом случае, следовало прорубить коридор к смельчаку (смельчакам?..), чтобы тот не остался в одиночестве.



полная версия страницы