Форум » Альтистория » АУ: 17 июля, около двух часов дня. Лавка мэтра Буонасье с клиентами » Ответить
АУ: 17 июля, около двух часов дня. Лавка мэтра Буонасье с клиентами
Провидение:
Ответов - 67, стр:
1 2 3 4 All
Эмили-Франсуаза де К: Снова едва не пришибленной тяжелой дверью, Эмили-Франсуазе оставалось только растерянно хлопать ресницами, с горечью думая о том, что из-за ее трусости и нерасторопности самые настоящие преступницы сбежали, и что делать теперь? Как назло, у ошалевшей от жары и духоты девушки нещадно зачесалась спина. В крохотном закутке дотянуться до этого места не представлялось возможным, и, как всегда в таких случаях, чесаться сразу же начало везде. «Вот так Господь наказывает за недостойные поступки» - мелькнуло в голове мадемуазель де Кюинь. Девушка тотчас живо представила себе, как она тут умрет, и тесная ниша станет ее могилой, и галантерейщик найдет ее труп… «По запаху», - совсем некстати хихикнула про себя Эмили.
Gaston d'Orleans: С трудом удержавшись (исключительно из дружеских чувств к Монтрезору) от того, чтобы не посоветовать баронессе поискать свой кошелек в своей же корзине, Его Высочество повернулся к галантерейщику. - Думаю, любезнейший, - каждое слово Месье излучало яд, - это не первый случай в вашей лавке? Не то, чтобы Гастон свято поверил в невиновность мадам де Ланселла (часы все-таки были в ее корзине), но жуликовая физиономия галантерейщика наводила на разные мысли.
Провидение: На этом терпение мэтра Бонасье… нет, не лопнуло. Терпение нижестоящего перед лицом вышестоящих подобно голландской дамбе, смести которую не может и море. Однако подобно этим самым дамбам, терпение мэтра Бонасье поддавалось другим влияниям, одним из которых было глубоко уязвленное самолюбие, иным… – но кому интересен глубокий внутренний мир и богатство переживаний, скрытых в душе презренного лавочника? – Никогда! – взревел достойный галантерейщик, потрясая штукой кружев, как гневливый Посейдон – своим трезубцем. – Никогда! Ни разу! Пока! В моей лавке! Не появились! Всякие! Гасконцы! Осознавал ли мэтр Бонасье, что под это описание подходил также сам герцог Орлеанский? Бог весть! Однако, когда почтенный лавочник с проворством кролика подбежал к двери и распахнул ее настежь, горящий негодованием взгляд, которым он окинул своих несостоявшихся покупателей, включал также его высочество. – Вон отсюда! – Галантерейщик затопал ногами с такой силой, что едва ли не запрыгал на месте. – Вон! Колокольчик звякнул, падая в паре дюймов от сапога мадемуазель де Кюинь.
Анна де Тревиль: От наглости Бонасье у мадемуазель де Тревиль захватило дух. Целую минуту рассерженная Анна всерьез раздумывала, не следует ли по возвращении домой послать сюда слуг, дабы те вколотили в галантерейщика науку учтивости. Пронзив негодяя пылающим взором, она произнесла ледяным тоном: − Вы забываетесь, милейший! Будьте уверены, нога никого из дома де Тревилей не переступит порога вашей лавки. Идем, кузина! Слава Богу, возмущение поведением лавочника можно высказать без обиняков – это вам не принц крови, которому надлежит оказывать уважение, как бы мало он его ни заслуживал.
Мартина де Ланселла: Даже если бы пассаж о "всяких гасконцах" исходил не из уст Бонасье, а, допустим, самого принца Гастона, и то Мартина не сумела бы остаться равнодушной. Пальцы вдовы де Ланселла стиснулись в кулаки, а кулаки уперлись в бедра, и всякий мужчина, проживший в браке дольше трех дней, сделал бы правильный вывод и предпочел тактическое отступление, в просторечии именуемое бегством. Если бы не мадемуазель де Тревиль, у лавочника стало бы еще одним поводом больше к сетованиям на гасконские нравы. Добрый пример кузины напомнил Мартине, как следует выражать свое негодование даме из хорошей семьи. Не удостоив Бонасье даже словом, баронесса все же не забыла сделать реверанс перед Гастоном прежде, чем ступить к выходу. Ей очень хотелось побывать нынче вечером с графом в театре, а она уже достаточно низко пала в глазах Месье, чтобы тот отсоветовал Монтрезору продолжать сомнительное знакомство.
Gaston d'Orleans: Если бы на месте Буонасье был дворянин, пусть даже самый захудалый, Месье заткнул бы эти наглые слова прямо в глотку (возможно, будь на месте Гастона сам Генрих IV, низкое положение не спасло бы беснующегося торговца). Но сын - не отец, и марать руки о подобное ничтожество герцог Орлеанский счел ниже собственного достоинства. Он ограничился лишь тем, что холодно, очень холодно, посмотрел на зарвавшегося галантерейщика и обманчиво мягким тоном произнес: - Я запомню ваши слова, месье. С улыбкой, от которой у знающих принца людей начинался зуд между лопатками, Месье, более не удостаивая Буонасье даже взглядом, покинул негостеприимную лавку.
Эмили-Франсуаза де К: Ошеломленная дерзостью лавочника, Эмили-Франсуаза отшатнулась от упавшего колокольчика, точно это были уголья из-под адского котла. «Нет уж, хватит!..» - подумала она, - «Остается только дождаться, что кто-нибудь вытащит отсюда за ухо…» Подобный исход мадемуазель де Кюинь ни капли не прельщал. Пользуясь тем, что находящиеся в лавке были заняты друг другом, девушка бесшумно выскользнула из своего сомнительного убежища и едва ли не в два прыжка вознеслась на второй этаж, красная, взъерошенная и мокрая, судорожно ловя ртом раскаленный воздух.
полная версия страницы