Форум » Альтистория » Свидание с самой ревнивой дамой. 17 июля, двенадцатый час ночи. Кладбище Невинноубиенных. » Ответить
Свидание с самой ревнивой дамой. 17 июля, двенадцатый час ночи. Кладбище Невинноубиенных.
Элуа де Лоре:
Ответов - 25, стр:
1 2 All
Элуа де Лоре: Отвлекающий маневр оказался бесполезен. Гвардеец не растерялся и не отразил рефлекторно, как сделал бы новичок лезвие шпаги, тем самым обрекая себя на быструю смерть от колящего удара дагой. А Элуа поплатился за ошибку серьезной раной – острие шпаги противника прошило трицепс, принеся с собой неожиданную немоту в руке. Укол был столь быстр, а шпага остра, так, что рана не принесла боли сразу. Но де Лоре знал, что совсем немного времени нужно будет, чтобы боль – этот страж, предупреждающий сознание об опасности, грозящей телу, дала себя ощутить. - Вы не на моем месте, - бросил наемник коротко, выплевывая слова, и разжимая пальцы левой руки, в которой разливалась болезненная немота. Дага почти беззвучно упала на землю, утонув в смешении теней, прижимавшихся к земле. Одно резкое, молниеносное движение вперед. Как водится: скачок и выпад, и удар, избегающий соединения клинков, простой как сама смерть, безыскусный – ни хитросплетений обводных приемов, ни захвата шпаги. И на дне глаз Элуа металась и рвалась наружу безумная неутоленная жажда смерти, растворенная в сине-сером ночном сумраке. Один удар и...
Шарль д`Артаньян: Пожалуй, гасконец остался бы лежать на этом кладбище, настолько быстр был его противник. Когда Элуа растянулся в выпаде, д’Артаньян отшатнулся спиной вперед, с отчаянием понимая, что не успевает… Спас его подвернувшийся под ногу камень. Гасконец упал и несколько мучительно долгих мгновений наблюдал за тем, как над его головой, в ту точку пространства, где только что была его грудь, входит вражеский клинок. Вовремя сообразив, что все еще жив, а не любуется полем боя с позиции бестелесного духа, запаздывающего к райским или там адским вратам, д’Артаньян хлестнул противника шпагой по бедру (укол был бы много лучше, но колоть шпагой из положения лежа еще никому не удавалось) и откатился далеко в сторону, поднимаясь на ноги. - Я счастлив, что не на вашем месте.
Элуа де Лоре: Драгоценные мгновения, которые могли решить исход поединка, были бездарно потеряны. Жертва, удачно упав, успела откатиться в сторону и вскочить на ноги, а боль в раненной руке оттаяла – немота, обычная в первые мгновения после нанесения раны прошла, и теперь ощущения, далекие от приятных, отвлекали внимание парня, а с другой стороны боль подстегивала ярость, вскипевшую от хлесткого, скорее обидного удара по бедру. А ярость – очень плохой советчик, особенно там, где к реакции, ловкости и удаче не мешает добавить каплю вниманию и расчета. Наемник, коротко выругавшись, сорвался с места, бросаясь на противника, чтобы в пару стремительных шагов преодолеть пространство, возникшее между ними. Ни обманных финтов, ни маневров – чистая неприкрытая ярость раненного хищника, стремящегося одномоментно уничтожить осмелившуюся противиться своей участи жертву. Тусклые краски полустершихся воспоминаний проявились вдруг из забвения, пойманные последовательностью ассоциации противника с лисой. Несколько месяцев спустя после вспомнившейся неудачной охоты Элуа вернулся к лисьей норе, подле которой нашел все признаки того, что здесь обитало лисье семейство: птичьи перья и кости, и клочки шерсти по краям норы. Потратив несколько часов, чтобы разрыть нору, неглубокую, как обычно бывают те, что лисы роют сами, мальчишка изловил одного лисенка. Второго не стал. Лисенок умер не так скучно как умирали котята… борясь за свою жизнь маленький хищник ухитрился прокусить мучителю ладонь, между большим и указательным пальцами. Укус потом нагноился и долго болел, а когда ранки от острых зубов зажили, шрамы от них были заметны еще пару лет. Вот и сейчас… противник осмелился огрызнуться, и убить его нужно было немедленно, не затягивая больше эту ночную охоту. И целился наемник для верности – в живот, не слишком беспокоясь о том, что долгая и мучительная смерть куда как предпочтительнее быстрой, попади удар в сердце строптивого гвардейца.
Шарль д`Артаньян: Можно до бесконечности подбирать метафоры, изощряясь в определениях, как именно ощущается сталь в животе, и при этом удаляться от истины все дальше и дальше. Ибо с клинком в теле как-то не до метафор, а когда есть время на литературные изыски, рядом явно нет противника, услужливо готового помочь с вонзанием шпаги в нужное место, если вдруг муза откажет в очередной раз. Д’Артаньян не был литератором, с музой находился в отношениях вежливого нейтралитета, а любопытство его не заходило настолько далеко, чтобы выяснять на практике, что именно испытывает надетый на шпагу человек. Ярость действительно плохой советчик. Если быть точным, она вообще не советчик, она гнусный подстрекатель, готовый подбить вам руку в момент решающего удара и направить его мимо цели. Когда приходит пора расплачиваться за ошибку, этот подстрекатель куда-то исчезает, оставляя после себя горькое разочарование, детское недоумение и обиду – «я был уверен, что буду жить вечно…» Гасконец жить вечно не собирался, он просто не думал о смерти, а если думал, то только о том, чтобы не сильно пережить своих друзей. Лирические размышления о том, что «враг тоже человек, ему же больно» вообще не посещали эту гасконскую голову ввиду их полной абсурдности. Пока вы рассматриваете человека в противнике, он отчетливо видит в вас труп. Д’Артаньян не стал изощряться. Он просто повернулся к незнакомцу боком, уходя в сторону на какие-нибудь полшага и пропуская вражеский клинок мимо себя. Одновременно с этим поворотом гасконец поднял шпагу на уровень горла врага, который как раз проваливался в выпаде… Если бы д’Артаньян успел подумать, он выбрал бы другую точку для удара, хотя бы затем, чтобы успеть расспросить умирающего. Вдруг тому захочется облегчить совесть.
Элуа де Лоре: Один миг, и Удача – особа более ветреная, чем муза, или красавица, знающая себе цену, скучающе отворачивается от разыгрывающегося представления. Один миг, и острие шпаги, проходит на полпальца мимо ловко уклонившегося тела, и казалось бы… еще секунда, резкий разворот, вскинуть руку, чтобы отбить удар, вектор которого очерчен лунным лучом, скользнувшим по лезвию шпаги. Но на вдохе острие с сухим тихим, хрустом, как звук разгрызаемого псом хрящя, входит под кадык, прорывая трахею и артерии. И все: удары агонизирующего сердца бессмысленно отсчитывают последние мгновения, И нет, не обидно за смерть. А до смешного жаль не купленных башмаков. Взгляд наемника замер, остановившись на яркой звезде, и не угас сразу, хотя с оттоком крови, хлестнувшей из пронзенного горла сознание угасло довольно быстро. Губы еще стоявшего на ногах парня шевельнулись, прежде чем лезвие вышло из горла. Но кто бы мог сказать, что хотел сказать человек, чья жизнь оборвалась? Проклятие, прощение, или может, зов обращенный к той единственной, взгляд которой Элуа так любил ловить в глазах, издыхающих в его ласковых руках тварей – кто знает? Тело неуклюже накренилось в сторону, покачнулось… и осело под собственной тяжестью вниз, сначала опустившись на подогнувшиеся колени, а после рухнуло набок. Лишь только ладонь правой руки сжала сильней эфес шпаги в миг когда по мышцам прошла смертным холодком судорога. И понял Элуа, что нет ничего: ни Рая, ни Ада, ни Дьявола, ни Бога. Лишь только черное бархатное, уютное, как материнское чрево, небытие, существовавшее прежде этого мира, и равнодушно ожидающее всех и каждого.
полная версия страницы