Форум » Пале Кардиналь » Друзья познаются в беде. 17 июля 1627 года, после двух часов дня » Ответить

Друзья познаются в беде. 17 июля 1627 года, после двух часов дня

Richelieu:

Ответов - 37, стр: 1 2 All

Richelieu: При подобной постановке вопроса возразить, казалось бы, было нечем, недуг, снедавший кардинала, внезапно отступил, словно удовлетворившись на миг чужой болью, и ответная его улыбка была поистине ангельской. Вздумай мэтр Филипп из Шампани запечатлеть двух достойных священнослужителей в таком виде, никто не посмел бы усомниться, что Франция управляется святыми. – Поверьте, друг мой, – произнес он с сокрушенным видом, – сию же минуту я не только отпустил бы вас на давно заслуженный вами отдых, но и сам поспешил бы к вам присоединиться… давно уже я мечтаю продолжить труд, начатый мной в «Наставлении христианину»… Он поник головой, словно уносясь в горние выси добродетели, где кардиналы блюдут целомудрие, католики соблюдают заповеди и Слово Божие денно звучит в сердцах верующих, вздохнул и, с видимым сожалением возвращаясь на грешную землю, буднично закончил: – Это было бы замечательно, но друг мой, кто нас заменит?

Отец Жозеф: От этого тона и, в особенности, от понимания того, что происходит, провинциал почувствовал себя подброшенным в воздух. И не пойманным. Он позволил себе поддаться гневу, более того, повысить голос на первого министра Франции, словно капризная девочка, топающая на горничную из-за того, что кружево на ее платье оказалось отглаженным недостаточно хорошо. Стыд и сознание собственного ничтожества захватили его при взгляде на пропасть, в которую он чуть было не угодил: гнев, тщеславие и гордыня. И кто сказал после такого, что он вправе рассчитывать на Царство Божие? Ришелье, которого, что греха таить, капуцин про себя - и не только про себя - иногда упрекал в недостаточной приверженности католическому делу, выказал себя куда более добрым христианином. Торопливо перекрестившись, словно прося Небо простить его за дурные мысли и свою ревность, монах поднял глаза на патрона. - Вас... о, монсеньор, разве кто-то может заменить вас? Господь в милости своей послал на исстрадавшуюся землю Французского королевства того, кому предназначено вернуть нам былое сияние,- он вздохнул, ибо помнил и знал, насколько то, что происходило в стране отличалось от представления об идеальном для него царстве Божием. Но не верить, что когда-нибудь все чинимое зло обернется во благо, пусть это благо будет не всем понятно и кому-то дастся солеными слезами и кровью... не верить в это было выше сил отца Жозефа. - Но, монсеньор,- покрасневшие, измученные глаза монаха устремились на собеседника, словно прося о куске хлеба,- монсеньор, прошу вас, помните, что ваши дела ведомы только Господу Богу и вам, а мы, смертные, не всегда можем оторвать взгляд от того, что у нас под ногами. Я мог быть полезнее в другом месте,- почти робко договорил он, извлекая из тайников души старое желание и складывая его, как сокровище, к ногам друга.- Да, я мог бы обратить свои усилия на воспитание в сердцах человеческих сочувствия и послушания... и, быть может, кто-то из этих грешников осознал бы, сколь тяжкие заблуждения живут в их сердцах... Голос монаха иссяк, словно выплеснутая из стакана вода. Самое ужасное было в том, что он не верил в то, что говорил. Уже не верил.

Richelieu: Задремавшая было совесть, эта неудобная для власть имущих добродетель, не замедлила проснуться и напомнить о себе, и кардинал, борясь с новым приступом дурноты, не нашел в себе силы заглушить этот вкрадчивый голос. Отец Жозеф был искренен, отец Жозеф верил – как в благородство целей своего младшего друга, так и в его самопожертвование, отец Жозеф, возможно, и вправду был бы счастливее, проповедуя слово Божие или утешая страждущих. Но отец Жозеф был необходим ему как вода и воздух, а потому он должен был по-прежнему обманывать его – или помогать ему обманываться, что, в сущности, одно и то же. – Ах, Эзекиели, – вздохнул он, – неужели вы оставите меня сейчас? В конце концов, богоугодными делами может заниматься каждый, и затем ли Создатель наградил отца Жозефа всеми его многочисленными и разнообразными талантами, чтобы тот растрачивал их впустую?


Отец Жозеф: Отец Жозеф едва не лишился сознания - так подействовал на него этот вопрос, заданный мягким голосом, без тени возмущения или укора. Несколько слов, произнесенных Ришелье, поведали восприимчивому слушателю и о том, что кардинал сознает, сколь губительные дела они творят именем Божьим ради славы Франции, и что он не свернет с избранного пути, чтобы трусливо остаться белым и чистеньким, в то время как королевство вот-вот будет разорвано на части десятками хищных рук. Глубокое убеждение в том, что Ришелье - единственный, кто способен поддержать сильную центральную власть, и сохранить страну в подчинении не только Бурбона, но законного короля,- это убеждение сформировалось у провинциала задолго до того, как его друг стал первым министром. При этом маленькая деталь, что ту самую центральную власть Его преосвященство почти полностью прибрал в свои руки, мистическим образом проходил мимо сознания капуцина. Хотя - кто знает?- может быть, став монахом по зову сердца сердца, он втайне считал, что никто, кроме князя церкви, не сумеет отстоять интересы его родины? Слова Ришелье показались ему подлинной клятвой самоотречения, заветом, принесенным не кому-нибудь, а самому Господу. И каким же ничтожным и трусливым выглядело теперь его собственное попечение о душе, о том, чтобы оставить этот мир, полный скверны, ради тихого, безопасного служения? Если бы этикет допускал подобное, вероятнее всего, провинциал бы упал на колени. Но сейчас он лишь прижал руку к груди, сердце внутри которой готово было разорваться от восторга и трепета. Его друг сейчас явил ему пример подлинного самоотречения, деятельного уничижения собственного я, к которому отец Жозеф стремился, сколько хватало его памяти. Стать орудием Божьим! О, сколько они могли бы сделать во славу Творца, если бы теперь, ежедневно и ежечасно не отрывали от благочестивых помыслов! Сжав руку, словно пытаясь удержать рвущееся наружу сердце, он прошептал, дрожа, ощущая почти мистическое вдохновение. - Простите мне эту слабость, ради Господа нашего Иисуса Христа, друг мой! Гордыня, искушение лукавого, поработила мою душу! Кто я такой, чтоб роптать и желать иной доли, когда Создатель вашими руками указывает мне верный путь? Простите меня!

Richelieu: Тошнота, снова подступившая к горлу кардинала, могла быть симптомом его болезни, но он и сам в это не верил. Впрочем, минутная слабость не помешала ему ответить на самоуничижение капуцина отеческой улыбкой и глубоким вздохом. – Не гордость, друг мой, но слабость, – откликнулся он. – Сам спаситель наш просил своего отца пронести мимо него чашу испытания. Целый мир, мне кажется порой, ополчился против нас, удивительно ли, что у нас порой опускаются руки? Он дружески коснулся руки отца Жозефа, однако это неосторожное движение тотчас откликнулось новым приступом дурноты, и на мгновенье Ришелье до боли стиснул зубы. – Возможно, вы уже знаете о смерти старшей принцессы де Гонзага и маркиза де Вильардуэна из числа приближенных вдовствующей королевы, – проговорил он, когда заметавшиеся перед его глазами темные пятна наконец поблекли. – Граф де Рошфор полагает, что маркиза отравили мышьяком, а месье Ситуа убежден, что ее высочество постигла та же участь.

Отец Жозеф: Монах почти судорожно перекрестился, когда Ришелье упомянул о Гефсеманском саду. Стало быть, так и должно быть, и все эти муки, эти искушения - тернии, жалящие ноги идущего вместе с Христом, за Христа по пути на Голгофу. Знак, подтвержденье того, что Господу угодна его жертва, что дело, которому он сейчас служит - дело Великой Франции - благословлено Создателем. Горячие пальцы в ответном пожатии стиснули руку Ришелье. Его бледность не укрылась от капуцина, который, кажется, даже сам ощутил дурноту, подступающую к горлу старого товарища. - Вы должны беречь себя, монсеньор!- со страстью, в которой слышны были отголоски молений апостолов ненадолго отступить, чтобы спастись, взмолился он, обращаясь к кардиналу. В эту минуту тот казался отцу Жозефу едва ли не новым мессией, ради спасения Франции приносящим себя на заклание. Но не успел помянутый этим новым мучеником Иезекили удобно обосноваться в озаренных мистическим светом просторах души монаха, как страдалец за guesta francorum обронил новые имена. В мгновение ока все темное и пещерное*, что было в этом человеке, так и не сумевшем понять, что, служа Богу, он использует орудия Дьявола, пробудилось и подняло голову. Хотя - кто знает - возможно, он считал, что достойный выпутается из расставляемых им силков, а недостойные... какое до них дело, когда речь идет об отборе для Царства Божьего. Caedite eos! Novit enim Dominus qui sunt eius**. - Кто проводил вскрытие?- подхватив когда-то брошенную мысль, живо спросил провинциал. После того, что произошло, ему более чем когда-либо хотелось побеседовать со старым хирургом короля. Который, по совместительству, обладает такими интересными тайнами. *Тенеброзо-Кавернозо, Темный пещерный - второе прозвище, данное Ришелье отцу Жозефу. ** Убивайте всех, Господь узнает своих.

Richelieu: – Вскрытия не было. – Ришелье поднес к губам остывшую чашку травяного настоя и взглядом указал своему другу на стоявший в углу кабинета столик, где для одних его посетителей можно было найти вино, а для других – воду. – Герцогиня де Гиз жаловалась на недомогание накануне, муж ее не в Париже… Ситуа говорит, что не уверен полностью, похоже, что покойница немало всем поморочила голову. Он побарабанил пальцами по столу. – С маркизом де Вильардуэном и сложнее и проще одновременно. Он не был болен и умер, жалуясь на рези в животе. Рошфор упоминал также, что он был вчера в Люксембургском дворце и пришел туда с бароном ди Сорди. Насколько я помню, он был примерно моего роста. Взгляд кардинала стал вопросительным. Сам он был почти убежден, что они нашли исполнителя его роли во вчерашнем спектакле, но придет ли отец Жозеф к тому же выводу?

Отец Жозеф: Смерть человека, столь близкого к королеве, каким был де Вильардуэн, случившаяся при столь странных обстоятельствах, была подарком судьбы, ибо почти прямо указывала на Марию Медичи, как участницу ночного спектакля. Но язвительный тон Ришелье еще звучал в ушах капуцина, поэтому тот на сей раз проявил осторожность. - Вряд ли столь опытный придворный, как мсье де Валеран позволил бы обвести себя вокруг пальца... если тот, кто сделал это, не убедил его, что действует во благо королевы-матери. Или по ее прямому указанию,- его глаза вспыхнули недобрым светом. - Меня чрезвычайно занимает еще вот какое соображение, монсеньор,- произнес он после короткой паузы.- Тот, кто задумал этот спектакль, должен был не только хорошо знать, в каком платье Ее величество Анна прибудет на игру, но и, не вызывая подозрений, иметь возможность раздобыть такое же. Мысль о том, сколько света могло бы пролить на этот заговор наличие осведомителя в Люксембургском дворце, заставила его закусить губу от досады. - Я могу попробовать послать в это змеиное гнездо сборщиков подаяния,- нерешительно предложил провинциал. Он уже имел случай убедиться в том, что эти незаметные, но всепроникающие слуги Божьи могут принести немало пользы и господину кардиналу.

Richelieu: Ришелье снова нахмурился, пытаясь поймать ускользавшую мысль. Если бы не проклятая мигрень! – Вы говорили с ее величеством? – Уже задав вопрос, он вспомнил: – Да, она считает нас врагами. Она что-нибудь рассказала про вчерашний вечер?

Отец Жозеф: - Ее Величество не удостоила меня проявлением откровенности,- сухо произнес капуцин. Он в который раз за день ощущал себя неловким новичком, едва ступившим на дороги большой политики. Почему ему не удалось проникнуть за завесу вражды? Почему Господь не вложил в его уста слов, достаточно убедительных для испанки? Что он сделал не так? - Нашу встречу сложно было бы называть беседой: королева показалась мне очень испуганной и выказывала величайшее смятение и страх. Никакие попытки внушить ей, что ее интересы неразрывно связаны с интересами французского королевского дома, и потому являются предметом неустанного попечения Вашего высокопреосвященства, не возымели действия. Я могу даже сказать...- брови провинциала сошлись, образовов глубокую складку,- судя по ее поведению, она не осознает, что является этой самой частью, и предпочитает преследовать свои личные цели, невзирая на то, что они могут втянуть государство в скандал и даже войну... Я не удивился бы, получив известие, что Ее величеству известно о присутствии герцога Бэкингема в Париже, и что она готова пойти на преступление, чтоб встретиться с этим человеком. Но, самое ужасное, как я вам уже сказал... кто-то знает об этом не хуже нас с вами и умело пользуется этим в своих целях. Поняв их, мы найдем и виновника,- вздохнув, проговорил он, понимая, что Ришелье знает все это куда лучше него. Сейчас все следы указывали на королеву-мать. То, что Мария не испытывала особой любви к старшему сыну и пламенно желала видеть на троне Гастона, было тайной разве что для вчера приехавшего в Париж школяра, на чьих губах едва обсохло молоко пиренейских коз. Но пойти ради осуществления своих замыслов на убийства, заговоры, на устранение, может быть, насильственное, собственного сына! - Думаю, что столь высокая смертность дворян Ее величества, мадам Марии, является прискорбным, но неопровержимым указателем того, куда тянутся нити заговора. Но решится ли король применить какие-либо меры к собственной матери - это вопрос, на который я не вижу ответа. На месте одной отрубленной головы вырастают две новых,- монах покачал головой с сокрушенным видом.

Richelieu: Ришелье нахмурился. – Быть может, она знает больше об убийствах среди своих дам, чем хотела бы показать? – предположил он. – Мы все решили, что она была истинной их целью… но и если она всего лишь осведомлена о том, кто убийца, она может быть напугана ничуть не меньше. Сочувствие, мелькнувшее в глазах кардинала, было совершенно искренним: готовность отца Жозефа верить в то, что люди могут быть когда-нибудь движимы одним лишь осознанием своего долга, свидетельствовавшая о величии души – или о совершенно несвойственной этому человеку в прочем наивности, вызывала в нем смешанные чувства: изумление, недоверие, порой раздражение, ощущение, что над ним смеются, и очень часто – страх. Если когда-нибудь отец Жозеф потеряет шоры, скрывавшие от него многие недостатки друга… – Если ее величество поверит, что его величество может быть неумолим… – В глазах Ришелье мелькнуло очень странное выражение, почти сразу сменившееся новой вспышкой интереса. – Подождите, друг мой. Вовсе необязательно знать, что наденет королева – достаточно примерно подобрать цвет платья, может даже, всего лишь закутать исполнительницу ее роли в плащ. Ночь, неверный свет факелов… в темноте все кошки серы, и вряд ли они и вправду нашли двойника ее величества.

Отец Жозеф: Капуцин не имел привычки так просто отступать от своих убеждений. Внезапно он подумал, что, возможно, смерть королевских любимцев обоего полы была не первой в цепочке, приведшей к ночному маскараду в Пале-Люксембург. Неужели все-таки Бэкингем принял в нем участие. - Каппель,- повторил он рассеяно, позабыв о том, что находится перед министром Франции. Глаза капуцина устремились в одну точку. Кто мог знать о платье королевы, как не королевская портниха и камеристка? Пусть даже Ришелье эта мысль показалась нелепой - в их положении не следует пренебрегать ничем. - Вы полагаете, что Ее величество сочла свою честь запятнанной и пожелала таким образом, весьма распространенным на ее родине, восстановить ее? Или... что ей потребовалось освободить места в своем штате и она избавилась от той, кто стала орудием этого ее пожелания? Или то и другое вместе? Могло показаться невероятным, что человек, отказывающийся верить в нарушение человеком своего долга, не удивляется, что очаровательная, томящаяся в чужой стране молодая женщина способна на самые чудовищные злодеяния. Но увы, для монаха, отвращение которого к женской прелести с годами лишь усиливалось, красота и грация французской повелительности превращались в пункты обвинения, а поступки, вполне естественные для женщины того века - в тягчайшие преступления. То, что королева не пожелала принять предложенный им с такой настойчивостью союз, лишь усиливало подозрения провинциала. Кто знает, не был ли шоколад приготовлен самим испанским врачом, так удачно оказавшимся выведенным за пределы его, отца Жозефа, поля зрения и юрисдикции. - Его величество, благодарение богу, хорошо понимает, где его друзья, а где враги,- резюмировал он в ответ на слова друга.

Richelieu: – Нет! Столь резкое отрицание не относилось к последним словам друга, но и новый приступ головокружения имел к нему лишь опосредованное отношение: у Ришелье оставалось не так много времени до того, как притаившаяся в засаде боль бросится на свою жертву. – Я не знаю, чего могла хотеть ее величество, – пояснил он. – И разумеется, я не подозреваю, что она сама пыталась, руками мадемуазель де Куаньи, избавиться от своего мужа. Я знаю лишь, что в этом деле замешано слишком много женщин, чтобы мы, прибегнув к одной только логике, могли найти разрешение его загадок. Но, благодарение Господу, у нас есть и факты, с них и следует начинать. Мы знаем, что шоколад, принесенный их величествам, был отравлен. Мы знаем, что сделала это мадемуазель де Куаньи. Мы знаем, что она сама была убита той же ночью. Мы знаем, что убийца незамеченным проник в самое сердце Лувра, и полагаем, что он оставил позади эту монету. Это факты, друг мой. Ришелье допил свой настой и продолжил, морщась от привычной уже горечи: – Мы знаем, что вчера маркиз де Вильардуэн был отравлен, а барон ди Сорди – заколот. Не связать эти смерти с устроенным для его величества представлением невозможно. Как это произошло? Рошфор сказал, что Вильардуэн и Сорди пришли в Люксембургский дворец вместе – как они его покинули? И друг мой… Монтегю, рассказавший королеве тайну истинного происхождения мадемуазель де Куаньи, был вчера на карточной игре – не то ли это звено, которое мы ищем?

Отец Жозеф: Монах на мгновенье оторопел, когда плавное течение его мыслей, словно шелк - ножом, было распорото внезапным выкриком Ришелье. Но первый же взгляд на кардинала заставил сердце капуцина сжаться от отчаяния: снова и опять он отрывал мгновенья целительного отдыха у своего друга, словно римлянин - в ноги Христа, забивая гвозди в его душевное здоровье. Имя Монтегю, который уже привлек пристальное внимание провинциала в связи историей, узнанной от де Кавуа, напомнило ему о том, что время не бесконечно. Чтоб выменять несколько часов необходимого покоя для Ришелье он должен был действовать вдвойне энергично. - Ваше преосвященство нуждается во сне,- мягко, но тоном не терпящим возражений, произнес отец Жозеф. Это не был приказ или просьба, но сходная с лекарской констатация факта. Да и самому капуцину необходима была хотя бы четверть часа на то, чтоб привести в порядок свои соображения и изложить приказы отцу Анжу. И, кажется, он знает, что следует сделать в первую очередь. - Верно ли я понял Ваше преосвященство, что мне следует передать мсье де Каюзаку уточнения относительно его визита в Аббатство святой Женевьевы? Есть ли у вас еще какие-то распоряжения относительно моего вечера или же я могу располагать собой?

Richelieu: Неожиданно для себя Ришелье развеселился. – Я отправил Каюзака в Люксембургский дворец, – отозвался он, – выразить ее величеству мои соболезнования по случаю смерти барона ди Сорди. Если вам удастся встретиться с ним до того, как он отправится в аббатство… При всем раздражении, которое вызывали в нем попытки им рапоряжаться, сейчас он чувствовал себя слишком усталым, чтобы вспылить, да и понимание, как беззастенчиво он использует отца Жозефа, весьма способствовало пробуждению дружеских чувств.

Отец Жозеф: Последняя фраза кардинала заставила глаза монаха вспыхнуть. Если он поторопится, то сумеет проникнуть в самое гнездо замыслов, направленных против благополучия королевской семьи, против блага франции, и, что волновало его не меньше, против его старого товарища. Поспешно поднявшись, он наклонил голову, складывая руки и прося благословения. - Если Ваше высокопреосвященство позволит, я прошу разрешения отбыть в Пале-Люксембург немедленно. Если в том будет необходимость, к вашим услугам брат Анж: он вполне просвящен мною в текущих делах и способен ответить на самые насущные вопросы по переписке и канцелярии. Если же я понадоблюсь...- он не договорил, но просительная интонация в голосе выражала его желание лучше слов. - Возможно,- мягкая, еле заметная улыбка коснулась губ провинциала, придав его хищным чертам нечно неуловимо зловещее,- мне удастся найти какие-то новые нити в интересующем деле.

Richelieu: – Господь да пребудет с вами. – Ришелье осенил крестным знамением голову друга, и тут же был вознагражден новым приступом дурноты. Мигрень была тому виной или столь высокие сферы вызывали у него головокружение, но направление его мыслей снова изменилось, и, провожая взглядом удалявшуюся фигуру монаха, он напомнил: – А лорд Монтегю… ни Господь ни его величество не желают смерти грешника. Неслышно появившийся по уходе отца Жозефа Дебурне предложил Ришелье свой локоть, и кардинал с несвойственной ему покорностью оперся на него, чтобы проследовать в спальню. Эпизод завершен



полная версия страницы