Форум » Париж и окрестности » Что наша жизнь? Театр!, 17 июля 1627 года. в десятом часу вечера » Ответить
Что наша жизнь? Театр!, 17 июля 1627 года. в десятом часу вечера
Бутвиль:
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Бутвиль: Всю дорогу до театра, довольно длинную для пешехода, Бутвиль промолчал, но молчание это имело разные оттенки. Поначалу он просто сердился на Эмили и пытался разобраться в своем отношении к ней, потом принялся прикидывать так и этак, каким образом добраться до короля. В театре это, в общем-то, было проще, нежели в Лувре. Конечно, у дверей будет охрана. Скорее всего, мушкетеры. Если среди них найдутся близкие приятели, то они не вспомнят, что граф де Люз в опале. Ну, а внутри точно будет кто-нибудь из родственников. Хорошо бы Шарлотта-Маргарита. Она слывет гордячкой, но со своими всегда добра и заботлива... Он уже представлял себе, как прекрасная принцесса Конде берет его за руку. ведет в королевскую ложу и... И тут же вспоминал, что охрана може оказаться и незнакомой, и мысли снова шли по кругу. Дома становились пониже, улицы пошире - самая древняя часть города когда-то кончалась здесь, а теперь вокруг большого рынка селились только торговцы да ремесленники - публика мирная, по ночам не шатается, - потому вокруг было пусто и шаги двух идущих прямо по мостовой людей гулко отдавались от стен. Наконец они вышли к театру и остановились. Вход был ярко освещен двумя фонарями. В их свете читалась большая афиша, прилепленная на стене: "Мандрагора, спектакль в новейшем вкусе. переложенный на французские нравы". Новинка. Мандрагора - это что-то колдовское. кажется? Неудивительно, что король пожелал, чтобы ему это показали. Хотя в любом случае ясно, к чему все сведется - к любви до гроба и коварной измене... Луи-Франсуа был не в том настроении, чтобы долго думать о театральных страстях. У него своих забот хватало. Главная же забота освещалась теми же фонарями очень явственно: мушкетеры, в картинно-небрежных позах стоявшие слева и справа от входа, под треугольным фронтоном с завитушками, были столь же мало знакомы. как и те, что дежурили в Лувре. - Ну вот, - сказал он, оборачиваясь наконец к Эмили. - Пришли, что называется. Король от нас в полусотне шагов, но по-прежнему недостижим...
Эмили-Франсуаза де К: Мадемуазель де Кюинь тоже молчала всю дорогу до Бургундского отеля, изредка поглядывая на сердитую, как ей казалось, спину графа, и мысленно проклиная свой длинный язык и мерзкий характер. Не за что оскорбить человека, которого она искренне уважала и которым искренне восхищалась! И как только он ее терпит! Другой бы надавал пощечин и прогнал прочь, и поделом… Вовсе не обязан возиться с такой… От стыда и раскаянья Эмили даже пару раз украдкой всхлипнула, но заговорить с Бутвилем не осмеливалась. Зато, когда ее спутник наконец-то обернулся к ней, на выразительном лице девушки ясно читалась степень ее вины и сожаления. Под взглядом графа Эмили неудержимо покраснела, сглотнула, губы ее задрожали, и она в кои-то веки не решилась сразу ответить. И все же… Девушка посмотрела на стоящих у входа мушкетеров. Должна же от нее быть хоть какая-то польза… - Я снова пойду и спрошу? – робко поинтересовалась она.
Бутвиль: - Только не это! - немедленно отреагировал Бутвиль. - Пока я не приобрел у какого-нибудь шарлатана успокоительные пилюли, еще одну такую сцену я не выдержу! Острых ощущений с меня хватит... Он видел, что девушка взволнована и, видимо, раскаивается, но из воспитательных соображений не хотел подавать виду, что это его трогает. - Спрашивать никого не нужно, - как можно спокойнее добавил он. - И так все ясно. Раз охрана стоит - значит, его величество там, внутри. Представление идет уже довольно давно, значит, оно скоро кончится, а выход из театра один - вот этот самый. Значит, и король, и вся его свита появятся здесь. Единственное, что сейчас можно сделать - пройтись туда-сюда, посмотреть, чьи кареты тут стоят, подойти поближе к королевской. Ее, конечно, тоже охраняют, но мы ведь не злоумышленники и рваться вперед не будем. Просто подойдем и станем в сторонке... Он сунул руку в карман и нащупал там марципановое яблочко, унесенное от пирожника. - Вот, возьмите, - он протянул сладость девушке, - заешьте горечь своих неудач. И пойдемте!
Эмили-Франсуаза де К: Когда бы сторонний наблюдатель увидел просиявшее лицо девушки, он подумал бы, что приняла она из рук графа не помятую конфету, а Бог весть какую драгоценность. Сама же Эмили не подозревала ни о благодарной нежности своей улыбки, ни о заплясавших в глазах озорных бесенятах. Двинувшись за Бутвилем, она с сожалением оглянулась на вход в театр и вздохнула: - Спасибо, сударь. Но все же жаль, что мы туда не попадем… - мадемуазель де Кюинь волновал сейчас вовсе не король, а… «Мандрагора». Она не знала, что это такое, но наверняка что-то потрясающее… В своей жизни Эмили была в театре дважды: один раз в Мадриде, другой раз в Лондоне. Оба этих посещения, хотя и затеянные Давенпортом вовсе не для ее развлечения, произвели на нее неизгладимое впечатление.
Бутвиль: - Все, чем мы с вами сегодня занимались, сильно смахивает на театр, - усмехнулся Бутвиль, надеясь, что за иронией надежно спрячется другое чувство, вызванное сияющей улыбкой девушки, хотя совсем недавно он готов был злосчастного пажа в Сене утопить. - Переодевания, подслушивание, залихватское вранье... Только актеры-то рискуют всего-навсего быть освистанными и не заработать денег, если сфальшивят, а мы... Он остановился в тени от большой кареты, на дверце которой красовался герб из двух половинок: слева - бурбонские золотые лилии на синем, справа - красный крест и восемь соколов на золотом поле. - Знаете, - осторожно взяв девушку за плечи и наклонившись, тихо сказал он, - если когда-нибудь можно будет перестать врать... Если мы будем живы и целы, и сможем стать сами собою... вы оденете модное платье, я - самый шикарный плащ и белые сапоги, и мы с вами пойдем смотреть эту самую "Мандрагору" или еще какой фрукт, который вырастят на театральной грядке. И мы с большим удовольствием будем смотреть, что делается на сцене, зная, что сами больше лицедействовать не должны... Он отвернулся, справляясь с выражением своего лица, а когда вновь поглядел на девушку, то был уже деловит, как никогда: - Вот на эту карету прошу вас обратить внимание. К половине этого герба, а именно к милым птичкам, я имею непосредственное отношение. В этом экипаже приехала сюда моя кузина Шарлотта-Маргарита. Уверен, что с нею - целый выводок дам и девиц. Если в ближайшее время здесь что-нибудь нехорошее произойдет... со мною, имейте в виду - нырнув в эти дверцы, вы убережетесь от всего, и кузина вас укроет. у себя или в Ангулемском дворце - все равно. Муж у кузины - скряга и ворчун, но сама она - почти ангел. Только скажите, что вы - от меня. Ясно?
Эмили-Франсуаза де К: - Ясно. Только с вами ничего нехорошего не произойдет. – упрямо проговорила девушка, так уверенно, как будто ее наивное упрямство могло что-нибудь изменить. – Главное ведь верить, так? Ну вот и верьте. Она с интересом принялась разглядывать герб на карете, невольно потрогав рукоять данного ей Бутвилем кинжала и с легкой горечью думая, что не стоит тратить время на бесполезные мечтания о том, чего никогда не случится. Не будет модной красавицы и блестящего кавалера. Когда все закончится (если закончится), граф на нее и не взглянет. - Кстати, ваша кузина-почти ангел ведь может вам сейчас помочь и провести вас к королю, разве нет? – Эмили выразительно кивнула на лилии на гербе. – И… мандрагора – это такой фрукт?..
Бутвиль: - Насколько я помню, да. Колдовской плод какой-то, - улыбнулся Бутвиль. - Конечно, хотелось бы узнать, на какой лад его используют сейчас на сцене... Он погладил "свою" половинку герба и покачал головой: - Кузина, как супруга принца крови, пожалуй, может взять меня за руку и подвести к его величеству. Но не проталкиваться же мне для этого внутрь? В зале душно, шумно, с канделябров воск капает прямо на головы, а шляпу-то приходится снимать, когда присутствует государь. Мне же, вовсе без шляпы, на ярком свету еще хуже придется - множество бездельников, которые на сцену и не глядят, меня сразу приметят... Я предпочитаю подождать здесь, на свежем воздухе. Тем более, что карета его величества стоит совсем рядом.
Эмили-Франсуаза де К: - Где?! – Эмили быстро покрутила головой и, найдя взглядом карету, рядом с которой стояли мушкетеры, обрадовалась. - И правда… Она попыталась представить, как из дверей театра появляется король со свитой и… Представить получалось плохо. Весь небольшой опыт общения с королевскими особами у мадемуазель де Кюинь сводился ко вчерашнему знакомству с «королевой». Торжественного там было мало, а здесь… Улица, все-таки… Только как же граф… Девушка задумчиво произнесла: – Послушайте, вот вы увидите короля, и что? Окликнуть же нельзя… Так и броситесь под ноги, как я … – она быстро прижала руку к губам, чуть не застонав от досады. Что же за язык такой! Эмили даже куснула себя за кончик языка. Хоть бы Бутвиль не заметил ее оговорки…
Бутвиль: - Как вы... что? - переспросил Бутвиль устало. - Что еще вы успели натворить в славном городе Париже? Он, собственно, обдумывал ту же проблему - как, не вызвав подозрений у охраны и не испугав короля, обратить на себя его внимание? Нужно оказаться на свету, чтобы государь мог сразу увидеть его лицо. Как он отреагирует на это самое лицо, если учесть сходство между братьями - живым и умершим? Если спектакль доставил королю удовольствие, если он в добром расположении духа - можно еще на что-то надеяться. Если же нет... Тогда, скорее всего, придется излагать свои наблюдения королевским следователям... Он прекрасно сознавал всю бесплодность подобных гаданий, и задал свой вопрос девушке только затем, чтобы отвлечься и тем самым упорядочить собственные мысли.
Эмили-Франсуаза де К: - Так, пустяки, - отмахнулась Эмили. – Ничего я не творила. Вообще-то никто не говорил ей, что случай с поддельной королевой надо держать втайне. Только у графа сейчас и так проблем полно, стоит ли забивать ему голову такими глупостями. Девушка задумчиво поморщилась. А может, это и не глупости? - Это довольно забавная история, я вам потом расскажу. Но, сударь, здесь же полно карет. Наверняка среди их хозяев найдется кто-то, кто сможет вам помочь. Или… давайте, я вашей кузине записку отнесу, что ли?
Бутвиль: - Записку? - иронически подняв брови, подхватил Бутвиль. - А на чем я ее напишу? Есть ли у меня, по-вашему, письменные принадлежности с собой? Чернильница в кармане? Бумага в рукаве? Бумага в рукаве у него, собственно, имелась - та самая злополучная записка от испанца к лейтенанту. Черт, ее давно нужно было выбросить! Но не здесь же, где столько глазастых и любопытных лакеев и солдат! Придержав язык, чтобы не обидеть насмешкой Эмили, он предложил другой вариант: - Обойдемся без бумаг. А вот попробовать прошмыгнуть внутрь и на словах передать мою просьбу, пожалуй, стоит. Вы делаете завидную карьеру: от пажа гасконца - к пажу гвардейца - а теперь я вас возведу в ранг пажа принца Конде. Он всем известен склочностью своего характера, сам в театр не ходит, но любит присматривать за женой. Потому вас вряд ли задержат... если ограничитесь минимумом слов. Идите. Ложа по левой стороне зала, вторая от сцены. Кузина - тридцатилетняя дама с очень пышной прической, - он накрутил на палец прядь собственных волос, для наглядности. - Вот такого цвета. Монморанси все каштановые. Только, ради всего святого, сделайте так, чтобы вас услышал и заметил не весь зал и даже не вся ложа!
Эмили-Франсуаза де К: Эмили обиженно шмыгнула носом – все же она не полная дура…Однако, супруга принца, наверное, не сильно отличается от королевы, и с герцогинями девушке тоже беседовать покуда не приходилось. - Я понимаю. Только вы, пожалуйста, расскажите поподробнее, как мне себя вести. Как обратиться… Потому что среди моих знакомых ни одной принцессы нет. И скажите поточнее, что мне передать, чтобы ваша кузина мне поверила. А то будете снова браниться, что я ляпнула не то, что нужно…
Бутвиль: Бутвиль еще раз, внимательно, посмотрел на свою необыкновенную спутницу. И вдруг отчетливо понял - отпускать ее нельзя ни в коем случае. Муж Шарлотты-Маргариты скуп, и его пажи одеваются скромно, однако они не имеют, как правило, разбитых физиономий и не ходят в одежде с чужого плеча... Вдруг вспомнился мальчишка с Нового Моста, от которого они недавно так легко отделались: вот таким же подозрительным воришкой Эмили может показаться здесь и солдатам, и слугам, но отделаться столь же легко ей не удастся. Покой благородной публики охраняют бдительно... - О нет! - вырвалось у него. - Стойте! Не ходите никуда. Вам слишком многое придется объяснять, и вообще... - Он не стал высказывать вслух свои новые соображения, чтобы не пугать Эмили, и потому закончил кратко: - Подождем. Когда кузина выйдет, я сам подойду к ней. Это проще всего.
Эмили-Франсуаза де К: - Как хотите… - девушка удивленно взглянула на графа. – Если вы полагаете, что так лучше… Она с некоторым сожалением снова посмотрела на ярко и так заманчиво освещенный вход в театр. Конечно, на сегодня довольно было опасных авантюр. Да и не только на сегодня – всего, случившегося с ней за последние дни, нормальному человеку с лихвой бы хватило на пару лет. Если с нормальными людьми такое вообще случается. И кто знает, что ожидало впереди – их приключения даже на сегодняшний вечер еще не окончились, взять хотя бы предстоящую встречу с королем … Да и шишка на затылке снова ныла. И все же… Эмили разочарованно вздохнула.
Луи де Кавуа: В этот июльский вечер в мыслях капитана гвардейцев кардинала безраздельно властвовали англичане. Давенпорт, за которым уехал мушкетер Атос, племянник шпиона Франсуа де Кюинь, герцог Бэкингем, английский посланник… Все они были фигурами одной и той же головоломки, которая вот-вот должна была сложиться, и Кавуа очень хотел, чтобы сложилась она под его руками. Выслушав доклад Жюссака о вечерних визитах Камиллы де Буа-Траси и убедившись, что свежая повязка на раненом плече никак не стесняет движений, Кавуа покинул особняк на Сент-Оноре. Вороной жеребец бодро цокал подкованными копытами по парижской мостовой, тряс головой, звенел трензелем, наслаждаясь вечерней прохладой. В подступавшей темноте фигура всадника должна была казаться прохожим единым целым с конем – Кавуа на этот раз пренебрег форменным плащом и был одет в черное. Шитая серебром перевязь, лишенная какой бы то ни было вычурности, тускло поблескивала в свете фонарей. У Бургундского Отеля стояло немало карет, но, на первый взгляд, кареты Его Высокопреосвященства среди них не было. Капитан заподозрил было, что зря приехал в квартал Рынка, но Ришелье мог воспользоваться и носилками… Кавуа ничего не знал о том, что покровителя в этот вечер одолела мигрень, и надеялся увидеть его в театре. Офицер без труда миновал бы мушкетерские посты, благо, мушкетеры знали его в лицо так же хорошо, как и собственного командира, но вмешался Его Величество Случай. У одной из карет гвардеец вдруг заметил характерный профиль… Если бы Кавуа не знал наверняка, что мертвые не возвращаются, он бы суеверно перекрестился. Вместо этого он от неожиданности слишком сильно натянул повод, да так, что вышколенный жеребец обиженно всхрапнул и едва не встал на дыбы. Справившись с конем, Кавуа решительно повернул туда, где ему померещился восставший из гроба дуэлянт, тот самый, от кого он получил свою первую серьезную рану из-за прелестной Шарлотты-Маргариты, ныне носившей фамилию Конде. У кареты с гербом принца капитан спешился, с каждым мгновением убеждаясь в том, что, похоже, не ошибся. Это было удивительно и совершенно невероятно, тем более, что рядом с ожившим бретером виднелась другая фигура – невысокая и хрупкая, тоже знакомая офицеру. Правда, ее обладатель пока числился среди живых. - Добрый вечер, господа, - поздоровался Кавуа, стараясь не так пристально всматриваться в лицо человека, которого полагал давно казненным. – Разрешите прервать ваше уединение? Тон военного ясно говорил о том, что уединение этих двоих он прервет в любом случае, тем более, что Франсуа де Кюиня искал отец Жозеф, но в темноте так легко ошибиться…
Эмили-Франсуаза де К: Увидев остановившуюся перед ними темную фигуру, а главное, услышав знакомый голос, Эмили непроизвольно схватила графа за руку, попытавшись укрыться за его плечом и почувствовав, как снова стали ватными колени. «Помяни черта… И зачем я только вспоминала недавно капитана!» - подумалось ей. Непонятно, почему, но гвардеец внушал девушке безотчетный страх. Может быть, потому, что его появление означало для нее, что история с письмом не закончена…
Бутвиль: Бутвиль был так погружен в собственные заботы, что приближение какого-то всадника прошло мимо его внимания - мало ли народу бывает вокруг театра, особенно при таком съезде благородной публики? Даже когда конь громко высказал свое возмущение, а всадник спешился, это никак его не задело. Но тон произнесенной им, как будто вполне благодушной реплики, а главное - реакция Эмили заставила его очнуться. - Да что это с вами? - шепнул он. - Нехорошо стало? Держитесь! Он осторожно отцепил пальчики девушки от своей руки (пажу такие вольности не положены!), сделал полшага влево, чтобы она оказалась у него за спиной, и только затем пригляделся к спрашивающему. Черный, вполне пристойный костюм... Солидная перевязь... Лицо... Серьёзное, несколько усталое лицо. Где-то оно мелькало, о чем-то напоминало - но вряд ли о чем-то важном: Луи-Франсуа забывал только незначительные моменты из своей жизни. - Сударь, - склонив голову к левому плечу, ответил он как можно более нейтральным тоном, - назвать уединением стояние на этой улице в такой час не мог бы даже самый восторженный поэт. Но, чтобы прервать наше общение, у вас, видимо, есть важные причины? С кем имею честь говорить?
Луи де Кавуа: Будь Кавуа лет на десять помладше, он испустил бы вздох искреннего облегчения – все в порядке, этот человек его не узнал, следовательно, мертвые действительно не оживают. С высоты своих тридцати пяти капитан сдержанно улыбнулся. - Простите, мне следовало представиться сразу. Шевалье де Кавуа, капитан гвардии Его Высокопреосвященства. Да, перед гвардейцем стоял один из Монморанси – вне всякого сомнения. И рядом с ним был племянник сэра Джорджа Давенпорта. Тот самый таинственный юноша, спасенный из рук уличной швали какой-то переодетой женщиной и Каюзаком, показавший Тревилю шифровку, уведенный Монтегю… Как он оказался здесь? По поручению английского посланника или сам по себе?..
Бутвиль: Капитан де Кавуа! Поклонник Шарлотты-Маргариты, противник брата Франсуа... на службе у кардинала... Хорошо памятное имя и слабо запомнившееся лицо соединились. Гвардия его высокопреосвященства... Так. Бутвиль сегодня весь день пробегал по городу. Его видели сотни глаз. Его могли узнать уже на постоялом дворе, где он оставил свою лошадь и вещи. О нем мог донести кто угодно - уличные мальчишки, привратник аббатства, супруга пирожника, даже испанский посол, если это ему было выгодно. И вот капитан гвардии кардинала стоит перед ним... Стоп! Он не в форменной одежде. Он не на службе. Но это может быть всего лишь уловкой... Он не привык так жить - оглядываясь, опасаясь предательства от каждого встречного, обдумывая каждое слово. Ему было противно, больно, но и эти свои мучения он приписывал к счету, который надеялся когда-нибудь предъявить... Вся скопившаяся за последнее время ненависть к виновнику гибели брата вспыхнула в душе Луи-Франсуа с такой силой, что на мгновение стало трудно дышать. Но он сдержался. Он очень хорошо научился сдерживаться. Он хотел остаться в живых и на свободе. И у него за спиной была Эмили. Глубоко вздохнув, чтобы избавиться от избытка эмоций, он напомнил себе, что служащий не отвечает за действия своего начальника, а лично капитан де Кавуа перед ним ничем не провинился. - Я много слышал о вас, - надеясь, что капитан не заметил его вспышки, со сдержанной учтивостью ответил он. - Но, сколько мне помнится, лично мы с вами еще не общались. Я - граф де Люз, из дома Монморанси-Бутвиль. Чем могу быть вам полезен?
Эмили-Франсуаза де К: Почувствовав себя за спиной Бутвиля надежно скрытой от всех опасностей, Эмили устыдилась своего страха. Чего ей было пугаться? Капитан сам передал ее Монтегю, а значит, посланник Давенпорта, к тому же дурно выполнивший свою миссию, был ему не нужен. И нет ничего удивительного в том, что господин де Кавуа оказался на этой улице, где остановилось полным полно знатных особ, и заговорил с ее спутником, герб которого преспокойно красуется рядом с королевскими лилиями на этой вот соседней карете… А она шарахнулась, как безумная, вцепилась в его руку… И граф, чьи манеры всегда безукоризненны, сочтет ее трусливой и дурно воспитанной. «Если это можно назвать воспитанием» - вспомнились девушке слова Бутвиля, и Эмили едва не застонала от досады. не отдавая себе отчета в том, что мнение едва знакомого человека становится для нее все более и более важным.
полная версия страницы