Форум » Пале Кардиналь » Горячее сердце, холодная голова... 20 июля, полдень » Ответить
Горячее сердце, холодная голова... 20 июля, полдень
Луи де Кавуа:
Ответов - 30, стр:
1 2 All
Луи де Кавуа: Вернувшись из Лувра, Кавуа неожиданно получил письмо. Эжен привез его из особняка и, не найдя капитана, оставил дежурному гвардейцу для передачи "лично в руки". Пикардиец прочел бумагу не сразу, потому что с докладом явился Жюссак, и они некоторое время обсуждали последние новости. Когда лейтенант ушел на обход, капитан наконец развернул письмо. И с интересом увидел свой собственный почерк... Я позволил себе считать, сударь, что там, где я ничего не могу изменить, вам от меня может быть меньше пользы, а другим – больше вреда. Неделю, начиная от этого дня, вы (вы лично, никто другой) сможете найти меня, спросив Роланда вечером в гостинице "Белая лань", подле церкви Сен-Рош. Если по истечении этого времени вы не появитесь, я буду знать, что в моих услугах больше необходимости нет, и приложу все усилия, чтобы не доставить вам хлопот в будущем. Свои обещания я выполню. - Ну, наглец... - протянул пикардиец несколько долгих мгновений спустя. Вчерашним утром он надиктовал записку для Шарпантье, содержащую в себе один-единственный вопрос. Неужели секретаря окружили таким повышенным вниманием, что тот решил... С другой стороны, еще во время прошлого разговора капитан сам думал о том, что Шере может... Кавуа перечитал письмо. Его не смущала перспектива явиться в одиночку куда угодно. Но сейчас он был ранен. Доверие за доверие? Шере рисковал со своей невероятной откровенностью, он вполне мог рискнуть в ответ, но для начала нужно было сдержать слово, данное секретарю - и не то, которое Шере вернул. И кое-что выяснить. Неизбежные при таком ранении приступы слабости еще давали о себе знать, и по кардинальскому дворцу капитан передвигался крайне неторопливо - и не потому, что не спешил. Напротив. Но быстрее не получалось. В соавторстве
Richelieu: В то время, как разнородные посетители дворца толпились в приемных, те, кого кардинал включил в число своих друзей, и кое-кто из тех, кто такой чести не заслуживал, попадали к его высокопреосвященству другим путем, через канцелярию. При появлении Кавуа, о котором в последние дни ходили самые невероятные слухи, Шарпантье вышел из-за своей конторки и знаком предложил ему отойти к оконной нише. – Я чрезвычайно рад видеть вас, – он чуть замялся и продолжил уже с заметным сомнением, – в добром здравии. Ваше письмо… меня несколько смутило. Нескрываемое любопытство горело в серых глазах секретаря. Вопрос, к каким бумагам имел доступ месье Шере, встревожил его не на шутку, и, как он ни старался это скрыть, не запретить тому снова даже приближаться к архивам он после подобного предупреждения не мог. Разумеется, первым делом Шарпантье связал это с неожиданной суматохой во дворце, закончившейся новым ранением для капитана, но все его попытки расспросить более знакомых гвардейцев ни к чему не привели, а кардинал, в ответ на прямой вопрос, только покачал головой и сослался на приказ короля. Секретарь не сомневался, что тайной для него это долго не останется, но не получает ответов тот, кто не задает вопросы.
Луи де Кавуа: Кавуа мысленно вздохнул, с вежливым вниманием глядя на собеседника. Если действия Шарпантье стали основной причиной побега... Мда. - Простите, мэтр, я никак не хотел доставлять вам сильное беспокойство, - в этом капитан был искренен, а уловить подчеркнутость последних слов могло чуткое к интонациям ухо. Такое сильное беспокойство, что Шере был вынужден убраться из дворца?.. - Надеюсь, у вас все в порядке?
Провидение: – Вполне, – с некоторым удивлением отозвался секретарь. Оглядевшись, он уверился, что Шере в канцелярии до сих пор не появился, и невольно нахмурился. – Вы ожидали?.. И тут капитану стало до чертиков интересно, в чем Шарпантье заподозрил скромного секретаря, понятия не имея о его роли в разгроме Нельской башни. - Нет, что вы, - едва заметно улыбнулся он. - А где месье Шере? Он же был вчера на службе? – Разумеется, – Шарпантье снова огляделся, как если бы он мог пропустить возвращение своего подчиненного. – Он… Господин граф де Рошфор находит возможным использовать его для своих поручений. Если он опять не поставил меня в известность… Но, господин капитан, если позволите спросить, к чему все это? В соавторстве
Луи де Кавуа: Сказать правду Кавуа не мог, врать не любил. Нужно было учитывать и возможное возвращение Шере на привычное место за конторку... В списке возможных причин одна стояла близко к правде, не будучи таковой. - Мне нужно было сделать письмо к вам более полным, - с сожалением произнес он. - Излишний лаконизм не пошел на пользу делу. Простите еще раз, мэтр, я просто хотел знать, какие бумаги могу доверить этому человеку - вы же знаете, я временно лишен возможности писать... И очень плохо знаком со служащими канцелярии, увы. О побеге Шере его непосредственный начальник ничего не знал. Ну что же... Если потребуется, ему сообщат. Но что сообщат, будет зависеть от следующего разговора или даже двух. – Господин капитан, – вздохнул Шарпантье. – Мошенник бывшим не бывает. Я бы не доверил ему ничего. Но мы его проверяли… до какой-то степени. Молчать он умеет. Это уже были полезные сведения. Да еще и подтверждавшие собственные выводы офицера. - Недурное качество... Мэтр, я очень благодарен вам за такое внимание к моим словам, - тепло улыбнулся пикардиец. - Обещаю впредь быть более точным в высказываниях. Кажется, я мог ввергнуть месье Шере в настоящую опалу. В соавторстве
Провидение: – Месье Шере не заметил бы разницы, – отозвался Шарпантье. – Вам потребуются его услуги на сегодня, господин капитан? - Если он ушел с поручением графа де Рошфора, может вернуться заполночь, - заметил гвардеец. - Надеюсь, сегодня я буду избавлен от возни с бумагами. Для военного это тяжкий труд. Впрочем... Он скорбно глянул на перевязь. - От какой бы то ни было возни. Но, мэтр, я хотел бы увидеть монсеньора, если он пожелает меня принять. Шарпантье оставил при себе все нелицеприятные комментарии, которые нашлись бы у него по вопросу о том, в чем заключаются обязанности секретаря. – Монсеньор будет рад вас видеть, я поручусь, – отозвался он. – Если у него сейчас никого нет. С вашего разрешения… Оставив капитана с учтивым поклоном, он прошел в библиотеку, откуда вернулся минуту спустя с явным огорчением на лице. – Если вас не затруднит, господин капитан… Я прикажу, чтобы принесли вина. В соавторстве
Луи де Кавуа: Кавуа зашел бы чуть позже, не имея привычки проводить время в праздности, но испытывал сейчас некоторые проблемы с быстрым перемещением в пространстве, поэтому отказываться не стал. Досаду вызывала невозможность попросить у Шарпантье бумагу, перо и чернильницу - он бы не отказал, но это было бессмысленно. Крутящиеся в голове строки там и остались. Давно не тешусь мыслью, что клинок надежнее креста, молитв и рясы, но кто из нас когда подумать мог, что станет вдруг перо его опасней. Ах, если бы я мог - пусть хоть на день! - из плена выйти собственных приказов, погнать коня туда, где ждет сирень в заманчивой тени столетних вязов, погнать коня на десять лет назад, туда, где бой учил словам не верить, туда, где Лангедок учил дерзать, но вот - замок, засов, стальные двери. Перо и шпага, нож и пистолет, и плащ, привычно брошенный на руку... Мой Лангедок, мы слишком много лет с Алатским лесом1 письма шлем друг другу. 1 Лес Halatte - одно из любимых дуэльных мест пикардийских дворян, расположен к северу от Санлиса.
Richelieu: Тепло простившись с очередным просителем, Ришелье сделал дежурному секретарю знак повременить и вышел в библиотеку. При виде капитана на его лице отразилось радость, смешанная, впрочем, с беспокойством: вряд ли Кавуа появился бы так скоро после ранения, если бы у него не было на то веских причин. – Капитан, вы опять не слушаетесь своего врача? Добрый день. – взмахом руки кардинал запретил ему подниматься. – Боюсь, мне придется подтвердить его приказы своим. Что случилось? За прошедшие дни участие покойного маркиза де Вильардуэна в убийстве фрейлины подтвердилось окончательно, хотя его цели, как и то, в чьих интересах он действовал, оставались загадкой. Если капитану удалось узнать и об этом и он, несмотря на рану, явился лично, то ответ нельзя было доверить бумаге.
Луи де Кавуа: Капитан, которому предстояло признаться в некоем умолчании, ждал грозы. - Я был сегодня в Лувре, - начал он издалека. - Вильардуэн действительно вел переговоры с одним из инженеров, мэтром Леветтом. Заплатил за доступ в зал и за помощь в поисках механизма. И за молчание, конечно. – Вы говорили с ним самим? Такая новость явно не заслуживала того, чтобы ради нее капитан решил обратиться к своему покровителю, и Ришелье ждал продолжения. - Да, - капитан шевельнулся в кресле. Можно было представить, как выглядел этот разговор. - Теперь мы знаем, как открывается ход из Лувра. А теперь, собственно, о том, как про этот ход узнал я. Пикардиец поднял глаза на кардинала. В этих темных зеркалах души читался некий намек на раскаяние. - Семнадцатого в полночь гвардия опять задержала Шере. Дальше можно было не продолжать, но пришел Кавуа не ради этого признания. В соавторстве
Richelieu: Ришелье, успевший меж тем занять кресло по другую сторону от тонконогого столика наборного дерева и протянувший уже руку к графину, чтобы налить вина и себе, замер. Он понял сразу и лишь поднял перед собой раскрытую ладонь, молча останавливая капитана на случай, если тот не собирался ограничиваться этим признанием. Сказать, что он был в бешенстве, означало ничего не сказать. Победителей не судят, и Кавуа, бесспорно, именно на это и рассчитывал. Усилием воли кардинал удержался от первого, откровенно возмущенного вопроса – почему вы мне ничего не сказали?! Как вы могли мне ничего не сказать?! Не в привычках капитана было утаивать что-то столь важное – или до сих пор кардинал недостаточно его изучил. Значит, Шере знал о тайном ходе в Лувр – надо было всего лишь задать правильный вопрос. Что еще он знал и не рассказывал? Такова его благодарность за спасенную жизнь? Помалкивать и втираться в доверие к мадам де Комбале? Ришелье уже поискал глазами колокольчик, чтобы приказать Шарпантье немедленно вызвать мерзавца сюда, но это явно было преждевременно. К тому же, услужливая память тут же подсказала ему, что Шере добился аудиенции несколько дней тому назад и просил… о чем же он просил? О доверии – и не слова о том, что знает. Всего лишь задать правильный вопрос… – Продолжайте, сударь, – сухо сказал он.
Луи де Кавуа: Капитан терпеливо ждал, пока не прозвучало разрешение говорить. Правда, раскаяния в глазах стало чуть больше. - Он был до смерти перепуган. Кавуа не был склонен к преувеличениям, у него действительно сложилось такое впечатление. Правда, чуть позже. - И начал разговор сам. Он сказал, что ему известно кое-что про убийцу, и взамен взял с меня слово никому не раскрывать источник. Вольно или не вольно, он сделал упор на имени Рошфора. Позже я понял, почему. Я дал ему слово. И услышал много подробностей. Про подземный ход и человека, которого называли Охотником. Этих подробностей хватило, чтобы я принял решение захватить и ход и башню. Перед выходом я говорил с отцом Жозефом, чтобы в случае моей гибели эти сведения все равно оказались у вас.
Richelieu: Кто такой Охотник, Ришелье уже знал, и его ничуть не удивило, что Шере мог о нем знать – в отличие от просьбы о молчании, в особенности, перед Рошфором. Кто как не граф вытащил его из тюрьмы и устроил в Пале-Кардиналь? Если Шере хотел вернуть долг благодарности – а он говорил и о таком – к чему скрывать это? Но упоминание отца Жозефа мигом затмило в мыслях Ришелье эту загадку. Значит, ему капитан во всем признался. И капуцин не сказал об этом ни слова. Глаза кардинала потемнели от тщательно скрываемого гнева. – Отец Жозеф сохранил вашу тайну, – так же холодно произнес он. – Продолжайте, прошу вас. Если сперва он думал, что слово, данное капитаном секретарю, не позволило ему все рассказать, то теперь его равно терзали недоумение и ревность. Докладывая ему о побоище в Нельской башне, Кавуа ни звуком не обмолвился про Шере – почему? Но ярость – плохой советчик, и Ришелье прилагал все усилия, чтобы не дать ей прорваться наружу.
Луи де Кавуа: Кавуа сегодня был куда более открыт. В устремленных на покровителя глазах протаяло легкое недоумение. И смущенное непонимание. - Ему нечего было хранить, монсеньор, - признался гвардеец. - Я едва обмолвился про подземный ход и убийцу, он ни о чем меня не спрашивал... Должно быть, был очень занят. Я даже счел, что сведения... Не столь новы. И не стал навязывать свое общество дольше нескольких минут. Только одолжил рясу, потому что собирался взять Шере с собой, и нужно было как-то замаскировать его участие во всем этом деле. Он опустил голову, прекрасно понимая, что сейчас может навлечь на себя еще больший гнев. - Когда мы вернулись, я пришел к вам с докладом, но это был плохой доклад, монсеньор... Шере просил о новой встрече в этот же день. Должно быть, понимал, что я был слишком... Нездоров... Чтобы лгать. И я попытался сделать так, чтобы лгать не пришлось. Я не нарушал данное ему слово. Встреча оказалась стоящей внимания. Он коротко пересказал кардиналу историю "занятия по городской картографии" и замолчал, чтобы перевести дух и дать возможность покровителю высказать все, что тот думает о самоуправстве телохранителя. Кавуа предпочел бы такое развитие событий. Холодность и сдержанность Ришелье вызывали куда большую тревогу - он мог себе представить, что за ними кроется.
Richelieu: Ришелье слушал, не перебивая, а когда Кавуа умолк, не спешил заговорить. Факты были важнее его чувств, и он заставлял себя если не отбросить эти последние вовсе, то хотя бы на них не задерживаться. Значит, отец Жозеф не знал… И если бы капитана… Кардинал лишь махнул бы рукой, если бы не наполнял сейчас свой бокал – не потому, что хотел пить, но чтобы занять чем-то руки. Да, это было безгранично глупо – уйти, никому ничего не сказав, взяв с собой единственного человека, который что-то знал. Думал, что эти сведения не новы? Да, точно так же, как все рассказал отцу Жозефу! Ришелье подавил новый приступ раздражения. Лгут все, и глупо этому огорчаться. Намеренная ложь задевала куда больнее. – Вы не были «слишком нездоровы», чтобы обманывать меня, – проронил он, и в воздухе повисло непроизнесенное – «…потому что я вам верил». Затем он продолжил: – И что же пошло не так? До сих пор ему и в голову не приходило задумываться о месте Шере в преступной иерархии – да что там, даже о самой этой иерархии. Если бы его об этом спросили, он пожал бы плечами – подумаешь, ростовщик. Но теперь оказывалось, что все не так просто, и это тоже выводило его из себя. Ришелье ненавидел ошибаться и, намеренно неспешно отставив графин, поднося к губам бокал и, как мог, сосредотачиваясь на букете, пытался найти управу на гнев, который был обращен уже не только на слишком хитроумного капитана, но и на него самого. Не о том надо было сейчас думать. Какую цель преследовал Шере? Не доверия же, которое приобретается подобными услугами и о котором он уже просил, он хотел? Или вернее, не доверие же было его конечной целью! Что натворил, проследовав по этому пути, его капитан?
Луи де Кавуа: - Он вернулся вечером, - на этот раз пикардиец полностью сосредоточился на рассказе, опустив лирические отступления. - Выразил надежду, что все прошло успешно. Правда, кто-то успел подержать его под ножом, но я склонен поверить - раз вернулся живым, был достаточно убедителен. Выяснить, что он говорил на этой встрече, почти невозможно, но ее итогом может явиться... Он сделал короткую паузу, и не потому, что не хотел говорить. Просто вспомнил историю с пари. - ...Труп того, кто проник в Пале Кардиналь. Как они собираются доказывать, что это именно тот человек, остается пока под вопросом. Таким образом, Шере мог избавиться не только от Охотника, но и кого-то еще. Вопрос, почему все это Шере пытался провернуть не с Рошфором, оставался открытым. Самый очевидный ответ оказывался не слишком лестным для капитана. Но Кавуа предпочел идти по порядку.
Richelieu: К этому моменту Ришелье успел овладеть собой и к очевидному выводу пришел мгновенно. Значит, Шере не только по-прежнему поддерживал близкие отношения с другими преступниками, но и продолжал играть в их сообществе какую-то роль, а то, что было ему известно, использовал для того, чтобы эту роль упрочить. С невольной помощью Кавуа. Восхитительно! – Доказывать? Не смешите меня! Как будто, получив чей-то труп, а с ним – подтверждение договора, кто-то станет беспокоиться, что натворил покойный при жизни! Право, ваш подопечный мог рассказать своим сообщникам все, что ему заблагорассудится. А подсказать ему этот ход могла история со злополучным пари. Ришелье представления не имел, что Брешвиль не счел нужным поставить в известность о выдумке своего командира, и оттого не придал значения сделанной капитаном паузе. – Он по-прежнему думает, что никто ничего не знает? Что-то должно было заставить Кавуа нарушить данное слово, и кардинал боялся думать, что бы это могло быть.
Луи де Кавуа: "Подопечный". Кавуа незаметно вздохнул. Возразить было нечего, так и получалось. Но что за история с этим чертовым пари? Он бы понял, будь она адресована обитателям Пале и рядовым гвардейцам, но его зачем вводить в заблуждение? Недолгое - слишком трудно было поверить в акробатические подвиги Шере - но все же?.. - Если Шере собирался иметь дело со мной, он понимал, что я захочу доказательств, - произнес пикардиец. - После этого я убедил его рассказать мне о причинах подобного поведения. Узнав о них, я уговорил его вернуть мне обещание, так что ответ на ваш вопрос может быть только отрицательным. Он боится, и небезосновательно, но этот страх пока еще уравновешивается желанием приносить пользу вам, монсеньор, и получать те выгоды, которые несет такое положение. По его словам, он хотел бы стать еще полезней, чем он есть, и предлагает посредничество и шпионаж.
Richelieu: Кардинал не без труда справился с вернувшимся раздражением. Договариваться со всякой швалью! С Кавуа в роли посредника – это было бы смешно, если бы не стало вдруг настолько опасно. За полгода, проведенные в Пале-Кардиналь, Шере мог вызнать очень многое. Если ему доверилась даже мадам де Комбале… А теперь еще и Кавуа… Ришелье мысленно призвал самого себя к осторожности. – Если он собирался иметь дело с вами, а не со мной, – невесело усмехнулся он, – он мог быть уверен, что я не стану настаивать – или тот, кто пробрался во дворец, это его сообщник, поэтому за доказательствами дело не станет. Неважно. У меня практически нет своих людей во Дворе чудес, а порой они могут пригодиться. Чего он боится? Во время аудиенции Шере действительно казался перепуганным насмерть, но тогда Ришелье не обратил на это особого внимания – как выяснилось, напрасно. Рассчитывал ли он, прося принять его, провернуть с господином тот трюк, который использовал со слугой? И на что надеялся сейчас?
Луи де Кавуа: Кавуа внимательно посмотрел на покровителя. Про сообщника он думал и сам. А в то, что Ришелье без оговорок примет предложение секретаря - не верил. Это было так же невозможно, как снег в июле. - Его брат - паж Марильяка, ныне служащий у королевы... К этому моменту Ришелье и думать забыл про свой бокал, и тот начал опасно накреняться в его пальцах. – Его брат – паж у королевы? Такой же висельник? И он хочет, чтобы я это покрывал? Кавуа осторожно покачал головой. - Он еще ребенок. Лет десяти на вид. Рошфор не стал делиться с монсеньором этой информацией? Как интересно. Не счел нужным? - И он... Дворянин. – Дворянин, – повторил Ришелье. Кто бы подумал, глядя на этого неприметного секретаря, что он набит такими тайнами! Брат – в свите королевы! – Продолжайте. Это за брата он боится? - И за него, и за себя, но за него - больше. У меня сложилось такое впечатление. Свои услуги он предлагает в обмен на то, чтобы мальчика оставили в покое. Насколько я понял, это была одна из причин, по которым он не пошел к Рошфору. Вероятно, граф пытался использовать мальчика как средство давления. Я постарался успокоить Шере, чтобы он не наделал глупостей. Откажи я ему... Шере проявил отчаянную храбрость, если не безрассудство. Кто знает, что вышло бы в этом случае. Он много знает. Я не осведомлен, что поручает ему Рошфор, и на всякий случай предположил, что сведений у Шере хватает, чтобы устроить неприятности всем нам. Другое дело, что сейчас он хочет иного... Как говорит. В соавторстве
Richelieu: В этот раз Ришелье молчал очень долго. Сам ставя семью более всего прочего, он легко мог представить себе, как далеко может зайти человек, отводя от нее опасность. И то, что Шере хватило ума не угрожать, было поводом встревожиться лишь больше: не мог такой человек не понимать, что он представляет собой. Чего хотел добиться от него Рошфор, если решил так рискнуть? Или он всего-навсего недооценил бледного, мешковатого человечка, который и голос-то повысить боялся – как недооценивал его сам Ришелье? Сейчас он хочет иного. Усомнившись сначала, в конечном итоге кардинал склонен был принять оценку Кавуа. Имея такие связи на парижском дне, что они позволили ему заключать подобные договоры, он не сделал, однако, попытки убрать самого графа. Возможно, до вмешательства кардинальской гвардии у него не было такой возможности – но куда вероятнее было, что Шере не был человеком действия и потому предпочитал защищаться, не нападая. А может, он искренне желал остаться по сию сторону закона. А может… В любом случае, потратив столько усилий на этого мошенника, Кавуа не придет в восторг, если его попросту повесят – что было бы, к тому же, весьма расточительно. Если он настолько дорожит своим братом… – Это может быть забавно. Где он сейчас, сударь? Если чуть смягчившийся тон показывал, что Ришелье готов был принять то, что сделал Кавуа, то обращение – что он не простил. Пока.
Луи де Кавуа: - Прячется, - ответил пикардиец, который совсем не спешил расслабляться. Тучи слегка разошлись, и только. - Сегодня он не пришел на службу, но я получил письмо. Желаете взглянуть, монсеньор? Кавуа вытащил аккуратно сложенный лист. В глазах Ришелье сверкнула молния. Это было уже чересчур. – Прячется, – повторил он, не спеша взять письмо, пусть даже видел, каких усилий стоило капитану его протянуть. – С вашей помощью или без нее? - Без, - капитан в свою очередь словно не замечал, что бумагу игнорируют, только постепенно перекрашивался в белый. - Я не знаю, где он. Здесь только условия встречи. Я даже не знаю, считать ли это школой Рошфора или Шере сам по себе так талантлив. В соавторстве
Richelieu: – С вас станется и помочь, и солгать об этом, сударь, – завладев наконец бумагой, Ришелье невольно приподнял брови, взглянув на первые строчки. Почерк был хорошо ему знаком. – Вам столь дурно, что вы и заподозрить не могли такого исхода? В письме не было ни подписи, ни обращения, ни даже даты. И ни единой компрометирующей подробности – только общие слова, кроме как там, где назначалось свидание. На миг кардинал даже предположил, что его написал сам Кавуа, но бледность капитана говорила сама за себя – он не смог бы. – О каких обещаниях он говорит? Третий раз за встречу его ставили перед фактом, и Ришелье это крайне не нравилось – тем более не нравилось, что он понимал, что вынужден будет это принять. Капитан не сказал это прямо, но теперь кристально ясно становилось, почему он был уверен в своих выводах. Если бы Шере поклялся всеми святыми, что не будет использовать то, что знает, против тех, кому был обязан жизнью, это не стало бы более очевидно. Кажущаяся безобидность автора была почти нарочитой, и это не могло быть случайностью. И угрожать ему нужды не было – тот, кто читал сейчас написанные почерком хитроумного пикардийца строки, вполне мог сам сделать нужные выводы. Насколько, все-таки, он любит этого своего брата?
Луи де Кавуа: Кавуа не мог не счесть себя оскорбленным. Разве недосказанность и ложь - это одно и то же?.. Он ведь говорил об осведомителе со Двора Чудес! Когда вместо разума начинает говорить голос благородной крови, это часто кончается плохо. Нехитрую истину пикардиец усвоил в раннем возрасте, но понимание, чем продиктованы те или иные поступки, не всегда останавливало его. Когда-то это грозило неприятностями другим, сегодня - ему. - Если бы я хотел его спрятать, я бы выслал его из Парижа, - сообщил гвардеец. - И, уж конечно, не показывал бы это письмо. Слишком легко обнаружить Шере, отправив человека следить за теми, кто будет следить за мной во время визита в гостиницу. И легко спугнуть при неловкости наблюдателя. Об этом пикардиец говорить не стал. - Что касается обещаний... Мне он ничего не обещал. Возможно, эта строка адресована вам? - он чуть склонил голову в обманчиво смиренном жесте, пытаясь приглушить слишком выразительный блеск в глазах.
Richelieu: На этот раз Ришелье не поверил. Ничего не обещал? Привычная маска холодной любезности, возвратившаяся на его лицо после того, как он позволил прорваться своему гневу, скрыла, однако, его сомнения. – Вы полагаете, что он вообще там будет, в этой гостинице? – сухо спросил он, словно не замечая, как задел собеседника. – Я лично уверен в обратном. Если он пишет, что найти его сможете только вы… Почему, кстати? У вас есть какой-то пароль? Подозрение, что письмо действительно написал капитан, снова вернулось. Даже если пером водил Шере… Но зачем? Лишь этот вопрос сдерживал пока недоверие кардинала – как ни ломал он себе голову, он не видел за произошедшим злого умысла. Зачем Кавуа защищать Шере? Разве что у мерзавца нашелся какой-то козырь и против капитана…
Луи де Кавуа: Пикардиец на мгновение приподнял бровь. Пароль? У него? С Шере?.. Похоже, кардинал все-таки был уверен, что гвардеец прячет секретаря... - Вы совершенно правы, - согласился капитан. - Появление человека с вопросом о Роланде должно быть паролем. Полагаю, там будет кто-то, кто знает меня в лицо. Почему я? Он сделал короткую паузу, еще раз прогоняя в голове свои рассуждения по этому поводу. - У него был не такой большой выбор. Рошфор на него давит, Шарпантье - категорически не доверяет, я его практически не знал до истории с пари. Возможно, он решил рискнуть, когда я не оставил его на расправу солдатам, кто знает. Он старался быть очень полезным.
Richelieu: Вздохнув, Ришелье положил письмо на столик, снова взял бокал и попытался, отрешившись от своего раздражения, сколько мог беспристрастно оценить положение дел. Пока от секретаря было действительно куда больше пользы, чем вреда. Чего стоил один только тайный ход в Лувр! Если бы он хотел только обезопасить брата, он мог бы сделать лишь то, что в конечном итоге сделал – исчезнуть, оставив прозрачное предупреждение. Но он поступил иначе, значит, хотел остаться в Пале-Кардиналь, тут Кавуа прав. И он должен был понимать, что торговаться не сможет, поэтому сделал наоборот, создав долг благодарности. Это был, однако, только один вариант. В другом Шере, напротив, использовал то, что ему было известно, в своих целях, заставив капитана расчистить себе место на парижском дне и внушив ему попутно, что безопасен. Это было бы необходимо – иначе Кавуа не стал бы ему помогать. Братские чувства были, в таком случае, таким же мифом, как и Роланд. Но и тогда переговоры имели бы смысл – только начальная точка была иной. – Неделя, – кардинал на всякий случай еще раз заглянул в письмо. – Я запрещаю вам предпринимать что бы то ни было, пока я не поговорю с Рошфором. Он знает этого человека лучше нас обоих… хотя, как видно, тоже не особо хорошо. Но положим, я скажу вам: то, чего он хочет, он не получит – да и не должен он этого хотеть. Я могу, конечно, приказать графу оставить мальчишку в покое, но тогда им займется кто-то другой. Потому что, сами понимаете, его брат служит у меня.
Луи де Кавуа: - Я понял вас, монсеньор, - бесстрастно произнес пикардиец. Если Ришелье считал его лжецом, запрет не имел никакого смысла. - Если Шере тоже это понимает... Секретарь успел оставить впечатление совсем неглупого человека и Кавуа задумался над продолжением. - Возможно, он захочет служить вам, но не у вас, - он осторожно пошевелился, разгоняя кровь в немеющем плече. - Впрочем... Не знаю, насколько это здраво. Кавуа вдруг подумал, не попросить ли, в самом деле, отпуск на пять-шесть дней. Медик спляшет фанданго на обеденном столе, а он... Дочитает наконец трактат?.. Объяснит Эжену технику desvío? Занятие на один день. Закончить расследование. Вот на чем действительно стоит сосредоточиться. И без всякого отпуска. Отличный повод не задерживаться в Пале сверх необходимого и не попадаться лишний раз на глаза покровителю.
Richelieu: – Вряд ли он этого захочет, – согласился Ришелье и продолжил размышлять. Шере решает говорить с капитаном. Причины сейчас не важны, главное – последствия. Может ли он предвидеть, что, услышав про ведущий в Лувр тайный ход, Кавуа решит действовать так, как действовал? Многие ограничились бы тем, что поставили бы охрану около выхода во дворец – то есть кабаком. Но как раз в кабаке никого не тронули – значит, либо обратное не входило в планы Шере, либо его планы оказались нарушены. Нельзя было предугадать то, что произошло. Тем не менее Шере на этом не останавливается, и его предложение капитану основано именно на произошедших переменах. Дойдя до этого места в своих рассуждениях, кардинал поднес к губам бокал и снова взглянул на своего капитана. Читать мысли он не умел, но и не понимать, что нанес ему обиду, не мог. – Мы подумаем об этом позже, – решил он. – Я не вижу, как вы могли бы поступить лучше, чем поступили, и оттого у меня будут к вам три просьбы. Во-первых, постарайтесь не вводить меня в заблуждение в будущем. Никогда – мне это очень не понравится. Во-вторых, напомните мне, как зовут того вашего родственника, для которого вы просили аббатство. В-третьих, отправляйтесь сейчас же домой и, во имя всего святого, хотя бы в ближайшие два дня слушайтесь вашего врача. По зрелом размышлении, – и тут Ришелье все же позволил себе улыбку, – последнее это уже не просьба, это приказ. Согласовано
Луи де Кавуа: Переход был таким неожиданным, что маска невозмутимости разбилась, рассыпавшись осколками удивления, озадаченности, радости - прощен?.. - и мгновенного осознания - о, Господи, нет, только не в руки врача! - Монсеньор, клянусь, никогда больше, - горячо заверил пикардиец покровителя. И тут же замялся: - Ваш приказ, монсеньор. Я выполню его в точности, но как быть с тем, что сегодня король выразил пожелание, чтобы мы проверили английский след в деле с убийством?.. Кавуа в английский след почти не верил, он грешил на Марию Медичи, и считал, что англичане если и причастны к этому кровавому делу, то скорее как соучастники интриги.
Richelieu: Теперь наступила очередь кардинала выражать удивление, к которому, в очередной раз, примешалась досада – и что-то, до отвращения похожее на ревность. – Король это приказал? Приказал вам? Вы с ним разговаривали? - Я не успел сбежать, - непритворно вздохнул капитан. Он относился к монарху со всем возможным почтением, но служил - кардиналу, а его отношение к Лувру в Пале Кардиналь было общеизвестно и лучше всех его выразил на днях маркиз де Мирабель. "Двор, господин капитан, это такая... клоака!" Другой на его месте, возможно, попытался бы набить себе цену, но... Кавуа об этом не задумался. Кардинал поперхнулся смешком и укоризненно покачал головой, но перебивать не стал. - Нас видел весь двор. Его Величество предложил мне переговорить в его кабинете наедине. Боюсь представить, какие пойдут слухи. – Вы слишком отважный человек, чтобы этого бояться, – возразил Ришелье. – Проверить английский след, значит? Я попрошу Рошфора это сделать. Будет лишь справедливо, раз вы выполняете за него его обязанности, переложить поручение, данное вам, на него. В отличие от Кавуа, кардинал не спешил сбрасывать со счетов возможность, что за убийством мадемуазель де Куаньи стояли англичане. Графиня де Ланнуа сумела разузнать, что именно ей был поручен в какой-то момент кувшин с шоколадом, которым отравились две другие дамы. Шоколад предназначался обеим королевам, и последствия такого убийства были бы чудовищны – и весьма на руку заклятым друзьям за проливом. Но злорадную усмешку на губах первого министра вызвала не эта мысль, а нарисовавшееся в его воображении выражение на лице графа. В соавторстве Эпизод завершен
полная версия страницы