Форум » A la guerre comme à la guerre » Позвал муху паучок. 16 сентября 1627 года, первая половина дня. » Ответить

Позвал муху паучок. 16 сентября 1627 года, первая половина дня.

Мари де Лон:

Ответов - 71, стр: 1 2 3 4 All

Мари де Лон: Нетерпеливо постукивая ножкой, Марион который раз оглядывала небогатую обстановку комнаты, потому что ничем иным заняться было решительно нельзя. Женщине за свою жизнь возможно выучиться терпению, но полюбить ожидание немыслимо. Марион казалось, что закрой она глаза, то сумеет без ошибок описать окружающие ее предметы, начиная от забранного в мелкий переплет окна с унылым болотистым пейзажем за ним до буфета строгих очертаний, наверняка помнившего позапрошлое царствование и под одну из ножек которого была аккуратно подложена тонкая дощечка. Окружение, мало подходившее мадемуазель Делорм, но как нельзя лучше шедшее к непритязательной и скромной мадемуазель Дюбуа. Марион усмехнулась и указательным пальцем руки, затянутой в перчатку (увы, не шелковую), провела по поверхности буфета. На пальце сероватым налетом остался слабый след пыли, но все же недостаточный, чтобы дом считался нежилым. Утешающее обстоятельство среди прочих признаков, становившимися в воображении мадемуазель с каждой минутой все более тревожными. Оказаться в полном одиночестве в заброшенном домике на болотах Пуату – в этом приятного мало, при том не понимая причин – неприятно вдвойне. Послышались звуки шагов, и Марион насторожилась. Прежде чем дверь отворилась, ее переменчивое лицо приняло поначалу выражение холодной досады, затем нежной тревоги, и наконец – невинно-вопросительное, с каким она и обернулась вполоборота, словно визитер застал ее врасплох.

Эрве: Нарядили Виконта в бархат да шелк, обрядили коршуна соколом — с двух шагов от дворянина не отличишь, ежели в глаза ему не заглянуть. И умеет вроде бы сверху вниз на весь мир смотреть — но по-разному с эшафота и с балкона глядят, в реке отражаются и в тенистом пруду. И дом вокруг будто чувствует — как платье с чужого плеча сидит: здесь жмет, поскрипывая половицами, там висит. Рука на дверную ручку ложится так, словно и дверь знает, кто здесь враг, петли взвизгивают — слишком быстро ты хочешь войти, свои так не спешат. Перешагнул порог, два шага сделал вперед. И все, что сказать собирался, забыл — как в ночи потерялся в теплом свете карих глаз. Помолчал, передернул плечами, поклонился, улыбку изобразил на лице. – Добрый день, мадемуазель Делорм. Я надеюсь, вы не откажетесь нам помочь. Высоко взлетел, коршун, выше даже своего клекота.

Мари де Лон: Вот и причина. Но знание не принесло ни радости, ни облегчения – точно по Библии. Марион не изменила выражения лица, лишь опустила длинные ресницы в притворном смущении, а на самом деле лихорадочно размышляя. Отрицать? Согласиться с обращением? Без сомнений, ее узнали – слишком уверенно было названо ее настоящее имя, но, быть может, эта уверенность была ложной, проверкой догадки. Но нет, для похищения (длительной поездки по тряской дороге в карете, а затем по солончакам в лодке) одной догадки мало. Мадемуазель Делорм бросила на посетителя долгий изучающий взгляд – но не оскорбительно-оценивающий, а необидный, истинно женский. Если и дворянин, то вряд ли высокого полета – костюм чересчур нов и чуть не хватает небрежности в обращении с ним. А вот с оружием наверняка иначе. Потомок одной из разорившихся фамилий, что именуют родовым замком продуваемую всеми ветрами груду камней. Наемник, не хозяин. Но, возможно, хозяин здесь, в домике на болотах. Марион улыбнулась под стать брошенному взору: испуганно и доверчиво, с долей лукавого кокетства. – Дело ваше, судя по содеянному, действительно неотложно и важно, сударь. Однако мы в неравном положении: мне не известны ни имя ваше, ни то, что вы от меня хотите. Расправив складки скромного темного платья так, будто это был богатый шелковый наряд, Марион грациозно опустилась на жесткий стул с прямой и неудобной спинкой. Пока ей не объявили обратного, выгоднее показывать, что считаешь себя гостьей, не пленницей.


Эрве: Сам не заметил, как плечи расправил, Виконт, как подбородок поднял, как улыбнулся в ответ — в кривом зеркале таких глаз кому выше стать не захочется? – Виконт… – сказал и тотчас язык прикусил — и имя не то, и нет у него сейчас имени. – Прошу прощения, сударыня, но назваться вам я не вправе. Но считайте меня покорнейшим вашим слугой. И маятником откачнулась память назад, в жаркий день в городе Пуатье, когда он сам себя в слуги судьбы записал. Умел бы тогда писать — сломал бы перо? Или в кровь бы его окунул? Покорный, наипокорнейший! Где ты, Катрин, ты, небось, мысли как семечки не растеряешь!

Мари де Лон: …который исполнит прихоть, но откажет в существенном. И насчет титула поди лжет, либо пожаловал его себе сам. И полно, дворянская ли кровь течет в жилах под смуглой, словно опаленной превратностями жизненного пути кожей? Насмешка зудящей пчелой уколола кончик языка, но не добралась ни до ореховых глаз, ни тронула изгиба розовых губ мадемуазель Делорм. Неважно все это сейчас. Вместо того Марион поймала ответный мужской взор и привычно отразила, будто посреди толпы видит только одного. – Пусть так, – согласилась она, беспомощно откидывая назад темнокудрую головку, – но моего внимания обычно добиваются иначе, сударь, и теперь, откровенно признаться, я нахожусь в полной растерянности. Раз вы не вправе назваться, скажите хотя бы от чьего имени вы просите об услуге? Марион не лукавила или лукавила отчасти. В Париже, о, в Париже она бы выстроила бы сотню предположений, но здесь, в ларошельской глуши? Кто-то взял на себя труд выследить и раскрыть инкогнито скромной путешественницы, что не могло объясняться притязаниями неудачливого поклонника, невзирая на неуклюжую галантность безымянного визитера. Страх холодным дыханием болотистого тумана коснулся Марион, и она зябко передернула плечами, как от сквозняка.

Эрве: Не обижен был женским вниманием Виконт, а все одно — под этим взглядом жаром обдало, будто во всем мире никого кроме них двоих нет, а постель — на другом конце земли. И твердишь ведь себе, что, как узнает она, куда попала — не так посмотрит, а сердце все одно колотится, мухою в кулаке. – Ваше внимание любых ухищрений стоит, – говорит Виконт, и сам не знает, зачем сказал и что. Побежали пальцы по крючкам камзола, а мысли, как осел на мельнице, по кругу — еле нужные слова из памяти вытащил: – Простите, сударыня, за трудности, коим вам пришлось подвергнуться, дабы добраться сюда. Иначе, однако, невозможно было бы увериться, что не следят за вами те, кому знать о нас и о вас незачем. И за то, что не называюсь вам, извините, но, надеюсь, имя Монаха утишит ваши сомнения чуть. Кто он такой, Монах, им не сказано, но обретается в том же доме монах — монах-расстрига, Братцем его зовут. В этом деле он ни к чему, но в иных делах — нет надежней товарища, пока другой больше не предложил. Снял свой камзол Виконт, на плечи красавице набросил.

Мари де Лон: С признательной улыбкой, но все же с долей небрежности, как должное, приняла мадемуазель Делорм галантный жест и комплимент. Большего внимания удостоились другие слова ее собеседника, о монахе. Разомкнув и тут же сомкнув губы, с тем чтобы по женской слабости не обронить лишнего, Марион на миг нахмурилась. Сказанного было и слишком мало, и чересчур много. Что за непростительная и неожиданная бесцеремонность, почти грубость! Что бы ни желали сообщить «мадемуазель Нуар», до того она ни разу не скомпрометировала себя, чтоб прибегать с ней к подобным предосторожностям. – Правда ваша, сударь, в нынешнее смутное время под Ла-Рошелью присутствие такого лица может оказаться кстати для своевременного спасения души, – заметила Марион с наивной бесхитростностью. – Но большее спокойствие мне внушит острый клинок или заряженный пистолет на страже моей безопасности. Выразительный взгляд куртизанки без слов говорил, кому именно она доверила бы свою охрану. Лестью, как лаской, свить из нити крепкий посох, дабы опереться на него на зыбкой почве неясностей и предположений.

Эрве: – Ох, – только и пробормотал Виконт — ни возразить красавице, ни согласиться с ней. Не женское это дело — за оружие браться, ну да ведь и вправду бы здесь ей помогло. Не удержался, глянул через плечо: уже не боясь, что забыла, но надеясь, что пока не придет. Он же не слеп, не глух, и в глазах женских читать — куда лучше чем на бумаге — умеет, и голос слышать — не в пример отчетливее, чем слова. Пока не знает мадемуазель Делорм, мадемуазель Нуар, мадемуазель Дюбуа, зачем она здесь и с кем, пока считает себя среди друзей… А какие друзья бывают — не дожить до усов, не узнав. Подошел ближе, без всякой нужды поправил наброшенный ей на плечи камзол Виконт и, склонившись к ней, проговорил: – А что до спасения души, мадемуазель, то я, будь у меня выбор, ради вас счастлив был бы ее погубить.

Мари де Лон: Нетрудно было уразуметь, о каком грехе толковал наемник, но мадемуазель Делорм подумала прежде всего о клятвопреступлении и измене. И быстрый взгляд через плечо приметила, и про выбор услышала. В запрокинутый затылок жестко упиралась деревянная спинка стула, смягченная лишь подвернутым узлом волос, – не отодвинуться. Марион опустила ресницы, дрогнули в улыбке уста, но не склоненному мужчине она улыбалась, а словам его. Неужто не знает, не догадывается, что однажды сделанный выбор – это замок, ключ от которого у тебя самого: захотел когда-то – замкнул, а захотел – отомкнул, только желание должно быть нешуточным. – Тогда монах вам пригодится, сударь, – произнесла она. – А я, я встречусь с ним? – невольно в ее голосе прозвучала нота нетерпения и любопытства.

Катрин: Крепкая на вид дверь все-же местами чуть рассохлась, и Катрин, прекрасно слышавшая весь разговор, теперь раздумывала, досадливо нахмурив тонкие брови. Ее опасения оказались пророческими. Впрочем, нет ничего легче, зная Эрве, оказаться провидицей. Еще по дороге в этот удобный для охоты и уединения домик, Катрин, пряча свое лицо под низко надвинутым бархатным капюшоном дорожного плаща, заметила - ее спутница обладала несомненной привлекательностью. А еще, в чем Катрин была совершенно уверена - полным арсеналом женских ухищрений и уловок, которые легко способны обезоружить многих мужчин. И, разумеется, не глупа. Все это делало Эрве, обладающего достоинствами, совершенно далекими от сообразительности и проницательности, легкой добычей опытной в кокетстве женщины. Тем более, что отсутствие желания и способности трезво размышлять, полностью компенсировалось другим его умением, не имеющим ничего общего с той частью тела, которой принято думать. И теперь придется справляться еще и с этой напастью, будто других мало. Ах, как же утомительна чужая глупость! Катрин неслышно отошла на несколько шагов, дотронулась до каштановых прядей, проверяя все ли в порядке, поправила ажурные кружева на манжетах и, старательно застучав каблучками, вернулась к дверям. Вежливо постучав, спокойно вошла. - Мадам де Мере, - с достоинством представилась Катрин, мягко опустившись на стул, стоявший рядом. Ее лицо, на котором играла легкая полуулыбка, казалось приветливым и ясным. Обежав глазами комнату, Катрин плавно всплеснула руками. - Какая неосмотрительность! Где же кувшин с теплой водой, фрукты, вино? Месье, - едва повернула она голову в сторону Эрве, - прошу вас... Накинутого на женские плечи камзола она вроде как и не заметила.

Мари де Лон: Не переменив ни взгляда, ни позы, мадемуазель Делорм внутренне подобралась, как кошка, завидевшая другую, чужую, – мужчине не приметить, но та, другая, заметит непременно. Марион в том не обольщалась. Ее спутница в поездке оказалась не подставной разменной мелкой фигурой, а картой из играющей колоды, и по всему мастью поболе, чем не пожелавший представиться незнакомец. Дама и валет. Узнать бы только, за какую карту здесь идет сама Марион, ведь словом, благодаря которому она согласилась сесть в карету к мадам Мере и приехать сюда, было – «мадемуазель Нуар». Имя, которое было, должно было быть тайной для всех, кроме, как она наивно полагала, одного. Выходит, не так. – Я бы предпочла что-то посущественнее, чем фрукты, – отозвалась она, улыбаясь с той же приветливой теплотой. – Вы же знаете, мадам, насколько утомительным было путешествие. Мадемуазель Делорм терзал голод не только и не столько телесный. Изрядно проголодавшись, она, тем не менее, обменяла бы обед за возможность прояснить свое положение. Однако, за неимением последнего, Марион практично не стала бы отказываться от первого.

Эрве: Стук каблучков заглушил сердца стук, и выпрямился Виконт, едва вдохнув сладкий аромат темных ее волос. Не в этот раз, так может, в другой — не этой, так с той. Отступил к окошку, отвесил поклон — все, как договаривались, а все не по себе. Отчего это вдруг ему — уходить, оставаться — ей? Провел рукой по штанине Виконт — и чуть цепляясь, скользит по атласу рука. Не крестьянские руки у него, но и до дворянских — не рукой подать. Столько раз проверял — лучше знает Катрин, и кто кого нарядил в шелка — не человек судьбу, но судьба его. А спросить ее — и скажет, смеясь, что без руки даже самая умная голова и ложку до рта не донесет. Да только золото, что между пальцами его нынче течет, как фальшивое — ни удали в нем, ни радости. Негоже мужчине на поводке по чужим дорогам ходить, лучше на виселице плясать. – Ладно, – буркнул и выйти из комнаты поспешил. Жана найти и велеть обед подавать. Как по кличке да по рождению положено, живет Виконт — но и слуга не его, и дом чужой, и воля, почитай, почти уже не своя.

Катрин: И опять - словно не заметила недовольства в тоне Эрве, манера разговора которого смотрелась с его бархатным камзолом, как богатая упряжь на диком степном жеребце. По счастью, он все же ушел, оставив после себя чувство, какое бывает, стоит лишь вытряхнуть из туфельки попавший туда мелкий камушек. И теперь, пока никто больше не мешает, все внимание - мадемуазель. - Действительно, нашу прогулку вряд ли можно назвать увеселительной, - мягко улыбнулась Катрин собеседнице, - но глядя на вас, мадемуазель, этого никак не заподозришь. Видимо, встречаясь с усталостью, вы умеете одерживать уверенную победу. Затем улыбка на лице Катрин тихо угасла, оставив выражение дружеского сочувствия и легкого беспокойства. Чуть подавшись вперед, молодая женщина едва коснулась руки мадемуазель и чуть понизила голос. - Прекрасно понимаю ваше беспокойство, но уверяю - беспокоиться пока не о чем. Этот охотничий домик - настоящая удача. Если не знать об этом островке, врагам найти его практически невозможно. Так что здесь мы в полной безопасности. А что может быть лучше для предстоящего разговора, чем чувство покоя и удовольствия от вкусного обеда? Ведь, согласитесь, мадемуазель, что иной раз... - Катрин аккуратно поправила ровные складки дорогого платья и снова подняла внимательные глаза на собеседницу, - чувство защищенности оказывается для нас самой большой ценностью из всех возможных. Мы бываем так уязвимы...

Мари де Лон: Вроде и сказано правильно, и слова ласковые, а все одно – тревогой и опасностью веет от них. Быть может, оттого, что Марион привыкла полагаться на мужчин, и ждать от них и помощи, и нежной дружбы, а в представительницах своего пола видеть в большинстве случаев соперниц, мастериц мягко постелить, чтобы уложить спать пожестче. С трудом удержалась она оттого, чтобы посмотреть вслед уходящему. Не нужно – вернется валет, а пока сыграем с дамой. Марион слабо улыбнулась, ощущая касание мягкой ткани мужского камзола к обнаженной шее, и прямо взглянула на мадам де Мере. – Судя по всему, поручение действительно из неотложных и важных, сударыня, – повторила она. – В таком случае мне понятны принятые вами меры предосторожности. Но в чем же дело? И ваш… – короткая пауза и тонкая улыбка, – друг упомянул о монахе. Думаю, мне следует с ним повидаться. Но тот ли этот «монах», который был записан на таинственных дощечках? Есть ли возможность узнать, не выдав своей неосведомленности? Мадемуазель Делорм никогда не жаловалась на память, и сейчас мысленно воскрешала чужую подпись, ненадолго мелькнувшую перед ее глазами рядом со своим вензелем. Не совсем надежный, поскольку мелкие подробности все же ускользали, однако способ есть.

Катрин: Полуопущенные ресницы, мягкая улыбка, ясный взор - все точно в цель, волнуя всякое воображение и сердце. Мужское. Опасная соперница. У мадемуазель, очевидно, богатый опыт в делах деликатного свойства, а у Катрин только... друг, на помощь которого рассчитывать было бы куда как опрометчиво. Взгляд собеседницы Катрин встретила спокойно, а если на мгновение и опустила ресницы, то лишь для того, чтобы скрыть мелькнувшую в ореховых глазах искру, похожую на отсвет скрещенных в битве клинков. - Вы совершенно правы, мадемуазель - дело очень срочного и, боюсь, неприятного свойства. - Лицо Катрин приобрело такую серьезность, что стало понятно - любезность и вежливые улыбки сейчас не к месту. - Как стало известно некоему лицу, имя которого я упоминать не вправе, вам грозит смертельная опасность, - Катрин понизила голос почти до шепота, а пальцы затеребили батистовый платок, выдавая сильную тревогу. - Недоброжелатели влиятельного человека, одно имя которого внушает многим трепет, каким-то образом узнали о тех дружеских услугах, которые вы ему оказываете. И такова оказалась сила их ненависти, что они решились вас... устранить. Катрин коротко вздохнула и продолжила. - Поэтому в спешном порядке нам поручили увезти вас, пока полностью не разберутся с этим... досадным препятствием, наилучшим для всех образом. Вам нужно лишь немного переждать. Затруднение в том, что нам придется скоро уехать. Увы, мадемуазель, неотложные дела. Но и оставаться здесь одной вам невозможно. Прошу вас, подумайте, кому бы вы могли доверить свою жизнь и напишите коротенькую записку. Мой друг доставит ее по назначению, и мы с легким сердцем оставим вас на попечение покровителя. Только замолчав, Катрин позволила себе слабо и чуть виновато улыбнуться. - А что касается монаха, - хорошо, что за маской тревоги можно удачно скрыть раздражение - какая жалость, что в комплект к бархатному наряду Эрве, нельзя приобрести еще и мозгов, - то он настолько предан служению, что боюсь, вряд ли встреча сейчас возможна.

Мари де Лон: – Устранить? – Марион неосознанно прижала ладонь к груди, дыхание ее участилось, а в широко распахнутых глазах прежде всего возникло изумление. – Но почему… Право, мадам, услуги мои столь незначительны и обязаны своим происхождением больше случаю, нежели усилиям с моей стороны, а уж на дружбу, на которую вы намекнули, я и подавно не смею претендовать, – запротестовала она, покривив душой лишь отчасти. Мадемуазель Делорм давно и накрепко уяснила разницу между правдой для своих, и истиной для внешнего употребления – и не дай бог перепутать. Чуть нахмурившись и словно не замечая взгляда собеседницы, она перебирала в памяти подробности своего путешествия. Из тех лиц, с кем довелось ей встретиться условленно или нечаянно, по-настоящему высокопоставленными заслуживали именоваться только двое, но совершенно исключалось (и Марион на то была готова поставить в заклад все драгоценности), чтобы себялюбивый Гастон шевельнул хотя бы единым пальцем ради кого-то, кроме собственной персоны, а второе предположение выглядело и вовсе несусветным. Она глубоко вздохнула и продолжила: – Простите, мадам, я не сомневаюсь в ваших словах, однако мне трудно поверить… – Марион покачала головой с извиняющейся улыбкой. – Я так растеряна, что мне не приходит на ум ни одного имени. Друзей у меня немало, в этом вы правы, – она усмехнулась, – но все они сейчас далеко. Впрочем, это не умаляет моей благодарности к вам, мадам, ведь я предупреждена и потому, если верить пословице, не безоружна.

Катрин: Эта мадемуазель умела выглядеть убедительной в любой роли - трогательной беспомощности, свидетельством чему служил трофей - подложенный за спину бархатный камзол, сосредоточенной искренности, результатом которой явилось сильное недовольство Катрин, не сумевшей получить желаемое, самую малость - записку, выведенную изящной ручкой мадемуазель. По счастью, досаду можно было и не скрывать, слегка завуалировав сочувствием. - Ах, какая жалость, что ваши друзья сейчас не в силах вам помочь, - Катрин слегка нахмурилась, но ровно настолько, чтобы это выглядело в рамках любезности. - Это известие настолько дурного толка, что мне неловко принимать вашу благодарность. И еще меня очень беспокоит то обстоятельство, что вашим единственным оружием оказывается лишь мое предостережение. Боюсь, что этого откровенно недостаточно, - сдержанно улыбнулась Катрин и, помолчав несколько секунд, серьезно взглянула на свою визави. - Боюсь, вам придется довериться нам, - Катрин, словно напряженно что-то обдумывая, говорила очень неторопливо, будто взвешивая каждое слово, - и тому человеку, которого мы доставим сюда, для вашей охраны. А чтобы хоть как-то скрасить ваше пребывание здесь, мы привезем ваши вещи, оставленные в номере. Напишите только несколько слов хозяину гостиницы. Знаете, мне было бы трудно обойтись без моей корзинки с рукоделием. Вышивание шелком примиряет с долгими вечерами, а здесь... - Катрин перевела поскучневший взгляд за окно, - они так промозглы и бесконечны.

Мари де Лон: Сожаления мадам де Мере походили на расшитые шелковые перчатки – глаз радует, а уберечь от настоящего холода не в силах. Вслед за ней Марион посмотрела на расстилавшийся за окном унылый пейзаж, плоский, как стол, и содрогнулась. Дурное место – до ближайшего жилья не одно лье, и не по хорошей дороге. Такое убежище в неудачных обстоятельствах мигом обратится в ловушку. Не сравнить с Парижем, настоящим человеческим ульем, где возможно затеряться всего через несколько шагов. Марион тихо вздохнула и за темными полукружьями опущенных ресниц скрыла выражение глаз, мало походившее на признательность. – Боюсь, мадам, вы мне не оставили иного выбора, кроме как довериться вам, – с упреком, который лишь наполовину был шуткой, произнесла она. – Довольно было и пары слов, чтобы предупредить меня об опасности… – быстрый взгляд в сторону двери. «Этот путь еще открыт, обиды не затаю». – Что же касаемо моих вещей… – мадемуазель Делорм поджала губки, с искренним огорчением рассматривая свой скромный наряд (остальные ее дорожные платья были под стать этому), – то я не столь к ним привязана, чтобы рисковать и подарить тем самым преследователям шанс меня отыскать. Да и по счету не уплачено, – вспомнила она, и карие глаза заискрились всплеском неожиданного веселья, а на щеке появилась озорная ямочка. Вновь вернувшись к серьезности, Марион рассудительно заметила: – Ко всему тому трактирщик видел меня мельком и совершенно не знаком с моим почерком. Увы, мадам, я на редкость неудобная гостья, – однако раскаяния в голосе мадемуазель не было ни капли. Не она в гости напросилась, ее даже не спросили.

Катрин: - Выбор... - со странным выражением лица повторила Катрин и губы ее дрогнули, - нас так часто лишают этого удовольствия, что, вдруг оказавшись с ним лицом к лицу, мы не всегда готовы верно им распорядиться. Впрочем, нет никакого смысла сетовать на устройство жизни, куда лучше использовать его с умом, не так ли? Катрин, внимательнейшим образом следившая за лицом пленницы, предполагала, на чей интерес та может рассчитывать. Но здесь козырь был на стороне Катрин: во-первых, она может делать вид, что остается в совершенном неведении относительно томных взглядов и игривых ямочек, и с выгодой использовать это воркование, а во-вторых, вряд ли мадемуазель понимает перед кем разыгрывает милую беспомощность. С таким же успехом она может полагаться на сочувствие волка одиночки, которому женские прелести ничуть не помешают пустить в ход клыки, если на то будет необходимость. И тем не менее, записку пока добыть не удалось. Единственное, что еще можно испробовать, не прибегая к вынужденным мерам - флирт. Слово это никак не вязалось с Эрве, но выбирать не приходилось. - Ах, мадемуазель, я всего лишь выполняла поручение. Поверьте, совершенно излишне упрекать меня в этом, к тому же... - Катрин в ответ мягко улыбнулась, - я помогла вам сэкономить несколько экю. Но, похоже, я оказалась не слишком гостеприимной хозяйкой, вы голодны, а слуга где-то запропастился. Простите, мадемуазель, но я должна отлучиться, чтобы поторопить его с обедом.

Мари де Лон: Поскольку мадемуазель Делорм благосостояние и саму свою жизнь выстроила на использовании несовершенств и грехов этого мира, вряд ли она могла протестовать против девиза, провозглашенного мадам де Мере. Девиза истинно женского в сугубо мужском мире. – Вы правы, мадам, и прошу простить, если вам показалось, будто я жалуюсь, – Марион была сама любезность (а что ей еще оставалось?). – Что сделано, то сделано. С радушной хозяйкой она была не вполне откровенна: несколько имен ей все же вспомнилось. Но что имя без дела? Пустой звук, перекат сушеных горошин в сморщенном стручке. Вся трудность заключалась в том, что тот, чье местопребывание Марион было известно более или менее точно, располагал собой не в полной мере, а другой – не располагал к зову о помощи, да и находился сейчас неведомо где.

Эрве: Не любят слуги не своим господам служить, с двойным тщанием выбирает свое оружие слабый. И вроде, делов-то — в кухню войти да распорядиться, а ведь ни разу пока не было одного приказа довольно. И бульон-то еще три раза надо бы процедить, и каплун на вертеле хоть и как утро румян, да соком своим слишком мало облит, и посуду которую подавать, спрашивают, и вино выбрать — не для него задача: вор — что под руку попадется, берет, убийца — что в руках окажется, отнимет. Оттого и Жан с Жанною, и Виконт с равной радостью встретили появление Катрин — для всех троих отыщутся у нее правильные слова.

Катрин: Каждое распоряжение для слуг должно быть ценным и весомым как монета. Слова отсчитывать как жалованье, прозевают - недополучат, сами виноваты. Катрин управилась быстро - вопросов у слуг больше не возникало, зато на лицах появилась явная сосредоточенность, а в движениях - угодливая старательность. Ах, если бы с другими затруднениями справляться так быстро. Теперь - Эрве. - Месье... - бросив короткий и внимательный взгляд в его сторону, Катрин направилась в сторону небольшой комнаты, временно служившей гостиной. Она не стала садиться на добротно сбитый стул, а подошла к окну, за которым сонно светлел тихий осенний день. Выждала некоторое время, пока зашедший Эрве не замер рядом, и только потом спокойно заговорила. - Не убить двух птиц одним камнем. Не прожить две судьбы. А со мной рядом другой не будет. Когда-то ты выбрал, Эрве. Теперь тебе снова придется это сделать. И если ты выберешь ту, другую, я просто исчезну. Протеку сквозь пальцы как вода, не ухватишь. Голос Катрин, глядевшей куда-то вдаль, в заоконье, звучал невозмутимо и чуть отстранено, словно она уже брела по другой, невидимой отсюда дороге. Затем она повернулась и пристально взглянула на мужчину. Проникший через окно луч запутался в каштановых прядях и замер, испуганно вспыхнув яркой медью. - Наверное, ты прав, Виконт, и твое место рядом с этой мадемуазель. Твоя жизнь изменится, как ты того заслуживаешь - великосветские салоны, завистливые взгляды благородных соперников, пышные приемы. Катрин даже слегка приподняла маленький подбородок, придав своим словам торжественности, не отводя твердого взгляда от лица Эрве. - Все будет в той жизни. Кроме меня.

Эрве: И не понял сперва Виконт, о чем подружка его речь ведет — а как понял, так и глаза вытаращил. Неужто приревновала его Катрин, неужто — да и к чему, спрашивается, к красивым глазам? Мало ли было их таких уже, кто с пригожим парнем постель разделить готов? Что не знать о них она могла, и в голову ему не взбрело, а вот что это — другая, он сразу понял. Да только что с того, что непохожа на прочих мадемуазель Делорм, когда таких как его Судьба и вовсе нет? А к тому же, кто же станет вольную жизнь менять — не на силок даже шелковый, на обещание, на невесть что? Вот потешит еще чуток душу свою Катрин, повеселится с нею в богатом доме Виконт, и пропадут оба дымом стелющимся, гарью уйдут в облака — только и видел их чванный барин, пусть других дурней ищет свои грязные делишки обделывать. Засмеялся, талию тонкую обхватил рукой, губами губы ее нашел. Нет другой такой, да и другого такого как он тоже поди сыщи — недаром смотрела так мадемуазель Делорм. – Глупости не говори, – сказал. Нечего мужчине перед женщиной ответ держать. – Какую жизнь захочу, такая у нас с тобою и будет.

Катрин: Глупости... Это давно стало для нее непозволительной роскошью, а для Эрве - ежедневным расточительством. Смеется так, что становится очевидным - он все же не понимает куда они увязли - того и гляди пропадут. А все из-за того треклятого седла, осмотреть которое ему не хватило предусмотрительности. Впрочем, она тоже позволяет себе откровенную глупость, если пытается рассчитывать на здравый смысл, от которого ему даже крупиц не досталось еще при рождении. Какую жизнь он захочет, такая и будет... Ах, боже мой, боже мой. Всегда по-волчьи чуявший опасность, здесь, в другом мире, он совершенно утратил свою звериную бдительность. - Конечно, так и будет, как пожелаешь, - чуть отстранившись проговорила Катрин и пристально взглянула в лицо Эрве, - а хочется на волю. Тесно здесь, как в ловушке. Но дело есть дело, - она досадливо поморщилась, - а записки у нас все еще нет. Замолчав, Катрин кончиками пальцев медленно обвела мужские скулы и, приблизив губы к самому лицу, тихо сказала: - Ты сейчас пойдешь к мадемуазель, а я задержусь. Очаруй, увлеки, обворожи, а потом попроси о сущей безделице - нескольких строчках на память. Она не сможет отказать такому мужчине как ты. Тонкие пальцы продолжали мягко касаться кожи, а темные ресницы плавно опустились, надежно спрятав беспокойный взгляд.

Эрве: Ни черта не понимает Виконт. Дуб дубом стоит, а Судьба к нему нежным плющом ластится. Умна Катрин или просто — тайна: век с ней проживи, а все одно не угадаешь. Думал, по сердцу ей эта жизнь, шелком шелестеть да шуршать, в каретах разъезжать, ни ветра, ни солнца на коже бархатной своей не чувствовать, а оно вон как поворачивается! И хотел сказать Виконт, что за дверью дорог — никто не считал, что лодка на воде болотной следа не оставит, да не успел: колоколами церковными новые зазвенели слова ее, сполохами желания забилась по телу шальная кровь, голосами детскими в набат потерялись мысли его. Времени ни удивиться нет, ни головой качнуть — что ж ты такое говоришь, Судьба, что за дело мне предлагаешь? Сказала — иди, и он идет. Как во сне, до нужной двери дошел, кошками драными петли взвизгнули, предупреждая — входит сюда чужак. Исподлобья глянул на гостью, не смягчая взгляд. Пленницей она здесь, а сама не знает того. Почему записку не написала, в чем ошиблась его Судьба? – Обед, – сказал, – скоро будет, мадемуазель. Поправил зачем-то кружева манжет, паяцем ярмарочным ближе подошел. Не мужское дело это — обманывать да выманивать, а все — ее вина.

Мари де Лон: Едва изящно обутая ножка мадам де Мере ступила за порог, как с губ Марион подтаявшей помадой стекла улыбка. Приподнятые уголки рта опустились, гладкий лоб тонкой стрелой прорезала морщинка меж бровей. Встала – от движения мужской камзол нехотя сполз с плеч и остался лежать забытым на стуле – и подошла к окну, будто болотная гладь манила обратной дорогой, провела в задумчивости пальцем по холодному свинцовому переплету. Неладно все и невпопад. Отчего нельзя назвать имя прозорливого и могущественного покровителя? У нее нет ни мужа, ни отца, ни брата, которые сторицей отблагодарят доброжелателя – мадемуазель Делорм по своим долгам расплачивалась сама (не без помощи друзей порой, но это мелочи, не стоящие счета). И потому неизвестному выгоднее не медлить и не таиться, ведь женская память так коротка, и услуга, оказанная накануне, втрое дешевле сегодняшней, а уж недельной давности – и вовсе рискует обратиться в ничто. Упреждающе взвизгнула дверь, и Марион стремительно повернула голову навстречу резкому звуку. Вернулся валет. Впрочем… Она прищурилась, натолкнувшись на хмурый взгляд, как на стену. Вернулся, да не прежним. Словно уксусом опоили, и сдается, знает она, чья ручка этот уксус лила. – Вот и славно, – отозвалась Марион, и без тени кокетства усталым жестом отвела ото лба выбившийся локон. – Признаться, я пресытилась грубой пищей на постоялом дворе, и за одно это я уже готова простить диковинную манеру зазвать в гости.

Эрве: Молчит — что сказать, не знает Виконт. Кого чаровать, когда не женщина перед ним — прибор для письма? Уходя, улыбался ей — вернувшись, не видит в упор. Не оттого, что взревновала его Судьба, а потому что кто он иначе такой? Не оскорбит дворянин даму, виконт он или рыцарь простой, не убьет, не ударит — сама и напоминала ему Катрин. Манит за окном зелень болотная, вода спокойная — ступи за порог, и хоть до горизонта иди. С той самой поры, как покинул второй свой город Виконт, душно ему, когда стены за стенами прячутся. А между ним и волей его — женщина. Эта, не та — та сказала сама, что вместе они уйдут. Только дело закончить надо, слово сдержать. – Мадемуазель, – слово длинное, пока выговоришь, надумаешь, как продолжить, – если бы я по вашему желанию поступал, как бы мне следовало в гости вас зазывать? Камзолом с чужого плеча улыбка на губах висит.

Мари де Лон: Сквозь опущенные ресницы Марион посмотрела в серые глаза валета, будто желая прочесть все мысли его, увидеть потаенное в зеркале души. Взглянула на миг и взгляд отвела – мол, храни свои тайны при себе, незнакомец, – потому что зеркала те ненадежный советчик, больше правды в звуках голоса и движении, сделанном или удержанном. – Разве это важно, коли я уже здесь? Сейчас важно? – пожала она точеными плечами. – Вчера так, сегодня иначе, а завтра и вовсе по-другому. Ведь я женщина… Разве ваша подруга не такова? – в широко распахнутых глазах мадемуазель Делорм простодушие, но на губах усмешка. – И не в вашей власти было выбрать, каким образом меня приглашать, это я помню.

Эрве: Не было выбора? Удивился Виконт. Да разве когда-то об этом речь шла? Вот за то и не любит он разговоры длинные, когда за мысль одну уцепиться нельзя — а женщинам только повод дай, заплетут тебя в словесных кружевах. – Моя жизнь — мой выбор, – сказал. Не мытьем, так катаньем нужно записку от нее получить. – Коли ошибся, разве не лучше скорее об этом узнать? Ибо, мадемуазель, увидев вас, кто не захочет тотчас же вам угодить? Задержался взгляд на гладкой коже плеч. Камзол сбросила, кто кого очаровывает?

Мари де Лон: Глаза Марион сузились. Угодить ей, и правда, хотели многие, однако, как правило, не забывая при том блюсти свой интерес. Впрочем, иные теряли голову совершенно искренне, и пока те не преступали границ навязчивости, мадемуазель Делорм не была чрезмерно жестока. Она развернулась к валету всем телом, взглянула на сей раз пристально и серьезно, мимолетным и невесомым движением, словно легким пером, коснулась плеча. – Откройте в таком случае мучающую меня тайну, сударь, – проговорила она. – Кто поручил позаботиться обо мне? Поскольку первым правилом учтивого приглашения является представление по имени того, кто зазывает в гости.

Эрве: Не взгляд карих глаз — удар ножа, не женщина перед ним — препятствие на пути. Не свернуть с дороги, что проложила тебе судьба, птицей не взлететь, назад не отступить. Но и думать тут нечего, и тревожиться не резон: не назвал свое имя барин, Барином мы его и зовем. – Что для вас тайна — и для меня секрет, – сказал. – Я мадам де Мере служу, если служу вообще, а она… Птица вольная, как и я, да сама себе клетку из слов сплетет. И может, кстати, сумела уже узнать, кто угрозами да обещаниями на перчатку сокольничью двух ястребов посадил. Не загадывай, чего не знает Судьба, а пуще того — чего не хочет сказать. – Разве вы не одному господину служите? – продолжил — и на дверь оглянулся, до шепота жаркого понизил голос. – Я, мадемуазель, не назову имен, но если напишете, скажу «да» или «нет». На столе перо с чернильницей да бумага, но не оглянулся Виконт. Нельзя в таком поединке глаза от противника отрывать, нельзя показывать, что для тебя важней.

Мари де Лон: Не подозревая, что огонь в мужском взгляде разожжен не тем хворостом, Марион тем не менее не торопилась соглашаться. Попытка угадать к месту, если есть в запасе догадка, а ежели мысли спутаны, как локоны после бессонной ночи? Не доверит она бумаге такие имена, поостережется. Марион медленно покачала головой. – Вас обманул кто-то, сударь, – промолвила она, разочарованно отступая. – Я сама себе хозяйка и никому не служу. А уж кому служит мадам де Мере, вам видней.

Эрве: Молнией с грозовых туч сверкнули его глаза. Никому не служит — пустой дальше разговор, как и все разговоры — пустой. Коли тем, кого своими считать должна, солгала, так дня яснее, что не верит уже. Ручьями верткими да локонами скользящими вьются слова, но на воду найдется зима, а на волосы — нож. – Так-таки никому и не служите, мадемуазель? – зазвенел голос насмешкою, искривила губы жестокость. – На целом свете одна, и некому вас защитить?

Мари де Лон: Любое сказанное слово, как платье, имеет две стороны – лицо и изнанку, и потому каждое можно вывернуть так, как угодно собеседнику. Сказала: свободна, услышал: без мужчины и без защиты. Марион улыбнулась, без страха и без стыда, и подняла на валета дерзкий взгляд: – Сударь, вы знаете мое имя и знаете, кто я. И потому ваш вопрос для меня звучит оскорбительно. Ведь здесь, – куртизанка подчеркнуто выделила последнее слово, – я действительно одна. И добровольную обязанность защищать меня взяли на себя вы с мадам де Мере, – улыбка ее смягчилась. – Ах, как же я не терплю это слово и ненавижу быть для кого-то обузой. Но вы ведь не отступитесь, верно?

Эрве: И как будто смешок — да смеха в нем нет. И в кривой улыбке — звериный оскал. Благородство Виконта — не ближе к нему, чем рубашка — к телу, а коли мужчина с женщиной глядятся глаза в глаза, что естественнее, чем рубашку снять? Какая бы в жилах ни текла кровь, будь даже как небеса голубой, милосердия под небесами нет. – Вы — не обуза, мадемуазель, – и руку ей на плечо опустил, под загрубевшими пальцами смялась дорожного платья ткань. – И не тревожьтесь — не отступлюсь. А друзья ваши… И замер, за стекло застывшим взглядом уставившись, Виконт. Рассмеялся — как мальчишка, леденец на палочке получив. И ближе склонился, в глаза красавице заглянув. – А друзья ваши, небось, назад вас получить захотят?

Мари де Лон: Не отводя глаз, как зачарованная, Марион смотрела в лицо мужчины. Словно письмо с симпатическими чернилами к огню поднесли, и на гладкой бумаге начали проступать сокрытые дотоле знаки. И складывались они для мадемуазель Делорм в недоброе известие. – Захотят, – согласилась она, ощущая каждую складочку ткани, впечатавшуюся в нежную кожу, и тяжесть мужской руки. – Но важнее, чего пожелаю я, сударь. Из холода бросило в жар, и в висках застучал тревожный набат с призывом бежать, да только бежать сейчас некуда. Она втянула ноздрями воздух, пытаясь одолеть минутную слабость и не поддаться панике.

Эрве: Простое платье, да красотка в нем непроста. Не из знати, а выше облака нос дерет. Привыкла, видно, что есть кому ее защитить, что может что хочет сказать — что желает, то получить. Привыкла, что мужчинам от нее нужно одно — да что без ее согласия ничья ее не коснется рука. И не понимает, что тот, что ее берег, не дотянется до этих болот. Не понимает, а ведь поймет — если правильно объяснить. Улыбнулся Виконт, пальцем тронул ее щеку. Как у ребенка мягкая, как у Катрин нежная. – Вы того же, что я, хотите, – сказал. – Или захотите того же, разница невелика.

Мари де Лон: – А вы самонадеянны, сударь, – ответила Марион. Слова ее прозвучали спокойно, даже задумчиво, без следа насмешки или гнева, и оттого необидно, ибо только дурак на правду обижается. Куртизанка помедлила, прежде чем неспешно отстраниться от прикосновения. Пусть видит, что мадемуазель Делорм не боится, однако право выбора все же оставляет за собой. Связь телесную Марион разомкнула, но нить взглядов между собой и валетом рвать не стала, глаз не отвела. – Быть может, и вы, сударь, захотите того же, что пожелаю я.

Эрве: Колдовской взгляд, не иначе — и смотрит, глаз отвести от нее не в силах Виконт. Языком губы пересохшие тронул — на месте ли? – Может, – шепнул, до зуда в пальцах коснуться рука тянется, за веками приопустившимися такие картины мелькают, что за ними сам ад проглядывает. И молнией в голове мелькнуло — сама ж говорила Судьба: «Обольсти, очаруй!» – А чего, – не голос — шелест лиственный, будто тем огнем, что у нее во взоре горит, и горло ему опалило, и от слов одни скелеты оставило, – вы хотите, мадемуазель? Окно открыто, и оттого слыхать, и как птицы щебечут в осенью озолоченном кустарнике, и как на кухне служанка ругается, да посудой звенит. Не торопись с обедом пока, до еды ли сейчас хозяевам?

Мари де Лон: Отступился страх, убаюканный знакомыми хрипловатыми нотами в мужском голосе. Марион тихо рассмеялась, наслаждаясь ощущением своей власти, будто хмельным вином, вкусом которого она никогда не пресытится. Угрюмость валета исчезла, истаяла, сгорела, и вместо камня в ее руках вновь мягкая глина. Быстрым движением куртизанка приложила розовый пальчик к губам собеседника, замыкая торопливые уста, и лукаво тряхнула темными локонами. – Вы чересчур спешите, сударь. У нас так мало времени? – прошептала она.

Эрве: Будто уголь целуешь! Будто голубка задела слепым крылом! Глянул через плечо Виконт, словно сквозь дверь закрытую мог знакомый силуэт углядеть. Затеплилась улыбка на губах, когда вспомнил Виконт, что говорила ему Катрин. Никогда со свечкой за ним не бегала, а тут вот — приревновала. Потому что эта — и думать не надо, другая. – Времени у нас — как судьба решит, мадемуазель. А судьба у меня неверная: на седьмом небе сейчас, завтра — на седьмом футе под землей. Не придет Катрин. И другим запретит входить. Потому что нет у ней сейчас иного пути, потому что для барина ей записка нужна, а ключ к ней — не у нее, у него. – А значит — сейчас или никогда! И склонился к ней — поцелуй сорвать.

Мари де Лон: Слова подкрепили первое впечатление от внешности и манер: искатель удачи, которых мадемуазель Делорм встречала на своем пути не так часто, однако узнать могла. А значит, служит одному себе, хотя, может, и присягнул на верность. Только клятва эта до первого подвернувшегося случая. Марион прямо глянула на валета и, оставаясь недвижимой, словно подалась вперед, навстречу. Времени мало, потому что незримой тенью веяло присутствием мадам де Мере, потому что связан словом, узлом, который куртизанка намеревалась распустить.

Эрве: Ни нет не говорит, ни да — а все одно, один у нее ответ. Какой еще может быть ответ, когда вопросов-то только два — силой возьмут или дашь сама? И так, вроде бы, ясно все — как в воде морской в солнечный день, каждый камушек под волной видать, каждой рыбки чешуйку каждую разглядишь — а медлит Виконт, словно коснулся его щеки ветерок, первый признак бури, что и моряк опознает не сразу. Помедлил — и словно в омут кинулся: одна рука на талию ей легла, притягивая, пока ткань не согрелась между двумя телами, другая, точь-в-точь как чашечка обнимает цветок, подбородок ей обхватила, и губы губы нашли.

Мари де Лон: Щедрой рукой наливала мадемуазель Делорм дурманящее вино, да только у стакана всегда есть дно, и показалось оно довольно скоро. Покорно льнувшее мгновением ранее женское тело отстранилось с упругостью распрямившейся ивы. В золотистых глазах куртизанки – ни следа хмеля, которым она поила, потому как прекрасно ей ведомо, что шальное вино легко дурманит, да ненадолго. – Думаю, что с радостью буду числить вас среди своих друзей, сударь, – улыбнулась Марион и пытливо посмотрела сквозь опущенные ресницы. – Назовите же свое имя, как это принято среди друзей.

Эрве: Друзей? Голову запрокинул, расхохотался Виконт, глаза серые словно кот довольный прикрыл. Не разжал объятия, свободной рукой локон, из прически выбившийся, от лица Марион отвел и вновь в карие глаза ее заглянул. – Эрве, – сказал — и рассмеялся вновь, – я так подписываюсь, мадемуазель, так меня на подушке зовут. Р. – Паузу выдержал, взглядом скользя там, где пальцам пока коснуться не довелось. – В. Руку взял ее за запястье тонкое — и снова к губам поднес. Для нее игра, для него — своя. Все карты у него на руках, а кости в ее ладони лежат, шахматы ли — одной ей ведомо.

Мари де Лон: – Эрве, – мелодично повторила Марион вслед за валетом. Пусть торжествует до поры. Ее рука свободно и без принуждения лежала в мужской ладони, но мадемуазель Делорм была больше чем уверена – ладонь тотчас сожмется в железное кольцо, вздумай она высвободиться. – Если и вправду мне грозит опасность под Ла-Рошелью, тогда, быть может, лучше мне воротиться в Париж, Эрве? Марион вопросительно смотрела на валета, будто его слово и впрямь будет для нее решающим, и в вопросе этом таилось молчаливое обещание-приглашение сопровождать ее в будущем путешествии. Однако вслух не произнесенное оно ни к чему ее не обязывало.

Катрин: Записки ей не дождаться, даже если придется простоять у этой двери до самого вечера, а слугам - извести все дрова, непрестанно разогревая обед. Катрин хорошо представляла себе, чем сейчас была занята голова Эрве, догадывалась и о помыслах умелой и находчивой мадемуазель, но все это совершенно не увязывалось с целью их пребывания в этом затерянном месте. На Эрве полагаться больше не стоило - если он и способен что-то получить от гостьи, то исключительно для нужд собственной телесной радости. И невдомек ему, что разумнее было бы получить записку, а потом уже вознаграждать себя за старания. Катрин раздраженно поправила складки платья, пытаясь справиться с навязчивым ощущением того, что ее ноги опутаны цепями, отчего так трудно двигаться вперед. Но, привычная трезво оценивать обстоятельства, она понимала, эти путы - Эрве, и пока ей придется с этим мириться. Пока. Заслышав со стороны коридора приближающиеся шаги слуг, она легко устремилась им навстречу, изобразив на лице явное недовольство, которое те должны были отнести на счет собственной нерасторопности. - Прошу извинить за задержку, мадемуазель, - вскоре, сопровождаемая старательными слугами, Катрин зашла в комнату и аккуратно присела на стул, сохраняя на спокойном лице вежливую улыбку. И пока прислуга ловко накрывала на стол, заметила: - Боюсь, местная кухня не отличается изысканностью, но уверяю вас - она вполне годится для того, чтобы утолить голод и придать сил. Катрин чуть повернула головку с тщательно уложенными локонами, внимательно проследив как сервируется стол, и снова обратилась к гостье. Ее голос, как и мягкий взгляд ореховых глаз теперь выражал вежливое радушие. - А ведь силы вам понадобятся, не так ли, мадемуазель?

Эрве: – Лучше бы, – усмехнулся Виконт и вновь губами к запястью припал. Не скроешь из ножен выскользнувший клинок — и в ножны вернувшись, из памяти он не ускользнет. Все сказано было, что сказано быть должно — и, хоть и не видно страха в карих глазах, не случайно опять об опасности заговорила она. Приманку кинула, да не подманишь морковкой рысь. Отворилась дверь, отвернулся от своей добычи Виконт, ярость сверкнула в серых глазах. Чуть все упреки не высказал прямо в лицо своей подружке, в кулак сжалось рука — но сдержался и промолчал. Пустое дело — при посторонних лаяться, пусть не знают другие, как взбешен он сейчас — она поймет. На своем, уличном языке мысленно все дурные слова перебрал — зачем ввалилась, голыми лапами в чужой навар лезть? Ревность, что ли, застит глаза? Зависть ли? Позабыла Катрин, если и знала когда, что не каждому в руки своя особенная Судьба идет, что неспроста сошлись их дорожки на изнанке города Пуатье — а эта, красавица Марион, тоже почуяла, видно, то, что увидела в нем Катрин — то, что и он в ней увидал. К окну отступил Виконт, руки в карманы сунул, насмешливо сощурил глаза.

Мари де Лон: Не захотел валет ей дать ни слова, ни знака, а тут и хозяйка вернулась. И не понять теперь: то ли отказ Марион получила, то ли возвращение мадам де Мере помешало началу торговли. Досадно, ежели верно второе. Но если верно первое, то прерванный разговор кстати – будет время у Эрве подумать хорошенько, от чего отказывается. И второе не страшно – кто желает, отыщет не один способ и не один случай заполучить желаемое. Оттого мадемуазель Делорм без смущения встретила взгляд мадам де Мере и безмятежно отвечала. – Поддерживать слабую плоть необходимо ежедневно, мадам, а лучше не один раз в день, – согласилась она, улыбкой и чуть округлившимися дугами бровей выразив удивление столь очевидным напоминанием. Впрочем, в вещах поверхностных зачастую таится смысл более глубокий, в зависимости от того, чьи уста их изрекают. – Или вы, мадам, подразумеваете нечто определенное? – напрямик, как цыпленка на тарелке разделывая, спросила Марион. – Для чего, по-вашему, мне понадобятся силы?

Катрин: Катрин смотрела на приятные черты лица мадемуазель, невольно отмечая как похвально ловко та владеет каждой из них, а видела другое. Отблеск ярости в мужских глазах, да крепко сжатый, как для удара, кулак. В ее жизни это уже было, и она еще тогда твердо уяснила - сжатый кулак имеет обыкновение замахиваться. Опыт разумного научает, и не было потому в душе ни робости, ни злости, а - ясная цель, но об этом она будет думать в другой раз. А сейчас - дело. - Подразумеваю, мадемуазель, - соглашаясь, Катрин почти добродушно кивнула в ответ, а потом взглянула в сторону уже накрытого стола, - вы как предпочитаете узнавать о неприятностях - до еды или после?

Мари де Лон: – Ах, вы меня пугаете, мадам, – вздохнула Марион, вскидывая ладонь к груди. Нечаянный жест смял тонкую косынку, целомудренно прикрывавшую вырез наряда мадемуазель Дюбуа, несколько нарушив буржуазную его скромность. – Если известие дурное, не говорите мне о нем, пока я не поем, иначе я не смогу проглотить ни крошки. Вопреки заверениям во взоре куртизанки страха не было – лишь настороженность и вызов. Колкость о прокрустовом и лукулловом гостеприимстве вертелась на языке, но Марион сдержалась – Эрве не поймет шутки, а мадам де Мере она не придется по вкусу.

Катрин: Катрин всегда умела ценить мастерство, какой бы стороны человеческой деятельности это не касалось. Она могла с равным уважением рассматривать умело разрубленные оковалки в мясницкой лавке и филигранно сплетенные кружева, обрамлявшие шелковый воротник. А сейчас ей довелось увидеть мастерство особого рода, любоваться которым до сих пор не доводилось. Самой Катрин, успевшей побывать женой в прошлом и оказаться подружкой бандита в настоящем, овладеть искусством обольщения было негде и, казалось, незачем. Все случалось само собой. Поэтому она с искренним интересом и восхищением наблюдала как очаровательно непринужденно скомкалась косынка на груди мадемуазель, открыв приятное глазу декольте, которое почти не оставило недоговоренностей. - Поверьте, мадемуазель, вы первая, кого мне удалось испугать в своей жизни, - учтиво улыбнулась Катрин и жестом пригласила к уже полностью накрытому столу. - Прошу вас. Затем повернулась к стоявшему у окна Эрве: - Месье, кажется самое время попробовать это бордо. Катрин было чрезвычайно любопытно - сумеет ли тот спокойно проглотить свои крошки при виде так радующегося жизни выреза женского платья.

Эрве: Скромность — лишь в дочери да в жене хороша. Так говорил Пастор, так и сам считает Виконт, и невдомек обоим, что вместе с тайной, как с чревом младенец, растет соблазн. Как магнитом притянутый сместился, задержался, замер жадный взгляд — и маятником назад качнулся, от судьбы к Судьбе. Одна — удача, но другая — Рок. Занял свое место за накрытым столом Виконт, хмурым взглядом окинул предложенный выбор блюд — от одного края скатерти до другого. Для голодного и похлебка изысканна, а здесь — все глаз радует, а есть ничего не хочется. Что запеченные в тесте жаворонки, что три вида мяса под тремя соусами разными, что прозрачный бульон — для тех еда, у кого вовек в брюхе пустом ветер не завывал. Свининой жареной на весь дом пахнет — а на вкус будет одно: сливочный соус, да черный перец, да мускатный орех. Ножи лежат — серебряные, хоть сейчас за пазуху прячь да к верному человеку неси, а пользы от них: кончик скругленный — ничего на них не наколешь. А на то, чтобы наколоть, по другую сторону вилка положена, которую в кулаке держать не принято, а принято между пальцами переплетать. И все вроде правильно обучился делать Виконт, но для того ли нам жизнь дана, чтоб по узкой дорожке идти и свернуть никуда не сметь? – Приятного аппетита, сударыни. Не удержался, вновь под косынкой взглядом пошарил, тронул губы кончиком языка.

Мари де Лон: Марион грациозно скользнула на отведенное ей место. Затененный ресницами опущенный взор, однако, не упускал почти ничего – отметил и взгляд валета, ужаливший ее пчелой, приманенной медом. Уставленный яствами стол радовал и глаза, и желудок, и помимо земной пищи мог подарить вдумчивому любопытству сведения о благосостоянии хозяев, проистекающих из их привычек. Мадемуазель Делорм, ведущая свой дом, могла оценить, и во сколько обошелся поданный обед, и тонкой работы тарелки, и серебряные приборы. И вино, коснувшееся ее губ – темно-красное к розовому – было весьма недурным, о чем она и сказала. – Вы чересчур скромны или чересчур суровы к своему повару, мадам. Не всякий богатый дом в Париже может похвалиться таким столом. В искренней похвале куртизанки при желании можно было углядеть мимолетный намек на то, где ей доводилось бывать и с кем обедать.

Катрин: Скромно опущенные ресницы и полуоткрытые женские лакомства мадемуазель явно притягивали взгляд Эрве, и он, не удержавшись, облизал губы как ребенок при виде сладостей. Катрин вдруг подумалось, что быть наблюдательной не только полезно, но иной раз даже приятно. Она отлично понимала, какие неудобства, почти муки, он сейчас испытывает при виде изящно сервированного стола. С каким удовольствием Эрве отбросил бы церемонии и наелся так, как привык это делать всю жизнь. И все остальное сделал бы значительно проще, чем в богатых домах. А сейчас ему придется перетерпеть, утешаясь прекрасным видом, открывшимся в вырезе женского платья. - Суровость? - аккуратно приподняв ровные брови, вежливо удивилась Катрин, - что вы, мадемуазель, только разумная строгость, которая самым благотворным образом сказывается на старательности слуг. Но, право, мне очень приятна ваша похвала - уверена, вы не понаслышке знакомы с искусством лучших поваров. Например, в доме герцога Орлеанского. Попробуйте этот соус, мадемуазель, он решительно удался.

Мари де Лон: Мадемуазель попробовала. Обмакнула в предложенный соус нанизанный на зубцы вилки кусочек нежного мяса и восхищенно прищелкнула языком. Руки куртизанки ловко расправлялись с изысканными кушаньями, улыбались и губы, и глаза, но ее ни на миг не оставляла мысль об обещании дурных новостей после. Да и хозяева, казалось, лицедействовали под стать гостье, будто в одном из фарсов на Новом мосту Парижа – только валет преуспевал в притворстве куда хуже дамы, и с затаенной усмешкой Марион приписала эту беду своим усилиям. – Герцог Орлеанский не угощал меня обедом, оттого сравнить не могу, – скромно отказалась она от незаслуженной чести, но не от короткого знакомства с Месье. Одна она оказалась сейчас, как нелюбезно напомнил ей Эрве недавно, но что защитника для нее не отыщется – в том пусть не обольщаются ни он, ни мадам де Мере. Правда, сколь неверен и ненадежен упомянутый защитник, знает только сама Марион, но тем лучше для ее игры.

Катрин: Катрин всегда считала, что чувство полной сытости притупляет удовольствие от вкусной еды, что было бы неразумным расточительством, поэтому скоро отложила вилку. Взяла бокал с вином темно-вишневого цвета и слегка пригубила. - Не угощал... - в некоторой задумчивости повторила она вслед за гостьей, а потом подняла глаза, - пожалуй, я могла бы посодействовать этой возможности. И мягко улыбнулась: - Я полагаю, герцог, как истинно благородный мужчина, не оставит в беде свою прелестную знакомую. А уже потом вряд ли он откажет себе в удовольствии отобедать с той, которая будет являться живым свидетельством его добродетели и... щедрости. Тем более это ему обойдется совсем недорого. А вам, я думаю не составит никакого труда очаровать своего спасителя. И возможно... - взгляд Катрин легко соскользнул с лица мадемуазель к ее вырезу, - оценить еще и ужин.

Эрве: Кусок хлеба в одной руке, бокал на фигурной ножке в другой — молчит Виконт, на ус мотает, да глаза серые переводит с одной женщины на другую. Обе про него и думать забыли, как углем в груди жжет, болтают о своем, женском, про герцогов да обед с ужином! Зачем, спрашивается, явилась сюда Катрин? Сама же его к красотке отправила, сама руками, почитай, развела — на тебя, мол, одна надежда, добудь мне записку, Виконт! И что с того, что отвлекся чуток — получил бы свое или от ворот дала бы куртизанка ему поворот, вернулся к записке бы разговор! А там — поняла уже мадемуазель Делорм, что не на ее стороне судьба, а кто же спорит с судьбой? Недурна же мысль — пусть друзьям своим пишет, о выкупе просит! Выпрямился вдруг, глаза сузил Виконт — взгляд тревожный на напарницу кинул, понял, о чем она речь ведет. Да и снова затем на спинку стула откинулся, набил рот хрустящей корочкой — один хлеб в этом доме как у людей! — из мякиша взялся серый комок лепить. Коли влезла уже не в свой разговор Судьба, пусть дальше одна свою сеть плетет!

Мари де Лон: Поначалу мадемуазель Делорм подумала, что ослышалась, но тревога, кольнувшая сердце тупой иглой в начале разговора, впилась еще глубже, принимаясь споро сшивать обрывки увиденного, услышанного. Недаром говорено, что у страха глаза велики, и под стать пословице карие глаза Марион широко распахнулись, попеременно глядя то на сумрачно нахохлившегося валета, то на ласково улыбающуюся даму. Грабители! Марион неожиданно развеселилась, хотя заложнице должно быть не до смеха. Однако требование мадам де Мере сочеталось с ее утонченной наружностью и безупречными манерами столь же мало, как уксус и вино. Но… мадемуазель Нуар, как же быть с ней? Приманка чересчур сложна для такого грубого замысла как похищение с целью выкупа. Вилка, замершая на полпути, продолжила свой путь. Искусство «сохранять лицо» при любых обстоятельствах было неотъемлемым атрибутом куртизанки, как краска для губ или румяна, или кипенно-белое тонкое белье. Неспешно прожевав и проглотив новый ломтик дичины, Марион кончиком языка подобрала с губ капельки соуса, который «решительно удался». – Герцог пользуется репутацией скупца, – легким тоном светской сплетницы поделилась она с собеседниками. – Ходили слухи даже о довольно дерзкой эпиграмме на эту тему. Как несправедливо и грубо! Его высочество великодушен и добр, как истинный принц, но, увы, зачастую младшие сыновья находятся в стесненных условиях, – тут Марион словно невзначай посмотрела на Эрве, – и становятся скупцами поневоле.

Катрин: Всем своим видом Эрве демонстрировал столь явное недовольство, вымещая его излишек на хлебном мякише, что пренебрегать этим было бы сколь глупо, столь и опасно. Катрин догадывалась о причине напряженного прищура мужскуих глаз и скверного аппетита. Эрве был так уверен в своей ловкости и неотразимости, общаясь с молодой привлекательной женщиной, что появление Катрин воспринял как оскорбительную опеку. Ему и в голову не могло придти, что опытная и кажущаяся такой беззащитной мадемуазель Делорм, легко водит его вокруг своего тонкого пальчика. Но как бы там ни было, эти обиды сейчас идут только во вред: во-первых, дают наблюдательной мадемуазель Делорм пищу для напрасных надежд, от которых только будет расти ее упрямство, а во-вторых, усложнят дальнейшее развитие событий, и без того совсем не простое. И поэтому нужно исправлять положение, любезно одолжив для этой цели оружие, которым так славно владеет мадемуазель - женской беспомощностью. - Что вы говорите, - поддерживая игру в светских сплетниц, удивленно округлила глаза Катрин, а затем огорченно покачала головой, - видимо, некоторые эпиграммы рождаются не только от желания злословить. Но неужели герцог настолько стеснен в средствах, что... Не договорив, Катрин, будто в растерянности взглянула на Эрве, а ее чуть влажные от вина губы беспомощно приоткрылись.

Эрве: Тихо стало за нарядным, накрытым столом. Отчего тишина, и не понять сперва. Только взор оторвал Виконт от розового язычка мадемуазель Делорм, только, как в стекле кривом отразившись, вернулись к ней — не ее слова, нет, рисунок да влажный блеск приоткрытых губ — как, ножом в сердце, сомнением, что ранит верней клинка, тревогой, страхом наполнились карие глаза его Катрин. Не Судьба уже, женщина, его женщина, как всякая женщина, ошиблась, и испугалась, и помощи от других ждет. – Как скупердяй, мадемуазель, – негромко начал Виконт, Катрин подарил быстрый теплый взгляд, и зажегся в его глазах опасный свет. В серых глазах отблеск стали, на лице — ни следа улыбки, а голос ровный, как бритвенно наточенный нож – так и нищий — разве достоин вас? Разве вы — не самому королю под стать? Ни на миг не поверю, что не услышит никто, не отдаст все, чем жив, мольбу о помощи от вас получив. А от нас, чтоб понятней было… может, за кусочки вас больше дать захотят? Нежный пальчик кому-то, кому-то раковина ушка? Женщинам только волю дай — до вечера будут воду в ступе толочь. Если не хочет красавица по-хорошему слушать, что ей говорят, лишь по-плохому остается ей объяснить.

Мари де Лон: Вот как? Шутки и притворство в сторону? Марион расхохоталась, сочно и звучно, почти вульгарно. Бокал в ее руке накренился, плеснув на белую скатерть багровые винные капли, и она отставила его в сторонку. – Сразу видно, что вы не знаете, почем и за что платят короли. За каждую часть меня король, пожалуй, захочет получить впридачу и головы. С дерзкой усмешкой она поочередно поглядела на сотрапезников. Коль не врут, мадемуазель Делорм им нужна жива-здоровехонька, а страх – роскошь, которой она побалует себя потом, в одиночестве.

Эрве: Рассмеялся в ответ Виконт — легко рассмеялся, взял со стола серебряный нож, подушечкой пальца скругленный кончик погладил. Пугала птичка кошку, на ветке сидючи. – Не смешите меня, мадемуазель — все одно нам короче стать, кто бы ни поймал нас, король, сам Папа римский или кардинал. Только не схватишь ветер в кулак, и дым в небеса улетит, и сквозь пальцы река протечет. Знаете, как в библии сказано — есть время бояться, и время пугать? Вы нам лишь до той поры нужны, что можно за вас то, что мы хотим, получить. Убедите меня, что вы бесполезны нам — мне очень жаль будет, глаз бы от вас не отводил, но своя голова дороже. Этот клинок затуплен, но этот — нет. Вот только мгновение назад спокойно сидел Виконт, а вот — подрагивает, покачиваясь, воткнутый в столешницу нож. Не столовый нож, разбойничий. А что край ее рукава пришпилен к столу — пусть подумает, что так же мог ее руку пронзить.

Мари де Лон: Взгляд, как зачарованный пристал к прорехе в рукаве, но Марион не сдвинулась ни на дюйм, лишь задышала чаще. Поначалу просто не успела увернуться, а после оцепенение схлынуло, вернув холодную голову. Сердце же продолжало биться совершенно по-птичьи. Подняла на Эрве задумчивые глаза с малой толикой сожаления: глупец, как есть глупец, чья дорожка кривая до срока совьется в петлю. Но себя все же было жальче. – Разумеется, я не скажу ничего подобного, – ответила она ровно. – Не привелось мне такой опыт изведать, но почему-то казалось, что похититель выбирает, кому будет адресована просьба о выкупе. Однако вам, разумеется, лучше знать, – с тишайшей кротостью, на грани насмешки, согласилась мадемуазель Делорм.

Катрин: Осторожно дарила Эрве взгляды - мягкие и признательные, пока мадемуазель была озабочена серьезной беседой, теперь бесконечно далекой от светских сплетен. А потом и вовсе опустила ресницы, соглашаясь с мужским главенством в столь важном разговоре. Вскинула взгляд только услышав как острие ножа жадно впилось в стол, пришпилив ткань женского платья. - Конечно, мадемуазель Делорм, нам лучше знать, - спокойные глаза Катрин понимающе обратились на мужчину, показывая кому на самом деле лучше все знать и принимать решения. - И позвольте нам самим убедиться в нашей правоте или ошибке - составьте любой текст послания герцогу, я думаю, вы будете вполне убедительны. А мы побеспокоимся о том, чтобы ваше послание было доставлено без промедления. Затем Катрин перевела взгляд на тускло поблескивающее лезвие и задумчивая тень набежала на ее лицо. - Месье, ваша рука так же тверда и безжалостна. Это ведь тот же нож, которым вы там у реки... ? И, не договорив, молодая женщина прерывисто вздохнула.

Мари де Лон: Тень улыбки скользнула по губам Марион, ненужная и неуместная в эту минуту, однако куртизанка не могла не оценить уловку другой женщины. О, наивернейший способ – польстить уму и талантам мужчины. Ее глаза послушно округлились в должном испуге, а сердце внезапно стукнуло по иной причине. Она подумала, что такая упорная настойчивость в выборе Месье в качестве получателя письма могло иметь другое объяснение. Ее выкуп должно составлять не золото, а нечто другое, не столь материальное, но не менее ценное. Услуга. И тогда становилась понятной осведомленность похитителей о «мадемуазель Нуар».

Эрве: От взглядов Катрин, от улыбок ласковых — и на душе теплей. Самому же смешно и стало, что на нее рассердился так. Испугалась, заревновала — вот и влезла, куда лезть не следовало. Женщины, Судьба их зовут или Смерть, никогда в твоей любви не уверены. Встал Виконт, с секретера письменные принадлежности взял, перед красавицей на стол поставил: чернильницу с пером с одной стороны тарелки, стопку бумаги — с другой. К покатому плечу склонился, улыбнулся, зубы белые показав. – Не торопитесь, мадемуазель, докушайте. А потом напишете его высочеству, что, мол, так понравились вы нам, что никак мы с вами расстаться не можем. Когда ему в горло пряный кусок не лезет, может, теперь, и ей эту гадость доедать не захочется. И еле заметно Судьбе кивнул — и нож тот же, и тот же я.

Мари де Лон: Мадемуазель Делорм потянулась было к перу, однако пришпиленный к столешнице рукав сковывал движения. – Сударь? – ее брови приподнялись в легкой укоризне, словно Марион уличила Эрве только лишь в погрешности против правил хорошего тона. И, пользуясь случаем, она решила проверить мелькнувшую догадку. Будто бы в задумчивости прикусив пухлую нижнюю губу, она устремила на валета заблестевший взгляд. – Вы определенно настаиваете, чтобы я написала именно его высочеству? – с живостью спросила Марион. – Сдается мне, что в данном деле с моим суждением вы все же должны посчитаться. Вам нужно золото, пусть так, но мне моя жизнь нужнее. Чем хуже, к примеру, его сиятельство? А ну как его высочество и вовсе позабыл думать обо мне и не заплатит и ливра?

Катрин: Определенно, прелестную головку мадемуазель Делорм посетила какая-то идея, но думать об этом и тем более что-то предполагать было бы совершенно напрасным. Единственно сейчас разумное - твердо продолжать выбранную линию поведения, чтобы у мадемуазель и тени сомнения не возникло - им нужны только деньги! - Уверяю вас, совсем не настаиваем, - мягко, почти сочувствующе ответила Катрин, - ведь, в конце концов, какая разница и вам, и нам, чья рука окажется щедрее, отсчитав нам золото, а вам даруя жизнь. И подняла карие глаза на Эрве: - Ведь так, месье?

Эрве: Растерялся, скосил на подругу на миг взгляд серых глаз Виконт. Новая мысль искрой зажглась в зрачках. И вроде без разницы им, принц ее адресат, или граф, но кто сказал, что нельзя им свою игру повести? Все веселее, чем тут, на болотах, торчать! – Пишите и графу, – едва не смеясь, подтвердил Виконт. Одним движением выдернул из ее платья нож, пальцем мягко погладил ткань рукава. – Ежели отыщем такого, начнем с него. Думать забыл про опостылевший план Виконт, представил себе, как будет с графом он говорить. Богат и щедр, а также, верно, и толст, и крив. Не глядя за вилку взялся, вкус не чувствуя, начал есть. А на губах— улыбка, а взгляд — и вовсе не здесь.

Мари де Лон: Тень разочарования мелькнула в глазах мадемуазель Делорм: не любила она быть неправой, а здесь, судя по спокойному согласию, она ошиблась. Однако все с той же улыбкой она взялась за перо, и оно заскользило по бумаге, заполняя листок округлым небрежным почерком, с легкостью, выдававшей привычку к обширной переписке. Жаль валета, но кто играет с огнем – рискует обжечься. Только б в самом деле ему удалось отыскать адресата, а тот верно понял смысл послания, поскольку граф де Рошфор был последним, к кому бы Марион обратилась бы с просьбой о деньгах. «Милый граф! Вышло так, что в наказание или в насмешку Калипсо поменялась ролями с Одиссеем. Любезные хозяева, у коих я сейчас гощу, столь огорчаются мыслью о разлуке со мной, что всячески препятствуют моему отъезду. И лишь изрядное количество полновесных золотых экю уврачует их раненые сердца. Искренне надеюсь, что Вы отыщете довольно аргументов для подателя сего письма, чтобы мне вернули свободу, и я смогла бы вновь увидеться с Вами». И короткая подпись, заставлявшая однако в волнении биться не одно сердце: «Марион Делорм».



полная версия страницы