Форум » Люксембургский дворец » Тайное становится явным, или О совмещении приятного с полезным. 17 июля, 11 утра » Ответить
Тайное становится явным, или О совмещении приятного с полезным. 17 июля, 11 утра
Louise Mirelli:
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Louise Mirelli: Беседа с Витторией оказалась сложнее, чем предполагала мадам Мирелии, но игра стоила свеч, и Луиза рассчитывала в будущем извлечь немалую пользу из этого разговора. Что же до дальнейшей судьбы племянницы барона ди Сорди, камеристку королевы-матери она волновала в последнюю очередь. Достаточно было и того, что напуганная Виттория едва ли решится остаться в Париже и предпринять какие-либо действия, которые могли бы повлечь за собой неприятные последствия. Главным же, по мнению Луизы, было то, что для нее самой все до сих пор складывалось крайне благополучно – что она с легкостью ставила в заслугу себе, любимой. Наведавшись в парфюмерную лавку Мирелли, камеристка Марии Медичи радостно прощебетала супругу о том, как замечательно прошел вчера вечер, как довольна была королева-мать и как важно помочь ей сохранить соответствующее расположение духа, а заодно по-хозяйски выбрала пару баночек и флаконов и, прихватив их с собой, направилась туда, где ей и полагалось находиться – в Люксембургский дворец. Добравшись до места и убедившись в том, что ее величество не мечет гром и молнии из-за отсутствия своей верной камеристки и, по-видимому, вообще не вспоминает о ее существовании, Луиза ненадолго заглянула к себе в комнатку, чтобы убедиться при ярком солнечном свете, что нигде не осталось нежелательных пятен сомнительного происхождения, а сочтя порядок безукоризненным, отправилась на свой импровизированный пост неподалеку от покоев королевы-матери, чтобы, с одной стороны, не болтаться у всех на виду перед самым входом, а с другой – чтобы быть поблизости на случай, если ее вдовствующее величество затребует мадам Мирелли к себе, и не пропустить ничего – и никого – интересного, в то же время не привлекая излишнего внимания к своей персоне. Довольно скоро ее ожидание было вознаграждено: в поле зрения Луизы появилась худощавая мужская фигура, которую сложно было бы с кем-то перепутать, и камеристка сделала шаг вперед, отделяясь от занавески, с которой незадолго до этого старалась слиться.
Mirabel: Всю недолгую дорогу к покоям Марии Медичи дон Диего провел в раздумьях о рассказанной ему истории. Увиденное явно произвело впечатление на виконта де Труа-Роше, которого маркиз еще никогда не видел в состоянии, настолько близком к немоте, а это означало, что в сцене убийства было что-то… необычное. Или суть в том, что он видел и убитую и убийцу в одной комнате? Однако, пусть количество вопросов, ответы на которые он хотел бы вытрясти из Труа-Роше, увеличивалось с каждым его шагом, все они вылетели у него из головы, когда перед ним возникла очаровательная фигурка Луизы Мирелли. – Сеньора донья Луиса, – промурлыкал он, склоняясь к протянутой ему ручке и с наслаждением вдыхая аромат ее духов. – Какая приятная неожиданность. Неожиданностью оказалось бы скорее отсутствие камеристки ее величества, но дон Диего, как любой хороший дипломат, знал, что точность не всегда является достоинством.
Louise Mirelli: – Дон Диего, – с улыбкой поприветствовала Луиза испанского посла. – Я и не надеялась увидеть вас так скоро, – произнесла она в тон маркизу, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что само ее присутствие здесь недвусмысленно говорило об обратном. – И я тем более рада вам, что вчера вы пробыли в этих стенах так недолго. В глазах камеристки вспыхнули озорные огоньки. Она прекрасно знала, что маркиз де Мирабель уехал с карточной игры на удивление рано, и хотя едва ли приходилось сомневаться в том, что он уже был наслышан о некоторых событиях вечера, кое-какие детали наверняка могли его заинтересовать. А Луизе было что рассказать. – У вас найдется для меня пара минут? – вопрос был задан из чистого кокетства, потому что ответ был ей хорошо известен. – Буквально в двух шагах отсюда есть небольшая комнатка, где нам никто не помешает, – поведала Луиза, доверительно понизив голос и подарив испанцу многообещающую улыбку.
Mirabel: – Я не смею надеяться, что вы заметили мое отсутствие. – Ласкающий взгляд дона Диего ни на секунду не отрывался от лица молодой женщины. Даже понимая, что с ним играют, маркиз не смог бы сказать, политический или любовный расчет придал такой соблазнительный блеск темным глазам камеристки, а ее предложение не становилось менее заманчивым, какие бы чувства ей ни двигали. Быстрый взгляд подтвердил ему, что их краткая беседа не успела приобрести свидетелей, и он поспешил последовать за молодой женщиной, пока это, в высшей степени удачное положение дел не изменилось.
Louise Mirelli: Раннего отъезда дона Диего Луиза и в самом деле заметить не могла – слишком была занята подготовкой к «маскараду» – однако услышала о нем от других и приняла к сведению. Проведя маркиза, как и обещала, в небольшую комнату за неприметной дверью, которой редко пользовались, потому что редко о ней вспоминали, камеристка повернулась к испанцу и несколько секунд посвятила молчаливому разглядыванию черт его лица, не выпуская улыбки из уголков губ. – Говорят, ближе к своему завершению вечер стал более увлекательным, чем он был вначале, – наконец обронила Луиза, и выражение ее глаз стало еще более лукавым. – Боюсь, покинув дворец так рано, вы лишили себя возможности оказаться среди очевидцев этого оживления и причин, его вызвавших. Прежде чем продолжить, Луиза желала бы убедиться, что маркизу известно, на что она намекает, однако если бы по какой-то случайности это оказалось не так, мадам Мирелли была бы только рада стать первой, кто поведает дону Диего эти занимательные новости.
Mirabel: Улыбка дона Диего не дрогнула ни на миг, но внимательный взгляд отметил бы, что на мгновенье она застыла, как если бы ее удерживало на месте только лишь желание маркиза. «Говорят»? Значит, очаровательная наперсница вдовствующей королевы сама не видела происшедшего? – Люди так склонны делать из мухи слона. – Рука дона Диего вновь завладела рукой молодой женщины, мягко поглаживая теплую ладошку, и ее темные волосы смешались с его, когда он склонился почти к самому ее уху. – Но вам, прелестная донья Луиса, должно быть доподлинно известно, что именно произошло, не так ли? Даже если камеристка не лукавила, королева-мать, несомненно, рассказала ей обо всем в мельчайших подробностях… если, конечно, ее отсутствие в тот момент не значило, что она по каким-то причинам утратила доверие своей повелительницы – что объяснило бы, почему именно сейчас она неожиданно выказала интерес к его не такой уж скромной особе.
Louise Mirelli: Луиза загадочно улыбнулась, отступая на полшага, но не забирая руки, и начала издалека, прежде повторяя то, что маркизу уже было известно: – Я слышала, что присутствовавшие на вечере были весьма заинтригованы внезапной переменой настроения его величества. Поговаривают также, что он не был единственным, кто покинул Люксембургский дворец в не лучшем расположении духа… – она сделала небольшую паузу и наклонила голову набок, глядя на Мирабеля снизу вверх не без некоторого торжества. – Но полагаю, вы согласитесь со мной, что видеть следствие и не знать причины, его вызвавшей – все равно что блуждать в тумане: в эту минуту ты еще видишь верный путь, в следующую он снова скрыт от тебя. Завершив это длинное вступление, камеристка вновь приблизилась к маркизу, снова сокращая расстояние между ними. – Пока господа предаются развлечениям, – в ее улыбке появилась доля насмешливости, – слуги бывают предоставлены самим себе и, не будучи заняты столь важными и требующими их безраздельного внимания делами, как блистательное общество, иногда из своих скромных углов замечают более, чем те, кто мнят, что находятся в центре событий. Луиза замолчала, ловя взгляд Мирабеля, хотя и не надеялась что-то в нем прочитать. Она сознательно оттягивала переход к главной части своего рассказа, потому что передача хоть сколько-нибудь ценных сведений неизменно превращалась для нее в увлекательную игру, негласные правила которой не позволяли мадам Мирелли сразу выложить если не все, что ей было известно, то хотя бы то, о чем она собиралась сообщить.
Mirabel: И как испанский посол и как мужчина, дон Диего был равно заинтересован в том, чтобы его прелестная собеседница, столь успешно сочетавшая в себе женщину и осведомительницу, не ускользнула ни из его объятий ни из его интриг. И если его рука легла на ее талию, притягивая молодую женщину ближе, это вовсе не значило, что все его мысли были посвящены ее, оказавшимся совсем рядом алым губкам. – Его величество прогневался на его высокопреосвященство, – согласился он, – а вы, моя очаровательная соблазнительница, знаете то, чего не знает никто иной – почему? Я начинаю понимать, почему французы так любят слово «субретка», оно отражает всю вашу пикантность, не неся в себе и намека на пренебрежение, коего так часто удостаиваются обычные слуги. Как бы ему ни хотелось получить ответ немедленно, желание взяло верх над доводами рассудка и он закрыл ей рот страстным поцелуем.
Louise Mirelli: Луиза прильнула к Мирабелю, уступая одному его желанию и медля с исполнением другого. Ласкающие прикосновения дона Диего кружили голову не хуже крепкого вина, однако камеристка ни на миг не забывала о том, что те сведения, которые она могла ему передать, интересуют маркиза ничуть не меньше, а пожалуй, что и много больше, чем она сама, пусть в эту секунду приоритеты испанского посла и несколько сместились. А потому снова обретя дар речи, похищенный у нее Мирабелем, Луиза вспомнила и о его вопросе. – Дожидаясь окончания вечера, я не знала, чем себя занять, – солгала она, проникновенно глядя маркизу в глаза, – и вдоволь побродив по дворцу без особых дел, от скуки на минуту остановилась у окна, выходящего в сад. Поначалу я не заметила ничего особенного и уже собиралась пройти мимо, но вдруг мое внимание привлекло промелькнувшее в свете факелов алое пятно. Я не поверила своим глазам, но любопытство заставило меня перейти к другому окну… и оттуда мне удалось как следует разглядеть всю сцену. К концу этой речи Луиза окончательно перешла на шепот, хотя для того, чтобы дотянуться до уха испанца, она вынуждена была встать на цыпочки, а долго удерживать равновесие в таком положении оказалось возможно лишь при наличии дополнительной точки опоры, в качестве которой ей волей-неволей пришлось использовать плечо маркиза.
Mirabel: Внимание, с которым дон Диего слушал свою очаровательную собеседницу, не помешало ему, улучив нужный момент, освободить одну руку и задвинуть засов на двери. Некоторые части туалета сеньоры Мирелли пришли к этому времени в явный беспорядок, и непохоже было, чтобы действия маркиза были направлены на устранение созданных им же недостатков. – Вы сводите меня с ума, – произнес он чуть охрипшим голосом, не уточняя, впрочем, имел ли он в виду ее недомолвки или что-то иное. Понять, кого описывало «алое пятно» было несложно, и дон Диего сгорал от нетерпения, тщетно пытаясь представить себе, что могло бы произойти в саду, что могло бы объяснить размолвку – или даже разрыв – между королем и его первым министром. Как и следовало ожидать, любопытство интригана временно взяло верх над любовной страстью, и, пусть ласки маркиза не прекратились вовсе, на сей раз он уже не пытался отвлечь камеристку королевы-матери от ее рассказа.
Louise Mirelli: – Этот… человек в саду был не один. С ним была …дама. – По мере разрастания масштабов учиненного маркизом беспорядка в ее наряде и некоторых встречных действий с ее стороны, реплики Луизы становились заметно короче, а паузы между ними – длиннее. – И стояли они друг к другу так близко… примерно как сейчас мы с вами. – Легкий кивок и кокетливый взмах ресниц были призваны подтвердить не самый невинный характер этой близости. – О, и я чуть было не забыла главное. Эта дама… была… – то ли оттого, что в этот миг у нее перехватило дыхание, то ли от нежелания произносить последнее слово вслух, а может быть, от того и другого одновременно, Луиза обошлась тем, что высвободила одну руку из плена жарких объятий и, подняв ее над головой, изогнула запястье, вытянув пальцы в направлении потолка наподобие распустившегося цветка или короны.
Mirabel: Жест молодой женщины пропал зря: вряд ли дон Диего разгадал бы его, даже если бы к тому моменту он не был всецело увлечен доставшимся ему пиршеством чувств. Осыпая свою собеседницу ласками, вдыхая аромат шелковистой кожи и ни на миг не отрывая взгляда от все новых перспектив, открывавшихся ему по мере их медленного перемещения к ближайшей козетке, он, пусть и понимая услышанное, уже с трудом воспринимал, что из того следовало. С Ришелье была женщина, но та женщина, что была сейчас с ним, была неизмеримо важнее и увлекательнее, а рот, занятый поцелуями, не спешил искать нужные слова. Однако маркиз прожил уже немало лет и слишком часто имел дело со слабым полом, чтобы потерять голову надолго. Когда и он и Луиза устроились на козетке с некоторым подобием комфорта, который люди с богатым опытом подобного рода предпочитают в делах амурных, дон Диего позволил себе вернуться к их беседе. – Так кто же была эта дама? То ли чтобы лучше видеть камеристку, то ли чтобы сменить точку зрения, он соскользнул на пол, опускаясь перед ней на колени.
Louise Mirelli: «Воистину, страсть лишает рассудка,» – пронеслось в голове у Луизы, когда вопрос Мирабеля достиг ее слуха и – с небольшой задержкой – сознания. Испытывая склонность скорее переоценивать ум собеседника, чем недооценивать оный, камеристка полагала, что догадаться, кем была та дама, встречавшаяся в саду с «кардиналом», он мог бы и вовсе без подсказок с ее стороны. Кроме того, Луизе по-прежнему не хотелось первой произносить ключевое слово в этой истории – увы, столь же значительное, сколь и фальшивое, – а потому она только рассмеялась. – Дон Диего, я вас не узнаю, – ласково попеняла она испанцу, когда он снова дал ей возможность вздохнуть. – Судите сами, кем могла быть та единственная дама, чье пребывание в саду в столь примечательном обществе могло вызвать у его величества такой бурный взрыв …ревности. Произнесенная фраза оказалась слишком сложной и длинной для данных обстоятельств, и Луиза решила, что заслужила небольшую передышку. Воспользовавшись тем, что место рядом с ней освободилось, она несколько изменила позу на более удобную и для себя и для дона Диего, чтобы маркиз мог беспрепятственно наслаждаться видом, а она сама получила бы возможность дотянуться рукой до его затылка и шеи и шаловливо пробежаться по ним кончиками пальцев, провоцируя легкую щекотку.
Mirabel: Лукавая камеристка королевы-матери выбрала подходящий момент для своих разоблачений: если бы дон Диего оставался на ногах, у него могли бы подкоситься колени. Королева – и Ришелье?! Столь немыслимым казалось само предположение, что маркиз не мог не усомниться, правильно ли он понял услышанное – и столь велико было его изумление, что – редчайший случай – он поддался своему первому порыву. – Королева? – выдохнул он, наклоняясь вперед и невольно сжимая пальцы на обнаженных бедрах молодой женщины. – Сеньора донья Луиса, сама королева? Вы уверены?
Louise Mirelli: – Ай! – тихо вскрикнула камеристка, когда Мирабель вдруг слишком сильно стиснул ее в объятьях (по-видимому, на сей раз удивление по своей силе смогло превысить даже страсть), и плавно повела бедрами, призывая маркиза ослабить хватку и перемещаясь в положение, чуть более близкое к вертикальному. – Уверена ли я? – она непременно рассмеялась бы, если бы не опасение, что смех может получиться натянутым. – О, я не подносила свечи к ее лицу. Но, по крайней мере, она выглядела, как королева, была одета, как королева, и двигалась, как королева, – скороговоркой произнесла Луиза. – Ну как, дон Диего, – выждав пару секунд, с непередаваемым кокетством обратилась к маркизу камеристка, в кои-то веки глядя на него сверху вниз и игриво приподнимая пальчиком его подбородок, чтобы не пропустить взгляда испанца. – Вы не жалеете, что потратили на меня столько времени? В этот миг ее улыбка превратилась из кокетливой в сияющую: Луиза представила себе всю сцену со стороны, и картина «Посол Испании у ног камеристки вдовствующей французской королевы» пришлась ей очень по вкусу.
Mirabel: Пальцы дона Диего разжались, но его ласки стали скорее машинальными, так поражен он был услышанным. Королева и кардинал? Безумие, невозможно – но не лгала же ему донья Луиса? О, если Людовик действительно стал свидетелем чего-то подобного, поразительно не его возмущение, но его выдержка. – Они сошли с ума, – пробормотал маркиз, на мгновенье забывая, где он и с кем, но, почти сразу же вспоминая об этом, заставил себя улыбнуться. – Как можно жалеть о времени, проведенном с вами? Единственное, о чем можно сокрушаться, это о том, что его было недостаточно, чтобы выразить вам все мое восхищение.
Louise Mirelli: – Сохраните немного для ее величества, к которой вы собирались, – ответила камеристка, расцветая новой улыбкой, а потом, обвив тело маркиза руками, потянула испанца за собой на козетку и сделала все возможное, чтобы отвлечь дона Диего от размышлений, на которые только что сама же его и натолкнула. – Вечер был темный, а то место в саду находится на достаточном отдалении от дворца, – промурлыкала Луиза после долгой паузы, когда могло показаться, что она уже и думать забыла об этой истории, и нельзя было с уверенностью утверждать, возражала ли она против обвинения высоких особ в излишнем легкомыслии или намекала на нечто иное.
Mirabel: Женщины, как известно, сотворены на погибель мужчинам, и те немногие представители сильного пола, которые могут похвастаться, не погрешив при этом против истины, что ни разу не поддались на женские уловки, на деле всего лишь расписываются в том, что не сумели пробудить достаточного интереса ни в одной женщине. Дон Диего, даже смутно осознавая, что упускает что-то из виду, не смог не поддаться так искусно предложенному ему соблазну, а тщеславие не позволило ему предположить, что камеристка королевы-матери попросту играла с ним. – Но все же недостаточно, чтобы остаться незамеченными, – выдохнул он, с трудом возвращаясь мыслями к вчерашнему вечеру. Пальцы его снова заскользили по нежной коже уютно устроившейся подле него молодой женщины. – А что знает об этом ее величество? Донья Луиса была права: ему следовало немедленно отправиться к королеве-матери, однако уйти, не получив ответа на этот, самый важный вопрос, он не мог. Трудно было предположить, что камеристка вдовствующей королевы не сообщила об увиденном своей госпоже, но… кто знает? Вряд ли она скажет ему правду, но и из лжи можно многое понять.
Louise Mirelli: Маркиз, по-видимому, не успевший пока угадать, к чему она клонит, все же не оставил ее замечание без внимания, и Луиза решилась зайти немного дальше. – И для того, чтобы как следует разглядеть лица, тоже, – то ли согласилась, то ли возразила она, беззаботно накручивая на палец прядь волос дона Диего, в противном случае упавшую бы ей на лицо. Вопрос маркиза вызвал у камеристки секундное замешательство: едва ли хитроумный испанский посол будет столь неосторожен, что намекнет Марии Медичи о том, что ему стало известно, но на всякий случай не мешало бы расставить все точки над i, а заодно и дать дону Диего понять, что этими сведениями она поделилась с ним исключительно по собственному почину. – Ее величество знает об этом столько же, сколько я, – честно ответила Луиза. – Но она никогда не простит мне, если ей станет известно, что я рассказала обо всем кому-то еще. Предупреждение сопровождалось дразнящей улыбкой и лукавым, но не утратившим проницательности взглядом: даже ласкающие прикосновения маркиза сейчас не способны были полностью отвлечь внимание камеристки от его лица, потому что однажды потерпев неудачу, Луиза все же не готова была совсем отказаться от попыток проникнуть в мысли испанского посла.
Mirabel: Взгляд дона Диего замер на лице молодой женщины, пока он тщетно пытался собрать свои мысли воедино. Смел ли он поверить, что камеристка вдовствующей королевы и вправду действует сейчас без ведома своей госпожи? И что она имела в виду, говоря, что лиц было не разглядеть, если не… Всякая фривольность оставила лицо маркиза, и он наклонился ближе, даже не пробуя скрыть свою заинтересованность. – Вы можете положиться на мое молчание, донья Луиса, – заверил он, – но… правильно ли я понял вас? Эти люди, чьи лица было не разглядеть… этот мужчина в красном… это был не кардинал? Существовал же, думал дон Диего при этом, человек, ради которого королева могла пойти и не на те безумства, и этому человеку вполне могло прийти в голову переодеться в своего заклятого врага… и поставить под угрозу женщину, которую он якобы любил?.. Никто кроме дукеситы не взялся бы, пожалуй, ответить на этот вопрос, и маркизу оставалось лишь пожалеть, что она уже покинула Париж.
Louise Mirelli: Пожалуй, предупредив дона Диего, что королеве-матери не должно быть известно об этой беседе, камеристка расписывалась в том, что не уверена в завтрашнем дне – а точнее сказать, в благосклонности своей госпожи – но другого выхода она не видела, а небольшое заблуждение подобного рода не могло коренным образом испортить дела. – Разве я так сказала? – мягко спросила она, приподнявшись на локте и не сводя взгляда с маркиза, по чьему лицу в кои-то веки можно было угадать, насколько взволновало его собственное предположение – кстати, показавшееся камеристке весьма занятным: она-то подразумевала обоих участников «маскарада», а испанец ухватился за одного, благодаря чему его версия приобретала новый окрас. Но стоило ли говорить больше? – Я не берусь ничего утверждать, дон Диего, – ответила Луиза в некотором подобии задумчивости. – Я лишь заметила, что освещение в саду не позволяло разглядеть из дворца хотя бы одно из лиц этой пары, а следовательно, такой вероятности тоже нельзя исключать. Может быть, она слишком явно выделила голосом ключевые слова, а может быть, обращенный к маркизу взгляд слишком недвусмысленно свидетельствовал о том, что она чего-то недоговаривает – Луиза лишь мысленно пожала плечами и предоставила Мирабелю самому делать выводы. В конце концов, он достаточно умен и проницателен, чтобы рано или поздно тщательно проанализировать ее слова и рассмотреть все варианты, а она уже сказала немало.
Mirabel: Пристальный взгляд дона Диего соскользнул с лица камеристки, смещаясь с кажущимся вниманием к ее обнаженному плечу. Явная уклончивость ее ответа не могла быть непреднамеренной, и маркиз готов был спорить, что, словно сказочная принцесса, поклявшаяся выйти замуж за того, кто выполнит три ее желания, она вознамерилась заставить своего нового любовника самого разгадать поставленную ею загадку. – Вы говорите не менее уклончиво, чем дельфийский оракул, – заметил он, не позволяя своим сомнениям отразиться ни на его лице ни на его метафоре, – однако каждое ваше слово – на вес золота. Словно в подтверждение его речей, одна из цепей, украшавших подобранный им с пола камзол, как живая зазмеилась вниз по темному бархату и с тихим звоном приземлилась на козетку. Пусть слова ничего не весят, дон Диего был чрезвычайно низкого мнения о тех, кто ценил молчание выше – если речь не шла, разумеется, о нем самом и его делах. Рука испанского посланника снова обвилась вокруг талии молодой женщины, а его губы вновь легонько коснулись ее шеи. Даже если все, что она поведала ему, сводилось к одной лишь причине опалы кардинала, он не переплачивал – но чутье опытного интригана подсказывало ему, что она рассказала больше. Если бы только она говорила более открыто!.. – И его величеству не удалось, разумеется, застигнуть эту пару? Поднося ее ладонь к губам, дон Диего украсил ее палец новым кольцом, даже, казалось, не заметив этого.
Louise Mirelli: Могла ли она рассказать маркизу больше? Право же, это было бы слишком неосторожно с ее стороны. Достаточно и того, что она дала испанцу ниточку, за которую можно было зацепиться, и намекнула – быть может, не очень явно, – что продолжать она не может. О да, этого было более чем достаточно для одного раза: ласкавший слух тихий звон золотой цепи и кольцо, легко скользнувшее ей на палец, утвердили Луизу в этой мысли. Щедрость дона Диего говорила о том, что он оценил ее сообщение по достоинству, несмотря даже на то, что ему по-прежнему были известны далеко не все детали. Камеристка улыбнулась, безо всякого стеснения разглядывая перекочевавшее к ней кольцо и откровенно им любуясь. – Разумеется, – промурлыкала она. – Его величество опоздал: и он, и она исчезли очень вовремя. Да к тому же, как раз начинался ливень. Должно быть, он-то их и спугнул, – закончила Луиза с самым невинным видом, прогибаясь испанцу навстречу. Терпению маркиза можно было позавидовать: получать информацию в форме таких туманных намеков и не требовать большего немедленно – для этого надо было обладать изрядной выдержкой… и быть настоящим дипломатом. Камеристка не сомневалась, что дон Диего понимает, что она недоговаривает, но такое положение дел ее вполне устраивало: чтобы поддержать к себе интерес, как раз и надо показать, что знаешь чуть больше, чем готова рассказать сразу, – по крайней мере, так думала Луиза. Во всем должна оставаться маленькая тайна.
Mirabel: Стороннему человеку могло бы показаться, что дон Диего слишком увлекся, лаская свою собеседницу, чтобы продолжить расспросы, но, предоставив рукам и губам делать свое дело, маркиз продолжал обдумывать услышанное. Нескрываемо-притворная наивность в голосе камеристки, ее улыбки и взгляды – все говорило о том, что она с ним играла, и в который раз в своей наполненной событиями жизни он вынужден был признать, что смешение любви с интригами заметно усложняет и то и другое. Что можно было принять за истину? Людовик, без сомнения, терзался муками ревности, но означало ли это, что он увидел королеву и кардинала? Почти наверняка нет – если ее величество и способна была пренебречь осторожностью в порыве страсти, смешно было бы приписывать подобную неосмотрительность его высокопреосвященству. Кого же тогда видел король? Знала ли ответ на этот вопрос сама донья Луиса, или она высказывала не более чем догадку, намекая ему, что те, кто вольно или невольно подстроил эту ловушку… Так вольно или невольно? Губы маркиза еле заметно сжались. – Да, под таким ливнем не до объятий и поцелуев. – Голос испанца прозвучал почти равнодушно. – Но как же король и вы вообще что-то разглядели? В саду же должно было быть темно как ночью, мой кучер едва с пути не сбился, такая стояла темень.
Louise Mirelli: Ласки маркиза становились все настойчивее, и камеристка королевы-матери отвечала на них с не меньшим жаром, но это определенно не могло помешать испанцу понять, что за ее рассказом кроется нечто большее, чем может показаться на первый взгляд – и теперь он подбирал правильный вопрос, ответ на который мог бы приподнять для него завесу тайны, как подбирают ключ к замку. Дон Диего был на верном пути – не спускавшая с него глаз Луиза догадалась об этом по самому вопросу и по едва уловимому изгибу губ ее неутомимого любовника, который, однако, ни на минуту не изменял себе, сохраняя холодную голову даже посреди пиршества чувственности. Эта черта Мирабеля вызывала у Луизы уважение, но также и некоторую боязнь: где-то здесь пролегала граница ее женской власти над испанским посланником… Впрочем, пока беспокоиться следовало о другом. – Вы забываете, дон Диего: кое-где в саду горели факелы, – между делом напомнила она, стараясь, чтобы эта фраза прозвучала как можно более тривиально, и понимая, что каким бы тоном ни был произнесен ответ, проницательному уму он скажет довольно, чтобы заподозрить – нет, пока не ее участие – но, по меньшей мере, чей-то сознательный умысел.
Mirabel: Чрезмерная, пусть и невольная увлеченность своей собеседницей сослужила в этот раз добрую службу дону Диего, не позволив обуревавшим его беспорядочным мыслям проявиться на его лице. Факелы, осветившие таинственных любовников, можно было списать на общеизвестную любовь вдовствующей королевы к своему итальянскому саду – что может быть естественнее, чем желание дать своим гостям насладиться его красотами даже в сумерках? – но для маркиза они означали только одно: то, что увидел король, было спектаклем, поставленным его матерью. А, зная Марию Медичи так хорошо, как мог ее знать испанский посланник, он ни на миг не сомневался, что пьеса была написана совсем другой рукой. Бароном ди Сорди? Или – тут взгляд дона Диего на мгновенье снова стал сосредоточенным – самой доньей Луисой? Осыпая страстными поцелуями нежную кожу молодой женщины, маркиз мысленно задавался вопросом, способны ли были эти двое подстроить ловушку для герцога Бэкингема и завлечь в нее Анну Австрийскую и, что гораздо важнее, могли ли они убедить королеву-мать не дать королю поймать неверную жену in flagrante delicto. Впрочем, кто сказал, что ее нужно было убеждать? Возможно, их и вправду спугнул дождь… – Воистину, человек предполагает, а Бог располагает, – рассеянно проговорил он, казалось, целиком поглощенный сложным узором, который его рука выводила на бедрах молодой женщины. – Я уже почти готов сочувствовать тем, чьи карты смешала эта гроза. Была донья Луиса сообщницей или случайной свидетельницей этой интриги своей госпожи, она сочла возможным рассказать ему о ней, и опытному интригану трудно было преуменьшить важность этого факта – даже зная, что его карьера едва не оказалась уничтожена тем, что он уже с уверенностью считал заговором.
Louise Mirelli: От ужаса ли внезапного понимания, насколько дальше она зашла в своем рассказе, чем собиралась изначально, или от наслаждения, вызванного действиями дона Диего, Луизу охватила дрожь. Короткий пронзительный взгляд испанского посла, который она на сей раз почти случайно перехватила, заставил женщину опустить ресницы: она с неожиданной четкостью осознала, что мысли маркиза все-таки оставались надежно скрыты от нее, а все предположения, до чего он мог или не мог догадаться, являлись, в свою очередь, лишь ее собственными догадками. Догадки же – почва весьма шаткая и ненадежная, дающая пищу всякого рода сомнениям и колебаниям, как раз и посетившим в эту минуту камеристку вдовствующей королевы. Испытанное ею секундное замешательство против ее воли нашло отражение в жесте – скользившая по торсу любовника рука на миг остановилась, словно запнувшись о невидимое препятствие, прежде чем продолжить движение по заранее намеченной траектории. Захваченная врасплох пониманием, что, кажется, только что выдала себя, Луиза не решилась взглянуть в глаза дону Диего, даже когда с ее внезапно высохших губ слетел вопрос: – Кого вы имеете в виду? Она и не заметила, как задержала дыхание – не только в ожидании ответа, но изумившись уже самому вопросу, который так неосторожно рискнула задать и который слишком поздно было желать взять обратно.
Mirabel: Дрожь, пробежавшая по телу, которое дон Диего сжимал в объятиях, не могла остаться им незамеченной, и маркиз тотчас же поздравил себя с удачной догадкой: его вопрос, несомненно, задел молодую женщину за живое. Более того, если бы у него и оставались еще сомнения, сейчас они бы развеялись: королю действительно подстроили ловушку. Однако испугалась ли сеньора Мирелли за свой собственный заговор или надеялась узнать у испанского посла, обладавшего доступом к разного рода сведениям, неведомые ей досель подробности чужого? – В первую очередь, этих незадачливых любовников, – ответил он с улыбкой, которой даже не попытался придать подобие искренности. – И в последнюю – вашу госпожу. Даже если королева-мать не была замешана в этот заговор, дон Диего все же предпочел бы возможно и ошибиться вслух, но узнать что-то новое из того, как его собеседница воспримет его уверенный тон.
Louise Mirelli: Луиза провела языком по пересохшим губам. Дон Диего говорил с уверенностью, как будто знал обо всем наверняка с самого начала, но камеристка поспешила отогнать от себя эту мысль. Нет, это невозможно, решительно невозможно! Маркизу не могло быть известно больше, чем она сама рассказала ему. В его распоряжении находились лишь догадки, и только… Или нет? У страха, как известно, глаза велики: сколько бы Луиза ни уверяла себя, что все под контролем, ощущение беспокойства не проходило. Когда женщина после напряженной паузы подняла глаза на маркиза, она уже снова улыбалась – улыбалась так, будто ее поймали за кражей столовых приборов, а она еще не успела решить, имеет ли смысл сознаться или все еще есть шанс сделать вид, что она лишь собиралась их почистить. – Мою госпожу? – главным образом чтобы потянуть время, переспросила камеристка, продолжая все так же неопределенно улыбаться. – В таком случае, ваше сочувствие вряд ли уместно: ее карты во время грозы не пострадали, и к концу игры ее величество, насколько мне известно, оставалась в выигрыше, – полушутливо заметила Луиза. – Пожалуй, прогуливавшейся по саду паре действительно повезло меньше. Испугавшись, что мысль о незавидной участи «актеров» может отразиться в ее взгляде подозрительным блеском, камеристка королевы-матери из мнимого кокетства опустила ресницы и позаботилась о небольшом перерыве, коснувшись губами губ маркиза.
Mirabel: При всем желании дона Диего воспользоваться паузой, созданной в их беседе доньей Луисой, не отвлечься на ее ласки смог бы разве что святой. Последовавшие за ответом молодой женщины несколько минут были полностью отданы чувствам, и по прошествии их маркиз был ничуть не ближе к трезвой оценке происшедшего в саду Люксембургского дворца прошлой ночью. Единственное, в чем он был почти уверен, это что верить последним словам камеристки было безумием – слишком уж долго она думала перед тем, как их произнести. – Нам с вами повезло значительно больше, – согласно промурлыкал он, будто и не имея в виду большего, чем невозможность для тех двоих насладиться плодами тайной встречи. – Во всяком случае, за себя я ручаюсь. И дон Диего не замедлил вернуться к приятному занятию, прерванному этим признанием.
Louise Mirelli: Понять, какие выводы сделал для себя испанский посол, было невозможно, но в одном Луиза была уверена: в причастности королевы-матери к сцене в саду дон Диего уже не сомневался. Впрочем, в ту минуту это не имело особого значения. В ту минуту вообще ничто не имело особого значения, потому что волна наслаждения на какое-то время лишила Луизу не только возможности, но даже и желания продолжать рассуждения. – Как и я за себя, – еле слышно выдохнула камеристка, когда ей наконец представилась такая возможность, при этом томно глядя на маркиза из-под полуопущенных ресниц и думая о том, что в свете скоропостижной кончины Вильардуэна и спешного бегства Виттории имеет полное право на подобное утверждение. – Не знаю, как вам это удается, дон Диего, – продолжила Луиза после очередной приятной паузы, возвращаясь к привычному и на сей раз не наигранному кокетству, – но вы вынуждаете меня быть с вами более искренней, чем с кем-либо еще… не считая моей госпожи, разумеется, – закончила она со смешком. Искренность еще не значит откровенность, а у камеристки королевы-матери были свои особые понятия как об одной, так и о другой: Луиза полагала, что может считать свои слова вполне честными, если в них не содержится заведомой лжи, какими бы двусмысленными они при этом ни были. Насколько же она была откровенна с королевой-матерью, дон Диего мог заключить и сам, вспомнив хотя бы о ее просьбе хранить молчание об этом разговоре.
Mirabel: На какое-то мгновенье дон Диего позволил себе принять слова камеристки за чистую монету, совмещая наслаждение чувственное с наслаждением моральным – или аморальным, все зависит от точки зрения. В следующую минуту он улыбнулся и хотел уже ответить комплиментом на комплимент, когда, снова протягивая руку к своему камзолу, он неожиданно заметил торчащий из-под него сверток бумаг. – Вы прекрасно это скрываете, очаровательная донья Луиса, – промурлыкал он, лихорадочно обдумывая план действий. Бумаги, безусловно принадлежали не ему, и более того, он готов был спорить, что они выскользнули из пребывавшего в красноречивом беспорядке платья молодой женщины.
Louise Mirelli: – Увы, наши возможности не всегда совпадают с нашими желаниями, – уклончиво ответила Луиза. Вопреки вложенному в это замечание смыслу, на лице женщины невозможно было бы обнаружить и следа огорчения – по той простой причине, что она его не испытывала. Напротив, по губам камеристки скользнула лукавая улыбка, ставшая для нее столь привычной в обществе дона Диего. Да, в излишней откровенности ее упрекнуть было нельзя. А если она случайно и сообщила испанцу чуть больше, чем намеревалась, то ее признания все-таки были скорее облечены в форму намеков, потому что не могла же она прямо рассказать маркизу о том, что произошло вчера вечером. То есть, именно что могла, но не стоит забывать, что любую ситуацию можно рассматривать с разных точек зрения – и Луиза выбрала не ту, с которой открывается самая полная перспектива. Просто потому, что никогда не стоит раскрывать все карты сразу – тем более если речь идет о собственной безопасности.
Mirabel: – В таком случае я буду надеяться, что ваши возможности превосходят ваши желания, – отозвался дон Диего с улыбкой, ничуть не уступавшей в иронии улыбке молодой женщины. Поднимаясь на ноги, он как бы невзначай сдвинул свой камзол в сторону, полностью накрывая им таинственный сверток. – Позвольте мне помочь вам со шнуровкой. Будучи простой камеристкой de jure, de facto сеньора Мирелли отличалась от своих товарок помимо прочего еще и тем, что ее платье, как платье любой знатной дамы, застегивалось на спине.
Louise Mirelli: – Вы крайне любезны, дон Диего, – промурлыкала Луиза, вставая с козетки. Сказать по чести, вернуть платью прежний порядок самостоятельно стоило бы ей немалого труда, а успех этого немаловажного предприятия все-таки оставался бы сомнительным. Соответственно, предложение маркиза пришлось очень кстати и нимало не удивило Луизу (учитывая количество подобных шнуровок, затянутых этими опытными руками), поэтому меньше чем через минуту камеристка королевы-матери с готовностью повернулась к испанцу спиной, думая о том, что такого выгодного любовника, как дон Диего, еще поискать, и даже не вспоминая о вещах не менее важных, к которым, без сомнения, относились изъятые из дома барона ди Сорди бумаги, до сих пор находившиеся при ней.
Mirabel: Внимание, которое дон Диего уделил своей, пусть и пострадавшей от пыли на полу сорочке, могло бы дать повод заподозрить его в фатовстве, но позволило ему занять время, пока камеристка королевы-матери не предоставила ему возможность незаметно подобрать столь занимавшие его бумаги, тотчас же исчезнувшие у него за пазухой. Затягивая шнуровку от тонкой талии до полускрытой рассыпавшимися волосами шеи, маркиз принялся пересказывать своей любовнице историю, которой поделился с ним получасом ранее конюший герцога Орлеанского – разумеется, без тех подробностей, которые он так старательно подсказал оному. – Трудно представить себе, кто мог до такой степени возненавидеть какую-то фрейлину, – закончил он, завязывая узел между ключицами молодой женщины, – хотя, как мы знаем, в тихом омуте… Дон Диего коснулся губами затылка мадам Мирелли и отступил на шаг назад, откровенно любуясь плодом рук своих.
Louise Mirelli: Несмотря на то, что история об убийстве фрейлины была поведана маркизом как бы между делом, Луиза отнеслась к ней со всем вниманием, что, впрочем, не помешало ей сохранить вид вполне беспечный, если не сказать легкомысленный. – Вы намекаете на фрейлину или на убийцу, дон Диего? – промурлыкала она, приподнимая волосы, чтобы облегчить испанскому послу задачу по заботе о ее туалете, которую он добровольно возложил на себя несколькими минутами ранее. Кому и зачем могло понадобиться столь зверским образом лишать жизни фрейлину ее величества, можно было только гадать, но камеристка королевы-матери склонна была подозревать за этой историей что угодно, кроме проявления личной ненависти. – Кто бы мог подумать, что королевский дворец – такое опасное место, – откровенно насмешливо заметила Луиза, поворачиваясь к испанцу лицом, и покачала головой с притворно сокрушенным видом, не озаботившись придать избранной мине хотя бы иллюзию правдоподобия.
Mirabel: – Я ни на что не намекаю. – Ответная улыбка маркиза сквозила иронией. – Но жизнь в последнее время стала опасной не только в королевских дворцах. Разве вы не слышали еще об убийстве в портновской лавке? Дон Диего подобрал с пола камзол и принялся старательно стряхивать с него пыль, что, впрочем, не мешало ему искоса следить за выражением лица камеристки королевы-матери. Конечно, вряд ли Марильяк кого-то посвящал в свои планы, но чем черт не шутит, оба они служили одной госпоже…
Louise Mirelli: Маркиз де Мирабель не относился к категории людей, привыкших беззаботно обращаться со словами, и Луиза испугалась, что речь об убийстве в лавке мадам Пикар тоже могла зайти не случайно. Неужели дон Диего знает, что она была там? Маловероятно, но не невозможно. Однако к чему этот вопрос? Не может же он подозревать ее… Попросту невзначай проверяет, не известно ли ей что-нибудь и об этом? Или, может быть, она все-таки надумывает себе то, чего нет? Эти мысли за долю секунды пронеслись у нее в голове, пока Луиза наклонялась, чтобы отряхнуть подол платья: в то время как дон Диего приводил в порядок свой костюм, она решила позаботиться о собственном. Ответила она только после того как снова выпрямилась. – Вы говорите об убийстве в лавке мадам Пикар? Разумеется, я о нем слышала, – спокойно признала Луиза и не менее спокойно добавила. – Я и сама побывала там вчера. Заметив подвернувшийся край юбки, она снова наклонилась, чтобы поправить его, при этом непрестанно чувствуя на себе взгляд испанского посла и заставляя себя не смотреть в его сторону, как бы интересно ей ни было увидеть выражение его лица в эту минуту.
Mirabel: Изумление дона Диего было столь сильным, что он даже не сумел его скрыть. Первым в хороводе беспорядочных мыслей, закружившихся в его голове, было подозрение, тотчас же, впрочем, отметенное, что сеньора Мирелли и была убийцей сеньориты Эскано. На смену ему пришла неожиданная уверенность, что появление камеристки в лавке было вызвано необходимостью проверить, насколько успешно было выполнено поручение Марильяка. – В самом деле? – воскликнул он. – Я и не знал, что и вы одеваетесь у мадам Пикар. Может, вы также заходите к мэтру Ван Дереку? Памятуя о прежней дружбе между прекрасной герцогиней и Марильяком, дон Диего был почти убежден, что последний был осведомлен о роли, которую ювелир играл в интригах молодой женщины – и даже если камеристка королевы-матери не разделяла его познаний, она несомненно поймет его вопрос как обещание новых подарков в случае, если он услышит от нее что-то интересное. Со своей же стороны маркиз вполне готов был снова посетить фламандца и обеспечить его дальнейшее сотрудничество дорогой покупкой.
Louise Mirelli: Луиза не могла не улыбнуться ответу дона Диего, в очередной раз убедившему ее в том, что сотрудничество с испанским послом – предприятие весьма выгодное. – Об украшениях из мастерской мэтра Ван Дерека скромная камеристка может только мечтать, – с притворным вздохом отозвалась она, пропустив вопрос о происхождении собственных нарядов. – А у мадам Пикар вчера был страшный переполох. Вы, несомненно, слышали о том, что убитая потребовала себе платье герцогини де Шеврез? Очень занятное обстоятельство, вы не находите? – полувопросительно произнесла Луиза, заглядывая маркизу в глаза. – Но настоящий хаос, разумеется, начался тогда, когда несчастную обнаружили мертвой на полу перед герцогиней д'Эгийон, руки у которой были испачканы в крови. Не сомневаюсь, что большая часть присутствовавших при этом посетительниц и мастериц тут же уверовала, что это убийство – дело рук любимой племянницы его высокопреосвященства, – со скептической усмешкой закончила мадам Мирелли, попутно занявшись приведением в порядок своих растрепавшихся волос.
Mirabel: Слушая рассказ камеристки, маркиз слегка нахмурился: ничего нового он не услышал, а понять, была ли она связана с Марильяком, не мог. – Такая очаровательная женщина как вы достойна и лучших драгоценностей, – промурлыкал он, подбирая с пола шпильки, – исполнить мечту самой мечты – что может быть заманчивее? С еле заметной улыбкой дон Диего протянул ей раскрытую ладонь.
Louise Mirelli: С улыбкой принимая комплимент и помощь дона Диего, Луиза раздумывала, не стоит ли ей упомянуть в этом разговоре имя почившего барона ди Сорди, и в конце концов пришла к мнению, что склоняется к отрицательному ответу на этот вопрос. Разве что маркиз сам упомянет о печальной судьбе итальянца – если он о ней уже наслышан, а это представлялось камеристке более чем вероятным. Развивать тему совершенного в ателье преступления тоже не хотелось: здесь она ничего стоящего сообщить не могла, если бы и хотела, а сам испанец, даже если ему было что-то известно, едва ли стал бы делиться с ней своими познаниями. Впрочем, Луиза и без того чувствовала себя не в убытке, и щедрые подарки дона Диего были самым весомым тому подтверждением. – Полагаю, только соединить это с исполнением собственных желаний, – рассмеялась камеристка в ответ на красивые слова маркиза. – Поверьте, дон Диего, если я узнаю что-нибудь, достойное вашего внимания, это очень скоро станет известно и вам лично, – проникновенным тоном уверила Луиза испанского посла, заглядывая ему в глаза и попутно закрепляя прическу последней шпилькой.
Mirabel: Дон Диего не преминул заверить молодую женщину как в своем восхищении, так и в своей благодарности, но мысли его уже были с ее госпожой. Рассказанное камеристкой было слишком серьезно, чтобы покинуть Люксембургский дворец не проверив ее слов. Хотя маркиз не собирался задавать королеве-матери неприятных вопросов, он льстил себе мыслью, что сумеет многое понять по ее поведению и по атмосфере ее двора, а потом кто знает? Придворные дамы вдовствующей королевы не отличались спартанскими добродетелями, среди слуг было двое неаполитанцев, да и Марильяк, получив вести о своих письмах, может нечаянно разговориться… Посему, распрощавшись с доньей Луиcой со всей учтивостью придворного и всем пылом любовника, дон Диего покинул комнатушку и продолжил свой путь к покоям королевы-матери. Однако не прошел он и нескольких шагов, как впереди, словно чертик из табакерки, возникла хорошо знакомая фигура канцлера. – Сеньор граф! Надеясь, что Марильяк появился из тайного хода, а не из прозаической двери, дон Диего запечатлел в памяти гобелен, украшавший стену рядом с канцлером, и приблизился, рассыпаясь в приветствиях и комплиментах. Мрачное выражение, с которым граф встретил его, уступило место напряженному вниманию, едва маркиз произнес имя герцогини. Полчаса спустя, если и не вполне довольные друг другом, то по крайней мере не испытывая взаимной неприязни, они расстались, и маркиз вновь направил свои стопы к покоям королевы-матери.
Louise Mirelli: В полном соответствии с догадками маркиза де Мирабеля, тайные ходы в этой части Люксембургского дворца имелись, однако очень немногим было известно, как причудливо переплетались некоторые из них и сколько скрытых от посторонних глаз укромных комнатушек они связывали между собой. По крайней мере часть этих секретов была известна камеристке вдовствующей королевы, и сейчас это знание сослужило ей добрую службу: простившись с доном Диего, Луиза собиралась воспользоваться одним из знакомых переходов, как раз начинавшимся в месте их бурного свидания с маркизом, чтобы незаметно оказаться поближе к покоям ее величества и, возможно, даже услышать, о чем пойдет речь между Марией Медичи и испанским послом, однако голос Мирабеля она услышала много раньше, чем ожидала, а вместе с ним и другой, тоже знакомый, принадлежавший Марильяку. Не видя ни единой причины, которая могла бы ей помешать, Луиза задержалась, чтобы невидимкой поприсутствовать при этой беседе – и, как и следовало ожидать, не пожалела: сведения, почерпнутые из этого разговора, были весьма занимательными, и мадам Мирелли тотчас же привычно задумалась, каким образом можно обратить их себе на пользу, и какие действия для этого необходимо предпринять.
полная версия страницы