Форум » A la guerre comme à la guerre » Ещё одна племянница богослова - 19 сентября 1627 года, около одиннадцати утра » Ответить

Ещё одна племянница богослова - 19 сентября 1627 года, около одиннадцати утра

Арамис:

Ответов - 51, стр: 1 2 3 All

Арамис: - Нелады с тётушкой? - Арамис в задумчивости принялся накручивать на палец прядь волос. Наливка, не стесняясь, демонстрировала своё неожиданное коварство - не то потому, что она попала в практически пустой желудок, не то потому, что там, в желудке, моментально нашла общий язык с вином, не то потому, что, несмотря на довольно ранний час, молодой человек успел изрядно вымотаться. Как бы то ни было, но голова кружилась и очень клонило в сон, мысли текли медленно и неохотно. В семинарии, о годах учёбы в которой мушкетёр только что вспомнил, за подобное поведение во время занятий или диспутов полагался удар линейкой по голове - очень бодрило, надо признаться! Тот единственный раз, когда карающий предмет коснулся его головы, Арамис вспоминал до сих пор. - Нелады с тётушкой... - повторил он, силясь изобрести не слишком далёкое от правды, но в то же время не нарушающее тайны исповеди объяснение. - Может, и так. Хотя мне показалось, что речь шла о другом: на девушку оказывает влияние дурной человек, и она может не только лишиться места, где служит, но и сделать несчастной всю свою семью. Она ведь состоит у кого-то в услужении, эта Монетта? Молодой человек обнаружил, что выставил напоказ как раз руку с запачканным манжетом - и поспешно опустил её. Ещё не хватало, чтобы бедная женщина вызвалась немедленно исправлять причинённый ущерб!

Провидение: Мадам Бутон не хотела говорить ни о Монетте, ни об Анне-Марии. Она и говорить-то не хотела, только любоваться. И даже зная, что должна извиниться за алое пятнышко на брабантском кружеве, она понимала, что любое её слово лишь станет поводом для новой неловкости. По-хорошему, надо было предложить немедленно постирать злополучный манжет, тем более что милейшая Мариетта всё ещё трудилась над простынями. Но тогда молодой человек чего доброго опять предложит ей свою помощь, а развешивать вместе бельё?! Нет, ни в коем случае! В этот момент, хотя мадам Бутон и не пила наливки, мысли её также пришли в совершенный беспорядок. - Да, - подтвердила она, сама не вполне понимая, что говорит. – Служит. У месье Берна, в доме его. Только не в городе… не в Ларошели. У Каменного моста. Или всё-таки там прислуживала Анна-Мария? Там, где речь не шла о дядюшкиных прихожанках, мадам Бутон не могла ни в чём быть уверена.

Арамис: У Каменного моста? Арамис, никак не ожидавший ничего подобного, невольно сделал резкое движение – и ударился локтем о столешницу. Вроде бы и не сильно, но боль пронзила всё тело, а рука на какое-то время онемела и потеряла чувствительность. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли круги. - Ах ты… - воскликнул он - и прикусил язык, вспомнив о том, что в этом милом домике вряд ли принято поминать всуе что Всевышнего, что врага рода человеческого. Чертыхнуться – заведомо погубить весь дальнейший разговор. Арамис вздохнул, понимая, что не сумел скрыть гримаску, исказившую лицо, и сквозь зубы выдохнул, потирая локоть. – Ах ты, зараза… Боль уходила, оставив после себя ощущение жара, мгновенно разлившегося по всему телу. Арамис виновато улыбнулся хозяюшке. – Простите, но в армии приобретаешь массу скверных привычек. Думаю, от этого будет трудно избавиться. Как вы сказали – в доме месье Берна? Это не там ли остановился его высокопреосвященство?


Провидение: В свои тридцать два года мадам Бутон, конечно же, слышала уже если не всё, то многое из того, что произносят мужчины, встречаясь с разочарованием любого рода. Когда лицо молодого человека исказилось от боли и сама она в невольном сопереживании наклонилась к нему, так что выбившийся из-под её чепца локон задел его щёку, она готова была услышать всё что угодно – от имени врага рода человеческого до почти благопристойного алтаря, к которому обычно взывали гугеноты. Но господин Арамис был так трогателен в своём желании избежать богохульства… вот только бедной женщине не сразу пришло в голову, что подобная добродетель могла быть вызвана его собственными душеспасительными порывами. Первое, что ей подумалось, это то, что со слишком уж большим почтением он относился к её возрасту и статусу. Это было совершенно правильно и благопристойно, но мадам Бутон почему-то была огорчена. И чтобы скрыть свои чувства, снова поспешила к буфету, доставая из него почти нетронутый ещё грушевый бисквит. - Если вас не убьют раньше… Этот незаконченный упрёк был единственной вольностью, которую она себе позволила, прежде чем поставить блюдо на стол. Про то, что в домике ларошельского эшевена остановился сам кардинал, знали все, и она сочла вопрос молодого человека риторическим. Но вот печаль, навеянная её же собственными словами, хоть и происходила, несомненно, от осознания бренности всего сущего, была искренней. Век мушкетера, увы, недолог.

Арамис: - О, - легко согласился Арамис, - разумеется, после гибели грешной плоти душа не нуждается уже ни в каких привычках, кроме самой радостной - непрестанно славить Господа. Увы, пока мы пребываем в этом мире, утешительная сладость молитвы редко доставляет нам удовольствие... Не правда ли, сударыня? Господь дал нам совет быть как дети, но мы предпочитаем трактовать эти слова по-своему: бунтуем, шалим, пускаемся во все тяжкие, и вспоминаем о Небесном Отце лишь тогда, когда нам что-то нужно или когда нам плохо. Вот ваши мальчишки - они наверняка напроказят, а затем бегут прятаться за вашу юбку! Правда, женщина - это другое. Недаром мы куда больше почитаем Пресвятую Деву Марию, которая относится к нашим недостаткам как настоящая мать... Он одарил хозяйку взглядом, полным теплоты и почтения. - Припомните, - попросил он, стараясь не глядеть на соблазнительно румяную корочку бисквита и не вдыхать духмяный медовый аромат, который источало лакомство, - о чём говорили в городе за последние недели? Не сменили ли в доме месье Берна прислугу? Ведь наверняка там оставили минимум людей, зато увеличили им жалованье. О чужом счастье и неожиданном везении обычно много и охотно злословят. Можно по-разному относиться к его высокопреосвященству, но я наверняка знаю одно его прекрасное качество: этот человек всегда щедр к тем, кто честно ему служит. Со слуг много спрашивают, но и платят не скупясь. Больше, чем платил месье Берн. Бисквит тем временем всё больше отвлекал от разговора. Мушкетёр дважды в течение утра пытался позавтракать, но обе попытки следовало признать неудачными. Для молодого человека, которому едва минуло двадцать пять лет, небольшой кусок куриной грудки, употреблённый с зеленью, маленькая порция паштета и чуть-чуть рыбы - это практически ничто. К тому же завтракать пришлось рано, а сейчас время близилось к полудню. Арамис невольно облизнул губы кончиком языка, мысленно взмолившись, чтобы хозяйка не заметила эту вольность.

Провидение: Сначала мадам Бутон ещё слушала, что говорил молодой человек – речи добродетельные, правильные, преисполненные самого настоящего чувства. И вообще-то ей следовало обидеться, потому что в этих словах только подтверждалось то, что задело её раньше: что сама она, дама достойная во всех отношениях, однако же, представлялась мушкетёру в лучшем случае в виде источника заботы. Может, он сирота, не узнавший материнской ласки? Но вместе с тем мадам Бутон и видела, и опасалась увидеть, что тон и взгляд господина Арамиса не вполне соответствовал его словам. Иначе почему бы его глаза так редко поднимались к её лицу? И так часто останавливались то на её руках, всё ещё сжимавших злополучное блюдо, то на вырезе её корсажа, сейчас, из-за всё той же злополучной стирки, не прикрытом косынкой и также отмеченном алым пятном малиновой наливки. Было в этом что-то плотоядное. - Я не знаю, сударь, - пролепетала она, тщетно пытаясь найти в себе хотя бы малейшие признаки того возмущения, которое должно бы было подняться в её груди при таком почти прозрачном намёке на то, что она может быть склонна к сплетням. – Я ничего такого не слышала. Запоздало обнаружив, что столовый нож остался на полке, она неловкими руками отломила край пирога и предложила его гостю. Конечно, надо было достать тарелку, но почему-то это мадам Бутон и в голову не пришло. И даже просыпавшийся между её пальцами дождь крошек не навёл её на мысль, что она ведёт себя не вполне… гостеприимно.

Арамис: К этому моменту Арамис допил наливку - в горле пересохло, и утолить жажду можно было только этим. Молодой человек поискал глазами кувшин с водой, но ничего подобного не обнаружил. Наливка продолжала творить чудеса. Лёгкое приятное головокружение усилилось, но пропала сонливость. Женская ручка, протянувшая ему кусок бисквита, чуть заметно подрагивала. Алое пятно на корсаже невольно притягивало взгляд к месту, которое радовало взор ценителя обольстительной пышностью. Разумеется, если бы сие великолепие прикрывала косынка, Арамис бы вздохнул, но без колебаний выбрал сдержанность, приличествующую случаю. Увы - крестик на белой шейке хозяйки, вовсе не лишённой изящества, поблёскивал в солнечных лучах так, словно был покрыт не эмалью, а россыпью изумрудов! Глаза у мадам Бутон, как выяснилось, имели тёплый медовый оттенок, а цвет... Арамис затруднялся сказать точно - карие они или зелёные. Кожу женщины покрывала мельчайшая россыпь веснушек, как то часто бывает у белокожих дам, чьи волосы имеют рыжеватый оттенок. Будь племянница кюре знатной дамой, она непременно применяла бы притирания для того, чтобы избавиться от досадного "подарка природы". Но Арамису эти веснушки показались прелестными! И вся мадам Бутон была ни дать ни взять как спелое яблоко, налившееся соком под июльским солнцем. Само упадёт в руки, только умей дотянуться и сорвать. Арамис вдруг понял, что думает вовсе не о неведомой Монетте, и не о той, второй, чьё имя было упомянуто в разговоре. Перед ним стояла с куском бисквита воплощённая женственность. Да, добродетельная особа. Да, мать троих сорванцов, как она сама призналась. Примернейшая хозяйка, отличная племянница, почтенная вдова. Но она ещё вовсе не стара. И... знала ли эта женщина, что такое любовь, что такое страсть? Арамис взял бисквит, положил его на скатерть и, глядя на сей раз прямо в глаза мадам Бутон, поцеловал ей руку. О, достойные кавалеры! Никогда не пейте натощак малиновую наливку!

Провидение: Если бы мадам Бутон держала ещё блюдо, она бы его выронила. Тепло сухих губ обожгло её словно огнём, а неожиданное прикосновение мужских пальцев, упоительно прохладных на её разгорячённой коже, ввергло в оцепенение. Дыхание её прервалось, карие глаза широко раскрылись, а во вздохе, слетевшем с полуоткрывшихся губ, прозвучало что-то, что можно было назвать тенью голоса. Мольба, несомненно – но было это «да» или «нет»? Загадке было суждено остаться без ответа. Дверь гостиной распахнулась, и ворвался смерч. Маленький, едва достающий до стола, в выпачканной вишнёвым соком рубашонке и с перемазанными в глине ногами. - Матушка! Не успел он достичь спасительного укрытия в юбках достойной вдовы, как следом влетел вихрь – повыше, помедленней и ужасно сердитый. При виде посторонних вихрь попытался остановиться, схватившись за скатерть. Графин с наливкой, блюдо с пирогом, лежавшая на столе рука мушкетёра – всё поехало к краю столешницы. Мадам Бутон снова ахнула и из последних сил вцепилась в ускользающую посуду. Наверно, она промахнулась – иначе бы зачем ей было хвататься за запястье господина Арамиса, которому уж точно не грозило падение?

Арамис: Блаженная прострация, виной которой была, несомненно, только наливка мадам Бутон, и ничто больше, исчезла моментально. Арамис чудом успел подхватить блюдо, которое не успела подхватить очаровательная племянница кюре. Впрочем, очарование-то осталось, но вновь заставило молодого человека вспомнить о том, что у Девы Марии, помимо Иисуса, имелось несколько сыновей от Иосифа - вполне земных, обладающих грешной человеческой натурой и требующих от матери немало сил и терпения. Немудрено, что бедная мадам Бутон до сих пор оставалась вдовой. Трое чужих сыновей - тяжкий крест, если только его берёт мужчина. Женщине подобное под силу, Арамис сам знал несколько примеров. Он с тоской проводил взглядом бисквит, который мальчишки моментально принялись уничтожать, и аккуратно разжал пальцы женщины, сдавившие и без того многострадальное запястье. Правой руке шевалье Арамиса в последние дни доставалось от всех: от покойного Бюло-младшего, от м-ль Ла Моннэ, от Портоса, которой никак не мог уяснить, что нежную руку приятеля необходимо сжимать не в четверть, а где-то в одну десятую силы, да и то будет слишком... - Это что ещё такое? - спросил он негромко, но с такой интонацией, что наследники г-на Бутона моментально застыли с набитыми ртами. - Извольте объяснить, что случилось! С мальчишками он общаться умел - старшие семинаристы в обязательном порядке дежурили в монастырских приютах, и Арамис приобрёл немалую практику.

Провидение: «Бог троицу любит», - могла бы подумать мадам Бутон, если бы она в этот момент была способна к рассуждениям. Старший её отпрыск, названный по батюшке Жоржем, застыл на пороге настороженной тенью, всеми силами пытаясь придать себе вид праздношатающегося гуляки, который заглянул в комнату разве что из любопытства. Младший, Жан-Пьер, приподняв на миг голову от материнских юбок, бросил испуганный взгляд на гостя и, словно получив мысленный приказ, разжал замурзанную ручонку, роняя к его ногам грязный бисквитный комок. Гийом, явно хорохорясь, уставился в том же направлении и с усилием поглотил кусок, по крайней мере, не меньший, но обратился всё же к матери: - Он кубарь в колодец кинул! А доставать не хочет! - А я говорю, что верёвка оборваться может! – донёсся голос с порога. – И это если ведро не опрокинется, пока мы его опускать будем! - Я не хочу в ведро! – еле слышно пробормотал виновник происшествия. Заметно побледнев, мадам Бутон прижала руку к губам. - Прошу прощения, - с явным усилием выговорила она, - позвольте мне ненадолго вас оставить. Ноги уже сами несли её к выходу, а пальцы лихорадочно нащупывали крестик. «Пресвятая Дева, а если бы они не пугали вчера друг друга пауками в колодце?».

Арамис: Арамис догнал её и мягко взял за локоть. - Мадам, у вас в доме есть лакей, который бы мог помочь? Или кто-то по соседству? Необязательно взрослый мужчина. Скорее, мальчишка лет двенадцати. И в любом случае потребуется крепкая верёвка. Я попробую помочь в этой беде. Невелика, конечно, и беда. Но не вам же самой лезть в колодец. Кстати, он глубокий? Может быть, достаточно будет граблей с длинным черенком?

Провидение: Мадам Бутон, успевшая к тому моменту напрочь забыть об очаровательном госте, обернулась к нему с растерянным видом. Чтобы молодой человек, да ещё дворянин, желал принять столь деятельное участие в мелких неприятностях её дома? Но она была достаточно рассудительной женщиной, чтобы отказаться тут же от своей первой мысли – надавать подзатыльников всем своим отпрыскам и запереть их в дровяном сарае до возвращения отца Мартена, который уж конечно куда лучше умеет объяснить им, насколько нехорошо они поступили. Вместо этого ей пришлось задуматься о задаче, которую она рассчитывала переложить на плечи служанки, а именно – о поиске помощника. И раз она оказалась уже на крыльце в своём стремительном полёте, в орбиту которого волей-неволей были вовлечены все три её отпрыска, оставалось только окинуть орлиным взором улицу. Увы! Малолетние бродяжки, обычно вызывавшие нарекания соседей тем, что в любой час позволяли себе болтаться вокруг обители добросердечного кюре, именно сейчас нашли себе другое развлечение. Возможно, прихватив с собой и соседского мальчишку, потому что его тоже было не видно. - Может, таки попробовать ведром? Сначала мадам Бутон хотела сгоряча предложить, что она спустится в колодец сама, но, едва узрев в своём воображении поддёрнутые юбки, тут же отринула эту мысль. Как и – представив себе обнажённый торс своего гостя – отреклась от малейшего поползновения предложить этот вариант своему гостю. Значит, ведро. И уж, конечно, сорвавшийся с уст достойной вдовы вздох был вызван только пониманием, сколь непросто будет добиться желаемого результата. Тут она не ошиблась. В колодце было темно, ведро действительно всё время переворачивалось, а мальчишки, решившие, должно быть, что всё это игра, затеянная исключительно для их удовольствия, визжали, лезли под руку и даже попытались брызгаться водой – что, впрочем, их мать быстро пресекла. Но господин Арамис, возможно, не желая посрамить дворянскую честь, не сдавался, и мадам Бутон, отлучившаяся на задний двор, когда ветер, разворошив выстиранное бельё в корзине, швырнул ей под ноги ночную сорочку, вернулась, чтобы застать зрелище, заставившее волосы на её голове зашевелиться от ужаса. Бедный молодой человек мог бы быть увенчан ведром – такими мокрыми были его локоны. - Что?.. – пролепетала мадам Бутон, оторопелым взглядом уставившись на кубарь в ручонках Жан-Пьера. - Он палочку доставал, - объяснил Жорж, красный как маков цвет. - А он ведро толкнул! - Я нечаянно! - Вот она! – Жан-Пьер ринулся к корзинке с бельём.

Арамис: Арамис на протяжении этой сцены не знал, смеяться ему или плакать. В приюте после таких происшествий полагалось вести виновников к старшему монаху, и тот сам принимал решение – наказывать или миловать. В данном случае следовало отдать «преступников» на суд матери. Пусть разбирается с ненаглядными отпрысками. Вместо слов благодарности за вынутый кубарь он получил хороший холодный душ. Конечно, мальчишка нечаянно толкнул ведро, полное воды, у него и в мыслях не было пакостить! Хорошо, что сам не полетел вслед за ведром – потому что Арамис успел чудом ухватить ребёнка за рубашонку и рвануть к себе. Шляпу мушкетёр оставил на скамье в доме – к счастью, а то бы пришлось выуживать уже собственное имущество. Жестяное ведро было большим – хватило на то, чтобы основательно промочить не столько волосы, сколько плечи и спину. Выпрямившись, молодой человек ощущал, как струйки воды стекают по телу, щекоча кожу промеж лопаток. - Не ругайте их, мадам, они не желали ничего плохого! – пробормотал он, силясь стряхнуть капли хотя бы с головы. По плащу расплывалось синее мокрое пятно.

Провидение: Мадам Бутон обратила на старшего своего отпрыска гневный взгляд. - Он никогда не желает ничего плохого! А уж как часто он желает хорошего! В сарай, все трое. - Там пауки! – отчаянно пискнул Жан-Пьер. Разъярённая фурия всегда получалась у мадам Бутон плохо, но она старалась изо всех сил. Она даже ногой топнула – и брызги грязи разлетелись во все стороны, испачкав – ну, разумеется! – кружево на ботфортах мушкетёра. - Вот и прекрасно! Можете съесть их на ужин! Что я сказала! Не глядя больше на сыновей, уныло побредших к указанной им Голгофе, она схватила бедного юношу за предплечье. Господи, он же весь дрожит! - В дом, сударь, пройдёмте в дом! Я полотенце… Надо переодеться! Я высушу! Я утюгом… Что я сказала? Печальная вереница преступников, обернувшихся было, чтобы устремить на Арамиса взгляды, преисполненные соответственно глубочайшего раскаяния, печального недоумения и горького сожаления, продолжила свой скорбный путь к каторге.

Арамис: Бравые королевские солдаты в подобной ситуации не теряются. Другое дело - бывшие семинаристы! То, что за двенадцать лет учёбы стало второй натурой, изжить тремя годами службы не так-то просто. Хмель слетел окончательно, бравада пропала, а природная стыдливость, напротив, проявила себя в полной мере! - Мадам, что вы! Я... пойду... - Арамис, вспыхнув до корней волос, отвернул запылавшее лицо в сторону. - Это всего лишь вода! Тонкий ручеёк бодро заструился по лицу. Арамис смахнул его кончиками пальцев и бросил на хозяюшку отчаянный взгляд. - Высохнет само. Можно, я посижу вот здесь, на солнце? Пустяки... Любимое словечко Атоса само сорвалось с языка. Право же - пустяки.

Провидение: Какие бы смешанные чувства ни испытывала Марта Бутон, свой долг она знала. Даже когда этот долг противоречил её желаниям и уж тем более когда – или несмотря на то, что он совпадал с соблазнами, которые она обязана была отринуть. Мыслимо ли трусливо бежать искушения вместо того, чтобы бороться с ним, когда речь идёт о вреде, нанесённом ближнему своему? - Сударь! – мадам Бутон не служила в армии, но нельзя быть матерью и не приобрести некоторые замашки сержанта. – Вы сию минуту пойдёте в дом! И снимете плащ! И камзол! И рубашку! Прошу вас. С этой просьбой, больше похожей на приказ, чем даже на требование, она сжала пальцы и, стараясь не смотреть на плотно облепивший руку молодого человека рукав, повлекла своего невольного гостя назад в гостиную. - Жаровня! – мадам Бутон бросила рассеянный взгляд под стол и, тут же принимая решение, устремилась к внутренней двери. – Раздевайтесь, я принесу полотенце! Дверь хлопнула. - И наливки выпейте! – донеслось с лестницы.

Арамис: Вот теперь Арамису стало холодно – да так, что зуб на зуб не попадал. Странно, минутой ранее он готов был поклясться, что ледяной душ не оказал на него никакого воздействия! - Лучше вина! – почти простонал он, мысленно вознося краткую молитву Всевышнему – дабы избавил грешника от пытки малиновой наливкой. Нет, нет и ещё раз нет! Дрожащими пальцами он кое-как развязал завязки плаща, уронил его на пол. Поднимать не было сил. Молодого человека трясло, перед глазами всё плыло. Он даже вынужден был опереться руками о столешницу и некоторое время постоять неподвижно. Капли с волос и рукавов стекали на скатерть. Почти отстранённо Арамис подумал о том, что мадам Бутон в вопросах поддержания чистоты в доме ничем не отличалась от гугеноток, а, может быть, даже превосходила их – следовательно, скатерть сразу будет отправлена в стирку. Одним пятном больше, одним меньше… какая разница? По счастью, камзола на нём не было – только кожаный колет. Хотя бы что-то не промокло вовсе. Зато рубашка представляла из себя довольно печальное зрелище. Высохнуть, не снимая её, оказалось невозможно, и Арамис, глубоко вздохнув, принялся терзать завязки ворота. Мокрая ткань поддавалась неохотно. Потому молодой человек провозился довольно долго, прежде чем избавился и от рубашки. Теперь он мечтал об одном – чтобы ему дали полотенце.

Провидение: Мадам Бутон превзошла самоё себя, в считанные минуты вернувшись не только со стопкой полотенец, но и с тёплой домашней курткой господина кюре. И, конечно, только природная стыдливость – пусть и несколько необычная для вдовы и матери троих детей – заставила её замереть на пороге, пожирая взглядом фигуру молодого человека, на гладкой коже которого тут и там виднелись блики, отбрасываемые полуденным солнцем от единственного оставшегося ей напоминания о пропавших девочках: разложенных на подоконнике осколков зеркала, украшенных причудливыми глиняными рамками. Но мадам Бутон знала свой долг. - Позвольте, сударь. – Самое мягкое полотенце было с нежностью наброшено на чёрные кудри бедняжки. - Сейчас… Встряхнув самое большое полотнище, достойная вдова накинула его на плечи юноши и закутала его на манер римской тоги. Ещё одно, намотанное поверх, окончательно парализовало любые движения, которые тот мог бы предпринять. - И растереть… Куртка соскользнула на пол, и мадам Бутон дрожащими руками потянулась к голове господина Арамиса, стараясь не смотреть – хотя что там можно было увидеть?

Арамис: Мушкетёр, любовник самой очаровательной и сумасбродной женщины во Франции, перестал быть, превратившись в робкого семинариста, почти парализованного ужасом: женские руки, перебирающие мягкие прядки - кощунство какое! Женская ладошка, то тут то там невольно касавшаяся локонов... хотя о каких локонах может идти речь? Все старания мэтра Базена пошли насмарку... теперь начинай всё сначала: подслащённая вода, беспокойная ночь на проклятых папильотках из крепкого полотна... Не горячими же щипцами жечь тщательно ухоженные волосы! Но он со стоическим терпением готов был вытерпеть что угодно! Что угодно - только не малиновую наливку! - Мадам... если позволите - я сам. Со мной всё в порядке!

Провидение: - Да… конечно… - разочарование, которого она не смогла скрыть, всё-таки прозвучало в голосе мадам Бутон, и она, краснея как малиновая наливка, поспешно повернулась к буфету. – Вина… Сняв с полки кувшин, вдова, не оборачиваясь, поспешила на кухню, к погребу. Из-за осады ларошельцы больше не могли обрабатывать свои виноградники, и молодое вино в краю так подешевело, что, несмотря на бедность, отец Мартен мог позволить себе самые лучшие сорта. Когда минуту спустя она вернулась в комнату, никто бы уже не подумал, сколь недостойные чувства снедали вот только что эту женщину, и только растрёпанные локоны, выбившиеся из-под чепца, намекали на нынешнее состояние её души. - Простите меня, пожалуйста, умоляю, - церемонно произнесла она, наполняя принесённый с собой стакан. – Мне, право же, чрезвычайно неловко!



полная версия страницы