Форум » Люксембургский дворец » Карточная игра. Политика и Искусство, 16 июля, пол-десятого вечера » Ответить
Карточная игра. Политика и Искусство, 16 июля, пол-десятого вечера
Вертер: Итак, Князь должен особенно заботиться, чтобы из уст его не сошло ни одного слова, не преисполненного пятью добродетелями, чтобы, слушая его и глядя на него, казалось, что Князь весь благочестие, верность, человечность, искренность и религия. Никколо Макиавелли (Князь, гл. XVII)
Ответов - 13
Gaston d'Orleans: Закончив беседу с королевой-матерью, Гастон медленным шагом прошелся по комнате, размышляя о том, как можно будет отвлечь монсеньора Ришелье. В своих фантазиях он рисовал себе, что завладевает вниманием Его Высокопреосвященства с такой легкостью, с какой опытный трибун может завладеть вниманием толпы. Однако, чем больше Гастон думал о вариантах подхода, тем более Ришелье представлялся ему весьма опасным собеседником. А что, если у него ничего не выйдет? Если кардинал, перебросившись с принцем парой формальных фраз, покинет его? Если из-за него - Гастона - план сорвется? Господи, какая же это ответственность... И зачем только он согласился на это? Нет, нет... Я не смогу... Почувствовав себя не очень хорошо, принц начал искать глазами свободное сидячее место, однако, осмотрев комнату, нашел то (а вернее - того), что помогло ему лучше всякого дивана. В нескольких шагах от него стоял Виллем Вертер, о котором Гастон знал только то, что тот является художником, учеником Рубенса. Ах, да... Также он пользуется расположением матушки. План в голове принца еще не конца сформировался, однако он решил не тянуть время и подошел к художнику, который только что закончил разговор с каким-то дворянином. - Месье Вертер, рад Вас видеть! - Гастон старался выглядеть как можно приветливее, однако улыбка все равно получилась несколько натянутой. - Как Вам вечер?
Вертер: => "Антоний и Клеопатра" Вопрос герцога застал Вертера врасплох, так как он, оставшись стоять в одиночестве после ухода виконта де Морсера, призадумался о чем-то своем и не заметил герцога. Но каково было его удивление, когда он узнал Гастона Орлеанского, первого из законных претендентов на трон в отсутствие у его величества сына и наследника. Мысль о том, что перед ним, возможно, будущий король Франции повергла его в трепет, а то, что герцог обратился к нему по имени — в недоумение. Он не мог даже предположить, что герцог, которого он неоднократно видел у королевы-матери вспомнит его имя. Но ведь помнит... Фламандец посчитал это добрым знаком и подумал, что его честолюбивые мечты начинают сбываться. — О, благодарю вас, ваше высочество, вы так добры! — воскликнул он, подобострастно кланяясь. — Я тоже счастлив видеть вас в добром здравии и искренне польщен вашим милостивым вниманием. Собственно, я прибыл лишь недавно, но уже чувствую, что этот вечер навсегда останется в моей памяти, как один из восхитительнейших и великолепнейших. Тут Вертер счел нужным сдержать свой пафос, могущий произвести на герцога совсем не то впечатление, на какой он рассчитывал. Окинув взглядом блестящее общество, собравшееся сегодня в Люксембургском дворце, он спросил: — А как вам вечер, ваше высочество? Намерены ли вы принять участие в карточной игре? Ее величеству королеве-матери ведь всегда удаются вечера, будь то придворный балет или иное развлечение...
Gaston d'Orleans: - Благодарю Вас, - герцог Орлеанский одобрил похвалу, адресованную его матушке, приняв ее на свой счет. - Вечер, на мой взгляд, действительно восхитительный. И, я чувствую, он будет особенным. Однако карточная игра меня сейчас совсем не тянет... Нет желания, что необычно. Думаю, я смогу найти себе иное занятие в этот вечер. А пока порадую Вас своим обществом, - добавил он, ухмыльнувшись. Гастон боялся вызвать подозрения у собеседника своей чрезмерной торопливостью, посему начинал "наступление" издалека. - Месье Вертер, признаюсь, я не силен в изобразительном искусстве, однако всегда стараюсь следить за акутальными течениями в живописи - герцог напустил на себя скучающий вид, пытаясь не выдавать своего волнения. - Вы ведь профессионал в своей области, я так считаю... Да и не только я... Ваши великолепные портреты... Кхм... - идея о том, чем завлечь Вертера уже пришла в голову принца, однако мыслей оказалось так много, что они просто перемешались. - Как Вы считаете, любого ли человека можно изобразить на портрете, показав всю его внутреннюю красоту, коль внешней он не наделен?
Вертер: Художника был тронут. Медленная и несколько сбивчивая речь Месье, весьма польстила самолюбию Вертера, и заставила его вспомнил, что его высочество совсем недавно познал горечь утраты и остался один с маленькой дочуркой. Возможно, принц был безучастен к происходящему, потому что ему претила показное великолепие празднества. Эта мысль (кроме всего прочего) не могло не наполнить экзальтированную и чересчур впечатлительную душу фламандца чисто человеческой симпатией к молодому человеку почти одного с ним возраста. Поэтому он счел своим долгом рассеять меланхолию и чувство одиночества, которое, как он полагал, терзало сейчас сердце герцога Орлеанского. Тем более, что речь зашла о теме, хорошо ему знакомой. — Ваш покорный слуга несказанно рад, что его работы произвели благоприятное впечатление на ваше высочество, — ответил Вертер, кланяясь еще ниже. — Я всего лишь недостойный ученик мэтра Рубенса, первого среди фламандских живописцев. — Выдержав паузу, он продолжал: — Тем не менее, я усвоил его урок о том, что следует изображать красоту именно внутреннюю. Учитель говорил, что необходимо прежде всего постичь идею вещей в ее абсолютной гармонии, а в случае с портретом — изначальную чистоту души человека, сотворенного по образу и подобию Бога. Если увидеть это и доступными средствами изобразить, отсутствии красоты внешней превращается в свою противоположность. В этом смысле мы, художники, являемся своего рода магами и алхимиками, причастными к преобразованию реальности, или, если угодно, компаньонами Святого Духа, — добавил он с едва заметной улыбкой.
Gaston d'Orleans: Внимание Гастона отключилось еще на фразе Вертера "Тем не менее, я усвоил его урок о том, что..." и дальнейшие изливания художника принц выслушивал с немигающим взглядом и плотно сжатыми губами. Наконец увидев, что художник закончил свою речь (Что это? Ухмылка?) и явно ждет ответа от него ответа, герцог Орлеанский мигнул-таки глазами и принял задумчивую позу, поглаживая подбородок рукой - Мой дорогой Вертер, Вы слишком критично относитесь к себе и к своему мастерству, - сказал Гастон, в голосе которого теперь звучали нотки "благородного великодушия". - Рубенсу несказанно повезло, что у него есть столь достойный продолжатель его дела. И еще, месье... Мне кажется совсем скоро о Вас улышит вся Европа. Франция, Италия, Австрия, Испания, Англия... Ваши картины будут знать все - от крестьянина до короля. Ваше имя будет у всех на слуху! Творите, творите, не останавливайтесь! Вы вправе рассчитывать на всемирное признание, - догадавшись, что чересчур перестарался с лестью, принц потупил взгляд. - Прошу меня извинить, месье, если я слишком Вас смущаю подобными разговорами. Но я действительно в восторге от Ваших работ!
Вертер: Вертер часто слышал критические замечания в адрес своих картин. Также ему приходилось слышать положительные и даже восторженные отзывы — и к тем и другим он относился по-философски спокойно, воспринимая как нечто неизбежное и само собой разумеющиеся. Люди могли находить его картины прекрасными или безобразными в зависимости от различных обстоятельств, но равнодушными они ни в коем случае не должны были оставаться. В этом смысле слова, сказанные герцогом Орлеанским, стали для Вертера воистину как бальзам для души. Не зря он долго учился, — думал художник, — не зря изрисовал кучу бумаг и провел не одну бессонную ночь за мольбертом со свечей, вымазанный с головы до ног льняным маслом и яичной темперой, — раз герцог, человек сторонний и незаинтересованный, столь высоко оценил результаты его трудов. Он мысленно прикинул, какие именно работы мог видеть Гастон, и пришел к заключению, что это были, скорее всего, портреты придворных королевы-матери — некоторые из них действительно получились на редкость удачными. Неужели принц хочет заказать свой портрет? Эта мысль взбудоражила сознание фламандца. Одновременно он подумал, что мысль, пришедшая ему в голову так неожиданно, не увязывается с предыдущим вопросом герцога — он ведь был приятный молодой человек, унаследовавший изящество и мужественную импозантность своего отца, короля Генриха. Как бы то не было, следовало немедленно воспользоваться предоставившейся возможностью, ибо нельзя было надеяться на то, что она повторится в другой раз. Поэтому он учтиво ответил: — О, не знаю даже как возблагодарить вас, ваше высочество, вы действительно меня смутили. — Художник не осознавал до конца всю глубину своего тщеславия, поэтому искренне верил в то, что говорил. — Мне никогда не приходилось слышать столь лестную для меня похвалу из уст такого благородного кавалера, как вы, поэтому сочту за великую честь служить вам и быть чем-нибудь полезным!
Gaston d'Orleans: Ах, если бы Вы действительно осознавали свою полезность для меня. Гастону было ясно, что художник попал в его "сети", и в душе он уже преждевременно торжествовал победу. - Не стоит, месье, не стоит, - сказал Гастон, сделав неясный жест рукой. - Вы настоящий знаток своего дела и я, признаюсь Вам искренне, весьма озабочен тем, что Вы до сих не были оценены по достоинству при французском дворе. Вам непременно стоит заявить о себе! Прекратите растрачивать свой талант попусту! - Вам нужно начинать с более высокого уровня, так как портрет какого-нибудь очередного аристократа вряд ли будет хорошим подспорьем на Вашем пути. Пусть этим занимаются другие! Вам не помешало бы написать портрет какой-нибудь интересной и неоднозначной личности, например... - принц посмотрел куда-то в сторону, поднес платок к лицу и кашлянул в него, одновременно произнеся последнее слово. - Кхардинал...
Вертер: Кардинал? Фламандца это озадачило неимоверно, он с трудом удержался оттого, чтобы почесать затылок. Неужели герцог изволил шутить? Вертер как бы невзначай задержал взгляд на глазах Гастона, черных и блестящих, как уголь. Они были серьезными и, как ему показалось, даже немного печальными. Похоже, герцог и не думал шутить. Значит, он не собирался заказывать свой портрет или портрет покойной жены — это было необычно... Хотя, нет — его высочество, возможно, просто желал сделать жест доброй воли в отношении первого министра своего брата, к которому относился прохладно из-за того, что тот в свое время выступал против его брака с мадемуазель де Монпансье. Безвременная кончина герцогини лишила всякого смысла эту вражду и (пусть даже не до конца) примиряла кардинала с Месье — такое объяснение художник посчитал для себя более чем вероятным. Если дело обстоит именно так, его, Вертера, миссия заключалось не просто в том, чтобы написать портрет кардинала Ришелье. Ему следовало сделать это как можно лучше, ибо хорошо сделанная работа могла иметь немаловажное значение для примирения наследника престола с первым министром Франции — а, стало быть, для будущего этой страны. В этом смысле он сможет даже стать равным своему учителю. От этой мысли у Вертера закружилась голова. — В-ваше высочество... — пробормотал он, стараясь скрыть охватившее его волнение, — ваш покорный слуга будет счастлив написать портрет его высокопреосвященства, ежели вы благоволите мне приказать, и ежели это доставит удовольствие его высокопреосвященству. Но... Художник не знал, что сказать. Он поймал себя на том, что чувствует себя как пьяница, ухаживающий за хорошенькой девушкой — вроде и выпить хочет, и впечатление хорошее на девушку произвести. С одной стороны он был безумно рад, что для него все складывается столь удачно, а с другой стороны не был уверен, что сможет в будущем закрепить успех. А что, если герцог о нем забудет после того, как он напишет портрет кардинала, и все его слова окажутся пустыми? Месье все-таки был сыном своей матери, капризной и непостоянной флорентийки, и художнику об этом не следовало забывать. Вертер же был фламандец, представитель племени, проникнутой меркантилизмом до мозга костей, поэтому, несмотря на соблазн, не мог не подумать и о своих интересах. Но сказать об этом прямо не мог — в этом-то и заключалась загвоздка. Поэтому он замялся и потупил взор.
Gaston d'Orleans: - Но, но, но... - брови принца нахмурились и в его голосе стали слышны нотки раздражения. - Вертер, я думал, что Вы более решительный человек, каковым Вы мне показались. Неужели я ошибся? Вам необходимо хватать удачу за хвост, тем более когда она так близко, а не искать какие-либо отговорки. К чему Вам какая-то "синица в руках", когда такой "журавль в небе"? Идите же Вы, черт Вас возьми, к дьяволу! Тьфу... К кардиналу! Картина столь несдержанного ответа пронеслась перед мысленным взором Гастона и он готов был высказать все это на самом деле, так как "скромность" художника порядком его нервировала. Вроде разговор так гладко шел, а теперь он вздумал упрямиться! Ну как здесь можно не разозлиться?.. Усилием воли подавив в себе гнев, принц чуть склонил голову набок и посмотрел в потупленные глаза художника. - В чем дело, месье Вертер? - мягко спросил Гастон и снисходительно улыбнулся. - Что Вас смущает? Я понимаю, что для Вас в новинку работать над портретом столь великого человека, как Его Высокопреосвященство. В самом деле, я бы тоже был удивлен... как минимум. Но поверьте, ему это доставит то еще удовольствие!
Вертер: В словах его высочества Вертер уловил нотки нетерпения, хотя они прозвучали спокойно и доброжелательно. Художнику не приходилось ломать голову, чем это было вызвано – конечно же, его нерешительностью. Тем более глупо было бы с его стороны поддаваться страху и сомнениям в такой ответственный момент, не сумев воспользоваться удачным стечением обстоятельств. – Вы правы, ваше высочество, – сказал Вертер, опуская голову еще ниже, чтобы изобразить очередной поклон, – столь великая честь действительно смутила вашего покорного слугу... Но спустя мгновение фламандец стал уже другим человеком – горделиво выпрямившись и уверенно глядя герцогу в глаза, он продолжал: – Разумеется, я возьму на себя столь лестный для меня труд и постараюсь быть достойным моего учителя, ибо пожелания вашего высочества для меня превыше всего. Но меня смутила не столько сама задача, – позвольте заверить вас в том, что она будет исполнена на должном уровне, – а сколько необходимость побеспокоить его высокопреосвященство. Ведь для того, чтобы написать портрет, мне нужно сделать предварительные наброски с натуры. Последнее не являлось для художника обстоятельством безусловно необходимым, так как он мог изучить работы своих товарищей по ремеслу и по ним создать образ кардинала. Но он предпочел об этом умолчать, так как ему, во-первых, нужно было время, чтобы узнать, какие выгоды сулит выполнение этого заказа, во-вторых, идею увидеть самого Ришелье он посчитал и впрямь удачной. Кто бы сомневался, что в этом случае портрет человека, о котором чем больше говорили, тем меньше знали, действительно получится достойным?
Gaston d'Orleans: - Само собой, Вам придется побеспокоить, - с непоколебимой уверенностью в голосе воскликнул герцог Орлеанский. - Глупо было бы предположить, что Вы сможете нарисовать портрет Его Высокопреосвященства без присутствия самого кардинала, - добавил Гастон и засмеялся над собственной - по его мнению, искрометной - "шуткой". Настроение его резко повысилось и сейчас принц чувствовал себя чуть ли не вторым Макиавелли. А так как деление шкуры неубитого медведя являлось одним из самых любимых его занятий, он уже заранее считал задание выполненым. Ах, как же обрадуется матушка, когда узнает, как ловко ее любимый Джанино обвел кардинала вокруг пальца. Да еще и оствшись в тени! И сделав все чужими руками! Гастон начинал всерьез задумываться о написании мемуаров, которые он бы потом объединил под общим названием "Двенадцать подвигов герцога Орлеанского"... - Но, боюсь, Вам придется самому заниматься привлечением монсеньора к искусству. Дело в том, что он не должен никоим образом узнать, что я был зачинщиком этой интересной идеи с портретом. Да и вообще не стоит особенно распространяться об этом разговоре. Прошу извинить за излишнюю таинственность данного мероприятия. Это обусловлено... - Гастон неожиданно прервал фразу и, пристально взглянув на Вертера, спросил полушепотом. - Месье, ведь я могу Вам доверять?
Вертер: «Что такое случилось сегодня с господами? – изумлялся художник, слушая герцога. – Мода новая пошла, что ли, заказывать чужие портреты, храня инкогнито». Он вспомнил свой разговор с итальянским князем ди Сант-Анна, который всего несколько часов назад состоялся здесь же, в Люксембургском дворце. Но эксцентричный итальянец хотя бы взял на себя обязательство пригласить фрейлин ее величества, чтобы художник мог их видеть. Герцог же вменял ему в обязанность «самому заниматься привлечением монсеньора к искусству». Вертер, как уже было сказано, отличался чересчур болезненным воображением, поэтому живо представил себе следующую картину. Всеми правдами и неправдами добившись аудиенции, он заявляет кардиналу: «Ваше высокопреосвященство, я имею честь быть художником и желал бы написать ваш портрет. Поэтому, не соблаговолите ли немного попозировать?» Ришелье приходит в неописуемую ярость и приказывает двум дюжим гвардейцам с огромными лапами и угрожающе вытаращенными глазами вышвырнуть наглеца за дверь. Те хватают его за шкирки, словно тряпичную куклу, и с проклятиями спускают вниз с высокой лестницы Пале Кардиналь – прямо под колеса проезжающей мимо кареты… Усилием воли Вертер отогнал это нелепое видение и остался глух к комариному писку благоразумия, встревожившегося заговорщицким тоном герцога – немаловажную роль в этом сыграла его неуемное честолюбие и присущий возрасту авантюризм. – О, разумеется, вы можете полностью доверять мне, ваше высочество! – не моргнув глазом, ответил художник. – Это великая честь для меня, поэтому о причинах, побудивших вас хранить таинственность, я не осмеливаюсь спросить... Я завтра же нанесу визит его высокопреосвященству и начну работу. Когда вашему высочеству будет угодно получить конечный результат?
Провидение: Гастон сделал глубокий вздох и уже снова поздравил себя с успехом, когда в голову ему неожиданно пришла новая мысль. И как, спрашивается, убедить этого фламандца отвлечь кардинала именно сегодня и именно около десяти вечера? – Завтра утром я хочу видеть первые наброски, – заявил он и тут же дружески сжал плечо художника. – Вы думаете, должно быть, что это невозможно, но это не так. Посудите сами, моя матушка устраивает сегодня карточную игру, на которую она пригласила и этого… и его высокопреосвященство. Художник попытался вежливо возразить, принц сдвинул брови и продолжал настаивать, то живописуя непокорному ждавшие его почести и награды, то намекая на глубокое неудовольствие, которое, несомненно, испытает королева-мать, узнав о его нежелании выполнить просьбу ее любимого сына. Убедительности ему было не занимать, и когда, полчаса спустя, они расстались, Вертер твердо пообещал завтра же утром принести первые наброски, а если на лице его при этом были написаны глубокие сомнения, так кого волновало, что думает какой-то простолюдин?
полная версия страницы