Форум » Люксембургский дворец » Карточная игра. Портрет его высокопреосвященства. 16 июля, после половины десятого вечера. » Ответить
Карточная игра. Портрет его высокопреосвященства. 16 июля, после половины десятого вечера.
Вертер: Испытывай свою фортуну – чтобы действовать и добиваться своего. Это важнее, чем хранить невозмутимость духа. Если глупо после сорока взывать к Гиппократу о здоровье, то еще глупее – взывать к Сенеке о благоразумии. Велико искусство – управлять Фортуной, то ее поджидая (ибо надо уметь также ждать), то догоняя, чтобы настичь свой случай, свою очередь, хотя намерений этой причудницы никому не постичь. Заметив, что она благосклонна, действуй отважно; она любит смелых и, как красотка – молодых. Неудачнику нечего и пытаться – лучше отступить, не навлекая на себя двойного несчастья. А кто Фортуной повелевает, смелей вперед! Бальтасар Грасиан, «Карманный оракул или Наука благоразумия», п. 36.
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Вертер: Вертер преклонил колено перед Ришелье и, с почтением поддерживая его руку, коснулся губами перстня, украшенного великолепным рубином. В свое время художника готовили к духовной карьере, поэтому он был не только искренне верующим молодым человеком, но также внимательным читателем богословских трудов, древних и современных. Произведения его высокопреосвященства «Наставление христианина» и «Основы вероположения католической церкви» произвели на него глубокое впечатление, поэтому в его словах и жестах не было и тени фальши. – О, благодарю вас, ваше высокопреосвященство, – сказал фламандец, низко склонив голову. – Мадам герцогиня, право, слишком снисходительна к скромным способностям вашего слуги. Вертер выпрямился и с профессиональным интересом взглянул на тонкие черты лица кардинала де Ришелье, который сообщал герцогине нечто важное. Потом он перевел взгляд на герцогиню и невольно подумал, что между дядей и племянницей есть некое родовое сходство.
Madame de Combalet: - Нет, что вы. Конечно, не составит, дядюшка. - Заверила кардинала герцогиня д`Эгийон. - Я с удовольствием провожу ее домой. Ваша просьба тем более удобна для меня, так как я и сама хочу поговорить с ней о готовящемся бале, ведь ее высочество милостиво согласилась быть моей помощницей. Отчего вдруг герцогине вдруг вздумалось так быстро удалиться, тем более в разгар игры, оставалось только гадать. Но кое что предположить можно было уже сейчас. Поспешный отъезд Анны Лотарингской явно как то был связан с ее разговором с кардиналом. Глядя на Ришелье, Мари задалась вопросом, захочет ли он после посвятить ее в подробности разговора? Вполне могло статься, что нет. - В свою очередь я бы хотела обратиться с просьбой к вам. Надеюсь, вы не откажете мне в милости позировать для портрета, который по моей просьбе будет написан месье Вертером?
Richelieu: Благожелательная улыбка, которую Ришелье успешно адресовал обоим своим собеседникам, застыла на его губах, и он перевел недоумевающий взгляд с Вертера на мадам де Комбале. – Позировать? Но дитя мое, вы же знаете, как я занят. Просьба молодой женщины не могла не польстить его самолюбию, но, говоря о недостатке времени, кардинал был совершенно искренен.
Madame de Combalet: Застывшая на миг улыбка кардинала могла означать только одно. Герцогиня никогда не имела привычки настаивать, если видела, что кардинал не настроен или же не имеет возможности выполнить ее просьбу. Но в этот раз желание доставить удовольствие любимому дяде пересилило природную скромность девушки. - Конечно, знаю, дядюшка, и никогда бы не посмела побеспокоить и отвлечь вас от дел государства, которым посвящены все ваши силы, но все, же позволю себе дерзость еще раз просить вас оказать мне эту милость. Месье Ветер обещал, что портрет будет готов довольно быстро и позирование не займет много вашего времени. Месье, - обратилась она к художнику, - вас не затруднит сказать нам, сколько приблизительно сеансов потребуется, чтобы написать портрет?
Вертер: – Ваш покорный слуга приложит все усилия, чтобы написать в кратчайшие сроки портрет, достойный величия его высокопреосвященства, – отвечал Вертер. – Считается, что необходимо как минимум пять-шесть сеансов, но, думаю, что хватит и двух. Чтобы не беспокоить его высокопреосвященство, я сделаю карандашные наброски – по ним и буду писать портрет. А когда портрет будет почти готов, можно провести завершающий сеанс и добавить последние штрихи. Вертер с тревогой подумал, что кардинал может отказаться, поэтому поспешил добавить: – От первого сеанса зависит вся дальнейшая работа, но это не потребует много времени. В течение часа ваш слуга сможет сделать достаточное количество рисунков, дающих точное представление об образе его высокопреосвященства, и сочтет за счастье сделать это в любое удобное для монсеньора время. Можно даже сейчас. Вертер поклонился своим знатным собеседникам. При этом он метнул на мадам де Комбале быструю как молния взгляд, словно прося поддержки.
Richelieu: Взгляд Ришелье, сместившийся было на молодого художника, вновь вернулся к лицу племянницы. Нетрудно было заметить, что мадам де Комбале, обычно столь почтительно относившаяся к его занятости, на сей раз готова была настаивать. Час – здесь и сию минуту? Кардинал вновь изучающе глянул на Вертера. Присутствие простолюдина в столь избранном кругу кричало о благоволении королевы-матери к нему, а выглядел он отнюдь не глупцом. Уж не Мария ли Медичи на самом деле стояла за этой просьбой о портрете? Если да, отказываться было бы неразумно, да и что такое час времени, когда весь вечер уже потерян для работы? – Вы знаете, дитя мое, что я ни в чем не могу отказать вам, – с улыбкой сказал он, еле заметно прикасаясь к ее рукаву. – Вы сама предупредительность, сударь, но я надеюсь, вы все же не предполагаете делать ваши наброски прямо здесь?
Вертер: Вот она – милость Фортуны, редко выпадающая удача, которую надо хватать за хвост! Слова кардинала де Ришелье, его доброжелательная улыбка не оставляли никаких сомнений в том, что Вертеру удастся выполнить поручение герцога Орлеанского. А если ему удастся также произвести благоприятное впечатление на кардинала, сегодняшний вечер станет для него самым удивительным и чудесным вечером, началом счастья и преуспеяния. Перед мысленным взором художника в одно мгновение пронеслись богатая утварь и одежда, утонченные яства, сундук, полный золотых дублонов и серебряных талеров – все то, что в его сознании ассоциировались с успехом и достатком. От этого видения у него захватило дух, и на секунду он замер, словно завороженный. Но фламандец очень быстро пришел в себя. – О, нет, ваше высокопреосвященство, – воскликнул он – Ваш слуга имел в виду, что наброски можно сделать здесь, в Люксембургском дворце. В конце галереи рядом с библиотекой есть небольшой уютный кабинет, окна которого выходят на сад. Ее величество королева-мать милостиво разрешила мне пользоваться этим кабинетом, когда я по ее приказу сделал копии редких гравюр маэстро Бронзино, пришедших в ветхое состояние. Полагаю, что это наиболее подходящее место для проведения портретной сессии.
Madame de Combalet: Готовность, с которой молодой человек поддержал девушку, говорила о его желании работать практически при любых условиях, но скорость по мнению мадам де Комбале не всегда могла быть приравнена к качеству. Оставалось только надеяться на высокий профессионализм Вертера в котором, судя по виденным вдовой картинам, можно было практически не сомневаться. Но все же некоторые сомнения у Мари оставались, ведь она не знала сколько времени у художника ушло на их написание. Занятость изображенных им особ ни в коей мере не могла сравниться с занятостью кардинала и вопрос о том приходилось ли юноше писать эти портреты в столь же сжатые сроки и при столь же малом количестве сеансов как теперь оставался открытым. Не дав сомнениям ни на мгновение отразиться на своем лице, герцогиня сказала: - Я имела честь видеть картины месье Вертера и могу с уверенностью подтвердить качество его работы, на которую, не сомневаюсь, сроки не повлияют ни в коей мере. Согласие любимого дяди принесло мадам де Комбале огромное облечение. Ей хотелось прикоснуться в ответ к его руке в знак благодарности, но при многочисленных свидетелях сделать это она не решилась. При том количестве грязных слухов, которые их окутывали, любое слово, любой жест мог быть превратно истолкован жалкими и ничтожными умами некоторых придворных. - Мне сложно выразить словами мою признательность вам, дядя, - с благодарной улыбкой ответствовала Мари-Мадлен.
Richelieu: Отеческая улыбка скользнула по губам кардинала. – Дитя мое, это я должен благодарить вас, не только за непрестанную заботу обо мне, но и за доброту вашего поистине ангельского сердца. – Он повернулся к художнику. – Я весь к вашим услугам, сударь, и следую за вами. Отдельный кабинет неподалеку, предоставленный королевой-матерью этому фламандцу, послужил окончательным подтверждением для Ришелье, что просьба о портрете могла быть маленьким шажком к примирению со стороны вдовствующей королевы, первым знаком, что она готова вернуть министру свою благосклонность – надо полагать в надежде вновь обрести кажущееся влияние. Однако пренебрегать подобными намеками никак не следовало.
Вертер: – Благодарю вас, монсеньер, провести с вами портретную сессию – для меня несказанная честь, – сказал Вертер и поклонился кардиналу де Ришелье. Сердце его учащено билось, но он не подавал виду, и только легкий румянец свидетельствовал о его волнении. – Смею надеяться, что мадам герцогиня не откажется к нам присоединиться, – с улыбкой продолжал он, обращаясь к мадам де Комбале, и изящно вскинул руку в приглашающем жесте. – Прошу, ваш покорный слуга будет сопровождающим.
Richelieu: Дитя мое, Вас не затруднит найти повод отказаться (например, данное мною обещание позаботиться о юной принцессе де Гонзага)? Пусть месье Вертер будет единственным свидетелем, который сможет рассказать, где я был…
Madame de Combalet: Мари ласково улыбнулась в ответ дяде и украдкой перевела дыхание. Казалось дело, ради которого она так старалась уладилось. Теперь оставалось только полагаться на самого художника. - Я бы с удовольствием присоединилась, месье Вертер, - отвечала герцогиня, которая будучи довольно тактичным человеком, полагала, что ничто и никто не должен отвлекать художника и позирующего, иначе портрет рисковал быть испорченным, - но меня еще ждут мои знакомые, с которыми мы хотели поговорить. Я приношу свои извинения. Вы к себе безжалостны, дядюшка!)
Вертер: – О, вам совершенно незачем извиняться, – с низким поклоном ответил Вертер, – ваш слуга не смеет вас задерживать и просит позволения сопровождать его высокопреосвященство. До скорой встречи, сударыня, примите мое искреннее почтение. Откланявшись с герцогиней, фламандец вместе с Ришелье покинули шумный и многолюдный зал. Они пересекли дворцовую галерею, стены которой украшали величественные полотна Рубенса из цикла о жизни Марии Медичи. Попадавшиеся по пути дамы и кавалеры, узнав кардинала, почтительно ему кланялись, а пара молодых дворян, видимо, недавно прибывших из провинции, не удовлетворяясь этим, подошли ближе и, сняв шляпы, низко склонили головы. Ришелье осенил их крестным знамением и дал поцеловать свою руку. Вертер скромно держался позади него. Наконец монсеньер и мастер оказались у высокой двери, которая вела в кабинет библиотекаря, с которым Вертер был в приятельских отношениях. Вертер знал, что старого весельчака-итальянца сегодня вечером не будет, поэтому немного соврал, выдав желаемое за действительное. На самом деле никакого разрешения королева-мать не давала, художник только иногда заходил сюда, чтобы поболтать с библиотекарем, оставляя на хранение принадлежности своего ремесла. Но это сейчас не имело никакого значения. Войдя в кабинет, Вертер зажег свечи в большом канделябре. Обстановка в кабинете была нехитрая – секретер, книжный шкаф, письменный стол и пара стульев с изогнутыми ножками и подлокотниками. Слышались раскаты грома. Вертер засуетился, услужливо подвинул стул и помог его высокопреосвященству расположиться. Потом достал из книжного шкафа прекрасную венецианскую бумагу, а также большой угольный карандаш и сел за стол напротив кардинала де Ришелье. – Простите меня, ваше высокопреосвященство, ваш покорный слуга немного волнуется, – пробормотал он. – С тех пор, как мой учитель, мэтр Рубенс, экзаменовал нас, мне еще не довелось делать карандашные наброски к портрету великих людей, а вы, монсеньер, несомненно, являетесь одним из величайших государственных мужей нашей эпохи… Действительно, простите меня, ваше высокопреосвященство. Я не удержался от искушения и описал действия, которые Вы будто бы совершили :) P.S. Мое положение становится опасным, ибо я буду знать слишком много
Richelieu: Следуя за художником, Ришелье невольно погрузился в размышления, никак с этим самым художником не связанные, однако льстивые слова молодого человека вернули его к текущему моменту, и он приветливо улыбнулся в ответ. – Не путайте, друг мой, шпагу с рукой, направляющей ее, – мягко сказал он. – Я всего лишь инструмент в руках его величества, чей портрет, я надеюсь, вам как-нибудь также предложат написать. Но я не хотел бы отвлекать вас разговорами от вашей работы, месье Вертер. Кардинал откинулся на спинку кресла с видом куда более благосклонным чем минуту назад, ничуть не сомневаясь, что художник поймет его намек и позволит ему спокойно поразмыслить о занимавших его загадках, главной из которых было убийство Селены Эскано. Вот месье Вертер правильно понимает – так его игровая ситуация становится куда как сложнее
Вертер: – О, ваше высокопреосвященство, вы так великодушны, – ответил Вертер, приободренный благожелательностью кардинала. – Ваш слуга начинает работу… Он быстро сделал контурный рисунок, и стал заполнять его легкими штрихами. Рисунок начал постепенно оживать – обрел игру света и тени, а также мелкие детали, которые обычно ускользают от внимания человека неподготовленного. Вертер с удовлетворением отмечал про себя, что его глазомер, который когда-то заслужил похвалу мэтра Рубенса, не подводит и в этот раз, а рука двигается также твердо и точно, как на уроках рисования. Не отвлекаясь, художник сделал рисунок в фас и в профиль. Незаметно прошло около получаса. Снаружи гремели раскаты грома, дул сильный ветер и слышался шум приближающейся грозы. В мерцающем свете свечей лицо кардинала де Ришелье казалось высеченным из мрамора, а задумчивые глаза выражали напряженную работу мысли. Делая наброски, Вертер постарался передать в них сосредоточенное выражение и силу духа его высокопреосвященства, но для него было гораздо важнее то, что он «чувствовал» личность кардинала де Ришелье. Но чем сильнее становилось это чувство, тем более странным и нереальным казалось ему окружающая обстановка. Вступление ночи в свои права, тревожный рокот грозы, кабинет, больше похожий на грот волшебника Мерлина, который в одиноком безмолвии размышляет о судьбах мира… Наваждение какое-то. Вертер тряхнул головой, чтобы немного прийти в себя, отложил карандаш и зажег еще свечи. Долгое молчание начало тяготить художника, но что сказать, он не знал. Но что-то он должен был сказать. – Ваш слуга почти закончил, – сказал он хриплым голосом, так как у него пересохло горло. – Осталось еще сделать рисунок в полупрофиль, но перед этим хотелось бы спросить мнение вашего преосвященства. У вашего покорного слуги возникло опасение, что рисунок получился чересчур строгим – словно, ваше высокопреосвященство о чем-то беспокоились… Если ваше высокопреосвященству будет угодно сказать, о чем вы думали – то да
Richelieu: Ришелье перевел взгляд на молодого человека, не сразу даже понимая смысл его вопроса. Не мог же тот и в самом деле спрашивать, о чем он думал? Не мог же он в самом деле полагать… хотя, может, и мог: далеко не все художники обладали острым умом сеньора Рубенса – да что там, далеко не все его секретари видели мир так же отчетливо, как этот голландец. – Я думал, месье Вертер, – ответил он со своей обычной учтивостью, – о том, что ее величество казалась сегодня непривычно взволнованной. К счастью, можно надеяться, что, когда его высочество отправится вместе с нами под Ларошель, его юношеский жар найдет себе лучшее применение, куда более безопасное и для него самого и для тех, кому он дорог. Мне было бы чрезвычайно любопытно взглянуть на ваши рисунки, сударь. Он протянул руку с любезной улыбкой.
полная версия страницы