Форум » A la guerre comme à la guerre » Позвал муху паучок. 16 сентября 1627 года, первая половина дня. » Ответить
Позвал муху паучок. 16 сентября 1627 года, первая половина дня.
Мари де Лон:
Ответов - 71, стр:
1 2 3 4 All
Эрве: Будто уголь целуешь! Будто голубка задела слепым крылом! Глянул через плечо Виконт, словно сквозь дверь закрытую мог знакомый силуэт углядеть. Затеплилась улыбка на губах, когда вспомнил Виконт, что говорила ему Катрин. Никогда со свечкой за ним не бегала, а тут вот — приревновала. Потому что эта — и думать не надо, другая. – Времени у нас — как судьба решит, мадемуазель. А судьба у меня неверная: на седьмом небе сейчас, завтра — на седьмом футе под землей. Не придет Катрин. И другим запретит входить. Потому что нет у ней сейчас иного пути, потому что для барина ей записка нужна, а ключ к ней — не у нее, у него. – А значит — сейчас или никогда! И склонился к ней — поцелуй сорвать.
Мари де Лон: Слова подкрепили первое впечатление от внешности и манер: искатель удачи, которых мадемуазель Делорм встречала на своем пути не так часто, однако узнать могла. А значит, служит одному себе, хотя, может, и присягнул на верность. Только клятва эта до первого подвернувшегося случая. Марион прямо глянула на валета и, оставаясь недвижимой, словно подалась вперед, навстречу. Времени мало, потому что незримой тенью веяло присутствием мадам де Мере, потому что связан словом, узлом, который куртизанка намеревалась распустить.
Эрве: Ни нет не говорит, ни да — а все одно, один у нее ответ. Какой еще может быть ответ, когда вопросов-то только два — силой возьмут или дашь сама? И так, вроде бы, ясно все — как в воде морской в солнечный день, каждый камушек под волной видать, каждой рыбки чешуйку каждую разглядишь — а медлит Виконт, словно коснулся его щеки ветерок, первый признак бури, что и моряк опознает не сразу. Помедлил — и словно в омут кинулся: одна рука на талию ей легла, притягивая, пока ткань не согрелась между двумя телами, другая, точь-в-точь как чашечка обнимает цветок, подбородок ей обхватила, и губы губы нашли.
Мари де Лон: Щедрой рукой наливала мадемуазель Делорм дурманящее вино, да только у стакана всегда есть дно, и показалось оно довольно скоро. Покорно льнувшее мгновением ранее женское тело отстранилось с упругостью распрямившейся ивы. В золотистых глазах куртизанки – ни следа хмеля, которым она поила, потому как прекрасно ей ведомо, что шальное вино легко дурманит, да ненадолго. – Думаю, что с радостью буду числить вас среди своих друзей, сударь, – улыбнулась Марион и пытливо посмотрела сквозь опущенные ресницы. – Назовите же свое имя, как это принято среди друзей.
Эрве: Друзей? Голову запрокинул, расхохотался Виконт, глаза серые словно кот довольный прикрыл. Не разжал объятия, свободной рукой локон, из прически выбившийся, от лица Марион отвел и вновь в карие глаза ее заглянул. – Эрве, – сказал — и рассмеялся вновь, – я так подписываюсь, мадемуазель, так меня на подушке зовут. Р. – Паузу выдержал, взглядом скользя там, где пальцам пока коснуться не довелось. – В. Руку взял ее за запястье тонкое — и снова к губам поднес. Для нее игра, для него — своя. Все карты у него на руках, а кости в ее ладони лежат, шахматы ли — одной ей ведомо.
Мари де Лон: – Эрве, – мелодично повторила Марион вслед за валетом. Пусть торжествует до поры. Ее рука свободно и без принуждения лежала в мужской ладони, но мадемуазель Делорм была больше чем уверена – ладонь тотчас сожмется в железное кольцо, вздумай она высвободиться. – Если и вправду мне грозит опасность под Ла-Рошелью, тогда, быть может, лучше мне воротиться в Париж, Эрве? Марион вопросительно смотрела на валета, будто его слово и впрямь будет для нее решающим, и в вопросе этом таилось молчаливое обещание-приглашение сопровождать ее в будущем путешествии. Однако вслух не произнесенное оно ни к чему ее не обязывало.
Катрин: Записки ей не дождаться, даже если придется простоять у этой двери до самого вечера, а слугам - извести все дрова, непрестанно разогревая обед. Катрин хорошо представляла себе, чем сейчас была занята голова Эрве, догадывалась и о помыслах умелой и находчивой мадемуазель, но все это совершенно не увязывалось с целью их пребывания в этом затерянном месте. На Эрве полагаться больше не стоило - если он и способен что-то получить от гостьи, то исключительно для нужд собственной телесной радости. И невдомек ему, что разумнее было бы получить записку, а потом уже вознаграждать себя за старания. Катрин раздраженно поправила складки платья, пытаясь справиться с навязчивым ощущением того, что ее ноги опутаны цепями, отчего так трудно двигаться вперед. Но, привычная трезво оценивать обстоятельства, она понимала, эти путы - Эрве, и пока ей придется с этим мириться. Пока. Заслышав со стороны коридора приближающиеся шаги слуг, она легко устремилась им навстречу, изобразив на лице явное недовольство, которое те должны были отнести на счет собственной нерасторопности. - Прошу извинить за задержку, мадемуазель, - вскоре, сопровождаемая старательными слугами, Катрин зашла в комнату и аккуратно присела на стул, сохраняя на спокойном лице вежливую улыбку. И пока прислуга ловко накрывала на стол, заметила: - Боюсь, местная кухня не отличается изысканностью, но уверяю вас - она вполне годится для того, чтобы утолить голод и придать сил. Катрин чуть повернула головку с тщательно уложенными локонами, внимательно проследив как сервируется стол, и снова обратилась к гостье. Ее голос, как и мягкий взгляд ореховых глаз теперь выражал вежливое радушие. - А ведь силы вам понадобятся, не так ли, мадемуазель?
Эрве: – Лучше бы, – усмехнулся Виконт и вновь губами к запястью припал. Не скроешь из ножен выскользнувший клинок — и в ножны вернувшись, из памяти он не ускользнет. Все сказано было, что сказано быть должно — и, хоть и не видно страха в карих глазах, не случайно опять об опасности заговорила она. Приманку кинула, да не подманишь морковкой рысь. Отворилась дверь, отвернулся от своей добычи Виконт, ярость сверкнула в серых глазах. Чуть все упреки не высказал прямо в лицо своей подружке, в кулак сжалось рука — но сдержался и промолчал. Пустое дело — при посторонних лаяться, пусть не знают другие, как взбешен он сейчас — она поймет. На своем, уличном языке мысленно все дурные слова перебрал — зачем ввалилась, голыми лапами в чужой навар лезть? Ревность, что ли, застит глаза? Зависть ли? Позабыла Катрин, если и знала когда, что не каждому в руки своя особенная Судьба идет, что неспроста сошлись их дорожки на изнанке города Пуатье — а эта, красавица Марион, тоже почуяла, видно, то, что увидела в нем Катрин — то, что и он в ней увидал. К окну отступил Виконт, руки в карманы сунул, насмешливо сощурил глаза.
Мари де Лон: Не захотел валет ей дать ни слова, ни знака, а тут и хозяйка вернулась. И не понять теперь: то ли отказ Марион получила, то ли возвращение мадам де Мере помешало началу торговли. Досадно, ежели верно второе. Но если верно первое, то прерванный разговор кстати – будет время у Эрве подумать хорошенько, от чего отказывается. И второе не страшно – кто желает, отыщет не один способ и не один случай заполучить желаемое. Оттого мадемуазель Делорм без смущения встретила взгляд мадам де Мере и безмятежно отвечала. – Поддерживать слабую плоть необходимо ежедневно, мадам, а лучше не один раз в день, – согласилась она, улыбкой и чуть округлившимися дугами бровей выразив удивление столь очевидным напоминанием. Впрочем, в вещах поверхностных зачастую таится смысл более глубокий, в зависимости от того, чьи уста их изрекают. – Или вы, мадам, подразумеваете нечто определенное? – напрямик, как цыпленка на тарелке разделывая, спросила Марион. – Для чего, по-вашему, мне понадобятся силы?
Катрин: Катрин смотрела на приятные черты лица мадемуазель, невольно отмечая как похвально ловко та владеет каждой из них, а видела другое. Отблеск ярости в мужских глазах, да крепко сжатый, как для удара, кулак. В ее жизни это уже было, и она еще тогда твердо уяснила - сжатый кулак имеет обыкновение замахиваться. Опыт разумного научает, и не было потому в душе ни робости, ни злости, а - ясная цель, но об этом она будет думать в другой раз. А сейчас - дело. - Подразумеваю, мадемуазель, - соглашаясь, Катрин почти добродушно кивнула в ответ, а потом взглянула в сторону уже накрытого стола, - вы как предпочитаете узнавать о неприятностях - до еды или после?
Мари де Лон: – Ах, вы меня пугаете, мадам, – вздохнула Марион, вскидывая ладонь к груди. Нечаянный жест смял тонкую косынку, целомудренно прикрывавшую вырез наряда мадемуазель Дюбуа, несколько нарушив буржуазную его скромность. – Если известие дурное, не говорите мне о нем, пока я не поем, иначе я не смогу проглотить ни крошки. Вопреки заверениям во взоре куртизанки страха не было – лишь настороженность и вызов. Колкость о прокрустовом и лукулловом гостеприимстве вертелась на языке, но Марион сдержалась – Эрве не поймет шутки, а мадам де Мере она не придется по вкусу.
Катрин: Катрин всегда умела ценить мастерство, какой бы стороны человеческой деятельности это не касалось. Она могла с равным уважением рассматривать умело разрубленные оковалки в мясницкой лавке и филигранно сплетенные кружева, обрамлявшие шелковый воротник. А сейчас ей довелось увидеть мастерство особого рода, любоваться которым до сих пор не доводилось. Самой Катрин, успевшей побывать женой в прошлом и оказаться подружкой бандита в настоящем, овладеть искусством обольщения было негде и, казалось, незачем. Все случалось само собой. Поэтому она с искренним интересом и восхищением наблюдала как очаровательно непринужденно скомкалась косынка на груди мадемуазель, открыв приятное глазу декольте, которое почти не оставило недоговоренностей. - Поверьте, мадемуазель, вы первая, кого мне удалось испугать в своей жизни, - учтиво улыбнулась Катрин и жестом пригласила к уже полностью накрытому столу. - Прошу вас. Затем повернулась к стоявшему у окна Эрве: - Месье, кажется самое время попробовать это бордо. Катрин было чрезвычайно любопытно - сумеет ли тот спокойно проглотить свои крошки при виде так радующегося жизни выреза женского платья.
Эрве: Скромность — лишь в дочери да в жене хороша. Так говорил Пастор, так и сам считает Виконт, и невдомек обоим, что вместе с тайной, как с чревом младенец, растет соблазн. Как магнитом притянутый сместился, задержался, замер жадный взгляд — и маятником назад качнулся, от судьбы к Судьбе. Одна — удача, но другая — Рок. Занял свое место за накрытым столом Виконт, хмурым взглядом окинул предложенный выбор блюд — от одного края скатерти до другого. Для голодного и похлебка изысканна, а здесь — все глаз радует, а есть ничего не хочется. Что запеченные в тесте жаворонки, что три вида мяса под тремя соусами разными, что прозрачный бульон — для тех еда, у кого вовек в брюхе пустом ветер не завывал. Свининой жареной на весь дом пахнет — а на вкус будет одно: сливочный соус, да черный перец, да мускатный орех. Ножи лежат — серебряные, хоть сейчас за пазуху прячь да к верному человеку неси, а пользы от них: кончик скругленный — ничего на них не наколешь. А на то, чтобы наколоть, по другую сторону вилка положена, которую в кулаке держать не принято, а принято между пальцами переплетать. И все вроде правильно обучился делать Виконт, но для того ли нам жизнь дана, чтоб по узкой дорожке идти и свернуть никуда не сметь? – Приятного аппетита, сударыни. Не удержался, вновь под косынкой взглядом пошарил, тронул губы кончиком языка.
Мари де Лон: Марион грациозно скользнула на отведенное ей место. Затененный ресницами опущенный взор, однако, не упускал почти ничего – отметил и взгляд валета, ужаливший ее пчелой, приманенной медом. Уставленный яствами стол радовал и глаза, и желудок, и помимо земной пищи мог подарить вдумчивому любопытству сведения о благосостоянии хозяев, проистекающих из их привычек. Мадемуазель Делорм, ведущая свой дом, могла оценить, и во сколько обошелся поданный обед, и тонкой работы тарелки, и серебряные приборы. И вино, коснувшееся ее губ – темно-красное к розовому – было весьма недурным, о чем она и сказала. – Вы чересчур скромны или чересчур суровы к своему повару, мадам. Не всякий богатый дом в Париже может похвалиться таким столом. В искренней похвале куртизанки при желании можно было углядеть мимолетный намек на то, где ей доводилось бывать и с кем обедать.
Катрин: Скромно опущенные ресницы и полуоткрытые женские лакомства мадемуазель явно притягивали взгляд Эрве, и он, не удержавшись, облизал губы как ребенок при виде сладостей. Катрин вдруг подумалось, что быть наблюдательной не только полезно, но иной раз даже приятно. Она отлично понимала, какие неудобства, почти муки, он сейчас испытывает при виде изящно сервированного стола. С каким удовольствием Эрве отбросил бы церемонии и наелся так, как привык это делать всю жизнь. И все остальное сделал бы значительно проще, чем в богатых домах. А сейчас ему придется перетерпеть, утешаясь прекрасным видом, открывшимся в вырезе женского платья. - Суровость? - аккуратно приподняв ровные брови, вежливо удивилась Катрин, - что вы, мадемуазель, только разумная строгость, которая самым благотворным образом сказывается на старательности слуг. Но, право, мне очень приятна ваша похвала - уверена, вы не понаслышке знакомы с искусством лучших поваров. Например, в доме герцога Орлеанского. Попробуйте этот соус, мадемуазель, он решительно удался.
Мари де Лон: Мадемуазель попробовала. Обмакнула в предложенный соус нанизанный на зубцы вилки кусочек нежного мяса и восхищенно прищелкнула языком. Руки куртизанки ловко расправлялись с изысканными кушаньями, улыбались и губы, и глаза, но ее ни на миг не оставляла мысль об обещании дурных новостей после. Да и хозяева, казалось, лицедействовали под стать гостье, будто в одном из фарсов на Новом мосту Парижа – только валет преуспевал в притворстве куда хуже дамы, и с затаенной усмешкой Марион приписала эту беду своим усилиям. – Герцог Орлеанский не угощал меня обедом, оттого сравнить не могу, – скромно отказалась она от незаслуженной чести, но не от короткого знакомства с Месье. Одна она оказалась сейчас, как нелюбезно напомнил ей Эрве недавно, но что защитника для нее не отыщется – в том пусть не обольщаются ни он, ни мадам де Мере. Правда, сколь неверен и ненадежен упомянутый защитник, знает только сама Марион, но тем лучше для ее игры.
Катрин: Катрин всегда считала, что чувство полной сытости притупляет удовольствие от вкусной еды, что было бы неразумным расточительством, поэтому скоро отложила вилку. Взяла бокал с вином темно-вишневого цвета и слегка пригубила. - Не угощал... - в некоторой задумчивости повторила она вслед за гостьей, а потом подняла глаза, - пожалуй, я могла бы посодействовать этой возможности. И мягко улыбнулась: - Я полагаю, герцог, как истинно благородный мужчина, не оставит в беде свою прелестную знакомую. А уже потом вряд ли он откажет себе в удовольствии отобедать с той, которая будет являться живым свидетельством его добродетели и... щедрости. Тем более это ему обойдется совсем недорого. А вам, я думаю не составит никакого труда очаровать своего спасителя. И возможно... - взгляд Катрин легко соскользнул с лица мадемуазель к ее вырезу, - оценить еще и ужин.
Эрве: Кусок хлеба в одной руке, бокал на фигурной ножке в другой — молчит Виконт, на ус мотает, да глаза серые переводит с одной женщины на другую. Обе про него и думать забыли, как углем в груди жжет, болтают о своем, женском, про герцогов да обед с ужином! Зачем, спрашивается, явилась сюда Катрин? Сама же его к красотке отправила, сама руками, почитай, развела — на тебя, мол, одна надежда, добудь мне записку, Виконт! И что с того, что отвлекся чуток — получил бы свое или от ворот дала бы куртизанка ему поворот, вернулся к записке бы разговор! А там — поняла уже мадемуазель Делорм, что не на ее стороне судьба, а кто же спорит с судьбой? Недурна же мысль — пусть друзьям своим пишет, о выкупе просит! Выпрямился вдруг, глаза сузил Виконт — взгляд тревожный на напарницу кинул, понял, о чем она речь ведет. Да и снова затем на спинку стула откинулся, набил рот хрустящей корочкой — один хлеб в этом доме как у людей! — из мякиша взялся серый комок лепить. Коли влезла уже не в свой разговор Судьба, пусть дальше одна свою сеть плетет!
Мари де Лон: Поначалу мадемуазель Делорм подумала, что ослышалась, но тревога, кольнувшая сердце тупой иглой в начале разговора, впилась еще глубже, принимаясь споро сшивать обрывки увиденного, услышанного. Недаром говорено, что у страха глаза велики, и под стать пословице карие глаза Марион широко распахнулись, попеременно глядя то на сумрачно нахохлившегося валета, то на ласково улыбающуюся даму. Грабители! Марион неожиданно развеселилась, хотя заложнице должно быть не до смеха. Однако требование мадам де Мере сочеталось с ее утонченной наружностью и безупречными манерами столь же мало, как уксус и вино. Но… мадемуазель Нуар, как же быть с ней? Приманка чересчур сложна для такого грубого замысла как похищение с целью выкупа. Вилка, замершая на полпути, продолжила свой путь. Искусство «сохранять лицо» при любых обстоятельствах было неотъемлемым атрибутом куртизанки, как краска для губ или румяна, или кипенно-белое тонкое белье. Неспешно прожевав и проглотив новый ломтик дичины, Марион кончиком языка подобрала с губ капельки соуса, который «решительно удался». – Герцог пользуется репутацией скупца, – легким тоном светской сплетницы поделилась она с собеседниками. – Ходили слухи даже о довольно дерзкой эпиграмме на эту тему. Как несправедливо и грубо! Его высочество великодушен и добр, как истинный принц, но, увы, зачастую младшие сыновья находятся в стесненных условиях, – тут Марион словно невзначай посмотрела на Эрве, – и становятся скупцами поневоле.
Катрин: Всем своим видом Эрве демонстрировал столь явное недовольство, вымещая его излишек на хлебном мякише, что пренебрегать этим было бы сколь глупо, столь и опасно. Катрин догадывалась о причине напряженного прищура мужскуих глаз и скверного аппетита. Эрве был так уверен в своей ловкости и неотразимости, общаясь с молодой привлекательной женщиной, что появление Катрин воспринял как оскорбительную опеку. Ему и в голову не могло придти, что опытная и кажущаяся такой беззащитной мадемуазель Делорм, легко водит его вокруг своего тонкого пальчика. Но как бы там ни было, эти обиды сейчас идут только во вред: во-первых, дают наблюдательной мадемуазель Делорм пищу для напрасных надежд, от которых только будет расти ее упрямство, а во-вторых, усложнят дальнейшее развитие событий, и без того совсем не простое. И поэтому нужно исправлять положение, любезно одолжив для этой цели оружие, которым так славно владеет мадемуазель - женской беспомощностью. - Что вы говорите, - поддерживая игру в светских сплетниц, удивленно округлила глаза Катрин, а затем огорченно покачала головой, - видимо, некоторые эпиграммы рождаются не только от желания злословить. Но неужели герцог настолько стеснен в средствах, что... Не договорив, Катрин, будто в растерянности взглянула на Эрве, а ее чуть влажные от вина губы беспомощно приоткрылись.
полная версия страницы