Форум » Пале Кардиналь » О том, как кабинет кардинала выглядел при свете дня. 16 июля, начало седьмого » Ответить
О том, как кабинет кардинала выглядел при свете дня. 16 июля, начало седьмого
Richelieu:
Ответов - 34, стр:
1 2 All
Richelieu: Выражение лица Ламаля было настолько неуверенным, что Ришелье не мог не понять, что у того были еще какие-то новости – скорее всего, малоприятные. Со вздохом кардинал провел рукой по глазам. – Что случилось? – Шевалье д’Артаньян, – нерешительно начал Ламаль, которому пришлось в свое время написать и пригласительную записку молодому гвардейцу и приказ об аресте ночных «визитеров», – явился, утверждая, что ваше высокопреосвященство назначили ему встречу. Он принес с собой какие-то обрывки… возможно, это ваше вчерашнее письмо. Брови кардинала приподнялись в искреннем недоумении. Право же, капитан де Тревиль очень своеобразно понимает приказ об аресте, если шевалье д’Артаньян все еще на свободе. И тем более непонятно, почему он решил явиться с повинной – или с чем-нибудь еще? Взгляд Ришелье невольно переместился на пистолет, всегда лежавший под рукой, в открытом ящике стола. Не то, чтобы он всерьез верил, что молодой гасконец явился именно с этим намерением… – Я хочу его видеть, – сказал он после краткого раздумья. Ламаль поклонился и поспешил прочь.
Шарль д`Артаньян: Д`Артаньян очень аккуратно постучал в двери кабинета, и, дождавшись ответа, вошел и глубоко поклонился, старательно подметя пол перьями шляпы. Испытывая почти мистическое благоговение, замер у порога, почтительно склонив голову и держа шляпу в руках. Перед ним был Ришелье. Сам Ришелье, куда более влиятельный вельможа, чем принцы крови... И тут гасконец вспомнил, что именно к этому человеку он на днях влез в кабинет, устроив там настоящий погром. Внутренне собравшись в тугой комок, гвардеец заговорил: - Д`Артаньян из роты Дэзессара явился по вашему приказанию. Едва отзвучали последние слова, Шарль снова замер в почтительной позе, не смея поднять глаза.
Richelieu: Несколько секунд Ришелье внимательно изучал стоявшего перед ним юношу, затем указал на одно из кресел, предусмотрительно возвращенных Ламалем в их обычное положение. – Я приглашал вас зайти ко мне вчера, шевалье, – сказал он любезно. – Но не думаю, что один день многое изменит. Я вас слушаю. Не нужно было быть провидцем, чтобы прочитать по позе молодого человека, что тот чувствовал себя неуютно, и Ришелье вовсе не спешил изменить status quo. Насколько я понимаю, той нашей с Вами беседы, которую описывает мэтр Дюма в главе «Грозный призрак», в нашем варианте не было? Или я ошибаюсь?
Шарль д`Артаньян: Д`Артаньян подошел к креслу, стараясь занимать в кабинете как можно меньше места, и сел, пряча глаза. В них слишком явственно читалось смущение. Когда гасконец справился с ним, даже не столько справился, сколько замаскировал обычной гасконской бравадой, он наконец решился посмотреть на своего высокопоставленного собеседника. - Ваше высокопреосвященство, ваше письмо... Когда оно попало ко мне, оно было повреждено. Я как мог постарался восстановить его, и надеялся, что прочел верно. Если бы я знал, что должен был появиться у вас вчера, я бы явился в срок. Смиренно прошу простить меня! Я полагаю, не было. Раз уж не было здесь, в игре... Давайте будем считать, что это первая наша беседа. Если не возражаете.
Richelieu: Ришелье чуть приподнял брови. – Повреждено? Как это неудачно. – Он потянулся за пером и сделал пометку на ближайшем листе бумаги. – Я позабочусь о том, чтобы доставивший его курьер понес наказание, это недопустимо. Он взял со стола другой лист, наполовину исписанный, и глянул на него. – Вы ведь родом из Беарна, сударь, и прибыли в столицу совсем недавно? Не больше года назад? Я вижу, вы немало успели совершить за это время. По его тону никто не догадался бы, что просматривал он только что набросок памятной записки для его величества на следующий день.
Шарль д`Артаньян: Удобное кресло все сильнее напоминало гасконцу раскаленную жаровню, а последние слова Ришелье еще больше разогрели ее. Он же наверняка все знает. Мадам де Комбале, отец Жозеф... Они рассказали ему все. Утешает только то, что Жозеф и племянница монсеньора вряд ли знают наши имена. Вот только... Вот только слишком удачно все сходится - наша троица, пропажа Констанции из особняка Сюлли сразу после посещения кабинета... Да что тут гадать, кардинал умный человек и давно разгадал эту немудреную загадку. Вот только сможет ли он доказать?.. - по спине д`Артаньяна пробежал холодок. - А ему и не нужно ничего доказывать... Шарль, ты пропал. Просто смирись с этим, и принимай достойно свою участь. Главное, Констанция в безопасности, значит, все было не зря... - Да, ваше высокопреосвященство. Я родом из Беарна. Я приехал в Париж, чтобы сделать карьеру военного.
Richelieu: Палево-рыжая кошка Фисба выбрала как раз этот момент, чтобы запрыгнуть к кардиналу на колени, и рука Ришелье привычно легла на пушистую шерсть. – Вы выбираете, я бы сказал, несколько странные способы сделать карьеру, сударь, – заметил он почти дружелюбным тоном. – Хотя ее величество, безусловно, к вам благоволит… или по меньшей мере, благоволила. Он улыбнулся гасконцу. Еще час назад он просто приказал бы отправить его в Бастилию к его товарищам, которые, скорее всего, уже там находились, но теперь желание отвлечься взяло верх.
Шарль д`Артаньян: Кошка на руках кардинала странным образом помогла д`Артаньяну взять себя в руки и немного успокоиться. Не то, чтобы он любил кошек; но взгляд рыжеватой красавицы нес в себе оттенок снисходительного дружелюбия, и некоторым образом напоминал взгляд Ришелье. Подивившись такому сходству и собравшись с мыслями, Шарль заговорил, грустно любуясь пушистым зверьком. - Я всецело предан Франции и их величествам, ваше высокопреосвященство. Но мне ли говорить о благоволении королевы? Я бедный гасконец... Осознавая, что терять уже нечего, д`Артаньян на волне печали даже осмелился продекламировать стихи собственного производства, написанные не так уж давно под влиянием стихотворных упражнений Арамиса: - Доверие сильных мира сего похоже на пламя тонкой свечи. То оно есть, то не видно его; и сам понимаешь - кричи не кричи, о тебе никто и не вспомнит, и считай, что благополучен. Если жив - то куда уж лучше, хоть и сердце залито кровью... Вспомнив о Констанции, и о том, что королева не смогла защитить ее, Шарль внутренне грустно усмехнулся. Благосклонность королевы. Чертовски шаткая штука. Очень много чести, очень мало толку... Когда гасконец приехал в Париж, для него все было просто и ясно - мушкетеры против гвардейцев, ура, грудью на мушкет... Теперь же он начал задумываться о том, что не все так просто в этом мире. Власть королевы призрачна, и она не в силах защитить своих сторонников. Власть короля... Королевский гвардеец оборвал поток мыслей на полуслове. Дальнейшие рассуждения могли завести его слишком далеко. Его до сих пор смущал и тревожил тот факт, что в истории с подвесками по сути он помог не только своей королеве, но и английскому герцогу Бэкингему, а ведь Англия издавна была врагом Франции.
Richelieu: – Вы пишете стихи, шевалье д’Артаньян? – спросил Ришелье с неподдельным изумлением. На мгновенье он напрочь забыл о теме разговора, настолько поразила его эта сторона личности гасконца, но долго это не продлилось, и он продолжил, – Если судить только по ним, то вам не повезло с господами… хотя возможно, в том есть и доля вашей вины. Фисба ткнулась мордочкой ему в руку, и кардинал опустил на нее взгляд с еле заметной улыбкой на губах.
Шарль д`Артаньян: Гасконец снова опустил голову, едва ли не до крови закусив губу. Разговор давался ему тяжело. В душе молодого гвардейца бушевал ураган. Когда Шарль поднял глаза, в них светилась странная, самоубийственная решимость высказать все начистоту. - Ваше высокопреосвященство, когда я приехал в Париж, я мечтал о карьере военного. Я мечтал служить Франции, и так уж сложилось, что именно господин де Тревиль смог помочь мне попасть в ряды гвардии. Я был горд и счастлив, я нашел друзей, я встретил любовь... Я был уверен, что жизнь удалась. А теперь я многое понял и ни в чем не уверен. Вместо того, чтобы служить Франции, я вдруг оказался на службе чужих интересов, которые иногда идут вразрез с моими убеждениями. Но я не умею предавать... В голосе гасконца откровенно звучало "...хотя и выброшен сейчас за ненадобностью". Гордость не позволила ему озвучить свои мысли, но они легко читались в его интонациях и отражались во взгляде.
Richelieu: Глядя на смесь гордости и разочарования на лице д’Артаньяна, кардинал не без насмешки подумал, что ничто не вызывает к жизни здравый смысл вернее чем тень эшафота. – Вы благородный человек, шевалье, – согласился он без тени иронии на лице или в голосе, – и я пощажу ваше благородство, сказав, что не поставлю вам в вину вашу поездку в Англию… грехи молодости, не так ли? Хотя Ришелье был совершенно уверен, что, кто бы ни доставил д’Артаньяну его письмо, доставлено оно было целым, он никак не выдал этой своей уверенности ранее – так же как и сейчас ничем не показал, что ответ д’Артаньяна был для него важен, лишь его пальцы чуть глубже зарылись в мягкую палевую шерсть Фисбы, ответившей на ласку еле слышным мурлыканьем.
Шарль д`Артаньян: Гасконец глубоко задумался. Он бы куда спокойнее отвечал, зная, что поездка точно так же не поставится в вину и его друзьям. Впрочем, и без поездки в Англию гвардеец успел наделать дел как раз столько, чтобы хватило для отправки в Бастилию лет на сто, и это если очень повезет. Такие подарки не делаются просто так, и не принимаются просто так. Значит... - Я высоко ценю эту милость, ваше высокопреосвященство, - медленно проговорил гасконец.
Richelieu: Ришелье несколько секунд ждал продолжения, но, когда его не последовало, еле заметно пожал плечами. Человек, который не отвечает вышестоящим на прямо заданный вопрос, не должен удивляться, если ему перестанут задавать вопросы и начнут отдавать приказы. – Поговорим откровенно, господин д’Артаньян, – сказал он. – Вы с вашими тремя друзьями чрезвычайно хорошо выполнили поручение одной особы, чей дар, как я вижу, вы до сих пор носите на пальце. Я ценю людей, которые умеют хорошо выполнять данные им поручения, и я пригласил вас для разговора. К сожалению, в тот момент вы решили временно покинуть Париж, и то мое приглашение до вас, по всей видимости, тоже не дошло. Он сделал паузу и снова взглянул на молодого человека.
Шарль д`Артаньян: Д`Артаньян покаянно опустил голову. Перстень предательски блестел, и гасконец внутренне усмехнулся, следя, впрочем, чтобы усмешка была не видна даже в глазах. Поручение действительно было выполнено лихо, истинно по-гасконски, и Шарль втайне гордился самим фактом выполнения невозможного, даже учитывая все сомнения, которые терзали его по поводу содействия врагам Франции. Однако, кресло под гасконцем накалялось все больше, и он вновь собрался в тугой комок мыслей и чувств. - Ваше высокопреосвященство, меня действительно не было в тот момент в Париже. Я никогда не пренебрег бы вашим приглашением. Но сейчас я к вашим услугам... Фраза была опасной, и д`Артаньян сделал небольшую паузу, потом продолжил: - ...И если вы соблаговолите сказать мне, чем я могу быть вам полезен, я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие. Силуэт Бастилии отчетливо маячил перед глазами Шарля. Арамис в тюремной камере, приказ об аресте Атоса... Гасконец в эту минуту думал не столько о себе, сколько о друзьях и любимой. Он должен был как-то им помочь, на помощь королевы расчитывать не приходилось, а Тревиль...Тревиль и так делал все, от него зависящее, но бывают моменты, когда и капитаны гвардии оказываются бессильны перед обстоятельствами. А ведь втравил друзей в эти обстоятельства он сам, д`Артаньян, дворянин из Беарна... Шарль и сам не мог бы сказать, какие чувства он испытывает сейчас.
Richelieu: Ришелье приподнял брови. – С тех пор, – продолжил он, – я о вас ничего не слышал, и меня, признаться, посетила мысль о том, что вы, немного лучше понимая теперь и ваше положение и общее положение дел, решили посвятить себя всецело службе его величеству. Кардинал чуть прищурился и, не переставая поглаживать кошку одной рукой, другой взял со стола тот же лист бумаги и глянул на него, прежде чем положить на место. – К сожалению, я оказался неправ. Мне следует перечислить по пунктам, чем вы занимались четырнадцатого июля, или вы окажете мне любезность и сделаете это за меня?
Шарль д`Артаньян: Шарль понял, что погиб, погиб окончательно и бесповоротно. Вот только у него была возможность самому выбрать себе предсмертные часы. Можно было провести их, пытаясь юлить и скрывать правду, что было недостойно, а можно было откровенно во всем признаться, не пытаясь себя обелить... - Я с готовностью перечислю, чем я занимался четырнадцатого июля. - сказал д`Артаньян с отвагой смертника. - Вот только... Я бы хотел, чтобы вы верно поняли мои мотивы. У меня в мыслях не было нанести оскорбление вашему высокопреосвященству... Я всего лишь пытался спасти свою несчастную возлюбленную. Как я уже говорил, господа в часы благополучия забывают о тех, кто верно служил им в часы бедствий. Все, что я делал, я делал ради любви... И, клянусь честью, я никогда не позволил бы себе того, что произошло четырнадцатого июля, будь у меня возможность поступить иначе. Д`Артаньян вскинул голову в ожидании приговора.
Richelieu: Усилием воли Ришелье подавил раздражение. Мальчик, ребенок еще, решил, что ему остается лишь гордо встретить смерть, и спешит – нет, не загладить вину, оправдаться. Даже если бы кардинала и не выводила из себя та легкость, с которой д’Артаньян и его друзья проникли в его кабинет, а позже освободили эту Бонасье, его взбесила бы сама постановка вопроса. Ради любви! Можно подумать, любовь окончательно убивает в людях здравомыслие! Ришелье мысленно в очередной раз произнес проклятье на всех женщин, но голос его, когда он заговорил, прозвучал ровно: – Поясните мне ход ваших мыслей, шевалье, прошу вас. От чего вы спасали вашу возлюбленную и почему вы не начали с того, что обратились ко мне?
Шарль д`Артаньян: - Ваше высокопреосвященство, поездка в Англию, которую вы столь любезно не ставите мне в вину, дорого обошлась Констанции. Как вам, должно быть, известно, она была в заключении. Я... я не мог бросить ее там. В силу того, что заключена она была заслуженно, я никак не мог обратиться к вам за помощью. Разве мог я просить вас нарушить закон? Из почтения к вашему сану и положению, это было немыслимо! И поэтому... Я нарушил его сам. - Шарль покаянно склонил голову. Его любимая была на свободе, и теперь каяться можно было сколько угодно - чтобы ни случилось с ним самим, Констанции уже ничего не угрожает. - Ведь что неподобает первому министру Франции, может позволить себе простой гасконский шевалье без урона для своей чести. Ваше высокопреосвященство, я знал, на что иду. Я знал, что наказание непременно последует. Но право же, я не мог иначе. Д`Артаньян бессильно развел руками, сохраняя вид человека, раскаивающегся во всех смертных грехах одновременно. Да так оно и было, собственно, в списке смертных грехов гасконца уже стояло и прелюбодеяние, и убийство ближнего своего, и взлом кардинальского кабинета, разве что воровать не приходилось... Д`Артаньян на мгновение задумался, можно ли считать воровством похищение отца Жозефа, и пришел к выводу, что нельзя. Ведь его же вернули на место... Со всей наивностью своих двадцати лет гасконец иногда задумывался и о таких высоких материях.
Richelieu: Как бы не раздражало Ришелье поведение гасконца, на мгновенье в его глазах мелькнуло одобрение, тут же сменившееся уже ничуть не скрываемой иронией. – Во-первых, почему вы думаете, шевалье, что мадам Бонасье оказалась там, где она оказалась, из-за вашей поездки? А во-вторых… вы не находите странным, что вы готовы просить моей милости сейчас, когда вы знаете, что, даровав вам ее, я вынужден буду точно так же нарушить закон? Ваш визит в особняк Сюлли стоил жизни четырем людям, на случай, если вы не считали. Взгляд кардинала невольно сместился на дырку, прожженную в ковре, и он не мог не признаться себе, что закон беспокоил его куда меньше, чем испытанное им унижение. Что стоит его охрана, если ее так легко обвести вокруг пальца? Чувствуя перемену в настроении человека, кошка нервно дернула хвостом и поднялась, выгибая спину.
Шарль д`Артаньян: Д`Артаньян замялся. - Я не знал, я лишь осмелился предположить... Ваше высокопреосвященство! На какую милость я могу рассчитывать, когда я так перед вами виноват? - взгляд гасконца так же упал на дырку в ковре, и Шарль поневоле смутился еще больше. Расправляя плечи и пытаясь скрыть смущение, гвардеец поднял глаза на кардинала: - Право же, мы не хотели никого убивать. Но ваши гвардейцы сражались как львы, каждый из них в сражении стоил двух, и у нас... не осталось выбора. Клянусь, только Провидение помогло нам в этой отчаянной затее. Иначе в особняке Сюлли остались бы наши тела. Ваше высокопреосвященство, я не прошу о милости. Я осознаю всю глубину своей вины, и явился по вашему приказанию так скоро, как только смог. Шарль встал с места и отвесил глубокий поклон, вновь подметя пол перьями шляпы. Если бы он хотел скрыться от наказания, он давно исчез бы из Парижа, но он не хотел бежать, считая это трусостью, недостойной дворянина. Воистину, Атос успел на него повлиять...
Richelieu: Ришелье остановил на молодом человеке испытующий взгляд. Возможно, его гвардия и впрямь сделала все, что можно… – Если мои гвардейцы сражались как львы, вы сражались как античные герои, – заметил он с чуть насмешливой улыбкой, не до конца скрывшей горечь в голосе. Д’Артаньян не мог знать о неизвестном, сумевшем проникнуть в Пале-Кардиналь прошлой ночью, но это второе подтверждение того, что по-настоящему отчаянного человека охрана не остановит, не на шутку волновало того, кого ненавидели куда больше чем любили. – Но не будем отвлекаться, – продолжил он, – дайте мне причину, господин д’Артаньян, по которой я захотел бы оказать вам любезность и забыть, в частности, о том, что где-то неподалеку от Парижа прячется государственная преступница. Последнее утверждение, несмотря на уверенный тон говорившего, было не более чем догадкой. Когда люди кардинала, не найдя д’Артаньяна дома, допросили перепуганного галантерейщика Бонасье, тот клялся и божился, что постоялец его у себя не ночевал, а слуга, тот самый, которого арестовали чуть позже, вернулся под утро. Гвардейцы ждали до полудня, ничего и никого не дождались – что может быть вероятнее чем поездка в тот самый Крей, на который ссылался при допросе слуга?
Шарль д`Артаньян: Д`Артаньян задумался. Он был, в общем-то, неглупым человеком, несмотря на всю свою молодость и бесшабашность. И хорошо понимал - причина должна быть и вправду весомой. Возвращаясь к вышесказанному, "такие подарки просто так не делаются и не принимаются." - Ваше высокопреосвященство! - наконец начал гасконец, незаметно до боли сжимая руку в кулак. Он шел по грани. - Насколько мне известно, у вас больше врагов, чем сторонников. Это какая-то нелепая, невероятная случайность, но тем не менее это так. У великого человека всегда есть завистники. Возможно, когда-нибудь вам потребуется услуга, которую может выполнить только человек, всецело преданный вам... хотя бы на время выполнения этой услуги. Я верю, что вы не предложите такому человеку ничего плохого или недостойного, не заставите нарушить прежние клятвы. И в этом случае он, несомненно, совершит для вас как возможное, так и невозможное... Д`Артаньян заставил себя разжать кулак и расслабиться. Самое трудное было высказано.
Richelieu: К некоторому разочарованию Ришелье, д’Артаньян ничем не показал, попала ли в цель его догадка. Впрочем, если эта Бонасье останется там, где ее спрятал ее любовник, и не будет больше мешаться в дела Анны Австрийской, от тюрьмы это особо отличаться не будет… разве что ему не удастся ее расспросить. – Вы говорите только за себя или и за ваших друзей тоже? – любезно спросил он. Говоря откровенно, предложение д’Артаньяна его скорее позабавило, но, как бы ни приятна была даже самая грубая лесть, большого значения он ему не придал. Молодой гвардеец обещает ему любую помощь, которая была бы совместима с его, гвардейца, понятиями о чести. Если этот юноша и вправду думает, что на службе у первого министра много таких поручений, то он еще наивнее чем кажется. Кошка соскочила с колен кардинала и неторопливо направилась к окну.
Шарль д`Артаньян: - Это будет зависеть от того, соблаговолите ли вы отпустить грехи нам всем... - глубоко поклонился д`Артаньян. - Ведь недаром нас называют четверкой неразлучных. Пока мы вместе - мы можем быть той силой, которая может оказаться небесполезной в некоторых ситуациях. В конце концов мы военные, и наш долг - служить Франции. Шарль уже понял свою ошибку по глазам кардинала, и задумался - а не стоит ли уточнить, что он имел в виду прежде всего нерушимость старых клятв... Которых у него было не так уж много. В конце-концов, чего стоит верность того человека, который уже успел предать своего прежнего господина? Если уж на то пошло, д`Артаньян клялся в верности королю и, некоторым образом, Тревилю... И если он хоть что-то успел понять в парижских хитросплетениях, король как раз не выступал против кардинала ни в чем, кроме некоторой конфронтации гвардейских и мушкетерских рот. Некоторые нюансы придворных взаимоотношений были пока гасконцу недоступны. Но Шарль уже успел почувствовать вкус к риску и авантюрам, вкус игры со смертью, а со времен истории с подвесками о нем как будто все забыли... И никто не вспомнил бы о фигуре гасконца, если бы он не решился на отчаянный и самоубийственный шаг по спасению Констанции Бонасье. Брошенной на произвол судьбы самой королевой...
Richelieu: Несколько секунд Ришелье помолчал, раздумывая, но мысли его почти сразу вернулись к убийству Селены Эскано. Все те, кого он мог бы использовать в этом деле, были заняты – оставалось лишь надеяться, что у парижского прево найдется кто-нибудь потолковей… и одному лишь Господу известно, что обнаружится при осмотре тела. Взгляд кардинала невольно сместился на стоящие на каминной полке часы, и он слегка нахмурился. Вряд ли Никола де Байоль вздумает поставить его в известность, но месье Санген мог бы быть порасторопнее. – Если вас не затруднит, господин д’Артаньян, – сказал он наконец, принимая решение, – не откажитесь подождать несколько минут в приемной. Он взял со стола колокольчик и позвонил.
Шарль д`Артаньян: Гасконец поклонился и вышел за дверь, аккуратно притворив ее за собой. Он осознавал, что в общем-то остался в том же подвешенном положении, как и полчаса назад. Но чутье подсказывало ему - весы Фортуны сдвинулись. Оставалось выяснить, в какую сторону. На всякий случай Шарль приготовился к худшему, исходя из простых соображений - готовься к самому дурному, и любой иной исход покажется невероятной удачей. Приемная была пуста, гвардейский пост скучал молча, недобро поглядывая на посетителя. Шарль прислонился спиной к стене и принялся ждать решения кардинала.
Richelieu: Беззвучно появившийся Ламаль дождался, пока дверь не закроется, и поднял на Ришелье вопросительный взгляд, но кардинал не спешил заговорить, задумчиво барабаня пальцами по столу. Вопреки тому, что подумал несколько позже один его не в меру любознательный секретарь, мысль о том, чтобы поручить расследование убийства испанки д’Артаньяну, даже не пришла ему в голову – слишком въелась в него привычка оберегать свои семейные дела от посторонних. Однако достоинство и отвага д’Артаньяна произвели на него впечатление, и в течение еще нескольких минут Ришелье всерьез обдумывал, как можно было бы привлечь к себе на службу этого незаурядного юношу. Впрочем, мысли его почти сразу вернулись к заботам более насущным, и он повернулся к Ламалю. – Вызовите ко мне, пожалуйста, капитана де Кавуа.
Луи де Кавуа: Ламаль застал Кавуа на обходе постов внутренней стражи дворца. Выглядело это как неспешная прогулка капитана по переходам и коридорам Пале; но гвардейские посты узнавали походку начальства издалека и мигом сбрасывали с себя покрывало Морфея, принимая вид как нельзя более бравый. Выслушав приглашение, капитан кивнул и последовал за Ламалем в кабинет Ришелье. В приемной все еще торчал д`Артаньян; правда, вид его несколько отличался от того, с каким он входил в Пале Кардиналь. Похоже, гасконец все-таки добился своего. Вот только его это не радует. Внутренне усмехнувшись, Кавуа вошел в кабинет. - Прибыл по вашему приказанию. – Капитан поклонился, и подошел к столу, не проявив и намека на хромоту. Разве что лицо его было мрачнее и бледнее обычного. Рана не стала меньше болеть, но куда сильнее болело ущемленное самолюбие, подпитывая силу воли. Прожженный ковер лежал на полу немым укором профессионализму гвардии. Кавуа поморщился. Если удастся доказать, что ночными визитерами были мушкетеры, стоит послать Тревилю опись испорченного имущества и счет.
Richelieu: Неожиданно военное приветствие капитана не могло не привлечь внимание Ришелье, и он окинул того внимательным взглядом. Судя по хмурому лицу Кавуа, что-то тревожило его – либо ночное вторжение в Пале-Кардиналь либо старая рана, но ровная походка и безукоризненно выполненный придворный поклон позволяли исключить второе. Взгляд кардинала в который раз переместился на дырку в ковре. Да, в ближайшие несколько дней гвардия будет чрезвычайно внимательна, но через неделю-другую все забудется… и тогда можно будет положить в кабинете другой ковер, а этот повесить – ну скажем, в караулке. Легкая улыбка скользнула по губам Ришелье. – Добрый вечер, капитан, – сказал он. – У меня к вам две небольших просьбы. Во-первых, мадам де Комбале и я приглашены на вечер к ее величеству королеве-матери. Вас не затруднит позаботиться о сопровождении?
Луи де Кавуа: - Разумеется, монсеньор. К которому часу вам потребуется сопровождение? Возможно, у вас есть отдельные пожелания насчет его состава? - вежливо спросил Кавуа, отмечая улыбку кардинала. Похоже, гроза проносилась мимо... Ну, я им устрою подготовку... - подумал капитан, имея в виду собственных гвардейцев. - Кстати, нужно будет повторить историю с проникновением. Лично хочу убедиться в том, что мои люди не способны уберечь монсеньора от ночных посещений. Заодно и потренируются ловить незваных визитеров... С кем бы договориться на этот счет? Кто согласится одну ночь побыть шпионом и злоумышленником?
Richelieu: Ришелье перевел взгляд на часы, но думал он при этом о гасконце. – Через полчаса. Мне все равно, кто это будет – или сегодня произошло еще что-нибудь… необычное? После утренней беседы с Брешвилем, кардинал не видел причины поднимать тот же вопрос с капитаном, а потому ограничился лишь завуалированным намеком – и то больше для удовольствия. Даже при том, что в Париже не сплетничал разве что немой, слухи о смерти испанки не могли еще достичь его гвардии.
Луи де Кавуа: - Ничего необычного, монсеньор. Ваши телохранители будут ждать вас у парадного выезда. Если у вас нет возражений, эскорт возглавит шевалье де Жюссак. - Кавуа подумал о том, что поторопился отпустить Каюзака. Лейтенант пригодился бы ему в Пале, но что сделано, то сделано. Из необычного Луи мог бы вспомнить пажа королевы в цветах Марильяка, но сначала следовало выяснить у Брешвиля, что мальчику потребовалось во дворце. Возможно, история не стоила ломаного су. Монсеньор, Вы не возражаете, если я использую лейтенанта де Жюссака НПСом для Вашей поездки?
Richelieu: Дверь в кабинет Ламаля еле заметно приоткрылась, давая Ришелье знать, что у того есть важные новости, и рука кардинала сама потянулась к колокольчику. – Благодарю вас, сударь. А во-вторых, если в приемной еще находится некий шевалье д’Артаньян, позаботьтесь, прошу вас, чтобы он попал сегодня в Бастилию. Приказ о его аресте был подписан его величеством еще в полдень. Как бы он ни восхищался ловкостью, с которой молодой гасконец выполнил поручение королевы, давать ему важное задание без предварительной проверки он никогда не собирался, а испытывать его сейчас он не мог: слишком велик был счет, по которому юноше предстояло заплатить. Самое большее, что он мог сделать для нахала, устроившего позавчера пожар в его кабинете и пробудившего в нем сейчас что-то похожее на сочувствие, это дать ему еще один шанс оказаться полезным, но Ришелье не был бы самим собой, если бы не сделал из этого шанса свою первую проверку.
Луи де Кавуа: - Да, монсеньор. Я немедленно этим займусь. - Кавуа поклонился и поспешил к выходу.
полная версия страницы