Форум » Пале Кардиналь » Когда б вы знали, из какого сора... 17 июля, ближе к полуночи » Ответить
Когда б вы знали, из какого сора... 17 июля, ближе к полуночи
Dominique:
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Dominique: Догадки! Это было почти смешно. Кому надо гадать после того, как господин д'Артаньян описал убитую? Но именно это слово ясно показывало, что капитан не знает, с кем имеет дело. Иначе он уже пришел бы к выводу, что бедняжку прикончил какой-то наемный убийца, которого бывший ростовщик узнал по почерку. Не тот почерк, который он мог бы подделать. От одной этой мысли к горлу подступила тошнота. – Нет, сударь, – поправил он, – не исходной точкой, конечной. И не догадки о личности, а… А полная уверенность, кто это такой. Но говорить правду можно по-разному. Никто и никогда прямо не запрещал Шере рассказывать о своем прошлом, но кто же станет о таком болтать? Висельнику в Пале-Кардиналь делать нечего… да и его высокопреосвященству может не понравиться такая откровенность. Теперь он наклонился вперед, понижая голос, хотя кто мог бы их подслушать? – Его называют Охотником. Он убивает женщин – просто так. И он… – он замялся, подбирая слово. Назвать это жестокостью не поворачивался язык. – Ему это нравится. Так убивать. Я видел одну женщину, которую он убил, своими глазами и слышал про еще трех. Нет, четырех. Мадемуазель де… я не помню, как ее звали. Та девушка, которую убили в Лувре. Вы понимаете, когда мне рассказали, как она выглядела… Несмотря на теплый июньский вечер, ему снова стало холодно, и, подавляя новый приступ дурноты, он на миг бросил вертеть на пальце свое кольцо и прижал руку к губам. Об остальном Кавуа должен был догадаться сам. Что Нельская башня давно стала оплотом Двора чудес, было общеизвестно. А связать с ним кардинальского секретаря… Все, что можно было заключить из его слов, это что он жил среди людей, заметивших эти смерти.
Луи де Кавуа: Знал о том Доминик или нет, но в этот миг он снял с себя часть подозрений в подельничестве. Когда желают убрать фигуру с шахматной доски светских интриг, ее снимают - аккуратно режут, травят, стреляют, наконец. Но не разделывают в собственной постели как свинью, да простит покойная такое сравнение. Он видел мертвых дворян с множеством ножевых ударов, но ни один из них не был женщиной, никто не был убит в Лувре, и на каждого пришлось по нескольку нападавших. Фрейлину явно убил человек, страдающий некой разновидностью безумия. Здесь Доминик сказал правду; но был ли он искренен в остальном? И все же Шере был замешан во всей этой истории, и прямо говорил об этом. И было еще кое-что... - Постарайтесь успокоиться, - отстраненно, но мягко попросил Кавуа. - Здесь и сейчас вам ничего не угрожает. А вот от вашего ответа на следующий вопрос многое зависит, и я прошу вас ответить честно. Вы знаете про Охотника, знаете, как именно он предпочитает убивать... Знает ли он - про вас? И если да, как много?
Dominique: Пауза. Глубокий вдох. – Н-не… не знаю. Правда, прозвучавшая ложью. Голос, который едва можно было расслышать – в отличие от брошенного на собеседника взгляда, который расшифровать было несложно. Страх. Все должно быть просто – да и к чему капитану разбираться в сложной мешанине причин и чувств, вынудившей Шере к откровенности? Довольно и того, что Охотник угрожает ему самому. – Почему вы спрашиваете? Не задать этот вопрос он не мог, хотя знал и настоящий ответ на него, и тот, который получит. Не судьба же простолюдина, будь он хоть сто раз секретарем кардинала, волнует сейчас Кавуа. С того момента, как он все расскажет, его жизнь и смерть не будут играть никакой роли. Куда важнее, сколько времени в запасе у капитана, чтобы поймать Охотника. Если он вообще станет его ловить. Пальцы Шере дернулись, едва не стащив кольцо с пальца. Что если Кавуа решит, что убийца охотится только за женщинами?
Луи де Кавуа: Гвардеец не поверил. И это, как ни удивительно, могло пойти Доминику на пользу. Потому что Кавуа, посмотрев на страдания секретаря, предпочел считать, что Охотник знает о нем все. Это объясняло, по крайней мере, внезапную откровенность Шере. И некоторым образом позволяло понять, почему секретарь сидит сейчас в этом кабинете, а не исповедуется Рошфору. Подобное предположение вполне укладывалось в нехитрую житейскую мудрость - лучше исходить из худшего варианта развития событий и заранее принять меры, чем после удивляться интеллекту противника. И тот самый жизненный опыт требовал сделать еще одно предположение, которое напрашивалось вот уже несколько минут. Все, о чем говорил Шере, могло быть способом заманить в ловушку лично его, Кавуа. Он, как ни крути, всегда оставался пусть и очень своеобразной, но фигурой... Капитан, имея множество врагов, собственных и Его Высокопреосвященства, все же каким-то чудом умудрился дожить до своих лет и даже возглавить кардинальскую гвардию. И, как любой телохранитель, относился к людям с изрядной долей недоверия. Которое, как любой хороший телохранитель, в совершенстве умел скрывать. - Я хочу знать, как скоро убийца решит, что у него есть повод проникнуть в Пале Кардиналь, - не скрывая усмешки, пояснил Кавуа. - Впрочем, вы сами изрядно облегчаете ему задачу ночными прогулками. Я бы настоятельно рекомендовал воздержаться от них... Но вы же вновь не прислушаетесь... Он покачал головой. - Мне будет неприятно увидеть ваш обезображенный труп. Ничего личного, но вы полезны Его Высокопреосвященству. "...Возможно, он даже захочет выяснить, куда пропал человек, заключающий такие занятные пари", - мысленно съязвил пикардиец, не дрогнув ни единым мускулом на лице. - А я не могу проигнорировать человека, способного зайти в Лувр, как к себе домой, и убить фрейлину королевы. Кто знает, что взбредет ему в голову в следующий раз... К слову. Вы сказали, что слышали про других убитых. Нет ли у погибших чего-нибудь общего? Кроме пола, разумеется. Должна быть закономерность выбора...
Dominique: Это было или очень умно, или очень глупо – а кардинал глупцов не жаловал. И наверное, в какой-то мере это был комплимент – Кавуа решил, что морочить ему голову не стоит. И тогда это был намек, что разыгрывать из себя болвана больше нет смысла. Или проверка. Ваш обезображенный труп. Дрожь, пробежавшая по всему телу Шере, была непритворной. – Я… я… У меня нет выбора, как проводить ночи, – еле слышно отозвался он, и снова сумел изгнать из голоса все чувства кроме страха – но лишь ценой совершенной безжизненности. Добавить, что стены Пале-Кардиналь не остановят Охотника – как уже не помешали итальянцу? Нет – если капитан так умен, как кажется, он сочтет это ложью, неуклюжей попыткой поставить гвардию кардинала на службу безопасности его секретаря. И он дал уже понять, что намерен заняться убийцей… – Общего? – Непритворно озадаченный, Шере прикрыл на миг глаза, а затем покачал головой. – Нет. Не знаю. Одну убили в церкви, двух на улице. И вот во дворце. Одна была горничной, эта фрейлина – дворянкой, другие… одна, кажется, из цыган была, но… нет, не помню. Рыжая была одна, белокурая… Что еще? Комплекция? Не знаю. Возраст? Они все были молоды… нет, не все. Та монахиня… Но может, это был и не он. Это тоже не было неправдой – мало ли что может быть. Однако среди тех, кого Охотник упоминал в своих откровениях, была и старуха-монахиня. Нельзя было говорить прямо – или нужно было? Когда-нибудь этот безумец – впервые Шере мысленно признал очевидное – вспомнит про королеву.
Луи де Кавуа: "Все разные", - неохотно признал Кавуа, но не стал озвучивать. Секретарь мог лгать в деталях, но в целом все сказанное очень походило на правду. Пикардиец не мог не вспомнить, что и в Пале Кардиналь есть объект, способный заинтересовать убийцу. Речь шла, разумеется, о мадам де Комбале. - Вы сказали, что в Нельской башне - выход... Где же, в таком случае, вход? - если бы Доминик сейчас вздумал запираться, Кавуа, пожалуй, добился бы от него ответа. Но после уже сказанного это было бы невероятной глупостью. - Может выйти недурная охота... На Охотника. Но без описания его внешности слишком велик шанс ошибиться, - пробормотал капитан.
Dominique: Давным-давно, когда он шел из Бордо в Париж, третьи сутки лил дождь и дорога превратилась в месиво, а в сапогах хлюпала вода, обернувшись в очередной раз, он увидел позади крестьянскую телегу. Телега догоняла его добрых полчаса, и за это время он успел придумать две дюжины разных историй, одна другой слезливее, чтобы убедить возчика его подвезти. А когда телега наконец поравнялась с ним, крестьянин просто буркнул: "Залезай". Сейчас было то же самое, и точно так же Шере несколько мгновений не находил что сказать. - Я... я опишу. Его легко узнать. И вход тоже. Это кабак, на Правом берегу. Я... - он осекся, когда его мысли догнали, наконец, посыпавшиеся, как горох из дырявого мешка, слова. Чтобы зайти в этот кабак, и пароля не хватит. А если его там увидят... - Мне надо подумать. Безумие, совершеннейшее безумие. Но на самом деле придется идти одному, выходить в Лувре и... Нет, ни за что. Свеча затрещала, и, не думая, он облизнул пальцы и снял нагар.
Луи де Кавуа: Кавуа тоже нужно было подумать. Но решения он принимал очень быстро. Проследив взглядом движение Шере, он уже понимал, что будет делать дальше. Пикардиец невольно обратил внимание на мягкий абрис губ собеседника и нерезкие черты лица. Пожалуй, могло бы получиться... - Кабак, - он усмехнулся. - Одно из тех мест, куда военные нередко заглядывают перевести дух после дежурства... Знаете, даже красный плащ не делает человека ханжой. Кавуа щурился, неуловимо напоминая чем-то довольного хищника. Он не собирался посвящать Доминика во все подробности своего плана, но кое с чем его нужно было познакомить. - Они крайне редко приводят с собой женщин, - капитан оценивающе окинул взглядом Шере и сообразил, что добыть в глухой ночи женское платье гораздо сложнее, чем... - Но иногда им составляют компанию служители Всевышнего. Возможно, для того, чтобы и в обители порока мы не забывали о спасении душ.
Dominique: Если первоначально Шере слушал с видом недоумевающим и рассеянным одновременно, как если бы его мысли были – как они и были – далеко отсюда, то при слове «женщин» его лицо сделалось белым. Дыхание перехватило, в уголках глаз слегка кольнуло, как если бы они распахнулись чересчур широко, а на прикушенной губе проступила капля крови. Выразившийся во всем его существе ужас схлынул при следующих словах Кавуа, чтобы тут же вернуться, как возвращается к берегу прибой. – Вы… вы… вы… – Шепот его то и дело срывался. – Вы хотите взять туда… священника? Отца Жозефа? Нет, это было немыслимо, но не так чудовищно, как другая возможность – что капитан хотел взять с собой его, Шере.
Луи де Кавуа: Кавуа щурил темные пикардийские глаза. - Сутану, - усмехнулся он, в который раз отметив внезапное волнение собеседника и не находя, на что его списать. И стоило ли списывать?.. - К сожалению, самостоятельно сутана ходить не может, придется надеть ее на кого-нибудь... Например, на человека, который не может надеть форму гвардейца, потому что будет заметен в ней более, чем был бы заметен в женском платье. Не слишком богатый выбор, увы. Зато у сутаны есть глубокий капюшон. Хорошая ночь, - заметил капитан. - Мне кажется, сегодня этот кабак будет пользоваться особой популярностью. Возможно, другим желающим даже не достанется мест. А святой отец... Мог бы вовремя указать верный путь заблудшим. Голос гвардейца мог показаться бархатным, но что-то в его интонациях наводило на мысли об остро заточенной стали. Кавуа это было свойственно. Он и двигался так же - неторопливо, с ленцой (это прекрасно скрывало легкую хромоту, иногда напоминавшую о себе), но гвардия знала, насколько мгновенным он бывал на фехтовальных площадках. Кроме того, у капитанской души были свои темные стороны. Страх собеседника заставлял его сейчас утверждаться в намерениях. Если Шере задумал дурное, ему лучше быть под рукой.
Dominique: Смеется, ему смешно. Все дворяне одинаковы, и одинаковы все мужчины, но, от души презирая тех, кто слабее, тех, кто боится, они не видят в них угрозы. Слабое утешение для того, кто может лишь раз за разом уворачиваться, чтобы не растоптали! И в этот раз – очевидно – увернуться не вышло. За все надо платить – вот только не придется ли платить за смерть Охотника своей? – Меня убьют, – тихо сказал Шере. – Это не такой кабак, как вы думаете. Там не бывает монахов. И дворян, кстати, тоже. Всякая маска прирастает к лицу, если носить ее день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Но что, если под ней – другая маска? А прежде чем стать неприметным секретарем, Шере играл совсем другую роль, в которой отнюдь не всегда держался в тени. Когда-то он планировал ограбления, а теперь… Огонь, вспыхнувший сейчас в его глазах, был огнем вдохновения – и ресницы он опустил недостаточно быстро, чтобы его скрыть. Сказать, смолчать?
Луи де Кавуа: Капитан, меж тем, уже не смеялся. Он смотрел... С одобрением?.. Призрак недосказанности повис в кабинете. Гвардеец молчал, не отводя глаз. Оно было восхитительным, это пламя, мелькнувшее и вновь ушедшее за полог чужого желания хранить секреты. Кавуа надеялся увидеть его вновь и опасался спугнуть собеседника неосторожным словом или даже жестом. Но и молчание не должно было затягиваться надолго - того и гляди, секретарь опомнится... - Вовремя, - негромко заметил капитан. - Продолжайте, прошу вас - у нас не так много времени. Ему нужно было успеть собрать людей. Снять гвардию с дежурства Кавуа не мог. Оставить Пале Кардиналь без защиты - такая мысль не пришла бы ему в голову. Следовательно, нужно было найти тех, кто в эту ночь был совершенно свободен.
Dominique: Как первый погожий день после февральских дождей, как вкус первого, еще с кулачок, яблока, как улыбка твоего ребенка – за миг до того, как это случается, ты не понимаешь, как тебе этого не хватало. Можно забыть о похвале – но не отвыкнуть. И в сто, тысячу раз труднее, скрывая, на что ты способен, привыкнуть к тому, что ничего не стоишь. Шере умел казаться ничтожеством куда лучше, чем оставаться незаметным, но кому это нравится? – Я подумал, – неуверенность вернулась в его голос, а на лице вновь нарисовалось сомнение. – Вам ведь не нужны те, что там сидят? Нам нужен погреб, где он, я знаю. Надо дать им время убраться оттуда – может даже, хозяину. Чтоб их что-то заранее предупредило. Никто не полезет в драку, если можно просто смыться. Всего несколько предложений, но произнесены они были очень осторожно, с многочисленными паузами и робкими взглядами. Он мог бы предложить и больше, но зачем? Капитан придумает лучше – или решит, что придумал лучше. Вмешаться надо, если он будет делать ошибки.
Луи де Кавуа: Кавуа едва заметно улыбался. Не насмешливо, как это было ему свойственно, и даже не саркастически - он просто услышал именно то, что хотел, и предложение Доминика ему понравилось настолько, что капитан принял его безоговорочно. Способов очистить кабак было несколько, но лишь один из них выглядел достаточно... Естественным. Пикардиец положил на стол перед секретарем чистый лист и осторожно придвинул к нему чернильницу. - Может ведь так случиться... - Кавуа на мгновение посмотрел мимо Доминика, еще раз оценивая мысль. Авантюра. - ...Что у меня найдется приказ о задержании хозяина этого кабака. У гвардии много неотложных дел... - он сделал короткую паузу. Было трудно отказать себе в удовольствии еще раз посмотреть на собеседника с той стороны, которую он редко показывал в Пале Кардиналь. На памяти Кавуа - никогда.
Dominique: Нетронутая белизна бумаги, два силуэта по ее краям, и тени от них. Пламя свечи двоилось в глазах обоих, но Шере не видел сейчас ни само пламя, ни два эти его отражения. Для него, в отличие от капитана, это называлось не авантюрой. Доверием. Его слово против слова дворянина, если кто-то станет выяснять, откуда взялся приказ, который ему предлагали написать. Безумие. – Если бы, – пауза, и Шере продолжил, запинаясь едва ли не на каждом слове, – он у вас был. Чей? И кому? Это не было согласием, и отказом тоже не было, как бы хорошо он ни понимал, что вместо этого надо было подыскивать способ отказаться, не говоря «нет». Кольцо поддельного серебра, изо дня в день, из года в год напоминавшее ему, что никому нельзя верить, при новом повороте едва не соскользнуло с пальца, и он вытер повлажневшие ладони об свои штаны.
Луи де Кавуа: - Чей у меня, в самом деле, может оказаться приказ... - вздохнул Кавуа. Распоряжаться его временем могли только два человека во всей Франции, и только один из них действительно пользовался этим правом. - От монсеньора городской страже, - неторопливо, оценивая каждое слово, проговорил пикардиец. - Не гвардии... Потому что в этом случае мне придется, действительно, арестовать этого человека. А может быть, еще кого-нибудь в этом негостеприимном заведении... А тот факт, что стража упустила кабатчика, никого не удивит. И сами они об этом болтать не станут.
Dominique: Страх, который он так привык оставлять на поверхности, сейчас куда-то отступил, и в ореховых глазах Шере читалось одно лишь напряженное раздумье. Стража болтать не станет… и никого не арестует, их услышат за дюжину кварталов – даже если никто не подсуетится и не предупредит горбуна. А сам капитан… тоже будет молчать. Кто поверит, что капитан кардинальской гвардии среди ночи принял на веру слова какого-то секретаря, что ему, Кавуа, надлежит передать приказ его высокопреосвященства, и кому? Городской страже! Шере не был бы самим собой, если не прикинул бы немедленно, что эта общая тайна может ему дать в будущем – и чем грозит, а ведь Кавуа был, несомненно, очень умным человеком. Но сначала это будущее должно было у него быть. Перо окунулось в чернильницу, замерло ненадолго, уронив одну за другой три черные капли, затем заскользило по бумаге. Никто из тех, кто знал почерк кардинала, не усомнился бы в авторстве возникающего сейчас между двумя сообщниками документа.
Луи де Кавуа: Некоторое время капитан смотрел на возникающие на листе буквы, а потом вышел из-за стола. За дверью всегда дежурил кто-то из гвардейцев, чаще всего - устроившись в потертом кресле в полутемном углу. Сегодня там дремал нормандец де Фиенн, "из тех самых де Фиеннов", о чем знал весь полк. Кавуа несколько сомневался в его родстве с почившим двести лет назад коннетаблем Франции, у которого не было законных детей, но никогда своих сомнений не озвучивал. - Пошлите за лейтенантом де Каюзаком, - попросил он, когда гвардеец очнулся, ощутив на себе пристальный взгляд. - Я хочу видеть его как можно скорее. Спустя секунду Кавуа вернулся в кабинет.
полная версия страницы