Форум » Люксембургский дворец » Тайное становится явным, или О совмещении приятного с полезным. 17 июля, 11 утра » Ответить

Тайное становится явным, или О совмещении приятного с полезным. 17 июля, 11 утра

Louise Mirelli:

Ответов - 45, стр: 1 2 3 All

Louise Mirelli: Беседа с Витторией оказалась сложнее, чем предполагала мадам Мирелии, но игра стоила свеч, и Луиза рассчитывала в будущем извлечь немалую пользу из этого разговора. Что же до дальнейшей судьбы племянницы барона ди Сорди, камеристку королевы-матери она волновала в последнюю очередь. Достаточно было и того, что напуганная Виттория едва ли решится остаться в Париже и предпринять какие-либо действия, которые могли бы повлечь за собой неприятные последствия. Главным же, по мнению Луизы, было то, что для нее самой все до сих пор складывалось крайне благополучно – что она с легкостью ставила в заслугу себе, любимой. Наведавшись в парфюмерную лавку Мирелли, камеристка Марии Медичи радостно прощебетала супругу о том, как замечательно прошел вчера вечер, как довольна была королева-мать и как важно помочь ей сохранить соответствующее расположение духа, а заодно по-хозяйски выбрала пару баночек и флаконов и, прихватив их с собой, направилась туда, где ей и полагалось находиться – в Люксембургский дворец. Добравшись до места и убедившись в том, что ее величество не мечет гром и молнии из-за отсутствия своей верной камеристки и, по-видимому, вообще не вспоминает о ее существовании, Луиза ненадолго заглянула к себе в комнатку, чтобы убедиться при ярком солнечном свете, что нигде не осталось нежелательных пятен сомнительного происхождения, а сочтя порядок безукоризненным, отправилась на свой импровизированный пост неподалеку от покоев королевы-матери, чтобы, с одной стороны, не болтаться у всех на виду перед самым входом, а с другой – чтобы быть поблизости на случай, если ее вдовствующее величество затребует мадам Мирелли к себе, и не пропустить ничего – и никого – интересного, в то же время не привлекая излишнего внимания к своей персоне. Довольно скоро ее ожидание было вознаграждено: в поле зрения Луизы появилась худощавая мужская фигура, которую сложно было бы с кем-то перепутать, и камеристка сделала шаг вперед, отделяясь от занавески, с которой незадолго до этого старалась слиться.

Mirabel: Всю недолгую дорогу к покоям Марии Медичи дон Диего провел в раздумьях о рассказанной ему истории. Увиденное явно произвело впечатление на виконта де Труа-Роше, которого маркиз еще никогда не видел в состоянии, настолько близком к немоте, а это означало, что в сцене убийства было что-то… необычное. Или суть в том, что он видел и убитую и убийцу в одной комнате? Однако, пусть количество вопросов, ответы на которые он хотел бы вытрясти из Труа-Роше, увеличивалось с каждым его шагом, все они вылетели у него из головы, когда перед ним возникла очаровательная фигурка Луизы Мирелли. – Сеньора донья Луиса, – промурлыкал он, склоняясь к протянутой ему ручке и с наслаждением вдыхая аромат ее духов. – Какая приятная неожиданность. Неожиданностью оказалось бы скорее отсутствие камеристки ее величества, но дон Диего, как любой хороший дипломат, знал, что точность не всегда является достоинством.

Louise Mirelli: – Дон Диего, – с улыбкой поприветствовала Луиза испанского посла. – Я и не надеялась увидеть вас так скоро, – произнесла она в тон маркизу, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что само ее присутствие здесь недвусмысленно говорило об обратном. – И я тем более рада вам, что вчера вы пробыли в этих стенах так недолго. В глазах камеристки вспыхнули озорные огоньки. Она прекрасно знала, что маркиз де Мирабель уехал с карточной игры на удивление рано, и хотя едва ли приходилось сомневаться в том, что он уже был наслышан о некоторых событиях вечера, кое-какие детали наверняка могли его заинтересовать. А Луизе было что рассказать. – У вас найдется для меня пара минут? – вопрос был задан из чистого кокетства, потому что ответ был ей хорошо известен. – Буквально в двух шагах отсюда есть небольшая комнатка, где нам никто не помешает, – поведала Луиза, доверительно понизив голос и подарив испанцу многообещающую улыбку.


Mirabel: – Я не смею надеяться, что вы заметили мое отсутствие. – Ласкающий взгляд дона Диего ни на секунду не отрывался от лица молодой женщины. Даже понимая, что с ним играют, маркиз не смог бы сказать, политический или любовный расчет придал такой соблазнительный блеск темным глазам камеристки, а ее предложение не становилось менее заманчивым, какие бы чувства ей ни двигали. Быстрый взгляд подтвердил ему, что их краткая беседа не успела приобрести свидетелей, и он поспешил последовать за молодой женщиной, пока это, в высшей степени удачное положение дел не изменилось.

Louise Mirelli: Раннего отъезда дона Диего Луиза и в самом деле заметить не могла – слишком была занята подготовкой к «маскараду» – однако услышала о нем от других и приняла к сведению. Проведя маркиза, как и обещала, в небольшую комнату за неприметной дверью, которой редко пользовались, потому что редко о ней вспоминали, камеристка повернулась к испанцу и несколько секунд посвятила молчаливому разглядыванию черт его лица, не выпуская улыбки из уголков губ. – Говорят, ближе к своему завершению вечер стал более увлекательным, чем он был вначале, – наконец обронила Луиза, и выражение ее глаз стало еще более лукавым. – Боюсь, покинув дворец так рано, вы лишили себя возможности оказаться среди очевидцев этого оживления и причин, его вызвавших. Прежде чем продолжить, Луиза желала бы убедиться, что маркизу известно, на что она намекает, однако если бы по какой-то случайности это оказалось не так, мадам Мирелли была бы только рада стать первой, кто поведает дону Диего эти занимательные новости.

Mirabel: Улыбка дона Диего не дрогнула ни на миг, но внимательный взгляд отметил бы, что на мгновенье она застыла, как если бы ее удерживало на месте только лишь желание маркиза. «Говорят»? Значит, очаровательная наперсница вдовствующей королевы сама не видела происшедшего? – Люди так склонны делать из мухи слона. – Рука дона Диего вновь завладела рукой молодой женщины, мягко поглаживая теплую ладошку, и ее темные волосы смешались с его, когда он склонился почти к самому ее уху. – Но вам, прелестная донья Луиса, должно быть доподлинно известно, что именно произошло, не так ли? Даже если камеристка не лукавила, королева-мать, несомненно, рассказала ей обо всем в мельчайших подробностях… если, конечно, ее отсутствие в тот момент не значило, что она по каким-то причинам утратила доверие своей повелительницы – что объяснило бы, почему именно сейчас она неожиданно выказала интерес к его не такой уж скромной особе.

Louise Mirelli: Луиза загадочно улыбнулась, отступая на полшага, но не забирая руки, и начала издалека, прежде повторяя то, что маркизу уже было известно: – Я слышала, что присутствовавшие на вечере были весьма заинтригованы внезапной переменой настроения его величества. Поговаривают также, что он не был единственным, кто покинул Люксембургский дворец в не лучшем расположении духа… – она сделала небольшую паузу и наклонила голову набок, глядя на Мирабеля снизу вверх не без некоторого торжества. – Но полагаю, вы согласитесь со мной, что видеть следствие и не знать причины, его вызвавшей – все равно что блуждать в тумане: в эту минуту ты еще видишь верный путь, в следующую он снова скрыт от тебя. Завершив это длинное вступление, камеристка вновь приблизилась к маркизу, снова сокращая расстояние между ними. – Пока господа предаются развлечениям, – в ее улыбке появилась доля насмешливости, – слуги бывают предоставлены самим себе и, не будучи заняты столь важными и требующими их безраздельного внимания делами, как блистательное общество, иногда из своих скромных углов замечают более, чем те, кто мнят, что находятся в центре событий. Луиза замолчала, ловя взгляд Мирабеля, хотя и не надеялась что-то в нем прочитать. Она сознательно оттягивала переход к главной части своего рассказа, потому что передача хоть сколько-нибудь ценных сведений неизменно превращалась для нее в увлекательную игру, негласные правила которой не позволяли мадам Мирелли сразу выложить если не все, что ей было известно, то хотя бы то, о чем она собиралась сообщить.

Mirabel: И как испанский посол и как мужчина, дон Диего был равно заинтересован в том, чтобы его прелестная собеседница, столь успешно сочетавшая в себе женщину и осведомительницу, не ускользнула ни из его объятий ни из его интриг. И если его рука легла на ее талию, притягивая молодую женщину ближе, это вовсе не значило, что все его мысли были посвящены ее, оказавшимся совсем рядом алым губкам. – Его величество прогневался на его высокопреосвященство, – согласился он, – а вы, моя очаровательная соблазнительница, знаете то, чего не знает никто иной – почему? Я начинаю понимать, почему французы так любят слово «субретка», оно отражает всю вашу пикантность, не неся в себе и намека на пренебрежение, коего так часто удостаиваются обычные слуги. Как бы ему ни хотелось получить ответ немедленно, желание взяло верх над доводами рассудка и он закрыл ей рот страстным поцелуем.

Louise Mirelli: Луиза прильнула к Мирабелю, уступая одному его желанию и медля с исполнением другого. Ласкающие прикосновения дона Диего кружили голову не хуже крепкого вина, однако камеристка ни на миг не забывала о том, что те сведения, которые она могла ему передать, интересуют маркиза ничуть не меньше, а пожалуй, что и много больше, чем она сама, пусть в эту секунду приоритеты испанского посла и несколько сместились. А потому снова обретя дар речи, похищенный у нее Мирабелем, Луиза вспомнила и о его вопросе. – Дожидаясь окончания вечера, я не знала, чем себя занять, – солгала она, проникновенно глядя маркизу в глаза, – и вдоволь побродив по дворцу без особых дел, от скуки на минуту остановилась у окна, выходящего в сад. Поначалу я не заметила ничего особенного и уже собиралась пройти мимо, но вдруг мое внимание привлекло промелькнувшее в свете факелов алое пятно. Я не поверила своим глазам, но любопытство заставило меня перейти к другому окну… и оттуда мне удалось как следует разглядеть всю сцену. К концу этой речи Луиза окончательно перешла на шепот, хотя для того, чтобы дотянуться до уха испанца, она вынуждена была встать на цыпочки, а долго удерживать равновесие в таком положении оказалось возможно лишь при наличии дополнительной точки опоры, в качестве которой ей волей-неволей пришлось использовать плечо маркиза.

Mirabel: Внимание, с которым дон Диего слушал свою очаровательную собеседницу, не помешало ему, улучив нужный момент, освободить одну руку и задвинуть засов на двери. Некоторые части туалета сеньоры Мирелли пришли к этому времени в явный беспорядок, и непохоже было, чтобы действия маркиза были направлены на устранение созданных им же недостатков. – Вы сводите меня с ума, – произнес он чуть охрипшим голосом, не уточняя, впрочем, имел ли он в виду ее недомолвки или что-то иное. Понять, кого описывало «алое пятно» было несложно, и дон Диего сгорал от нетерпения, тщетно пытаясь представить себе, что могло бы произойти в саду, что могло бы объяснить размолвку – или даже разрыв – между королем и его первым министром. Как и следовало ожидать, любопытство интригана временно взяло верх над любовной страстью, и, пусть ласки маркиза не прекратились вовсе, на сей раз он уже не пытался отвлечь камеристку королевы-матери от ее рассказа.

Louise Mirelli: – Этот… человек в саду был не один. С ним была …дама. – По мере разрастания масштабов учиненного маркизом беспорядка в ее наряде и некоторых встречных действий с ее стороны, реплики Луизы становились заметно короче, а паузы между ними – длиннее. – И стояли они друг к другу так близко… примерно как сейчас мы с вами. – Легкий кивок и кокетливый взмах ресниц были призваны подтвердить не самый невинный характер этой близости. – О, и я чуть было не забыла главное. Эта дама… была… – то ли оттого, что в этот миг у нее перехватило дыхание, то ли от нежелания произносить последнее слово вслух, а может быть, от того и другого одновременно, Луиза обошлась тем, что высвободила одну руку из плена жарких объятий и, подняв ее над головой, изогнула запястье, вытянув пальцы в направлении потолка наподобие распустившегося цветка или короны.

Mirabel: Жест молодой женщины пропал зря: вряд ли дон Диего разгадал бы его, даже если бы к тому моменту он не был всецело увлечен доставшимся ему пиршеством чувств. Осыпая свою собеседницу ласками, вдыхая аромат шелковистой кожи и ни на миг не отрывая взгляда от все новых перспектив, открывавшихся ему по мере их медленного перемещения к ближайшей козетке, он, пусть и понимая услышанное, уже с трудом воспринимал, что из того следовало. С Ришелье была женщина, но та женщина, что была сейчас с ним, была неизмеримо важнее и увлекательнее, а рот, занятый поцелуями, не спешил искать нужные слова. Однако маркиз прожил уже немало лет и слишком часто имел дело со слабым полом, чтобы потерять голову надолго. Когда и он и Луиза устроились на козетке с некоторым подобием комфорта, который люди с богатым опытом подобного рода предпочитают в делах амурных, дон Диего позволил себе вернуться к их беседе. – Так кто же была эта дама? То ли чтобы лучше видеть камеристку, то ли чтобы сменить точку зрения, он соскользнул на пол, опускаясь перед ней на колени.

Louise Mirelli: «Воистину, страсть лишает рассудка,» – пронеслось в голове у Луизы, когда вопрос Мирабеля достиг ее слуха и – с небольшой задержкой – сознания. Испытывая склонность скорее переоценивать ум собеседника, чем недооценивать оный, камеристка полагала, что догадаться, кем была та дама, встречавшаяся в саду с «кардиналом», он мог бы и вовсе без подсказок с ее стороны. Кроме того, Луизе по-прежнему не хотелось первой произносить ключевое слово в этой истории – увы, столь же значительное, сколь и фальшивое, – а потому она только рассмеялась. – Дон Диего, я вас не узнаю, – ласково попеняла она испанцу, когда он снова дал ей возможность вздохнуть. – Судите сами, кем могла быть та единственная дама, чье пребывание в саду в столь примечательном обществе могло вызвать у его величества такой бурный взрыв …ревности. Произнесенная фраза оказалась слишком сложной и длинной для данных обстоятельств, и Луиза решила, что заслужила небольшую передышку. Воспользовавшись тем, что место рядом с ней освободилось, она несколько изменила позу на более удобную и для себя и для дона Диего, чтобы маркиз мог беспрепятственно наслаждаться видом, а она сама получила бы возможность дотянуться рукой до его затылка и шеи и шаловливо пробежаться по ним кончиками пальцев, провоцируя легкую щекотку.

Mirabel: Лукавая камеристка королевы-матери выбрала подходящий момент для своих разоблачений: если бы дон Диего оставался на ногах, у него могли бы подкоситься колени. Королева – и Ришелье?! Столь немыслимым казалось само предположение, что маркиз не мог не усомниться, правильно ли он понял услышанное – и столь велико было его изумление, что – редчайший случай – он поддался своему первому порыву. – Королева? – выдохнул он, наклоняясь вперед и невольно сжимая пальцы на обнаженных бедрах молодой женщины. – Сеньора донья Луиса, сама королева? Вы уверены?

Louise Mirelli: – Ай! – тихо вскрикнула камеристка, когда Мирабель вдруг слишком сильно стиснул ее в объятьях (по-видимому, на сей раз удивление по своей силе смогло превысить даже страсть), и плавно повела бедрами, призывая маркиза ослабить хватку и перемещаясь в положение, чуть более близкое к вертикальному. – Уверена ли я? – она непременно рассмеялась бы, если бы не опасение, что смех может получиться натянутым. – О, я не подносила свечи к ее лицу. Но, по крайней мере, она выглядела, как королева, была одета, как королева, и двигалась, как королева, – скороговоркой произнесла Луиза. – Ну как, дон Диего, – выждав пару секунд, с непередаваемым кокетством обратилась к маркизу камеристка, в кои-то веки глядя на него сверху вниз и игриво приподнимая пальчиком его подбородок, чтобы не пропустить взгляда испанца. – Вы не жалеете, что потратили на меня столько времени? В этот миг ее улыбка превратилась из кокетливой в сияющую: Луиза представила себе всю сцену со стороны, и картина «Посол Испании у ног камеристки вдовствующей французской королевы» пришлась ей очень по вкусу.

Mirabel: Пальцы дона Диего разжались, но его ласки стали скорее машинальными, так поражен он был услышанным. Королева и кардинал? Безумие, невозможно – но не лгала же ему донья Луиса? О, если Людовик действительно стал свидетелем чего-то подобного, поразительно не его возмущение, но его выдержка. – Они сошли с ума, – пробормотал маркиз, на мгновенье забывая, где он и с кем, но, почти сразу же вспоминая об этом, заставил себя улыбнуться. – Как можно жалеть о времени, проведенном с вами? Единственное, о чем можно сокрушаться, это о том, что его было недостаточно, чтобы выразить вам все мое восхищение.

Louise Mirelli: – Сохраните немного для ее величества, к которой вы собирались, – ответила камеристка, расцветая новой улыбкой, а потом, обвив тело маркиза руками, потянула испанца за собой на козетку и сделала все возможное, чтобы отвлечь дона Диего от размышлений, на которые только что сама же его и натолкнула. – Вечер был темный, а то место в саду находится на достаточном отдалении от дворца, – промурлыкала Луиза после долгой паузы, когда могло показаться, что она уже и думать забыла об этой истории, и нельзя было с уверенностью утверждать, возражала ли она против обвинения высоких особ в излишнем легкомыслии или намекала на нечто иное.

Mirabel: Женщины, как известно, сотворены на погибель мужчинам, и те немногие представители сильного пола, которые могут похвастаться, не погрешив при этом против истины, что ни разу не поддались на женские уловки, на деле всего лишь расписываются в том, что не сумели пробудить достаточного интереса ни в одной женщине. Дон Диего, даже смутно осознавая, что упускает что-то из виду, не смог не поддаться так искусно предложенному ему соблазну, а тщеславие не позволило ему предположить, что камеристка королевы-матери попросту играла с ним. – Но все же недостаточно, чтобы остаться незамеченными, – выдохнул он, с трудом возвращаясь мыслями к вчерашнему вечеру. Пальцы его снова заскользили по нежной коже уютно устроившейся подле него молодой женщины. – А что знает об этом ее величество? Донья Луиса была права: ему следовало немедленно отправиться к королеве-матери, однако уйти, не получив ответа на этот, самый важный вопрос, он не мог. Трудно было предположить, что камеристка вдовствующей королевы не сообщила об увиденном своей госпоже, но… кто знает? Вряд ли она скажет ему правду, но и из лжи можно многое понять.

Louise Mirelli: Маркиз, по-видимому, не успевший пока угадать, к чему она клонит, все же не оставил ее замечание без внимания, и Луиза решилась зайти немного дальше. – И для того, чтобы как следует разглядеть лица, тоже, – то ли согласилась, то ли возразила она, беззаботно накручивая на палец прядь волос дона Диего, в противном случае упавшую бы ей на лицо. Вопрос маркиза вызвал у камеристки секундное замешательство: едва ли хитроумный испанский посол будет столь неосторожен, что намекнет Марии Медичи о том, что ему стало известно, но на всякий случай не мешало бы расставить все точки над i, а заодно и дать дону Диего понять, что этими сведениями она поделилась с ним исключительно по собственному почину. – Ее величество знает об этом столько же, сколько я, – честно ответила Луиза. – Но она никогда не простит мне, если ей станет известно, что я рассказала обо всем кому-то еще. Предупреждение сопровождалось дразнящей улыбкой и лукавым, но не утратившим проницательности взглядом: даже ласкающие прикосновения маркиза сейчас не способны были полностью отвлечь внимание камеристки от его лица, потому что однажды потерпев неудачу, Луиза все же не готова была совсем отказаться от попыток проникнуть в мысли испанского посла.

Mirabel: Взгляд дона Диего замер на лице молодой женщины, пока он тщетно пытался собрать свои мысли воедино. Смел ли он поверить, что камеристка вдовствующей королевы и вправду действует сейчас без ведома своей госпожи? И что она имела в виду, говоря, что лиц было не разглядеть, если не… Всякая фривольность оставила лицо маркиза, и он наклонился ближе, даже не пробуя скрыть свою заинтересованность. – Вы можете положиться на мое молчание, донья Луиса, – заверил он, – но… правильно ли я понял вас? Эти люди, чьи лица было не разглядеть… этот мужчина в красном… это был не кардинал? Существовал же, думал дон Диего при этом, человек, ради которого королева могла пойти и не на те безумства, и этому человеку вполне могло прийти в голову переодеться в своего заклятого врага… и поставить под угрозу женщину, которую он якобы любил?.. Никто кроме дукеситы не взялся бы, пожалуй, ответить на этот вопрос, и маркизу оставалось лишь пожалеть, что она уже покинула Париж.



полная версия страницы