Форум » Люксембургский дворец » Карточная игра. Буря. 16 июля, около одиннадцати вечера » Ответить
Карточная игра. Буря. 16 июля, около одиннадцати вечера
Людовик XIII: ...
Ответов - 40, стр:
1 2 All
Людовик XIII: Одежда местами не успела просохнуть, но на черном бархате это было малозаметно. Вытерпеть еще хоть несколько минут у огня, пока ткань и взъерошенные непослушные волосы окончательно избавятся от влаги, больше не представлялось возможным из-за сжиравшей изнутри ярости, утихомирить которую не смогли ни разломанный стол, ни метания по парку под проливным дождем. ...Удивление слуг было невозможно описать, когда Людовик возник на пороге кухни и двинулся прямиком к огромному камину. Он не гнушался подобного общества, порой находя его предпочтительнее компании вельмож, по рангу наделенных правом состоять при монаршей особе; но прислуга не докучала расспросами, не раздражала фанфаронством и глупыми замечаниями, с ней можно было молчать и не думать о соблюдении правил. Стоя лицом к огню, король не мог видеть, как замерли все эти итальянцы и французы, не понимавшие, что происходит, и вмиг утратившие способность действовать. Наконец, один из поваров, смуглый, как бербер, выходец с Сицилии, поднес стул, на который Людовик положил камзол, а сам продолжал оставаться на ногах. В себя пришел и разносчик блюд, живо наливший вина в бокал и, поднося его королю, поинтересовавшийся, не желает ли Его Величество чего-нибудь откушать. Тот лишь отрицательно дернул головой, но бокал осушил в пару глотков и потребовал еще вина... Не отвечая на поклоны, Людовик шел через наполненные игроками комнаты и старался избегать встречи с матерью. Не желал он видеть и Анну. Звонкий голос с отчетливым испанским акцентом, голос, который он когда-то обожал, а теперь терялся в противоречивом смешении чувств, вызываемых его обладательницей, прозвучал где-то рядом. Не оглядываясь, король ускорил шаг и в следующей зале наконец-то увидел того, которого полутора часами ранее готов был растерзать собственными руками. - Идите за мной. Не утруждая себя ни наигранной небрежностью во всем виде, ни хотя бы вежливым обращением, он развернулся и пошел прочь из комнаты. За весь путь до библиотеки Люксембургского дворца он ни разу не оглянулся, пытаясь остудить свое негодование настолько, чтобы не позволить ему вульгарно лишить августейшего рогоносца того, что осталось от его чести.
Richelieu: Даже самому ограниченному человеку при одном взгляде на короля стало бы ясно, что его величество пребывает в глубоком душевном потрясении, и, следуя за ним со всей поспешностью, которую можно было совместить с достоинством князя церкви и первого министра, Ришелье тщетно гадал, что могло произойти. Беседуя с племянницей он не придал особого значения отсутствию его величества подле его супруги или матери, но теперь это отсутствие придавало поведению короля новую окраску. Что-то серьезно нарушило душевный покой монарха, нарушило неведомо от его министра, и министру это чрезвычайно не нравилось, хотя бы потому, что он сам до сих пор пребывал в неведении, что, разумеется, бросало тень и на работу его подчиненных и на него самого. Тяжелая дверь библиотеки закрылась за ними, отрезая как ножом и болтовню гостей и еле слышный звон бокалов, и Ришелье склонился в глубоком поклоне. – Ваше величество?
Людовик XIII: - Вы любите беседки? Широко расставив ноги, Людовик смотрел в окно. Вся его фигура была напряжена, что отметил бы взгляд даже менее проницательный, чем у его собеседника, заложенные за спину руки вцепились одна в другую, а в голосе, несмотря на наигранную веселость, слышались отголоски приближающейся бури. - Говорят, некоторые кавалеры любят уводить своих избранниц подальше от людских глаз в беседки. Я не ханжа, месье, и допускаю, что священные обеты могут быть в тягость. Вы ведь принесли их больше из необходимости, чем повинуясь душевной склонности, верно? Но надо быть разборчивее при выборе тех, кто помогает их нарушать. Или не быть слишком разборчивым. До сих пор Его Величество проявлял чудеса выдержки и приветливости, не опускаясь до брани, рвавшейся из его уст. Во многом ему помогало и то, что он стоял спиной к кардиналу, один вид которого мог бы вызвать приступ ярости, и одному Господу было ведомо, какие последствия имела бы для жизни одного и спасения души другого эта встреча среди старинных книг.
Richelieu: Подвижное лицо Ришелье выразило крайнюю степень изумления, которая, по всей видимости, сослужила бы ему дурную службу, если бы король не стоял к нему спиной. Тщетно пытаясь найти подходящие слова, кардинал судорожно перебирал в уме те немногие случаи, когда ему случалось нарушить принесенные им клятвы. Неужто Марион… но при чем тут излишняя разборчивость? В этот миг словно луч света рассеял мрак его недоумения, когда он связал вместе гибель Селены Эскано, слухи, которыми она прилюдно оскорбила его племянницу, и ярость покинувшей Пале-Люксембург герцогини д’Омаль. Какую дьявольскую историю могла сплести эта достойная дочь Лотарингского Дома? – Я никогда не называл себя святым, ваше величество, – проговорил он, – но молю вас не судить обо мне по слухам. В чем меня обвиняют на этот раз? Пальцы кардинала невольно стиснули свисавшие с его пояса четки.
Людовик XIII: - Слухам? - Людовик резко развернулся лицом к министру. Лицо его выражало уже неприкрытую угрозу. - Вы знаете прекрасно, что я не из тех людей, которые руководствуются слухами. И на сей раз собственное зрение меня не подвело. Обескураженность, прорисовавшаяся на лице Ришелье, была для короля явным свидетельством того, что он застал своего обидчика врасплох. - Я долго закрывал глаза на то, что говорили про ваши не только верноподданнические отношения с моей матерью, но здесь я не имел права диктовать ей свою волю. Но на сей раз вы, месье, зашли слишком далеко. Неужели вы считаете, что настолько неуязвимы, что можете открыто презирать мое доверие, оскорбляя меня на виду у всех? Тон, в котором разговаривал, а вернее, обвинял Людовик, бледный от гнева, обиды и разочарования, все возрастал. Ему также досадно было понимать, что мать, днем ранее предупреждавшая его о том, чему сегодня вечером он стал свидетелем, оказалась права. - Интересно, кто из вас придумал изображать на людях вражду, вы или королева? Умно, ничего не скажешь...
Richelieu: Если бы земля в этот момент разверзлась и Плутон во всем своем могуществе появился бы перед ними, обвиняя кардинала в похищении Персефоны, Ришелье не был бы столь поражен. Никто лучше него не знал, какие грехи ему приписывали и что ему следовало бы поставить в вину, никому лучше него не было известно, как болезненно ревнив был его повелитель, но безумная логика, связавшая в сознании оскорбленного короля его имя с именем его супруги, шла настолько вразрез с тем, чего он ожидал, что первые несколько секунд он мог лишь растерянно таращиться на Людовика, напоминая самому себе вытащенную на берег рыбу. – Си-сир, – выговорил он наконец, – вы не могли видеть меня с королевой. В беседке или еще где-либо, сир, я вообще с ее величеством сегодня не разговаривал. Не слишком убедительная защитительная речь, и Ришелье осознавал это, но обескураженный мозг отказывался ему повиноваться, и нужные слова все сбежали куда-то, как солдаты, покидающие поле боя под натиском торжествующего врага.
Людовик XIII: - Разумеется. Разумеется, не беседовали. Вы ведь были заняты совершенно иными вещами, - прервал оправдания кардинала Людовик. От раздиравшего его изнутри возмущения, заикание его сделалось еще сильнее обычного. - Не сомневаюсь, они куда приятнее всякой беседы. А риск, видимо, лишь прибавляет остроты ощущениям, я угадал? Улыбка на лице короля вышла нервной и пугающей.
Richelieu: Растерянность Ришелье достигла в этот момент, как он полагал, своего апогея – судя по словам Людовика, тот сам собственными глазами наблюдал несомненное любовное свидание между своей женой и своим первым министром, в то время как сам кардинал прекрасно знал, что ничего подобного не только не произошло, но и не могло произойти. – Ваше величество, это невозможно, – проговорил он, неимоверным усилием воли собирая вместе разрозненные мысли, – я… я был на людях все это время, и ее величество тоже. Не в силах больше терпеть убийственный взгляд Людовика, Ришелье перевел глаза на слепой бюст какого-то классика, примостившийся на книжной полке возле окна, однако сардоническая усмешка на мертвенно-белых губах была почти столь же невыносима. Будь кардинал сколько-нибудь суеверен, он решил бы, что в его судьбу вмешались какие-то сверхъестественные силы, но и в этом утешении ему было отказано, и он вынужден был вернуться к отчаянным попыткам призвать на помощь отказывавшуюся служить логику.
Людовик XIII: - То есть, вы хотите сказать, что я не только рогат, но еще и слеп? Или вы намекаете на то, что я слабоумен? Людовик медленно надвигался, словно черная туча, на своего собеседника. Всякие попытки последнего оправдаться воспринимались уязвленным до глубины души королем как издевка, а непонимающее, растерянное выражение на лице кардинала казались ему сущим притворством. - Да я собственными глазами видел вас обоих в парке! - рявкнул Людовик, чьи кулаки непроизвольно сжались, и могло показаться, что он готовится нанести удар по своему обидчику. - Только не надо мне плести всякую чушь о дьявольском наитии!
Richelieu: Неимоверным усилием воли Ришелье сумел сдержать рвущийся с губ поток бессвязных слов негодования и, что скрывать, страха. Невозможно было поверить, что Людовик и вправду мог увидеть в парке его и королеву, но так же невозможно было отрицать, что сам король верил в то, что говорил. О, этот достойный потомок Медичи владел умением скрывать свои чувства, но сыграть чуждый ему гнев он бы не сумел. Мысль о дьявольском наваждении и впрямь пришла на ум кардиналу, но он отбросил бы ее даже без монаршьего предупреждения. – Сир, – еле слышно сказал он, – прошу вас, умоляю вас, скажите мне, что вы видели. О! Взгляд Ришелье снова метнулся к окну, и он резко наклонился вперед. – Сир, если вы видели меня в парке, как мне удалось не промокнуть?
Людовик XIII: - Откуда мне знать, дьявол вас раздери?! Столь очевидное в своей справедливости замечание нисколько не поколебало уверенности короля в том, что министр водит его за нос, пытаясь выставить идиотом своим притворным удивлением. - Это случилось, когда дождь только начинался, вероятно, вам пришлось прервать встречу... Да что вы, в самом деле, совсем дураком меня считаете? - взорвался Людовик. - Если не вы, то кто же тогда был в парке? Если не королева, то кто, опять же? Вы можете ни в грош меня не ставить, но я еще не свихнулся, имейте в виду, - он угрожающе выставил вперед указательный палец, - и найду способ примерно наказать того, кто станет утверждать обратное.
Richelieu: Неукротимая ярость короля была настолько очевидна, что Ришелье невольно отступил на шаг, с трудом подавляя собственное негодование. Возможно, будь он с самого начала предназначен для церкви, он думал и чувствовал бы иначе, но годы, проведенные в Академии Плювинеля и все предшествующее тому воспитание не могли не сказаться на нем. Будь перед ним кто угодно иной, темперамент взял бы верх, но Ришелье слишком искренне ставил короля – не человека, но титул – выше любого другого дворянина. – Сир, молю вас, дайте мне два дня, даже один день, и я узнаю, кто это был, – взмолился он. Брошенное королем семя упало на плодотворную почву, и Ришелье невольно воспрянул духом. Вихрь домыслов, догадок, подозрений, взметнувшийся в его мозгу, не только смел на своем пути овладевший было кардиналом страх, но и принес с собой первый намек на надежду. В саду темно, в беседках тем более, даже если король и вправду что-то видел, разве во Франции только один кардинал? Да в одном этом дворце… Ришелье прикусил губу, на миг забывая о своем повелителе и вызывая в памяти приветливое лицо Берюля. Нет, не этот вечный праведник, но кто же?
Людовик XIII: - И каким же образом, позвольте узнать? Вы что, хотите меня уверить, что там был кто-то другой, не вы? Но зачем ломать всю эту комедию? Обуянный гневом, Людовик окончательно растерял способность рассуждать трезво. Ему хотелось крушить, уничтожать, убивать, но только не позволять унижать себя дальше.
Richelieu: Ришелье выдержал взбешенный взгляд короля, не дрогнув, пусть сердце его и замерло в предчувствии неминуемого, казалось, взрыва. Никогда еще он не был так близок к той пропасти, что вечно готова разверзнуться под ногами фаворита или политика, никогда ранее она не казалась так глубока, и никогда еще он не знал, что падение будет стоить ему больше чем жизни. – Эта комедия, ваше величество, очень кстати вашим врагам, – произнес он, сам не зная, верить ли своим собственным словам, но намеренно прилагая вопрос короля не к самому себе, но к неведомым злопыхателям. – Поссорить вас со… с ее величеством сейчас значит немало сделать для того, чтобы Испания не вмешалась в грядущую войну на стороне Франции… или выступила против нее. Нет, он не взялся бы уверять Людовика, что подсмотренные им таинственные любовники ставили своей целью поссорить короля с его первым министром, как бы понятно ни было, что августейшие супруги не дадут никому повода для пересудов. В тысячу раз безопаснее было забыть о себе и надеяться, что король сделает то же.
Людовик XIII: Тяжело дыша, Людовик не отводил взгляда от бледного как смерть лица кардинала. Молчание повисло в комнате на минуту, две, больше - время тянулось бесконечно долго. Король пытался вдуматься в произнесенные Ришелье слова и уложить их в ту картину, что нарисовалась перед его взором двумя часами ранее. Да и не была ли она плодом воображения, его собственного или какого-то не известного пока злоумышленника?.. Семя сомнения было заронено в душу Людовика и готово было прорасти, сумей его министр воспользоваться положением себе на пользу и успокоить августейшие подозрения на собственный счет. - Значит, - нарушил тишину король, - вы хотите сказать, что в парке были не вы, а кто-то, должный изображать вас и мою жену? Но кто осмелится проделать подобное в моем, в вашем присутствии? Людовик беспомощно оглянулся по сторонам, будто тот, кто решил сыграть с ним столь неприятную шутку, мог укрываться в углу или за портьерами.
Richelieu: Когда король, наконец, заговорил, Ришелье почувствовал, что задыхается – за все время этой давящей тишины он еле осмеливался дышать. Не решаясь надеяться на помилование или отсрочку приговора, он жадно ловил каждое слово Людовика, почти не слышное за гулким биением его собственного сердца. Как ответить, когда одна неверная фраза может уничтожить с таким трудом вновь завоеванное доверие монарха? – Сир, я не знаю, но с Господней помощью тайное станет явным. – Кардиналу пришлось сделать паузу, чтобы вздохнуть. – Не будь затронута честь ее величества, я обратил бы свои подозрения на маркиза де Мирабеля. Да, Людовик ненавидел испанца, но в этот момент не сочтет ли он названное министром имя попыткой отвлечь монаршью ярость в привычное русло? Теряясь в догадках, перебирая в уме имена тех, кто мечтал о его отставке, Ришелье искал и не находил ответов на мучавший его вопрос среди лоскутков спутанных мыслей. Кто, в самом деле?
Людовик XIII: Мирабель. Для Людовика это имя становилось синонимом Сатаны, как некогда имя Мари де Шеврез порядком подзабылось, поменявшись на Дьяволицу. - Что, Мирабель самолично переоделся, - взгляд короля скользнул по пурпурной сутане его собеседника, - и устроил представление в саду?.. Нет, глупость, - тут же махнул он рукой, отметая эту возможность как нелепую. - А кого вы будете привлекать к расследованию? Я вообще не хочу, чтобы кто-то еще знал об этом. Я хочу сам все выяснить. Наверняка те, кто все устроил, еще здесь, в Люксембурге. Сказать было легко, но как осуществить свои слова, Людовик, даже немного успокоившись, не имел представления.
Richelieu: Ришелье задумчиво закусил губу, пытаясь справиться с почти невыносимым чувством облегчения. Радоваться было рано, даже если король, казалось, готов был вновь прислушиваться к доводам своего первого министра. Нет, удар был нанесен в самую чувствительную точку монаршьего самолюбия, и милость могла в любую минуту смениться яростью. – Сеньору маркизу было бы сложно скрыть свой рост, – заметил он, – однако ваше величество бесспорно правы: негодяи, кто бы они ни были, никак не могли привлечь посторонних к осуществлению своего плана, слишком велик риск. Как бы ему ни хотелось расспросить своего повелителя, что именно тот видел в парке, спешить было чересчур опасно: судьба его все еще висела на волоске.
Людовик XIII: - И что же делать? Вот так стоять и ждать, когда Провидение откроет нам тайну? Король, наконец, сдвинулся с места. Сама обстановка библиотеки вызывала в нем сильнейшее раздражение, словно препятствие, мешавшее выявить преступника. Но еще сильнее он злился на самого себя, не знавшего, что делать, и вновь попавшего в зависимость от чужих решений. Людовик снял с каминной полки небольшое серебряное блюдо с отчеканенными на сверкающей поверхности переплетенными вензелями покойного Генриха и королевы Марии и с силой швырнул его в сторону, надеясь, что этот бессмысленный поступок хоть немного остудит полыхавший в нем огонь.
Richelieu: Так напряжены были нервы кардинала, что, когда блюдо со звоном ударилось об стену, он невольно вздрогнул. Деятельный ум Ришелье уже подсказывал ему не только имя того единственного человека из его окружения, которому король, быть может, согласился бы доверить тайну происшедшего, но и необходимую цепочку последующих действий: расспросить короля обо всех подробностях, заставить всех верить, что дьявольский план увенчался успехом, пусть даже это по необходимости нимало ограничит число тех, кто иначе был бы готов поделиться с ним случайными деталями, незаметно разузнать, где были в нужный момент Берюль и Лавалетт… и, разумеется, сама королева. Неимоверным усилием воли Ришелье сумел не огласить немедленно весь список. – Господь помогает тем, кто сам себе помогает, – решительно произнес он. – Ваше величество, прошу вас, скажите мне, что вы видели?
полная версия страницы