Форум » Альтистория » АУ: Четыре степени жестокости. Глухая ночь с 19 на 20 сентября » Ответить
АУ: Четыре степени жестокости. Глухая ночь с 19 на 20 сентября
Belle Fleur: Четыре входа в городе Дамаске: Врата судьбы, Врата пустыни, Пещера бед, Форт страха. О караван, страшись пройти под ними. Страшись нарушить их молчанье песней. Молчанье там, где умерли все птицы, И все же кто-то свищет, словно птица (с)
Ответов - 42, стр:
1 2 3 All
Belle Fleur: Белль добралась до «Красного быка» без приключений: подвез крестьянин, арендовавший сколько-то арпанов тощей землицы у одного из местных сеньоров, успевший дотемна сбыть часть урожая на рынке в Этре. Дома жена на сносях, объяснил он, вот потому и не стал дожидаться утра, чтобы пуститься в обратный путь. По дороге добрый единоверец делился с попутчицей последними сплетнями, услышанными в городе, да на чем свет стоит честил арендодателя-скупердяя. Белль слушала вполуха, согласно поддакивала, но думала совсем о другом, а потом и вовсе провалилась в тяжелые сумерки сна и очнулась только тогда, когда возница потряс ее за плечо, оповещая о том, что они достигли места назначения. Сердечно распрощавшись с крестьянином, комедиантка подошла к двери трактира и немного помедлила, не решаясь постучать. Тут же откуда-то сбоку послышалось глухое утробное ворчание, сменившееся прерывистым злобным лаем. Белль вздрогнула и оглянулась, но разглядеть в кромешной тьме недавнее приобретение мамаши Луизон не смогла: видимо, пес был угольно-черной масти. Сквозь щели в деревянных ставнях не пробивался даже слабый свет: по-видимому, обитатели трактира спали. Остро пахло опавшими прелыми листьями, запах которых напоминал о том, что все в этом мире - прах и тлен. Белль глубоко вздохнула и трижды громко стукнула по двери. После томительного ожидания послышались шаркающие шаги и дверь распахнулась: пляшущий огонек отбрасывал глубокие тени на лицо мамаши Луизон, заспанное и слегка недовольное. Но как только трактирщица разглядела, кто перед ней, сразу же расцвела улыбкой, затмившей пламя свечи. Да, мамаша Луизон, Вы не ошиблись: это я, собственной персоной. Мне бы переночевать, а деньги есть, смотрите: три золотых и полпистоля. Нет, спасибо, ужина не надо, только воды, чтобы ополоснуть лицо и руки перед вечерней молитвой. Кувшин в комнате? Какая Вы превосходная хозяйка, мамаша Луизон, дайте-ка я вас расцелую! Батюшка здоров как никогда, передавал поклон. А, этот…да что ему сделается, все так же стращает и командует, как будто не сержант, а целый генерал. Ох, спасибо, надо же: та самая комнатка, где мы с отцом останавливались! А много постояльцев сейчас? Двое? Ну, значит, третьей буду. А песика вашего как звать? Гугено-о-т?! Ой, а почему? А-а, злой как черт и весь черный… Ну да, ну да, гугеноты - они такие, не чета нам, добрым католикам... И Вам спокойной ночи! Утром будить не надо, я особо никуда не тороплюсь. Как только за мамашей Луизон закрылась дверь, комедиантка положила на постель лютню и маленький узелок, которые захватила с собой, и упала рядом, даже не потрудившись сбросить туфельки. Острая тоска по Николь пронзила с такой силой, что она выгнулась аркой отчаяния и боли, упираясь пятками и затылком в жесткий тюфяк, - точь-в-точь охваченная демонами кликушества крестьянка, - но тут же обмякла, комкая в руках грубую простыню, и затихла, уставившись в темный потолок и гадая, как долго ей придется блуждать по пустошам ада в поисках Проспера, чтобы вымолить у него прощение.
Belle Fleur: Снаружи снова раздался отрывистый лай Гугенота, но почти сразу стих: возможно, пес просто услышал подозрительный шорох. Белль села на постели и нащупала лежавший рядом узелок. Распутав концы узла, она вытащила окаменевший комок хлебного мякиша, слепленного из остатков отравленной приманки, позаимствованной в апартаментах покойного графа де Сен-Савена, и положила на одеяло. Этот символ смерти вдруг показался ей настолько отвратительным, что она отдернула руку и слезла с кровати, принявшись мерить шагами небольшую комнатку. Подойдя к окну, распахнула ставень и в неверных отблесках лунного света увидела на подоконнике большие портновские ножницы. Белль удивилась, зачем мамаша Луизон оставила подобный предмет в гостевой комнате. Впрочем, его мог забыть рассеянный постоялец: какой-нибудь закройщик из Ньора. Комедиантка взяла ножницы: щелк-щелк, - лязгнули острые десятидюймовые лезвия. Отполированное чьими-то трудолюбивыми руками железо приятно холодило ладони. Белль вернулась к кровати и снова на нее взобралась, усевшись, как заправский портной: опираясь на пятки и колени. Немного подумала и разложила перед собой три предмета, как ребенок, собравшийся сыграть в только ему одному известный вариант игры «камень-ножницы-бумага»: похожий на булыжник кусок хлеба, ножницы и шейный платок. -Сыграем, сударыня? – пробормотала комедиантка, как будто напротив нее, в изножье кровати, сидела злая мачеха-судьба и, молча ухмыляясь, следила за тем, как ее падчерица готовится одним ходом привести наскучившую и опостылевшую игру к финалу.
Belle Fleur: Из Ньора в Этре шли двое. Вернее, не шли, а брели, еле переставляя ноги в запылившихся грубых башмаках: солдат и высокая темноволосая женщина. Если бы не бесформенные, явно с чужого плеча, лохмотья, скрывавшие высокую грудь, тонкую талию, округлые крепкие бедра и длинные стройные ноги, ее, без сомнения, можно было бы смело назвать красавицей. Но густые, кое-как собранные на затылке волосы, были покрыты дорожной пылью не меньше башмаков, а тонкие черты лица искажались грязными разводами. При виде трактира, выросшего на обочине дороги, женщина оживилась и бесцеремонно толкнула своего спутника в бок, показывая на строение, обещавшее крышу над головой, тюфяк в углу и кусок хлеба с кружкой воды: - Гляди! Тот равнодушно посмотрел в указанном направлении и пожал плечами: - В поле переночуем, Марго: денег и так кот наплакал, да и ни один трактирщик таких оборванцев, как мы с тобой, на порог не пустит, тем более ночью - Рехнулся, Шарло?! – женщина остановилась и вцепилась в рукав своего спутника, мешая ему идти дальше. - Не май месяц, а мне неохота после очередной ночевки на голой земле снова прострелами маяться. Да и умыться раз в неделю тоже не помешает. И деньги у тебя есть: я видела, как ты украдкой пересчитывал! А кто их заработал, а? Забыл?! Она отпустила рукав, упрямо откинула голову и уперла руки в бока: - С места не сдвинусь! Хочешь – иди дальше один, а не хочешь – давай хоть сеновал проверим. Я-то без тебя не пропаду, а вот ты… Насмешка в ее тоне была настолько ядовитой и вызывающей, что Шарло было вскинул руку для удара, но передумал и только бросил на свою спутницу напряженный и угрожающий взгляд.
Belle Fleur: Несколько мгновений мужчина и женщина молча мерили друг друга взглядами. Солдат, плечистый и крепкий, неожиданно переменил настроение и теперь стоял в непринужденной и расслабленной позе, опустив руки и перекатываясь с носков на пятки. Маго, напротив, выпрямилась и напоминала собою туго натянутую струну, готовая в любой момент отступить в сторону от летящего в нее кулака. Наконец Шарло прервал молчание и на удивление снисходительным тоном сказал: - Сдается мне, что не всем заработанным ты со мной поделилась, раз так жаждешь пустить денежки на ветер. Припрятала на черный день пару монет? А ну-ка пошуруй по сусекам: может, что и найдется? Рука Марго метнулась к прикрытой лохмотьями груди и зажала обрывки ткани в кулак. Шарло усмехнулся и пожал плечами: - Можешь не показывать: все твои сокровища я давно наперечет знаю. А если новое что завелось, так тому и быть: что твое – то твое. Он развернулся, как будто собираясь уйти. Марго расслабилась и перевела дух, и тут же на нее обрушился удар, от которого она потеряла равновесие и рухнула в дорожную пыль, прижимая руку к разбитой губе. Грубые пальцы солдата обшарили ее грязный и рваный корсаж и извлекли три монеты достоинством в экю каждая. Шарло присвистнул: -Это какого важного господина ты ублажила, что сразу такой навар? Тебе ведь еще недавно красная цена была пара денье, да и то в банный день. Или весь месяц, что мы в Ньоре торчали, тайком от меня на паперти побиралась, а перед уходом успела сменять медь на серебро? Он сунул монеты за пазуху и, как ни в чем не бывало, направился в сторону Этре. Марго сплюнула кровавый сгусток в след, оставленный растоптанным мужским башмаком, и прошептала, как будто творила заговор на порчу врага, – Не будет тебе дороги, шваль пикардийская, чем хочешь клянусь. Она поднялась на ноги и пошла к темному строению, приветствуемая лаем цепного пса.
Belle Fleur: - Нишкни, - вполголоса шикнула на пса Марго и, порывшись в своих лохмотьях, вытащила чествый и заплесневелый кусок черного хлеба, - На, закуси: знаю я, как хозяева дворовых собак кормят, чтоб злее были. Небось, как и я, давно ничего питательнее корки хлеба не пробовал? Истошный лай тут же стих: полуголодный пес занялся подачкой. Марго подошла к двери и подергала ручку в надежде, что та поддастся. Увы, дверь была надежно заперта, и ночная гостья пошла в обход трактира. Углядев слуховое окно рядом с задней дверью, запертой так же надежно, как и ее товарка с фасада дома, женщина подергала ветхий деревянный ставень, и он поддался. Взломщица просунула голову и плечи в образовавшееся отверстие и, вся сжавшись, протиснулась внутрь и свалилась на каменный пол, больно ударившись боком. Морщась, встала, сняла башмаки и стремительной змейкой бесшумно проскользнула в глубины дома: глаза уже попривыкли к кромешной тьме, и она неплохо различала окружающие предметы обстановки.
Belle Fleur: Угли в очаге кухни давным-давно прогорели. Ночная гостья поставила башмаки, которые держала в руках, на пол и легкой тенью заскользила вдоль стен с многочисленными полками в поисках чего-нибудь съестного. Каменные плиты пола обжигали голые ступни тем ледяным холодом, который схож по ощущениям с жаром огня, но Марго почти не замечала этого: голод терзал значительно сильнее. Наконец ей удалось найти блюдо, прикрытое широким полотенцем. Приподняв край льняной ткани, она нащупала ополовиненный каравай, еще не успевший зачерстветь: по-видимому, его вытащили из печи не ранее вчерашнего утра. Схватив хлеб, Марго впилась в него зубами с тем же остервенением, с которым граф Уголино грыз череп своего врага. Немного утолив голод и запив нехитрую трапезу несколькими глотками воды из большого кувшина, она взяла было остатки каравая, чтобы забрать с собой, но передумала и положила на место, снова прикрыв полотенцем. Покинув кухню, Марго поднялась по лестнице на второй этаж и пошла по короткой галерее, останавливаясь у каждой двери и прислушиваясь. Дом был погружен в тишину и мрак, но когда Маго приблизилась к третьей по счету двери, из-за нее послышался такой раскатистый храп, что она замерла и осторожно нажала на ручку: та поддалась, и дверь без скрипа приотворилась на дюйм. Марго приоткрыла ее чуть шире и заглянула внутрь. На кровати виднелись два расплывчатых силуэта: судя по всему, супружеская пара. Богатырский храп мужчины заглушил бы не только еле различимые шорохи, вызванные чужим присутствием, но и более громкие звуки. Незваная гостья проскользнула внутрь комнаты и первым делом обследовала груду верхней одежды, небрежно сваленной на продавленное кресло, и обнаружила под мужскими штанами увесистый кошель. На ее месте почти любой забрал бы все, но она ограничилась тем, что выудила несколько монет – не больше, чем умещалось на ладони, и сунула их за корсаж, после чего опустилась на колени у большого дорожного сундука и запустила обе руки в его доверху набитое чрево. Уловом стали нижняя рубашка, платье и пара чулок: оставалось надеяться, что все это богатство придется ей впору. Кроме этого, в сундуке нашелся флакончик с плотно притертой пробкой, который она также присвоила, решив, что в нем какая-нибудь душистая эссенция. Марго уже собралась встать и выбраться из комнаты, как вдруг храп прекратился и в комнате наступила оглушающая тишина, от которой она оцепенела и застыла на месте, боясь выдать свое присутствие. Спящая у стены женщина пошевелилась, тихо застонала и еле слышно произнесла: -Матье… Нежные, воркующие интонации ее голоса неоспоримо указывали на то, что произнесенное имя принадлежит вовсе не тому, кто делил с ней ложе этой ночью, а, скорее, любовнику, бывшему или настоящему, привидевшемуся ей в наполненном приятными событиями сне. Как будто протестуя, законный муж снова огласил комнату возмущенным храпом. Марго криво улыбнулась, встала и на цыпочках вышла из супружеской спальни. Ну мало ли во Франции Матье, имя-то красивое
Belle Fleur: Тем временем за одной из дверей продолжалась нечестивая игра, которую осудил бы любой из честных христиан, за исключением, быть может, Монтеня, утверждавшего, что самоубийство может быть оправданным. Но и он делал оговорку о том, что причинами такого поступка могут служить лишь невыносимые боли и опасения худшей смерти. Впрочем, разве душа Простушки не разрывалась пополам и не терзалась такой болью, по сравнению с которой любые муки плоти – ничто? Отвергнув удавку и яд, - оба этих способа чистоплотная комедиантка сочла слишком грязными, памятуя о последствиях, коими тело самоубийцы отвечает на удушение и отравление, - падший ангел остановил свой отчаявшийся взгляд на холодном металле ножниц. Белль панически боялась вида крови, но ведь это не она сама, а тот, кто обнаружит ее бездыханное тело, ужаснется видом пятен, оставленных безжалостным лезвием на ее белоснежной коже. Сделав выбор, она встала с постели и принялась снимать с себя одежду и аккуратно складывать ее в изножье кровати. Внезапно ей пришло в голову, что нехорошо пачкать чистые простыни, над которыми потрудились валек и трудолюбивые руки мамаши Луизон, следами, которые будет невозможно отстирать. Значит, придется совершить свое последнее деяние не на кровати. Оставшись полностью обнаженной, Белль подошла к открытому окну. Холодный воздух сентябрьской ночи ее немного отрезвил, но не заставил отказаться от выпестованного намерения. С черного неба на маленькую комедиантку смотрела луна, и Белль отметила про себя, что королева ночи ничуть не изменилась: точно также бестрепетно она взирала своим ущербным желтоватым ликом на неподвижное тело Проспера, а теперь – на его невольную убийцу в тот момент, когда та собиралась совершить искупление содеянного. Или она ошибается и что-то поменялось? Белль расширившимися глазами вгляделась в белесый щербатый диск: мнится ей, или на этом бесстрастном лице проступили кровавые пятна? - Смотри…смотри, проклятая…, - прошептала комедиантка и взяла в руки ножницы.
Belle Fleur: В торце галереи пронзительно запели дверные петли. Марго метнулась к стене и прижалась к шероховатой оштукатуренной поверхности всем телом, в напрасной надежде слиться темными лохмотьями со светлой опорой. - Неймется тебе, - раздался заспанный женский голос, - Что за наказание с этими котами... Раздались шаркающие шаги, и Марго вытянула руку, нащупывая спасительную ручку ближайшей двери. Пальцы ухватились за гладкую поверхность, потянули вниз, нажали, и расхитительница трактирных сокровищ ввалилась в комнату, неслышно затворяя за собой дверную створку. Поглощенная собственными страхами, она не сразу заметила светлый силуэт, вырисовывавшийся на фоне черного провала окна.
Belle Fleur: Белль была актрисой до мозга костей. Она впитала желание потрясать чужое воображение с молоком матери-комедиантки, и потому даже сейчас, в момент, когда ее жизнь висела на тонкой бесплотной нити, она играла. Зрителей, увы, не было. Ни единой души, кроме равнодушной луны, но даже такой зал в ее понимании делал сборы. Почти ничего не зная об анатомии, она сделала то, что сделала бы на сцене: героиня всегда вонзала бутафорский кинжал себе в сердце. Острие десятидюймового лезвия вонзилось под левую обнаженную грудь, но, встретив препятствие в виде ребра – не того, что было предназначено для нужд Адама – скользнуло вниз, рассекая нежную кожу. Вся во власти собственной игры и боли, которую та причинила, комедиантка упала на пол и потеряла сознание.
Belle Fleur: Маленькая и будто вырезанная из белой бумаги фигурка сломалась и рухнула вниз, как будто чей-то мощный кулак внезапно обрушился на нее и смял, раздавил, расплющил на твердой поверхности пола. - Праматерь наша Ева, - потрясенно прошептала Марго, но не двинулась с места: слишком сильно было разочарование от того, что комната оказалась обитаемой. Она заколебалась: переждать немного и уйти или все же проверить, что вызвало такой диссонанс в ночном покое. Спустя несколько мгновений любопытство, свойственное всем дочерям упомянутой ею Евы, возобладало над осторожностью, выпестованной суровым жизненным опытом. Положив ворох украденной одежды на пол у двери, она приблизилась к груде человеческой плоти и склонилась над ней, пытаясь определить причину внезапной катастрофы. Девушка лежала ничком, и Марго пришлось перевернуть ее лицом вверх. Поначалу она ничего странного не увидела. Но потом, склонившись ниже, рассмотрела небольшое темное пятнышко под левой грудью и ниже – разрез длиной в две фаланги среднего пальца: кровь уже начала сворачиваться. Марго приникла ухом к обнаженной груди и с облегчением поняла, что девушка жива. - Вот дура, - в сердцах выругалась она, - Что удумала! Неужто невдомек, что за такие дела полагается… Поскольку неудачливая самоубийца по-прежнему не шевелилась и не открывала глаз, Маго пришлось приподнять ее и подтащить к кровати. Взвалив свою ношу на тюфяк, она задумалась, что делать дальше: чувство самосохранения подсказывало, что нельзя задерживаться здесь ни минуты, но с другой стороны, девица была явно вне опасности, а ей самой требовалось привести себя в порядок. Таз и кувшин с водой на проселочной дороге не отыщешь, а здесь они были. Марго стащила с себя смердевшие застарелым потом и грязью лохмотья, поставила большой медный таз на табурет и налила в него воды. -Ох, хорошо! – не удержалась она от приглушенного восклицания, яростно оттирая с тела застарелую грязь полотенцем, которое нашла сложенным на сундуке и окунула в воду.
Belle Fleur: Изведя всю воду и посокрушавшись о том, что нельзя раздобыть еще пару-тройку полных кувшинов, Маго завершила омовение последним, но немаловажным штрихом: откупорила флакончик, который еще недавно радовал обитательницу соседней комнаты и ее кавалеров, и щедро полила себя его содержимым. Ее сразу же окутало облако благоухания, сходное тому, которым наслаждалась Ева в райском саду. Жасмин и роза сплетались воедино, лаская друг друга и обоняние нечаянной обладательницы аромата. - А не завшивела ли я, - озабоченно промолвила странница, запуская длинные изящные пальцы в свою роскошную гриву и расчесывая ими густые пряди как если бы они были зубьями частого гребня. Впрочем, зуда, который сопровождает нашествие противной мелюзги, она не чувствовала, на том и успокоилась. Ее вдруг охватили истома и сонливость. Надо было бы одеться во все новое и уйти, но сил не было. «Полежу немного», - решила Маго и, подойдя к постели, передвинула по-прежнему не подававшее признаки жизни тело ближе к стене, а сама улеглась рядом и блаженно потянулась, чувствуя себя почти что на седьмом небе от удовольствия.
Belle Fleur: Утлый челн плыл по темным водам. Вокруг царили мрак и гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом уключин да плеском воды, потревоженной ударами весел. Белль волновалась и шепотом допытывалась у мрачного, одетого в такое же ветхозаветное рубище, как и он сам, лодочника: -Мсье, это Седр или Жиронда? Тот всякий раз оставлял ее вопрос без ответа и продолжал размеренно грести, время от времени напоминая: -Плата за перевоз - один денье, барышня, один денье. От реки поднималось удушливое зловоние: Белль задыхалась и в отчаянии оглядывалась по сторонам, опасаясь, что перевозчик свернет не в ту протоку. Да и денег у нее не было ни гроша. Что-то тяжелое ударилось о борт, и Белль ухватилась за рассохшийся край лодки, чтобы не упасть: по правую руку от нее на водной глади мерно покачивалось тело Проспера. Мертвый рот приоткрылся и комедиантка увидела, как под языком поэта тускло сверкнула монета в один денье. Обрадованная, что будет чем расплатиться с лодочником, она протянула руку за монеткой, но тут все вокруг волшебным образом переменилось: вместо смрада повеяло сладким запахом роз, точно таким, какой ей довелось вдыхать лишь однажды, долгой зимней ночью в турском трактире. Значит, перевозчик все же ошибся и причалил не к бесплодному каменистому берегу адской пустоши, а к потаенной пристани, ведущей в благоухающий розарий, за которым заботливо ухаживала искуснейшая садовница. Не открывая глаз, Белль шевельнула рукой: пальцы коснулись изгиба, теплого и гладкого, как шелк. -Николетта… Флакон с розовым маслом, доставшийся Николь от ее матушки. Эпизод «Под плащом святого Мартина»
Belle Fleur: Марго вздрогнула от прикосновения к бедру и произнесенного ее случайной товаркой женского имени, но не издала ни звука, размышляя над происходящим. Стало быть, до ее вторжения в этой постели побывала Николетта…Нельзя сказать, что она удивилась: пройдя сквозь огонь, воду и медные трубы, удивляться приходится скорее невинности, нежели пороку. Впрочем, порок, как таковой, в ее представлении был досужим вымыслом засушенных старых сморчков, снедаемых жгучей тайной завистью к тем, кто умеет наслаждаться жизнью. Она даже порадовалась, что в любой момент в комнату может вернуться именно Николетта, а не какой-нибудь дюжий Никола: с Никола и ему подобными вечно хлопот полон рот. Приготовившись половчее скатиться на пол и убраться подобру-поздорову, пока девица не обнаружила свою ошибку и не подняла крик на весь трактир, она пошевелилась и начала уже осторожно поворачиваться на бок, когда дерзкие конкистадоры продвигавшиеся все дальше по исследуемой ими terra incognita, натолкнулись на препятствие в виде идеальной полусферы, замерли и в полной тишине раздался возмущенный девичий голосок: -Вы кто такая? И что Вы делаете в моей комнате?! Интересные дела, пришла к неизбежному логическому выводу Марго. Судя по всему, таинственная Николетта кое-в чем ей значительно уступала, раз подружка так быстро разрушила ее инкогнито. Она соскочила с кровати и, подойдя к двери, подняла одежду и начала натягивать на себя украденную рубашку. -Фигуристая дамочка, - одобрительно пробормотала похитительница, обнаруживая, что чужая рубашка ей не только нигде не жмет, но даже как будто широка в талии. - Не бойтесь, мадемуазель: я ничего плохого Вам не сделаю. В темноте я ошиблась дверью и уже ухожу, - немного возвысив голос, пообещала она, принимаясь за платье. - Но позвольте дать Вам добрый совет: в следующий раз, когда захотите свести счеты с жизнью, заберитесь на колокольню и сигайте вниз головой: так оно надежнее будет.
Belle Fleur: - Я высоты боюсь…, - прошептала Белль, до глубины души уязвленная насмешкой, прозвучавшей в словах и тоне ночной гостьи. Она села на постели и закуталась в простыню, впервые почувствовав саднящую боль в ране. Сейчас ей самой уже представлялось неимоверной глупостью то, что она совершила: Проспера этим все равно не вернешь, а душа христианина, поднявшего руку на самое себя, будет проклята навеки, в то время как милостивый Господь прощает даже убийцам, если те раскаялись в своем преступлении. - Вы никому не скажете, сударыня? – жалобным голоском промолвила грешница в ужасе от того, что ее поступок станет известен окружающим. – Я ведь еще могу умереть от столбняка, если на ножницах было хоть пятнышко ржавчины! И если кто-то узнает, что я сама нанесла себе смертельную рану, меня похоронят не на освященной земле, а за церковной оградой или на заброшенном перекрестке, без последнего причастия, без отпевания! А за меня даже помолиться некому… Ей вдруг стало так страшно от того, что ее попытка могла увенчаться успехом, что она разрыдалась, размазывая слезы по щекам и вся дрожа. В этот исполненный драматизма момент Марго, натянувшая на себя платье, обнаружила, что шнуровка располагается на спине, и негромко чертыхнулась. -Голубушка, - обратилась она к Белль, - Побудь немного моей камеристкой: помоги зашнуроваться. А я в благодарность за это еще раз осмотрю и смажу твою царапинку целебным эликсиром.
Belle Fleur: - Хорошо, сударыня, - согласилась Белль, натягивая рубашку и слезая с кровати, - Поворачивайтесь спиной к окошку – там посветлее. Она принялась за шнуровку, что было непросто из-за полумрака, царившего в комнате, и вдруг воскликнула: -Это не Ваше платье! Оно Вам в талии широко и коротковато: даже до щиколоток не достает! Маго оглянулась через плечо: - Разумеется, не мое, а той дамы, что спит в соседней комнате под рулады своего музыкального муженька. Но ты ведь никому не скажешь? - передразнила она Белль, повторяя ее недавний вопрос, и сама же подтвердила, - Конечно, не скажешь: мы с тобой теперь связаны общими тайнами и выдавать друг друга было бы невыгодно ни тебе, ни мне. Белль ничего не сказала и только чуть резче и беспокойнее задвигала пальцами, борясь с непослушными лентами. Маго тем временем продолжала болтать: - Ты говоришь, что помолиться за тебя некому, так представь себе, что и у меня из близких никого не осталось. Но в Этре живет старый друг моего покойного отца, Жюльен Клошар. Держит лавку со всяким старьем и еще кое-какие мелкие делишки обстряпывает. К нему я и направляюсь. Если хочешь, пойдем со мной: уверена, что у него найдется светелка для двух одиноких работящих девушек, отцу одной из которых он многим обязан: жена его умерла давным-давно, новой он обзаводиться не стал, а детей им Бог не дал. Будем делить комнату, платить мэтру Жюльену за постой вскладчину и помогать по хозяйству и в торговле. Ты в каких женских ремеслах искусна, голубушка: шьешь, как модистка, или стряпаешь, как королевский повар? - Комедиантка я, - коротко ответила Белль, закончив возиться с платьем и наклонилась, чтобы поднять и внимательно рассмотреть ножницы, валявшиеся на полу у окна. – Вроде бы не ржавые, - с облегчением пробормотала она, тщательно обтирая лезвия изнанкой подола и возвращая их на прежнее место на подоконнике.
Belle Fleur: - Комедиантка? - Марго присвистнула от удивления - А я-то удивилась: чья это лютня на кровати брошена... Белль села, взяла в руки лютню и ласково провела кончиками пальцев по ее корпусу, шелковистому и округлому, как бедро девственницы: - Лютня - волшебный, но чрезвычайно капризный инструмент, сударыня. Только опытный и умелый музыкант может извлекать из нее чарующие и незабываемые мелодии. Но если сердце у него черствое, а пальцы грубые, то ничего, кроме кошачьего визга, он от нее не добьется. Потому я, вопреки всеобщему мнению, считаю, что женщины - лучшие лютнистки: у нас пальчики тоньше и проворнее, чем у мужчин, а души - чувствительнее. Комедиантка тронула струны, и они затрепетали от ее прикосновения, откликаясь на него тихим, протяжным и нежным стоном, похожим на тот, что издает женщина, охваченная любовной истомой. Белль слушала, будто о чем-то вспоминая. Когда звук затих, она подняла глаза на Маго: - Вы мне не верите? Хотите, я Вам сыграю? Ох, да что это я: ночь на дворе, всех перебужу...А в Этре мне делать нечего. Поживу пока у мамаши Луизон, а там решу, в какой город податься. - Я тебе верю, - серьезно ответила Марго, - И тому, что ты комедиантка, и тому, что хорошая лютнистка. Но мне пора, голубушка. Если все же надумаешь насчет Этре - найдешь меня в лавке старьевщика. А мое имя - Маргарита Грегуар. И все же зря ты отказываешься: я, кроме всего прочего, весьма искусна в лечении недугов, в том числе и любовных. Вот, возьми, - Марго протянула Белль флакончик с душистым маслом, - Розовое масло хорошо помогает при поверхностных ранах. Только не показывай эту склянку никому в трактире: она из того же сундука, что и платье. Марго открыла окно и выплеснула наружу грязную воду из таза, после чего собрала свои прежние лохмотья и связала их в тугой узелок: - Еще пригодятся, - объяснила она Белль, - Отстираю как следует, заштопаю прорехи и сплавлю кому-нибудь не слишком требовательному через лавку мэтра Жюльена. Проводи меня, голубушка, до входной двери: засов за мною задвинешь.
Belle Fleur: Девушки на цыпочках спустились вниз, но перед тем как покинуть заведение, Маго завернула на кухню и прихватила с собой остатки каравая. Скорчив гримасу, положила на блюдо монету и прикрыла ее полотенцем. Вернувшись к Белль, которая ждала ее у открытой двери, она сказала: - Дверь как следует закрой: мародеров нынче развелось, что ядовитых сморчков в лесу. И с ножницами больше не проказничай, голубушка: если б я из-за каждого Никола, что встретился мне на пути, себя ножницами полосовала – на мне б уже живого места не осталось. Вернется твоя Николетта, куда денется…А не вернется – невелика потеря, другую найдешь. Она поцеловала ошеломленную Белль в лоб и на одном дыхании прошептала несколько слов, которые простушка не разобрала. Выйдя из трактира, Маго первым делом подошла к Гугеноту: пес встретил ее помахиванием хвоста и дружелюбно ощерил острые желтоватые клыки. Маго потрепала его по загривку, протянула кусок хлеба, моментально исчезнувший в голодной пасти, и принялась отвязывать веревку, один конец которой был прикреплен к грубому ошейнику, а другой обмотан вокруг вбитого в землю короткого деревянного столба, напоминающего собою коновязь. Через несколько минут, отмеренных незримой клепсидрой ночи, дорогу из Ньора в Этре украсили собой две фигуры: высокая брюнетка, одетая в неприлично короткое платье, и крупный черный пес, за которым волочилась длинная веревка и чей экстерьер неоспоримо указывал на темное пятно в биографии: а именно, что его прабабушка-пастушка не была добродетельной особой и то ли согрешила с титулованным красавцем из рода босеронов, то ли пала жертвой разнузданной страсти вожака волчьей стаи. Паломница шла бодрым широким шагом и рассуждала вслух, обращаясь то сама к себе, то к своему спутнику: - В наше время одинокой девушке без надежного защитника никак не обойтись. Будешь мне верно служить – обещаю хороший стол и теплую подстилку. С мэтром Жюльеном я договорюсь, да он и не будет против: при его роде занятий охранник не помешает. Но как же тебя назвать? Она остановилась и впервые внимательно рассмотрела своего телохранителя, восхищенно качая головой. - Ох, забияка, какой же у тебя грозный вид! Вылитый бог войны! Только вот запамятовала, как его древние прозывали…То ли Эрос, то ли Арес, да и черт с ним. Назову-ка я тебя Вельзевулом: глазищи-то как уголья, шерсть дыбится, а черна-то, черна! как сажа из вааловой печи. Бастард пастушьей собаки действительно в этот момент напоминал исчадие ада: угрожающе зарычал в пустоту, шерсть на загривке встала дыбом, он бросился к обочине, тут же вернулся обратно к ногам своей новой хозяйки и вдруг уселся посреди дороги, задрал морду к небу, и яростный рык перешел в тоскливый заупокойный вой.
Belle Fleur: - Не буди лихо, забияка, - прошептала Марго, устремляя мрачный испытующий взгляд на обочину. Кассандра заколебалась: проверить охватившее ее предчувствие или следовать дальше. Наконец любопытство пересилило, и она направилась к краю дороги, окутанная призрачным светом холодных звезд. Пес остался сидеть на прежнем месте, беседуя с луной. В глубокой канаве чернело чье-то тело. Не вздрогнув и не издав ни звука, молодая женщина спрыгнула вниз и склонилась над останками того, кто еще недавно был ее спутником, пусть и ненадежным: - Недалеко ушел…, - пробормотала она, проверяя тайники, в которых путешественники обычно прячут деньги, - Говорила же: не будет тебе дороги, Шарло. А ведь хитер и увертлив был, как лис, не чета скудоумным мародерам. После нескольких неудачных попыток обнаружить припрятанные сбережения, опытные пальцы расстегнули штаны мертвеца и проинспектировали заскорузлое от грязи исподнее: с изнанки был пришит мешочек, в котором она с нащупала несколько твердых круглых предметов. Избавив труп Шарло от ненужного груза, Марго вернулась к своему провожатому: - Хватит заупокойную петь, голубчик: теперь достанет и мне на первый взнос за комнату в лавке мэтра Жюльена, и тебе на сахарную говяжью косточку. Идем же: всего несколько часов – и рассветет, а я не хочу быть арестованной за бродяжничество… Она прибавила шагу, и пес послушно последовал за ней, волоча за собой веревку.
Belle Fleur: В унисон с захлопнувшейся за спиной Маго входной дверью раздались звук шаркающих шагов, а затем – заспанный голос: - Кто это там, внизу? Белль неслышно задвинула хорошо смазанный засов и тут же откликнулась: - Это я, мамаша Луизон! Жажда одолела, вот я и спустилась водички попить. Здесь больше нет никого, не волнуйтесь, идите обратно в постель! Но трактирщица уже спускалась вниз, держа в руке глиняную плошку с укрепленной в ней сальной свечой. Впереди нее, подобно церемониймейстеру, важно шествовал крупный кот, который при ближайшем рассмотрении оказался огненно-рыжим кавалером с такими длинными усами, которым позавидовал бы и королевский мушкетер, и гвардеец кардинала. Подойдя к незнакомой ему даме, он пристально на нее посмотрел, обошел вокруг и, недоуменно фыркнув, удалился на кухню. Белль вздохнула, вспомнив галантного сира Соломона: как он был с нею любезен! - Холод-то какой! – трактирщица поежилась, - По ногам дует как будто не лето святого Дени* на дворе, а лютый январь. Разведу-ка я огонь, все равно спать уже не лягу… Через короткое время в очаге уже весело трещали дрова, а язычки пламени освещали обеденный зал, делая его более уютным. Мамаша Луизон плюхнулась на скамью и сказала надрывающим душу голосом: - Что за времена настали! В округе столько мародеров развелось, что скоро плюнуть некуда будет. Третьего дня у соседки пару пеструшек умыкнули; на прошлой неделе у старого Блеза жирная утица пропала с гусаком впридачу, а он их к Рождеству на паштет откармливал…о-ох напасть с этой войной…Как бы моего Иудушку вместе с Гугенотом со двора не свели* Белль изумилась при упоминании Иуды, но быстро сообразила, что это кличка рыжего кота. Как будто расслышав свое имя, последний выплыл из кухни, неся в зубах задушенную мышь, и , подойдя к гостье, положил добычу к ее ногам. - О! – Белль потеряла дар речи от такого щедрого подарка. – Благодарю, сударь! - Вишь, понравилась ты Иудушке, - впервые улыбнулась Луизон, - Он мне, своей хозяйке, ни разочка мышки не принес: сразу «ам», и нет ее. - У Вас сразу два новых постояльца появилось, - улыбнувшись в ответ, промолвила комедиантка, - Пес и кот. - Скушно мне, милая, одиноко, вот и взяла сразу двоих. Гугенот сам ко двору прибился, а кота мне старая Нанетта в наследство оставила: померла на днях, сердешная, а родных - никого. Гостей-то по нонешним временам немного, иногда и словечком перемолвиться не с кем по нескольку дней кряду… Белль тут же ухватилась за предоставленную ей возможность: - Позвольте, я у Вас поживу, покуда деньги не кончатся? Три золотых и полпистоля – этого на сколько хватит? Ем я немного, а помогать по хозяйству буду усердно, еще и на лютне сыграю и спою, гостей развлеку! Некуда мне идти, да и не к кому, мамаша Луизон… Трактирщица помолчала и, не задав вопроса, который так и просился на язык, взяла нежную ручку комедиантки в свои загрубелые от тяжелого труда ладони: - Что ж, дочка, оставайся со старухой Луизой пока не надоест… Вплоть до XIX столетия те же коты-картезианцы держались также и ради их прекрасного меха, а из мяса приготовляли рагу. "лето святого Дени" - бабье лето
Belle Fleur: Утро 20-го сентября. Лавка старьевщика притаилась в хитросплетении узких кривых переулков, образующих замысловатый узор позади рыночной площади. Марго отыскала ее, руководствуясь указаниями юной служаночки, которая возвращалась с рынка с полной корзиной снеди. - Сначала прямо пойдете, сударыня, а опосля, как налево в подворотню свернете, так и следуйте до самого тупичка, - туманно объяснила она направление. – Вывески нет: кому надо, те место это знают, как свои пять пальцев. Домик желтенький что свежее яичко, дверь синяя, крыша красной черепицей крыта, рядом с печной трубой флюгер: святой Мартин и нищий. Так мэтр Клошар говорит, а на самом деле, кто его знает: сам-то он не то что половину плаща, а и пуговицы даром не уступит….Справа от лавки увидите каменную стену, слева - проход, а в нем боярышник растет. Домик и его окружение оказались в точности такими, как сказывала служанка, и Марго подошла к выкрашенной в небесный цвет двери, будучи уверенной, что не ошиблась адресом. Стучать она не стала: к чему церемонии со старым другом отца? Прежде, чем обрадовать мэтра Жюльена, она строго приказала своему охраннику: - Жди здесь, забияка! Пес уселся у порога, а его хозяйка толкнула дверь и вошла внутрь лавки. Ее появление не сопровождалось мелодичным позвякиванием дверного колокольчика: возможно, он и был когда-то привешен над входом, но сейчас от былого великолепия остался только истершийся шнурок, разлохматившийся на конце как хвост осла. Внутри царила полутьма: приоткрытый ставень давал возможность скупым лучам солнца проникнуть внутрь лавки и лишь слегка осветить последний приют подержанных вещей. Хозяин сидел за прилавком, поднеся к глазам помятый медный кувшин и пристально его рассматривал, поворачивая и так, и сяк, будто ожидал, что от воздействия его взора бока сосуда примут прежнюю округлость. - Папаша Клошар, - весело поприветствовала владельца кувшина Марго, - А ну-ка взгляните на меня: узнаете? Черные глазки-буравчики, глубоко спрятанные среди сети морщинок и занавешенные кустистыми бровями, обратились на гостью. Некоторое время мэтр Клошар пристально изучал молодую женщину, не выпуская из рук кувшина. Некоторое подобие узнавания, мелькнувшее в его пронзительных глазах, наконец сменилось уверенностью, и он привстал со своего насеста и воскликнул: - Лопните мои глаза, если передо мной не дочурка Раззявы! Выросла-то как: я ж тебя помню с той поры, когда ты была от горшка два вершка! Красавица! Вылитая мать! А ну-ка иди ко мне, я тебя обниму! Вопреки собственным словам, он, не дожидаясь пока гостья упадет к нему в руки сама, выскочил из-за прилавка и прижал молодую женщину, которая была выше его на полголовы, к своей широкой груди. Марго не сопротивлялась, только похлопала старика по спине и подтвердила с легким смешком: - Я это, дядюшка Жюльен. Пришла в помощницы к Вам наняться… Старьевщик разжал медвежьи объятья: - Ты хочешь сказать, малышка… Лицо Марго сразу же приняло замкнутое выражение, и она медленно покачала головой: - Никого не осталось…
полная версия страницы