Форум » A la guerre comme à la guerre » Ходячие мертвецы. 19 сентября, поздний вечер » Ответить
Ходячие мертвецы. 19 сентября, поздний вечер
Pierrot/Pierrette:
Ответов - 37, стр:
1 2 All
Pierrot/Pierrette: Какое-то мгновение Николь простояла на темнеющей пустынной дороге, то сжимая, то разжимая кулаки. То ли нарочитая бесполезность сделанного её подругой предложения указала ей, что её усилия пропали втуне, то ли снисходительность, очевидная в нём, но её лицо исказилось яростью, прежде чем она, взяв себя в руки, устремилась следом. - Где, к чёртовой матери, я тебе буду парик искать! - прошипела она. - Ты потеряла, ты и ищи. Постой! Это ты мой парик взяла? Парижский? Чёрт! Солнце ещё не село, и длинные тени, отброшенные могильными камнями, и вправду не позволили бы ей быстро найти искомое – а задержаться на кладбище после темноты решился бы и далеко не всякий отважный мушкетёр – но достопамятный парик обошёлся ей в немалую для актёра сумму, и её злость могла сейчас быть вызвана именно его потерей.
Belle Fleur: Приступ ярости, охвативший ее спутницу, и без того не отличавшуюся сдержанностью, ошеломил и напугал Простушку, напомнив ей о сцене, разыгравшейся на этом самом месте накануне ночью. Проспер точно также перешел от уговоров и посулов к угрозам, а потом чуть ее не убил. Комедиантка огляделась по сторонам в поисках случайных прохожих и почти пожалела, что давешняя троица верховых скрылась из виду. Она в страхе попятилась от Николь: - Так ведь я для того сюда и пришла, чтобы твой парик забрать! Я найду его, обещаю! А если не найду, я свои волосы обрежу, и из них тебе сделают новый парик, получше прежнего! Каблучок ее туфельки зацепился за торчавший из земли древесный корень, и Белль, потеряв равновесие, шлепнулась на землю. Она снова задалась вопросом, для чего ее товарка увязалась за ней к часовне: может быть, решила отомстить за существующие только в ее собственном воображении обиды? Для чего, спрашивается, она взяла с собой шпагу?! А ведь был еще и нож... - Не подходи ко мне, Николь! – тяжело дыша и даже не пытаясь подняться, прошептала она и крепко сжала свои маленькие кулачки, готовясь дать отпор. – Не подходи, слышишь? Я тебя боюсь!
Pierrot/Pierrette: Ярость Николь погасла так же быстро, как вспыхнула. - За каким чёртом мне нужны твои волосы? – пробормотала она, не глядя на перепуганную подругу. - И где, спрашивается, мне из них здесь могут парик сделать, ей-богу! В крестьянской хижине? Сиди здесь, только скажи, где искать. Нет, погоди! Я сначала в часовню зайду. Другая, возможно, поняла бы, наконец, что, увидь её кто-нибудь рядом с трупом, да ещё в поисках потерянного парика, и она снова окажется в той же караулке, но акробатку такие мысли, похоже, не посещали – или она слишком торопилась проверить, не соврала ли ей Белль опять. Пробежав между могил, она стремительно вошла в часовню – и застыла на пороге. Внутри было хоть глаз выколи – если бы не слабое мерцание, исходившее откуда-то из глубины. Прижав к горлу руку, словно вдруг потеряв способность дышать, Николь судорожно сглотнула, стиснула зубы, перекрестилась и, легче пуха, тише воздуха, шагнула вперёд.
Belle Fleur: Белль тут же вскочила на ноги и заторопилась вслед за Николь, но не в часовню, а к высившейся неподалеку от нее груде каменных обломков, у которой Проспер сорвал с ее головы рыжий парик. Остановившись в центре окруженной каменными обломками площадки как какая-нибудь плакальщица у древнего дольмена, она опустила глаза и посмотрела на землю, отыскивая следы крови. Но бурая пересохшая почва уже успела впитать то, что пролилось в момент убийства, да к тому же, по всей видимости, большая часть крови попала на ее платье, а то, что осталось, было затерто одеждой самого Проспера, когда она оттаскивала его тело в часовню. Парик валялся чуть дальше, прижатый случайно выпавшим из груды камнем. Белль положила сверток с платьем на землю и подняла парик. Отряхнув его от пыли, она быстро скрутила свои волосы в узел и нахлобучила на них рыжее страшилище. Бросив на часовню исполненный страха и сомнения взгляд, комедиантка направилась к темному зеву входа, для храбрости отсчитывая шаги: один...два...три...четыре...пять...
Pierrot/Pierrette: Слабый сумеречный свет лился в распахнутую дверь часовни, и любой зашедший внутрь спустя какое-то время начал бы различать повторяющиеся от храма к храму очертания: распятие, алтарь, склонивший голову святой... Каменная скамья и трепещущая полоска света под ней. Едва пройдя пару шагов, Николь снова замерла на месте, нащупывая не эфес шпаги, но куда более привычную рукоять ножа — чтобы снова выпустить её и торопливо перекреститься. - Алтарь Господень! - хриплый голос донёсся, казалось, у неё из-под ног, и она торопливо прижала к губам руку с ножом. Неожиданно, будто рывком, тоненькая полоска света превратилась в зияющий провал. Словно опомнившись — теперь никто не мог бы сомневаться, что перед ним не потустороннее видение, а колеблющийся свет обычного фонаря – Николь метнулась назад к выходу, споткнулась о распростёртое на полу тело и, полетев на пол, так приложилась локтем о какую-то колонну, что не сумела не выругаться. В следующее мгновение из подземного хода выскользнула мужская фигура с обнажённым клинком в руке.
Belle Fleur: Белль переступила порог часовни в тот момент, когда свет фонаря осветил доселе темное пространство. И чуть не упала, споткнувшись о свою товарку. Вид незнакомца с обнаженным клинком в руке не предвещал ничего хорошего: это мог быть преступник, а мог быть и стражник, но для Белль две эти фигуры, стоявшие по разные стороны закона, были одинаково опасны. Ее ум залихорадило так, как будто от правильного решения зависела ее жизнь. И на самом деле так оно и было. Парик. Окровавленное платье. Мертвый Проспер, которого мог опознать любой из трактирных слуг и каждый актер из труппы ее отца. Николь, которой она сдуру призналась в убийстве поэта: Белль не знала, выдаст ли ее товарка со всеми потрохами или же все испортит по недомыслию? Врать в сложившихся обстоятельствах было бесполезно и даже опасно, а другого способа выживать она не знала. И все же так сильно, так неистребимо было в Белль желание жить вопреки всему, что она отважно пошла навстречу неминуемому. -Ах! – воскликнула она, сдергивая с головы рыжий парик, - Сударь! Кто вы?! Надеюсь, вы не причините зла двум скромным комедиантам?
Провидение: Сами того не подозревая, обе комедиантки выступали сейчас перед публикой. Не самой взыскательной, хотя все четверо гвардейцев, на долю которых выпало наблюдать за выходом из подземного хода, так бы не сказали – но уж точно чрезвычайно внимательной. Когда в их поле зрения появились молодой дворянин с очаровательной спутницей, они только переглянулись. Зачем явилась сюда влюбленная парочка, было понятно. Только Сазье, неисправимый зубоскал, наклонился к уху соседа и еле слшно прошептал: - Дадим им увлечься, а потом... Нуссак, начальник, посмотрел на шутника так, что тот вжал голову в плечи и закрыл ее руками. Но Нуссака это не умиротворило. С его точки зрения, мало того, что все они с полудня бездарно теряли время, но и вся эта операция должна была бы войти в учебник "Искусство проигрывания войны", если бы кто-нибудь когда-нибудь такой учебник написал. В первый раз он со своими людьми заявился сюда еще вчера, во второй половине дня. Каким-то часом позже, чем люди его светлости герцога Ангулемского. И как Нуссаку было очевидно, что приоритет принадлежит его задаче — осмотреть тайный ход и, если он не завален, следить за тем, чтобы из него никто не вылез, а в него никто не влез, в точности так же люди герцога Ангулемского не сомневались в первоочередности своего задания, которое они, к тому же, уже почти успели выполнить — заминировать и взорвать тайный ход, чтобы через него, опять же, никто не мог ни войти, ни выйти. Переговоры двух противодействующих сторон заняли почти сутки, в течении которых ход не охранял никто, за исключением одного-единственного сапера, оставленного внизу со всем своим порохом на случай, если ларошельцы успеют за это время разобрать завал. Сапера поручение не вдохновило, и Нуссак не мог его в этом винить: к тому времени, когда люди его высокопреосвященства, торжествуя, вернулись к часовне, у сапера уже не было даже сил ругаться. Даже невесть откуда взявшийся в часовне труп ничуть не побеспокоил его — он лишь, проходя мимо, пнул его носком башмака. Нуссак его хорошо понимал: он бы сейчас допинал этот труп до самого Этре. За весь день сперва бродячая собака, а потом — влюбленная парочка. - Никто оттуда не сунется, - пробормотал он, едва обратив внимание на вспыхнувший в часовне свет. И тут ясный и чистый голосок красотки разнесся по всему кладбищу. Гвардейцы ошалело переглянулись и, пригибаясь к земле и прячась за могильными камнями, заторопились к часовне. Судьба оказавшейся всего лишь комедиантами парочки их ничуть не беспокоила, но ларошельцев нужно было задержать.
Pierrot/Pierrette: При слове «комедианты» опасная напряжённость ушла с лица новоприбывшего, сменившись пренебрежительной усмешкой. Едва глянув на Белль, несколько мгновений он смотрел на того, кого принял за дворянина, а затем шагнул к нему, выбрасывая вперёд руку со шпагой. С жонглёрским проворством Николь отпрянула, но, похоже, поскользнулась на усыпавшей пол щебёнке и потеряла равновесие. Собрат по профессии, может, и заметил бы, что её падение было не случайным, но ларошелец, метнувшийся к поверженному противнику с занесенной шпагой, никак не мог этого заподозрить. В следующий миг неожиданный удар по щиколотке выбил пол у него из-под ног, и, взмахнув руками в тщетной попытке удержаться, он грохнулся на спину с лёгкостью и грацией подрубленного ясеня. Не дав ошеломленному врагу опомниться и подняться, акробатка судорожно сгребла с пола горсть мусора и швырнула ему в глаза, а затем, напрочь забывая про бесполезную шпагу, прыгнула на него с ножом, нанося первый удар наугад, а остальные – в лихорадочном возбуждении.
Belle Fleur: В чернильной темноте часовни, чуть разбавленной слабым светом фонаря, было трудно что-либо разглядеть, но судя по лихорадочным движениям вооруженной ножом руки Николь, которая то взметалась ввысь к темному своду, то опускалась на поверженного противника, дело приближалось к неминуемому концу. Надо было бежать отсюда, бежать немедля, оставив после себя два трупа. Белль, стоявшая у распахнутой двери часовни, беспомощно оглянулась. Почудилось ли ей в сгущающихся сумерках, что между каменными надгробиями мелькнули чьи-то тени? Если зрение ее не обмануло, навряд ли это были кладбищенские привидения: скорее, нищие, гробокопатели или другие темные личности, встреча с которыми могла закончиться плачевно. Повинуясь более страху, чем рассудку, она захлопнула дверь и, чуть не лопнув от натуги, подтащила к ней тяжелую дубовую скамью, превратив убежище в каменную мышеловку. Надо выиграть время, - это единственное, что она понимала. Входную дверь, навешенную так, что она открывалась вовнутрь, теперь невозможно было распахнуть извне одним движением руки. Белль не могла уразуметь только одного: откуда появился незнакомец, ведь часовням не полагалось иметь подземной крипты. Тем не менее, он возник неожиданно, подобно восставшему из глубин преисподней призраку, а значит, у них с Николь оставалась возможность спрятать его там же, где он еще недавно находился, предоставив в качестве компании труп поэта. Если же какой-нибудь любопытный прохожий начнет ломиться в часовню, все будет выглядеть вполне естественно: влюбленная парочка нашла уединенное место для тайных утех и надежно загородила вход, чтобы никто не прервал страстных объятий. -Николь, - громким шепотом позвала она, в ужасе от того, что случилось, - Cнаружи кто-то есть! Портос пишет: Портос шумно выдохнул, бросил кирку, с некоторой натугой вытащил замок из погнутых скоб и толкнул дверь ладонью. Дверь с легким скрипом отошлаДверь часовни, таким образом, отворяется вовнутрь. Портос пишет: без особого усилия переставил тяжеленную дубовую скамью на пару футов в сторону
Провидение: Нуссак ударил плечом в дверь на какое-то мгновение слишком поздно, когда скамья уже перегородила вход. Добираясь до люка, люди герцога Ангулемского сдвинули ее в сторону да так и оставили. Если бы кто-то сказал им, что хрупкая девушка смогла перетащить с места на место груз, который потребовал соединенных усилий двух человек, они бы, верно, изумились. Нуссак не удивился – от поручения, начавшегося скверно и продолжившегося омерзительно, ничего хорошего ждать не приходилось – помянул святого Николая и остановил д'Онси, прежде чем тот повторил попытку начальника. – Вы, – он указал на Сазье, – к лошадям. Шварц… Жестом он обозначил то, чего не стал произносить вслух. Мину, оставленную людьми герцога Ангулемского у самого выхода из тайного хода, никто не решился трогать, но знавший свое дело сапер вывел фитиль наружу и пообещал, что часовня уцелеет – хотя и пострадает. Закрывшаяся дверь ясно показала Нуссаку, что западня обнаружена, а значит, оставалось только привести мину в действие. Чем Шварцхельм и занялся.
Pierrot/Pierrette: Николь ответила не сразу, но причиной тому было не желание подумать и не потрясение. Драться ей случалось и раньше, но никогда прежде — с военным и никогда — насмерть. Если бы, падая, ларошелец не грянулся так о каменный пол, никогда бы она с ним не справилась, да и сейчас ей это еле-еле удалось. К тому моменту, как её подруга задала свой вопрос, дерущиеся уже дважды прокатились по часовне, едва не свалились в открытый люк, и лишь восьмой по счёту удар ножа вынудил ларошельца разжать наконец стиснувшие горло акробатки пальцы. Вряд ли она могла бы расслышать шёпот Белль за своим собственным хриплым дыханием, да и, поднявшись сперва на четвереньки, а затем на корточки, она несколько мгновений не двигалась, как если бы у неё кружилась голова или ей было дурно. – Чего? – пробормотала она наконец, встала и, пошатываясь, как сомнамбула побрела к стоявшей на ребре плите, из-под которой лился мерцающий свет фонаря. Оставляя на камне кровавые отпечатки, она безуспешно подёргала за край, потом толкнула его и лишь после этого взялась, наконец, за железное кольцо в полу часовни.
Belle Fleur: Белль подскочила к Николь и заглянула в открытый люк: свет фонаря лился от площадки, находившейся внизу футах в пяти. Значит, крипта все же была. Она отпрянула от стоявшей ребром плиты и схватила Николь за руку: - Снаружи кто-то есть, и этот кто-то хочет сюда войти! Ты намного сильнее меня, иди подопри дверь, а я сброшу трупы в крипту и попробую закрыть крышку хода. здесьКогда фонарь спустился примерно на два фута, стало видно, что в правом углу стены колодца <…> уходят отвесно вниз еще фута на три, а там обозначилось что-то вроде квадратной площадкиЭмили села на край, спустив ноги вниз – и нащупала пяткой что-то твердое. Оказалось, это вбитая в стену железная скоба, а ниже под ней – еще одна.Я понимаю так, что ларошелец, поднимаясь от площадки наверх по железным скобам, не мог поставить фонарь на одну из них - тот попросту бы свалился вниз и разбился. Значит, фонарь остался на площадке.
Pierrot/Pierrette: Николь, успевшая к тому времени так же безуспешно подёргать за кольцо, недоумённо уставилась на Белль, затем на скамью, придвинутую к двери, потом мотнула головой и снова принялась возиться с каменной плитой. - Нет там никого, всё ты выдумываешь, - бросила она через плечо. - Кому кроме нас охота ночью по кладбищу бродить? Лучше помоги закрыть. Вдруг там ещё... Она кивнула на труп.
Провидение: О входе обе женщины действительно могли не беспокоиться: ни один хоть сколько-нибудь здравомыслящий военный не полезет в здание, почти под самым полом которого вот-вот должен произойти взрыв. Напротив даже, осаждающие, включая вернувшегося Шварцхельма, отступили на несколько шагов, хотя дверь выглядела более чем солидной. Причин для опаски не было и у них – перекрывая ларошельцам этот выход, никто не готов был повредить святому месту, и порох был заложен не под полом, но у выхода из тайного хода, там, где заканчивалась ведущая вниз лестница. Потом уже, разобравшись с тем, чего хотели от него гвардейцы кардинала, сапер провел мину у самой наружной стены часовни – так, чтобы ход можно было взорвать, даже если в доме божьем окажется враг. Не слишком доверяя быстроте своих ног, Шварцхельм не стал укорачивать оставленный сапером фитиль, но, в ответ на вопросительный взгляд своего начальника, уверенно кивнул. - Вот-вот рванет.
Belle Fleur: Белль, которой до сих пор и в голову не приходило, что из подземелья вслед за первой крысой могут ринуться полчища других, еще раз с опаской заглянула в слабо освещенное жерло колодца, но ничего подозрительного не увидела. - Сама ты все выдумываешь! – возразила она, но все-таки подергала за кольцо, пытаясь сдвинуть плиту с места. Увы, ее старания не увенчались успехом. – Вот скажи, зачем ты его убила?! Был один труп, а теперь два! Она бросила бесплодные попытки закрыть люк и отошла к одному из бездыханных тел, собираясь подхватить его за ноги, чтобы оттащить к краю колодца.
Pierrot/Pierrette: Николь смахнула с лица мешавшую ей прядь волос, оставив на щеке красный след. – Мне что, надо было дать ему меня прикончить? Думаешь, тебя бы он убивать не стал, решил бы, что ты для другого сгодишься? Так зря сокрушаешься, душа моя! Прибил бы и тебя тоже – что, ты думаешь, он здесь делал? Скорее всего, она и сама не имела ни малейшего представления, а может, полагала, что они столкнулись с гробокопателем или с расхитителем церковного имущества. Но кто мог ожидать добра от человека, который ударил тебя шпагой, даже не заговорив?
Belle Fleur: Белль молча подтащила труп поэта к краю колодца и протолкнула его вниз. Колодец был недостаточно широк для того, чтобы успевшее окоченеть тело, напоминавшее собою бревно, беспрепятственно свалилось на площадку, но Белль понадеялась на то, что под тяжестью второго мертвеца оно протиснется ниже. Но прежде чем столкнуть в люк убитого подругой незнакомца, она склонилась над ним и принялась ощупывать его пояс в надежде найти кошель с деньгами: с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Pierrot/Pierrette: Николь, сразу после своей ехидной реплики вновь занявшаяся каменной плитой, всё это время просидела на корточках спиной к своей подруге, попеременно разглядывая то кольцо, то прилегающую гладкую стену часовни – по-видимому, сообразив, что надо искать потайной механизм. Знай она, чем та занялась, вряд ли акробатка оставила бы Белль возиться одной с её тяжёлой ношей. Но поскольку ей никак не могло прийти в голову, что её хрупкая подруга способна не только приподнять, но и поставить торчком окоченевший труп взрослого мужчины, она даже не повернула головы, когда тело Проспера загородило свет в колодце. – Что ты там делаешь? Не можешь помочь, так хоть не мешай! Каким-то чудом, упав вниз, труп не опрокинул фонарь, но, если на пыхтение товарки и прочие сопровождавшие её усилия звуки поглощённая своим занятием акробатка ещё могла не обратить внимания, то не услышать шум от падения было трудно. – Что ты?.. О Господи! – Тут её лицо просветлело. – А я-то дурак! Так же тоже никто не пролезет!.. Если бы она сообразила, что её подруга пытается таким образом избавиться от улики, ей бы, без сомнения, нашлось что сказать: не умея опустить плиту, ничего бы они не спрятали. Но она явно об этом не думала, когда бросилась к выходу из часовни. Первая её попытка отодвинуть загораживавшую ход скамью успеха не имела, и она снова взглянула на Белль. – Что ты делаешь? Помоги же!
Провидение: В этот момент огонек, вершивший свой путь по пропитанной селитрой веревке сперва в мину, а потом – по тайному ходу, добежал, наконец, до спрятанного там бочонка с порохом и мгновением позже земля содрогнулась. Грохот взрыва был приглушенным, но с потолка часовни посыпалась штукатурка. Старинная кладка, хоть и сделанная на совесть, не устояла, и арка, которой заканчивалась лестница, обрушилась. Земля по ту сторону часовни заметно просела, образуя неглубокую выемку, и могильные плиты накренились, а кое-где и вовсе провалились на несколько футов вниз. Нуссак и его люди бросились ко входу и разом налегли на дверь. Та, не без труда, но подалась, и почти сразу все трое оказались в часовне. Фонарь при взрыве погас, но снаружи еще было не вполне темно, и на всякий случай они торопливо отступили в сторону от двери. – Именем короля! – наугад выкрикнул Нуссак и нажал пальцами на глазные яблоки, чтобы быстрее привыкнуть к царившему тут мраку. Послышались щелчки взводимых курков.
Belle Fleur: Ошеломленная взрывом Простушка рухнула на колени, чуть не стукнувшись лбом о пол часовни. Она решила, что настал конец света, а когда дверь часовни подалась под чьим-то мощным натиском и несколько темных фигур ворвались внутрь, сердце ее почти остановилось от ужаса, поскольку она решила, что прибыли всадники Апокалипсиса, чтобы огнем и мечом вершить последний суд над такими закоренелыми грешницами, как она. То, что они спешились за пределами часовни, ее не удивило: разумеется, а как же иначе? Ведь на лошадях сложно въехать внутрь...И только громкое упоминание имени короля немного привело ее в чувство: выходцы из Ада никак не могли иметь ничего общего с Помазанником Божьим. О да! К счастью, она ошиблась: на самом деле это были Ангелы, явившиеся спасти наивную дочь волхва. О своей товарке она полностью позабыла, так велико было ее потрясение, а щелчки взводимых курков приняла за щебет райских птичек.
Pierrot/Pierrette: При взрыве Николь невольно отпрянула от двери – и тут же отступила за колонну. Она ещё, шёпотом бормоча ругательства, стряхивала с волос штукатурку, когда скрежет проехавшей по полу скамьи и последовавший за ним возглас заставили её схватиться за пустые ножны на поясе. - Чёрт! Глаза её, верно, уже привыкли к темноте, потому что она безошибочно перевела взгляд на коленопреклонённую Белль, потом на тело, на которое та едва не упала, и наконец, поочередно на три силуэта около входа. Даже если еле слышные щелчки ничего не сказали ей как человеку, мало имевшему дело с огнестрельным оружием, позы новоприбывших были достаточно красноречивы. - Не стреляйте, во имя всего святого! - посреди фразы её голос окреп и зазвучал уверенней. - Господа, здесь женщина, ей дурно! Действительно ли она могла различить шпаги или просто старалась соответствовать своему костюму, но выбранный ею тон прозвучал бы для дворянина как обращение от равного к равному, всех прочих же вынудил бы помедлить, прежде чем поднять на неё руку.
Провидение: Гвардейцы как по команде уставились на не вполне скрытую колонной фигуру, и дула всех трех пистолетов устремились в ту же сторону. Д'Онси опомнился первым, быстро осмотрел часовню и, не обнаружив в ней больше никого живого, убрал оружие и подошел к Белль Флер. - Женщина? Дурно? Сейчас ей станет еще дурнее. Бесцеремонно взяв девицу под локоть, он вздернул ее на ноги, и тут его взгляд упал на лежавшее на полу тело. - Клянусь святым Пупом, это не тот! Не то, чтобы гвардейцы разглядывали брошенный в часовне труп — напротив даже, они старались на него не смотреть, ибо там, где разум приказывал оставить его на месте, совесть требовала предать его земле. Но разница между поэтом и военным, католиком и гугенотом, простолюдином и дворянином, убитым только что и пролежавшим здесь целые сутки слишком велика, чтобы ее можно было не заметить с первого взгляда. Нуссак обернулся было к товарищу, но затем вместе со Шварцхельмом подошел к Пьеро. Протянув руку, он зацепил пальцем перевязь комедианта и дернул. - Шпагу, - процедил он, не удосуживаясь добавить «сударь». - А куда тот-то делся? - недоумевал Шварцхельм. Нуссак только отмахнулся. Перед тем, как дверь часовни закрылась, девица говорила о «бедных комедиантах». Стоявший перед ним безусый юнец куда больше походил на человека благородного происхождения, чем на фигляра, но проверить было несложно. Дворянин оружие не отдаст. Не по простому приказу.
Pierrot/Pierrette: Сомнения Николь явственно отразились на её лице, и она на миг поднесла руку к пряжке перевязи, но почти сразу, словно опомнившись, отвела её. Понимала ли она, что дворянин в таких случаях обнажает шпагу, подсказала ли ей её практическая смётка, что по-настоящему скрестить шпаги она не сможет — всё-таки она опустила руку на эфес и покачала головой. Взгляд её обратился к третьему гвардейцу. - Отпустите мадемуазель, сударь, - для просьбы этим словам не хватало мольбы, для приказа — уверенности. Но злость в глазах, которую она не могла скрыть, говорила сама за себя.
Провидение: Нуссак озадаченно нахмурился, но д'Онси разжал руку. - Второй где? - Несомненная красота девушки смягчила тон, которым был задан этот вопрос. Шварцхельм, который стоял не так близко, миндальничать явно не пожелал: - Здесь лежал, куда он делся? - Да погодите, Шварц. Девица Нуссака не интересовала, его интересовал юнец. И не только даже он сам, сколько ярость и почти нестерпимое желание отвести душу. Почти сутки в засаде — и такое фиаско! Дворянин или комедиант? С первым надлежало разбираться начальству, со вторым... В своем высокомерии Нуссак даже не задумался, что и простолюдин мог действовать не из дурости, а по злому умыслу. Шпагу тот не отдал, но все-таки что-то здесь было не так. Может, дело было в неуверенности, которую прямо-таки излучало его юное лицо. А может в том, что сам Нуссак, да и все, кого он знал, собираясь отдать шпагу, извлекли бы ее из ножен, а не стали бы снимать перевязь. Дворянин или комедиант? На «вы» или на «ты»? - Кто вы, черт побери, такие?
Belle Fleur: Не будь в часовне свеженького трупа, Белль могла бы произнести жалобную речь о том, что вот, дескать, милостивые господа, актеры мы: я и мой жених... У меня амплуа Простушки, у него - Благородного Любовника...Час назад закончили выступление на площади перед Его Величеством и так торопились уединиться, что даже переодеваться не стали. В театральном-то фургоне, сами понимаете, народу, что сардин в бочке...Отпустите нас, люди добрые, нам еще на вечернюю репетицию в амбар успеть надобно... Ну и всякую такую же чепуху, лишь бы уболтать вояк. Но кроме трупа, ее смущало еще одно соображение: простодушная комедиантка не могла понять, почему ее товарка сама сразу же не призналась гвардейцам, что она «комедиант», а все, что на ней и при ней, включая шпагу, – часть театрального реквизита. До этого момента Простушка никогда не задумывалась о том, что может грозить простолюдину, который выдает себя за представителя дворянского сословия. А вдруг совсем не одно и то же изображать герцога на подмостках, как делал ее отец, или нацепить камзол и шпагу и разгуливать по улицам города, как не раз поступала Николь – она ведь и в Париже ее вокруг пальца обвела, выдав себя за дворянина. Итак, боится ее подруга разоблачения потому, что за незаконное ношение шпаги ей полагается битье кнутом или что похуже, или продолжает ломать комедию по той простой причине, что с дворянина, в отличие от комедианта, взятки гладки: имел полное право заколоть напавшего кинжалом. Ей вдруг стало интересно, какое имя назовет Николь, если ее об этом спросят... «Ваше имя, сударь!», - первым делом восклицал забияка Капитан из ее орлеанской труппы, наполовину вытаскивая из ножен бутафорскую шпагу...Простушка исподтишка глянула на сурового гвардейца: странно, что ему не пришло в голову начать с этого закономерного вопроса: услышав имя, он, возможно, не посмел или не захотел бы требовать сдать оружие. Разумеется, подобная забывчивость или недогадливость королевского слуги была только на руку ее товарке, и Белль немного приободрилась: может, еще отпустят их подобру-поздорову... Открытая дверь часовни так и звала, так и манила, но комедиантка понимала, что уйти невозможно. Она молча потупилась, изображая приличествующее девице смущение: если гвардеец верит, что перед ним – дворянин, негоже ей, простолюдинке, смело встревать в беседу равного с равным, только умножая тем подозрения, если таковые имелись у слуги короля.
Pierrot/Pierrette: Рука, опущенная на эфес, гордо вздёрнутый подбородок – всё это были для Николь атрибуты Капитана или, в худшем случае, фатоватого Провинциала, потому что Любовника ей играть до сих пор не доводилось. – Я позволю себе задать вам тот же вопрос, сударь. Всякий намёк на неуверенность исчез с лица акробатки, и ему на смену пришло простодушное любопытство, как если бы не были её руки обагрены кровью, как если бы не лежал её нож рядом с убитым и не сотряс часовню несколько минут тому назад взрыв, которому она, должно быть, искала сейчас объяснение.
Провидение: Военные переглянулись. – Нуссак, гвардеец его высокопреосвященства, кардинала Ришелье. Д'Онси, также. А я – Шварцхельм, – по очереди отрекомендовались все трое. Достоинство, с которым держался теперь юнец, произвело впечатление, и Нуссак если не отбросил полностью свои подозрения, то пока отложил их. – В эту часовню ведет подземный ход прямо из Ларошели. Нам было поручено следить, кто попытается им воспользоваться. – Тут в голосе гвардейца зазвучало сомнение. Если поначалу они приписали парочке вполне определенные намерения, то теперь, когда у него появилось время подумать, он усомнился в своих выводах: да, пришли они вроде бы вместе, но юнец отправился внутрь в одиночку, а девица задержалась снаружи. – Поэтому я именем короля требую, чтобы вы оба немедленно назвались и рассказали, что здесь произошло. Позаботьтесь кто-нибудь об освещении. Шварцхельм, у которого было при себе огниво и трут, вышел из часовни, чтобы вскоре вернуться с горящим факелом.
Belle Fleur: Белль чуть было не ляпнула, что она – урожденная Мадлена Ла Моннэ, внучка нотариуса и племянница королевского адвоката, но вовремя прикусила язычок, побоявшись подвести свою товарку случайной оплошностью. Судя по всему, никто из присутствовавших не узнал в ней очаровательную Простушку, почти ежевечерне радовавшую жителей Этре своими выступлениями на подмостках. Белль также не знала, что гвардейцы сумели расслышать ее возглас о комедиантах, а потому ей казалось, что правильнее выждать, что скажет липовый дворянин. Ожидая пока один из гвардейцев внесет факелы, а Николь ответит господину Нуссаку, Белль мрачно раздумывала о том, насколько преходяща слава. Во время выступлений труппы амбар был битком набит, а всего несколько дней назад комедианты выступали перед герцогом Орлеанским, и тем не менее, было очевидно, что широкой известности среди военного сословия Этре она так и не снискала. Накануне ее не узнали стражники, приходившие к театральному фургону в поисках Николь, а теперь и гвардейцы его высокопреосвященства кардинала Ришелье показывали свою полную неосведомленность насчет того, кто выходит на сцену в ролях прелестных поселянок и герцогских дочек. Белль была уверена, что тот, кто хоть раз увидел ее на сцене, уже никогда ее не забудет, и из этого убеждения следовал неоспоримый вывод: господа Нуссак, Д’Онси и Шварцхельм либо не испытывали интереса к театру, либо были по горло заняты службой и не имели возможности хотя бы изредка посетить амбар за лугом. Впрочем, и шевалье Арамис тоже признался, что ни разу не имел счастья насладиться ее талантом. Итого, сразу шестеро оруженосцев Марса отвергли прекрасную возможность поднять свой боевой дух при помощи служительницы Мельпомены. И это только укрепило последнюю в намерении до поры до времени держать язык за зубами. Когда говорят пушки, музы молчат.
Pierrot/Pierrette: – Мы видели… я видел, – голос Николь давно уже не звучал так неуверенно. – Здесь в полу был проход. Из него вылез человек – вот он, – взмахом руки она указала на труп. – Он напал на меня – вон его шпага. Клянусь… Она закусила губу и судорожно вздохнула. - Я дю Пюи, - или она сказала «Дюпюи»? - А она – Белль Флёр, из труппы Герцога.
Провидение: Огонь факела осветил лица всех пятерых участников разговора, позволяя увидеть сомнение на лице д’Онси и узнавание – на лице Шварцхельма. - Точно, она! – обрадовался он. – Видел я ее. Ну, когда в Этре ездил. Слухи о труппе Герцога донеслись и до Каменного моста, но в искаженном виде, чем и объяснялось то, что и сам кардинал о них ничего не знал. Низкопробный балаган может быть занимателен при отсутствии иных развлечений, но капитан де Кавуа позаботился, чтобы его гвардейцы не скучали, и к тому времени, когда они освобождались от караула, дешевые фарсы их уже не привлекали. Нуссак, не слушая, снова оглядел часовню, теперь уже подмечая подробности, ускользнувшие от него в темноте – и валявшуюся на каменных плитах шпагу ларошельца, и брошенный неподалеку рыжий парик, и захлопнувшийся от взрыва люк, и торчащее из пола кольцо, отпиравшее тайный ход, и окровавленный нож, и – возвращая взгляд к юнцу - кровь на его руках и одежде. Все его подозрения вспыхнули с новой силой. - Напал, стало быть, - повторил он. – Со шпагой в руках. А вы, сударь, с чего это стали ножом отбиваться? Неудобно же. Порезаться можно. - Шпага под ногами путается, - поддержал ухмыльнувшийся д'Онси. С лица Шварцхельма, напротив, улыбку как ветром сдуло, и он шагнул вперед, втыкая свой факел в скобу у двери, чтобы освободить руки. - Комедиант? – процедил он. - Не знаю, что и думать. – Глаза Нуссака также нехорошо сузились. – Может, шпион.
Belle Fleur: Насмешка, прозвучавшая в голосе гвардейца при упоминании ножа, а особенно брошенное им обвинение в причастности к шпионажу, по-настоящему испугали Простушку. -Что вы такое говорите, господин де Н-ну-нуссак! – воскликнула она, обретая дар речи, но при этом заикаясь от волнения. – К-какой шпион?! Этот, - она ткнула пальчиком в сторону мертвеца, - первым и без предупреждения накинулся на господина дю...Пюи, повалил его на пол и стал душить: тот даже шпагу выхватить не успел! А я в дверях стояла и когда увидела, что кто-то сюда бежит, сразу же дверь и захлопнула: решила, что вы с этим из одной шайки! Если б я сразу в вас слуг короля распознала, я бы к вам сама навстречу бросилась, умоляя о помощи! А ножик-то чужой, сударь: он на полу среди мусора валялся, и я, - да простит меня Дева Мария! – его с пола подхватила и сунула в руку испускающему последний дух господину дю...дю...Пюи. Лучше б я камушком этого оглушила, да только я от страха последние крохи разума потеряла, а у меня его и так с гулькин нос... Простушка устремила горестный взгляд на злополучное орудие убийства: лучше дворянин с одной шпагой и вовсе без кинжала, чем со шпагой и ножом. Нож, как и булыжник, по ее крайнему разумению, был оружием простого люда, но никак не дворян.
Провидение: При первых же словах актрисы все трое гвардейцев повернулись к ней и оттого пропустили всякие перемены на лице мнимого дворянина. Столь велик был талант Простушки, а может, так хороша она была с растрепанными волосами при свете факела, что на миг в глазах Шварцхельма и д'Онси мелькнуло сомнение. Нуссак, напротив, презрительно фыркнул. - С гулькин нос? Ты себе льстишь, милочка! - Наклонившись, он подобрал с пола шпагу ларошельца. - Повалил, говоришь? А свой нож твой приятель небось еще год назад потерял? Резко развернувшись к юнцу, он выбросил вперед руку, так что клинок уперся тому в грудь. - Итак? Кто такой? В то, что девица захлопнула дверь по названным ею причинам, он поверил бы не задумываясь, но в ее описании драки нельзя было не усомниться: никто не станет отбрасывать оружие, прежде чем напасть. А пустые ножны на поясе ее спутника красноречиво указывали на то, что по крайней мере в одном она точно солгала. Перемена хода согласована
Pierrot/Pierrette: Недоумение проступило на лице Николь лишь на какие-то мгновения, почти сразу уступив место напряженному вниманию, смешанному с восхищением. Начав было кивать в такт объяснениям подруги, она вновь застыла на месте, когда заговорил Нуссак. Взметнувшийся клинок вынудил ее отпрянуть, не получив даже царапины. - Я не шпион! Мы пришли… - она обвела взглядом мрачные лица гвардейцев. - Она слышала, как кто-то говорил про клад… Бледный от ярости Нуссак немедленно шагнул следом, снова приставляя свой клинок к груди акробата. Клад!.. - Шпагу, - приказал он. - Сию минуту. Позади была одна лишь стена, и Николь дрожащими руками расстегнула перевязь. В соавторстве
Belle Fleur: Белль уже успела смириться с тем, что Николь для нее потеряна навсегда, но это не подразумевало ту высокую цену, которую назначил господин де Нуссак, ни сном ни духом не ведавший о том, кто на самом деле прячется под личиной юного дворянина и какие отношения связывают его, вернее - ее, с белокурой простушкой. По отрывистым фразам троицы она заподозрила, что труп Проспера они уже видели. Каменная плита упала от взрыва и снова запечатала вход, скрыв под собой мертвое тело поэта. Белль не знала, был ли у Проспера нож, когда он повалил ее на землю у кучи камней и обозвал жонглерской подстилкой. Возможно, что и был, но она надеялась, что кто-то, кто уже побывал в часовне до них с Николь, - нищий, дезертир или случайный прохожий, - успел снять с трупа все самое ценное, в том числе и оружие. Слуг короля в подобном мародерстве она подозревать никак не могла: наверняка они даже не прикоснулись к мертвому пропойце, тем более не проверяли, что при нем есть. Ей только надо было учесть в своих объяснениях то, что труп Проспера успел окоченеть. Белль посмотрела на того, кого главный называл «Шварцем», и улыбнулась ему робко и заискивающе, но с намеком на будущее взаимопонимание: если он не такой важный и непреклонный, как господин де Нуссак, и решит ненадолго прогуляться в ближайшую рощицу, чтобы поближе познакомиться с красивой комедианткой, виденной им ранее в Этре, то есть вероятность, что после пасторальных утех он уговорит начальника отпустить девицу на все четыре стороны. - Сударь! Мы взаправду пришли сюда клад искать! Да только ход был открыт, а этот, - она кивнула на убитого, - возился у раскрытого люка. Он туда труп запихнул! Я знаю, потому что в люк заглянула перед самым взрывом! Небось сам и убил пару дней назад, а сегодня решил тело перепрятать. Он потому и бросился на нас: не хотел свидетелей в живых оставлять! А ножик, я думаю, с мертвеца свалился, когда он тащил его к колодцу. Откройте люк, проверьте! Конечно, она рисковала: если застрявший поперек колодца труп от взрыва не разорвало на куски и при нем есть нож, то гвардейцы разоблачат ее обман. Но зато, пока они втроем будут заниматься тяжелой плитой и возиться с трупом поэта, Николь улучит момент и сбежит.
Провидение: К счастью для Белль, гвардейцы ее не слушали, а стало быть, и внимания на несообразности в ее рассказе не обратили. Если бы труп оставил здесь ларошелец, вряд ли он вернулся бы, чтобы его перепрятать. А любой другой не сумел бы прошмыгнуть в часовню незамеченным. Даже если предположить, что в какой-то момент гвардейцы, все четверо, зазевались – убитому не было никакого резона спускать в тайный ход фонарь, слабый свет которого они видели снаружи. А судя по тому, что в часовне его не наблюдалось, даже военному несложно было прийти к правильному выводу о его местонахождении. Однако Нуссак, который при иных обстоятельствах не преминул бы задуматься, что на самом деле могло приключиться со вторым трупом, сейчас был слишком взбешен. Сунув обе шпаги д'Онси, он подошел почти вплотную к комедианту. Клад он искал, мерзавец! От одной мысли, что из-за дурости каких-то фигляров пошли насмарку почти сутки, проведенные в засаде, у него кровь закипала в жилах. - За сокровищем, стало быть, явились? - процедил он и резко, без малейшего предупреждения, ударил юнца кулаком в лицо. - Будет!.. Обещание осталось непроизнесенным. Неожиданно для себя Нуссак промахнулся — или это «дю Пюи» успел увернуться? – и, не помня себя от ярости, ударил снова — поддых. На этот раз мальчишка отлетел в сторону, под ноги двум другим гвардейцам, которые не замедлили наглядно, хоть и молча разъяснить ему, насколько они были недовольны положением дел. Согласовано
Belle Fleur: Первым порывом комедиантки было броситься в гущу событий и прикрыть подругу собственным телом: кроме искреннего желания помочь ее привлекала возможность в последний раз обнять Николь так крепко, что даже смерть от гвардейских сапог их бы уже не разлучила. Однако она сумела обуздать этот порыв: подобный поступок лишь еще сильнее разозлил бы и без того распаленных дракой военных. Можно было изобразить финальную сцену из «Пирама и Фисбы», приставив острый кончик шпаги к своему горлу и пригрозив гвардейцам, что она заколет себя, если они не прекратят избиение. Но увы, оба свободных клинка были переданы господином де Нуссаком в распоряжение господина Д’Онси, и Белль сомневалась, что последний с нею поделится. А окровавленный и побывавший в деле нож, который по-прежнему валялся на полу часовни, не шел ни в какое сравнение с рапирой, если рассуждать с точки зрения воздействия на публику. К тому же за попытку самоубийства ее, скорее всего, отправили бы в тюрьму, а туда комедиантке совсем не хотелось. Быстро взвесив все доступные способы спасения Николь, она пришла к неизбежному выводу, что может сделать только одно: воззвать к милосердию слуг короля. Она подошла к начальнику гвардейцев, наблюдавшему за действиями своих подчиненных и, тронув его за рукав, сказала сдержанным и деловитым тоном, но достаточно громко, чтобы двое других тоже ее расслышали: -Господин де Нуссак, отпустите господина дю Пюи: у него в Пуатье престарелая вдовица-мать и две незамужних сестры. А я сделаю все, что вам будет угодно: вам и вашим друзьям. Поскольку до сих пор господин де Нуссак либо не обращал на нее внимания, либо подвергал сомнению все, что она говорила, Белль подкрепила свою речь красноречивым жестом, который должен был убедить королевского слугу в искренности ее намерений и правдивости слов: взялась за шнуровку корсажа и потянула за концы тесемок.
Провидение: Предложения, подобные тому, что было сделано сейчас Нуссаку, у порядочного человека не вызывают ничего кроме омерзения – даже распоследняя шлюха знает, что, продавая любовь, нужно создать хотя бы видимость влечения. Трудно представить себе, что выросшая на подмостках Белль Флер этого не понимала – но она, по-видимому, и рассчитывала, что откровенное бесстыдство ее поведения произведет вполне определенное впечатление. По лицу гвардейца пробежала тень отвращения. – Вдовица-мать? Сестры-бесприданницы? Слепого отца забыла, голубушка! – Не дожидаясь ответа, он повернулся к товарищам. – Господа, милейшей барышне не приходилось до сих пор иметь дело с двумя зараз. Желаете развлечься? Я – нет! Соглашаться на такое никто, разумеется, не стал, хотя по глазам д'Онси было заметно, что он об этом вынужденном воздержании сожалеет. – Тогда, – подытожил Нуссак, – доброй вам ночки, господин «дю Пюи». Вздумаете снова нацепить шпагу, в глотку затолкаю. Проходя мимо юнца, он походя пнул его еще раз, хотя в мягких сапогах – в отличие от деревянных сабо, в которых он, сын бедного дворянина, вынужден был порой ходить в детстве – большого удовольствия это не доставляло. Д'Онси и Шварцхельм прощаться, ни словом, ни делом, не стали, хотя и задержались на минуту, чтобы быстро обыскать труп. Ничего не обнаружив, они также молча вышли из часовни, в качестве последней любезности оставляя комедианткам факел. Эпизод завершен?
полная версия страницы