Форум » A la guerre comme à la guerre » Офицер. Ночь с 20-го на 21-е сентября 1627г. » Ответить
Офицер. Ночь с 20-го на 21-е сентября 1627г.
Richelieu:
Ответов - 31, стр:
1 2 All
Richelieu: За пологом лекарской палатки моросил все тот же дождь, но в свете факела, закрепленного рядом со входом, Ришелье сумел через несколько мгновений разглядеть силуэт своего капитана. На ходу набрасывая на плечи тот же узнаваемый красный плащ, кардинал поспешил ему навстречу. – Пусть ему вернут оружие. Если он захочет уехать уже сейчас, пусть ему не препятствуют, но предложат сопровождение. Если он его не примет, – Ришелье еле заметно пожал плечами, – что сказать, пусть едет один. Капитан, вы все сделали правильно, и даже более чем правильно. Я вам глубоко благодарен. И он, смею предположить, тоже. Надеюсь, и другие ваши сегодняшние планы увенчаются не меньшим успехом. Кардинал, улыбаясь, взял Кавуа под руку и направился назад к коновязи.
Луи де Кавуа: Ответная улыбка вышла немного смущенной. Гвардеец не хуже своего патрона понимал, что недавно озвученные планы сегодня вряд ли осуществятся. Шанс на появление заговорщиков в эту ночь почти отсутствовал. Ришелье имел полное право подтрунивать над своим капитаном - попытка соблазнить первого министра участием в домашней забаве "поймай заговорщика, когда он не придет" была слишком проста. А самое интересное заключалось в том, что капитан не совсем понял - над ним тонко подшучивают или кардинал говорит всерьез, подразумевая дальнейшее развитие этих планов. А может, все вместе?.. - Я тоже на это надеюсь, монсеньор, - вздохнул Кавуа. Похвала была очень приятна. Обычно сдержанный пикардиец, до которого нелегко было достучаться, одобрение и порицание кардинала принимал близко к сердцу. Так близко, что почти никогда не мог этого скрыть - от Ришелье. И не очень старался. Воплощением непроницаемости он становился только тогда, когда речь заходила о нюансах обеспечения безопасности первого министра. На какое-то время. До очередного бронебойного аргумента покровителя. В первые дни на службе он очень быстро научился не спорить, но убеждать. Или не убеждать. Жесткая кожа капитанского колета не позволяла Ришелье даже случайно ощутить, что телохранитель за минувшие полчаса позаботился о собственной дополнительной защите, следовательно, не собирается сидеть ни в ставке, ни в лагере. С этой точки зрения Кавуа был спокоен. Фигуры дю Крэ и Севрана маячили возле рогаток у въезда в лагерь.
Richelieu: В отличие от гвардейцев шевалье дю Крэ и Севран обладали тем несомненным достоинством, что их можно было отослать. Не из объяснимого желания порой остаться одному или извращенного пренебрежения своей безопасностью, но просто с поручением. И это не считая того, что они привлекали к себе меньше внимания. Последнее Кавуа должен был осознавать, а вот первое… Разумеется, Ришелье понимал, что у многих вызывает ненависть и что это ненависть иногда находит себе выражение не только в завуалированных или не слишком завуалированных угрозах. Но, оставаясь все время под чьей-то охраной, он перестал бы себя уважать. Священнослужитель или первый министр, он оставался в то же время дворянином и не мог забыть, что его, как и любого дворянина, учили заботиться о себе самому. Оттого он так часто пренебрегал своей красной мантией и навещал, хоть и далеко не каждый день, фехтовальный зал – как правило, в обществе того же Кавуа, который не только владел шпагой лучше любого, с кем Ришелье до сих пор мог бы его сравнить, но и безупречно хранил тайны. Наемного убийцу, положившегося бы на общеизвестную болезненность первого министра и его сан, ждал бы неприятный сюрприз. И поэтому тоже Ришелье должен был отстаивать свое право на свободу – чтобы встречи в фехтовальном зале не превратились для капитана в игру. – Я попросил Шарпантье поехать вперед, – сообщил он, снимая приметный плащ и доставая из седельной сумки другой, – если у вас будут новости, пришлите ко мне кого-нибудь, кто не слишком будет бросаться в глаза. Пусть спросит месье Дюлена и все ему расскажет. Иногда кардинал пользовался возможностью объехать посты. И тогда он не хотел бы, чтобы посланец вернулся ни с чем.
Луи де Кавуа: Офицер кивнул. Эту ночь он полагал одной из наименее подходящих для прогулок с малым сопровождением. Теперь, когда они знали уже о трех заговорах, обязательно должен был найтись четвертый, если не пятый, о которых не было известно. "Исходи из худшего, и тогда любое другое тебя приятно удивит". - Надеюсь, обойдется без сюрпризов. К профессиональным соображениям телохранителя примешивалась изрядная доля здорового эгоизма. Он совсем не хотел терять ни покровителя, ни человека, дружбой которого очень дорожил. Ришелье, должно быть, удивился бы, узнав, как серьезно его капитан относится к его желанию сохранять status quo. Кавуа никогда не забывал, что Ришелье начинал с военной службы. Еще и потому, что все его решения покровитель мог оценить с правильной точки зрения. В таких условиях никакой просчет не прикроешь якобы существующими и неведомыми духовному лицу особенностями военного дела. Объезд постов в исполнении первого министра превращался в настоящий объезд постов. Визит в лагерь становился испытанием офицерских организаторских талантов. При выезде к линии столкновения кардиналу не приходилось объяснять, что происходит сейчас на поле боя. Каюзак однажды рассказывал о том, как служил в охране реннского епископа. Пикардиец искренне считал, что застрелился бы на вторую неделю такой службы. Или пристрелил кого-нибудь. У кардинала скучать не приходилось.
Richelieu: К плащу присоединился белый офицерский шарф. Тратить время на выяснение субординации при встрече со случайным патрулем Ришелье не хотел. – Сюрпризы бывают и приятными, – напомнил он, вскакивая в седло и привычно проверяя пистолеты. Оба были заряжены, и занимался этим, скорее всего, кто-то из гвардии. – Доброй вам ночи, капитан. Дождь сменился к тому времени мелкой моросью, но дорогу уже развезло, и оттого, как бы кардиналу ни хотелось пустить свою лошадь в галоп, поехали они рысью – первым дю Крэ, а позади Севран.
Луи де Кавуа: Проводив высокого гостя, Кавуа покачал головой. Он уже не хотел никаких сюрпризов. Ни хороших, ни плохих. Все, чего он желал - чтобы ночью ничего не случилось. Совсем ничего. Передав Жюссаку пожелания кардинала, капитан вернулся к коновязи, где его уже ждали. ...Огни лагеря ночью видны далеко. Но, вздумай кто-нибудь из троицы обернуться, он бы увидел, что время от времени часть огней гаснет, а потом загорается вновь. Кто-то ехал за ними, не приближаясь и не отставая, и временами загораживая отсветы собой. Не один человек. На расстоянии половины лье от лагеря незваное сопровождение наконец расшевелило коней и скоро из темноты начали проявляться силуэты всадников. Их было несколько, и они стремительно нагоняли кардинала и его спутников под чавканье копыт в дорожной грязи.
Richelieu: Первой мыслью Ришелье – как, возможно, и его телохранителей – было, что догоняет их ни кто иной, как Кавуа. Не сговариваясь, они сдержали коней и повернулись к преследователем, которые, оказавшись вблизи, также замедлили ход. – Кто идет? – окликнул их Севран, не то сочтя подозрительным их молчание, не то лишь по привычке. – Едет, – с ироничным педантизмом поправил кардинал.
Луи де Кавуа: Ошибка стала понятна почти сразу. Вместо ответа вразнобой, с небольшим промежутком, грохнули три выстрела и тихо, мелодично щелкнула осечка. То ли нападавшие были не слишком сильны в стрельбе с коня, то ли подвели пистолеты, но пострадал только один из попавших в засаду - его спешили. Лошадь под Севраном начала подгибать ноги и медленно валиться на землю. Судя по числу нападавших, стреляли не все. Их было шестеро или семеро, чересчур для небольшой компании, которую тут же попытались взять в кольцо. Единственным разумным выходом было отступить ближе к краю дороги, там атакованных невозможно было объехать и зайти со спины, мешал густой кустарник. Севран успел спрыгнуть с умирающего коня, но выдернуть пистолет не смог. Зато достал шпагу и сразу ощутил, что в такой ситуации пешему даже удобнее - обойти его, не жертвуя лошадью, было очень трудно, достать шпагой с седла - тоже выглядело той еще задачей, ведь телохранитель отнюдь не стоял на месте. Дю Крэ стрелял - и зацепил кого-то, судя по вскрику, но с коня никто не упал. Сунув разряженный пистолет в кобуру, он тоже выхватил шпагу. Фехтование верховых редко выглядит красиво, особенно ночью и в свалке.
Richelieu: При первом же выстреле Ришелье прильнул к шее лошади – не думая, это произошло само собой, как и рука сама сомкнулась вокруг рукояти пистолета. Но между ним и нападающими тут же вырос чей-то силуэт – Севран. Дю Крэ был с другой стороны и… Прикосновение колена, и лошадь кардинала прянула в сторону, хотя заслонявший его всадник уже валился с коня. Голос сзади: – Монсеньор! Что-то, неясный силуэт впереди закрыл облачную прореху, из-за которой на миг проглянул луч луны, и Ришелье выстрелил. Мимо – то ли меняющийся свет помешал, то ли лошадь, то ли своя, то ли чужая, а времени сменить пистолет на шпагу уже не было. Он выстрелил с другой руки, и всадник рухнул с седла. И вновь стало темно. Шорох ткани и скрип кожи, фыркание лошадей. Еле ощутимое движение воздуха, и Ришелье парировал наугад. Позади также зазвенели, встречаясь, клинки. Шансов уцелеть почти не было, и кардинал мысленно проклял и оставленную позади кольчугу, и извечную занятость, мешавшую уделять больше времени тренировкам. И, что греха таить, свой отказ взять охрану. Вскрикнул Севрен. Что-то мелькнуло слева, и Ришелье вскинул руку со все еще зажатым в ней пистолетом, каким-то чудом успевая отвести удар.
Луи де Кавуа: В пылу боя трудно услышать приближающийся конский топот, и все же один из нападавших успел обернуться - и судя по возгласу, подкрепления убийцы не ждали. Грохнул новый выстрел, в сторону всадников, идущих со стороны лагеря на полном галопе. Они были уже совсем близко, но оставались неопознаваемыми силуэтами в окружающей темноте. - Не стрелять, - послышалась громкая команда. Очень спокойная, очень четкая, словно вокруг шли учебные маневры, а не убивали первого министра Франции. Кавуа хотел, чтобы его услышали и те, кто сейчас у придорожных кустов пытался выжить. И не всадили в его людей случайную пулю. - Уже нечем! - со злым весельем отозвался дю Крэ, которого теснили сразу двое. Он был ранен и понимал, что продержится недолго. Бой разделился, потому что подошедшая гвардия, едва сбавив ход, врезалась во вражеские ряды, тесня противника и лошадьми, и ударами шпаг. Как минимум трое успели обернуться, но развернуть коня - дело, требующее времени. Первый из них был убит почти мгновенно. С остальными началась старая как мир игра - Сен-Блез и Витерб, не уступая в противостоянии клинков, заставили своих коней отступать, осторожно растягивая сомкнувшийся вокруг кардинала полукруг, и едва появился просвет, в него ворвался конь с очень злым седоком. - Монсеньор! Капитан совсем не хотел получить удар шпагой от того, кого поклялся защищать. С этой минуты бой превратился в странную круговерть "пароль-отзыв". В темноте было не разобрать, кто свой, а кто чужой. Гвардия использовала собственный пароль этого вечера, противник к таким приемам оказался непривычен. А численный перевес очень быстро оказался на стороне военных - на пятерых гвардейцев, кардинала и едва живого дю Крэ теперь приходилось пятеро врагов.
Richelieu: Надежда, такая близкая, дававшая шанс на спасение, придала защищавшимся новых сил – как раз довольно, чтобы удержать на расстоянии смерть, минуту назад казавшуюся неотвратимой. – А! – не хватало ни воздуха, ни времени, чтобы сказать Кавуа все, что кардинал желал бы ему сказать. Снова разошлись на миг облака, стало светлее, и Ришелье успел еще отбить удар – как оказалось, последний, который ему пришлось парировать самому. И нападавшие, те, кто оставался в седле, обратились в бегство. – Капитан, – кардинал поискал взглядом своих телохранителей. Севран лежал ничком, в бледном свете кровь казалась черной. Дю Крэ, еле держась на ногах, отступил к обочине и вцепился в колючую ветку кустарника. Его шпага мягко шлепнулась в грязь. Ришелье соскочил на землю, он был невредим, но никак не мог восстановить дыхание. – Это была скверная ночь для прогулок.
Луи де Кавуа: Кавуа спешился и молча поклонился. Все, что он хотел сказать, никак не могло быть сказано в присутствии подчиненных. Но слова Ришелье дорогого стоили. Это можно было даже счесть признанием ошибки... Нет, он не станет начинать разговор об этом ни сейчас, ни потом. - Ваше пожелание сделало ее лучше, - капитан выпрямился. Он имел в виду слова кардинала относительно собственных планов, а гвардейцы могли понимать это, как их душе угодно. - Капитан, - тревожно окликнул его Вийе. - Вам не больно? Кавуа, которого и не думало отпускать напряжение боя, - он ведь успел уже предположить худшее! - посмотрел на свой колет. Под левой рукой что-то мешало. Из плотной кожи торчал обломок чужой даги, поблескивая в лунном свете. - Только когда смеюсь, - бросил Кавуа, выдергивая застрявший в кольцах кольчуги кусок металла. - Дрянная сталь... Проверьте, кто жив. Не добивать. Сен-Блез, помогите дю Крэ. Монсеньор, мы ждем ваших приказаний.
Richelieu: Усилием воли Ришелье заставил себя забыть, хотя бы на время, о том, что пережил за последние несколько минут, и отвести глаза от трупа Севрана. – Не добивать, – подтвердил он. – Перевязать. Отвезти в ставку. Допросить. И может быть… Познакомить с одним известным вам молодым человеком. Из Ларошели. Только те, кто хорошо его знал, уловил бы сейчас его волнение – всех прочих должен был обмануть его ровный голос и привычная еле заметная улыбка. – Утолите мое любопытство, капитан. Вы каждый вечер ездите по этой дороге? Он протянул руку за обломанным лезвием.
Луи де Кавуа: - Нет, - хладнокровно признался пикардиец. Он терпеть не мог лгать кардиналу и обычно честно отвечал даже на неудобные вопросы. - Но сюрпризы бывают и приятными, монсеньор?.. Он передал Ришелье обломок, слегка недоумевая, зачем покровителю этот кусочек военного мусора. Острие было испачкано чем-то темным, но судя по длине влажной полосы, рану не сочла бы серьезной даже впечатлительная девица. Очередная царапина, новая отметина на и без того полосатой гвардейской шкуре, спасибо колету и кольчужному полотну, чья сталь оказалась лучше - дороже - вражеской. - Мы услышали выстрелы. ...И появились слишком быстро, чтобы предполагать, что появление было случайным. Предоставив кардиналу возможность отъехать от лагеря, Кавуа, взяв с собой четверку верховых, неторопливо двинулся следом, уступив голосу тревоги и здравого смысла. На кардинала покушались нередко, но три заговора одновременно - это было чересчур, и капитан, наплевав на вероятность вызвать гнев патрона и прослыть перестраховщиком, держался на некотором отдалении от кардинала и его спутников. Как выяснилось, достаточно далеко, чтобы между ними вклинился отряд.
Richelieu: Ришелье убрал обломанное лезвие. Что он с ним сделает, он еще не знал, помимо того, что хотел отблагодарить Кавуа. – Сюрпризы, - согласился он, отказываясь от новых попыток вызвать своего капитана на упрек, - бывают и приятными. У вас тонкий слух и отличные лошади. Перейдя к дю Крэ, лежавшему теперь на плаще, снятом с кого-то из убитых, он опустился на одно колено рядом с ним. Молодой человек с усилием повернул голову. - Пустое. Царапины, монсеньор. - Бесспорно. Мэтр Барнье решит, что вы не поладили с моей кошкой. Занимавшийся перевязкой гвардеец, не сдержавшись, хмыкнул. - У Севрана же был брат? - Братья, монсеньор. Раненый хотел что-то добавить, но в этот момент добровольный лекарь слишком сильно затянул повязку, и он лишился чувств. Вновь поднявшись на ноги, Ришелье вернулся к своему капитану. - Я отправляюсь с вами в лагерь, - сказал он. Продолжать путь в одиночестве было самоубийством. - А потом вы проводите меня в… туда, куда я собирался.
Луи де Кавуа: Кавуа усмехнулся. Семерка убийц не могла заставить Ришелье отказаться от своих планов. Как телохранитель он не мог этого одобрить, как мужчина и военный - одобрял полностью. - Вы позволите мне взять с собой кого-нибудь из гвардейцев? - учтиво осведомился он, но так тихо, чтобы слова не долетели до ушей подчиненных. - Самых неприметных.
Richelieu: – Что, всех четверых? – деланно удивился Ришелье и, сдаваясь, вздохнул. – Столько, сколько вы сочтете нужным, капитан. Моя ошибка этой ночью стоила слишком дорого. Признание далось ему нелегко, пусть даже он, следуя примеру Кавуа, также понизил голос. Но, и оценив всю его тактичность, кардинал не мог не злиться – и поэтому приложил все усилия, чтобы и его лицо, и его голос не выдали его чувств. Будучи от всей души благодарен, он не мог не стыдиться и той слабости, которую испытал в течение краткого поединка, и той, которая заставляла его, виня самого себя, вымещать вину на других. И это бесило еще больше. – Мы не можем посадить его в седло, – констатировал он, глядя на раненого. Из нападавших уцелели двое – один сидел уже на краю дороги со связанными за спиной руками и перевязанным бедром. Но плечо другого было разворочено пистолетной пулей, и он, как и дю Крэ, лежал теперь без сознания. Далеко ли уехали остальные?
Луи де Кавуа: - Они выполнили свой долг, - пробормотал капитан. - А с раненым... Позвольте, монсеньор... Он обратился к Вийе с просьбой, и через несколько минут плащ одного из покойников был подвешен между двух седел наподобие гамака - поперек между лошадьми. Лежать, вытянувшись, в нем было невозможно, но пока дю Крэ оставался без сознания, это было неважно. Ехать ему предстояло в позе маленького ребенка. А кони... Пойдут в поводу, не обгоняя друг друга, чтобы импровизированные носилки не перевернулись. С остальными обошлись грубее, понадежней подтянув повязки и попросту перекинув пленников через седла. Севрана везли так же, пусть и устроив его гораздо аккуратней. - Мы можем поехать вперед, - предложил капитан. - Вдвоем. До лагеря дорога должна быть чиста. Возьмем людей и... Кстати, а куда мы поедем? Со времени их последнего разговора на эту тему планы могли измениться.
Richelieu: Ришелье мысленно обозвал себя болваном и ощутил новый укол раздражения – капитан снова оказал ему любезность, позволяя сохранить лицо. В «Красную голубятню» ехать было, разумеется, нельзя. Не тогда, когда уцелевшие убийцы могли еще оставаться поблизости, следя за каждым шагом. Чтобы следующей ночью у них получилось то, что не вышло сегодня? – Уже никуда, – сквозь зубы сказал он. – Нет, назад, в ставку. Я пошлю кого-нибудь за Шарпантье. Надеюсь… Посетившее его подозрение заставило его стремительно шагнуть к лошади, отягощенной тем из пленников, который мог говорить.
Луи де Кавуа: Повинуясь жесту Кавуа, Вийе сгрузил его обратно на дорогу, вызвав жалобный стон. Если кардинал ехал с дю Крэ и Севраном, с кем уехал секретарь?.. Один?.. В таких условиях по-военному быстрый допрос на ночной дороге мог сохранить жизнь доверенному лицу Ришелье. В прорехи облаков то и дело выглядывала луна. В ее лучах тускло блеснула дага, оказавшаяся вдруг в руке пикардийца. Он терпеть не мог дознавательное дело, но переложить это на плечи кого-то из подчиненных было... Хуже.
Richelieu: Хотя до сих пор ему не случалось вести допрос на пару с Кавуа, кардинал без колебаний вступил в игру. – Подождите, капитан. По знаку Ришелье чьи-то руки перевернули пленника, позволяя ему увидеть, что его ждет, а кардиналу – вглядеться в его лицо. Несмотря на перевязь с пустыми ножнами, в нем несложно было угадать простолюдина. Гугенота, безусловно. Француза. И, судя по выражению его глаз, он уже все понял. – Назовитесь, – мягко предложил Ришелье.
Луи де Кавуа: Пленник помотал головой. В том, чтобы назваться, не было ничего опасного, но несостоявшийся убийца слишком хорошо понимал, что, начни он говорить, остановиться будет слишком сложно. Один ответ потянет за собой следующий, проще было молчать - обо всем, даже о мелочах. Но дага в руке гвардейца невольно приковывала взгляд. Пугают?.. Станет дворянин пытать пленного, взятого в бою? Кавуа опустился на одно колено рядом со связанным гугенотом, играючи перехватил дагу обратным хватом. Никогда прежде у пикардийца не было такого взгляда - безразличного и предвкушающего одновременно. Было кристально ясно, что человека перед собой он не видит. Игрушку? Животное?.. Было время, когда он убивал ради развлечения. Свободных и вооруженных дворян, таких же молодых нахалов, каким был сам. Короткое противостояние дуэли щекотало нервы и горячило кровь, но с финальным ударом приходило ни с чем не сравнимое ощущение. Лучший. Все еще лучший. Сейчас капитан играл самого себя. Того, кем не был, но мог бы стать. В глубине души его мутило от выбранной роли, но на лице отражался только ответ на невысказанные мысли пленника: "Станет. Развлекаясь. Из мести. Еще как станет..." - Зачем молчащему язык? - железные пальцы фехтовальщика легли под подбородок пленного, выламывая ему нижнюю челюсть, как открывают рот упрямой собаке. Пленник бешено задергался, пытаясь освободить голову и отползти. Если бы капитан хоть на миг отвел взгляд от своей жертвы, он бы увидел отвращение на лицах гвардейцев. Они хорошо знали командира, но уж больно неприглядной выходила картина.
Richelieu: Рука Ришелье легла поверх руки Кавуа, еще не удерживая, но готовая остановить. С этой стороны кардинал своего капитана не знал совершенно, и не знал, чего от него ожидать. Начиная такие игры, слишком легко увлечься. – Не спешите, сударь, – это была пока просьба, не приказ. И в то же время он поискал и другие доводы. – Он захочет говорить. Не сделайте это невозможным. Как будто и не глядя на пленника, он отмечал каждую перемену в его лице и отчетливо видел, что тот поверил безоговорочно – и молчит. – Вы знаете, кто я? Снова молчание, но Ришелье был почти уверен, что ответ не был бы отрицательным. – Тогда вы знаете, что кровопролитие мне запрещено саном. Он был уверен, что его перебьют, каковы бы ни были тайные или скрытые пружины, управлявшие сейчас его капитаном.
Луи де Кавуа: Кавуа молчал. Под рукой кардинала играли мышцы бойца. Пленник чувствовал - одно движение запястьем и челюсть просто выйдет из суставов. Немного помедлив, чтобы гугенот в полной мере ощутил, от чего его спасают, капитан разжал пальцы, давая ему возможность ответить. Или не ответить. - Аыы... - промычал пленник, пытаясь восстановить чувствительность онемевшей части лица. Отползти у него никак не получалось, вязкая грязь держала цепко, а за спиной маячила фигура гвардейца. - Вам и не надо, - наконец разборчивее выговорил он. - У вас есть... Кому... Он бросил ненавидящий взгляд на офицера.
Richelieu: Есть. Какое-то мгновение кардинал поиграл мыслью поменяться с Кавуа ролями, это не могло не ошарашить пленника, но тут же от нее отказался. Может, потом. Не все возможности были еще исчерпаны. – Капитан исполняет свой долг, – с сожалением отозвался он. – Как он его понимает. Как и я. Как и вы. Вы едва не застали нас врасплох, это было недурно продумано. Если бы не… скажем, случай. Вы думали, что Мавр не проболтается? Или вас о нем не предупреждали? На ночной дороге было тихо, только фыркали порой, переступая на месте, лошади, легкий ветерок перебирал листьями деревьев, да шлепали, срываясь с веток, тяжелые капли.
Луи де Кавуа: "Случай" осязаемым сгустком тьмы сидел рядом - ни дать, ни взять, скучающий зверь в человеческом обличье, поигрывающий дагой в ожидании, когда разрешат вернуться к забаве. - Что? - выдохнул пленник. - Мавр?.. Он?.. В то же мгновение он понял, что проболтался, и лицо гугенота исказилось. Фраза, которую он бросил капитану, годилась для низкопробных кабаков, лучше портовых. Он явно рассчитывал спровоцировать католического ублюдка на удар, но тот сидел с таким видом, словно обращались вовсе не к нему. Только глаза сверкнули в темноте. "Услышал. Запомнил". Не сработало! Пленник зажмурился, отгоняя от себя картины возможной разделки. Кто пощадит его после такого признания? И ведь не убьют сразу, вытрясут все, что знал и что не знал!
Richelieu: – Да, – тихо отозвался Ришелье, читая по враз побледневшему лицу пленника как в открытой Псалтири. – Кое-что рассказал, кое о чем молчит. Я склонен был думать – потому что не знает. Отсюда наша встреча. Вы и ваш товарищ дорого обошлись нам. Как бы искренен он ни был, сказал он это для остальных, не для гугенотов. Они должны были знать, что их ценят. Про товарища он также упомянул не случайно: напоминая, что в принципе, тот тоже мог отвечать. – Решайте. Вы можете рассказать сейчас, пока с вами говорю я. Или позже – когда меня рядом не будет. Я знаю своих людей, и поэтому не сомневаюсь. Вы все расскажете. Когда?
Dramatis personae: Отчаяние, растерянность и наконец уже откровенный испуг сменяли друг друга на лице гугенота. Когда вернулось отчаяние, круг замкнулся. - Нет, пожалуйста... Он не сказал "не уходите", но легко было догадаться. - Мавр, он... Начал крутить... - пленник запинался, подбирая слова, и в то же время торопился, чтобы собеседник не передумал. - Мы следили за этими... Двумя... Он попытался поискать взглядом дю Крэ и Севрана, не нашел и вжался в мокрую землю. - Они часто ездят... С одними и теми же... Из ставки и в Этре... И в другие места. Мы думали, важные люди, что-то знают... Мы не думали, что это вы... Сегодня... Клянусь, не думали...
Richelieu: Шарпантье? На серьезном лице кардинала не отразилось и тени тех чувств, что вихрем пронеслись в его голове. Растерянность – так метили не в него? Облегчение – значит, секретарю ничего не грозит. Сарказм – смешно досадовать, что покушались на иного. Даже если это средство к цели. – Благодарю вас, – кивнул он. – Вы сделали правильный выбор. Я вам верю. Он наклонился к самому лицу пленника, так что его слова могли слышать только сам гугенот и Кавуа. – Вы сделали правильный выбор, – почти беззвучно проговорил он. – Сделайте его снова. Подумайте. И расскажите ему все, что можете. Не сейчас, потом. В лагере. Когда вас не будут слышать другие. Ответы на все вопросы, заданные и не заданные. Вы же понимаете: вы расскажете все, о чем вас спросят. А за то, о чем вас не спросят – и чего мы еще не знаем, я готов пообещать вам вашу жизнь. Только капитан сумел бы увидеть во взгляде, который кардинал на него бросил, безмолвный вопрос.
Луи де Кавуа: Похоже, перспектива оказаться в гвардейском лагере, где капитан в отсутствие Ришелье был единовластным хозяином, пленника пугала до мелкой дрожи. Но выбора у него не было, а обещание заставило гугенота торопливо закивать. Кавуа согласно прикрыл веки. Выпустив наружу того, кто обычно стоит за левым плечом, он сделался куда лаконичнее, чем обычно - и в словах, и в движениях. Опыт был не первым, но понимание необходимости не избавляло от брезгливого отвращения к самому себе. Впрочем, он этого не показывал. Любимая маска типично пикардийского спокойствия уступила место холодной бесстрастности, и только. С такой стороны - на скорую руку допрашивающим военнопленного - покровитель его раньше не видел. Капитан точно знал, что его не упрекнут за сделанное (это было нужно), но не мог предсказать, как изменятся после увиденного кардиналом - дворянином, прелатом, военным, наконец - те тонкие грани взаимоотношений, едва осязаемые, не облеченные в слова и важные как воздух, что служение превращают в дружбу. Не те вещи, которые подчиняются разуму и логике.
Richelieu: Ришелье, как обычно, был осторожен в выборе слов. Он готов был пообещать очень многое – но не пообещал. Если бы Кавуа выразил несогласие, отступить было бы легко – а очень многие сказали бы, что всякий, кто посмел поднять руку на дворянина, должен заплатить своей кровью. Но с точки зрения кардинала, смерть пленника не вернула бы убитого Севрана, а пользы от него, живого, было куда больше. Да и избавиться от него было бы несложно – всего-навсего отпустить обратно к сообщникам. Но у сегодняшнего великодушия Ришелье была и вторая, менее очевидная цель: увидев своего капитана с новой стороны, он не мог не проверить, сколь далеко тот может зайти, если дать ему выбор, и результаты его вполне удовлетворили. – В таком случае, в путь, – решил он, выпрямляясь. – Капитан. Выражения благодарности были сейчас ни к месту, и Ришелье заменил их быстрым взглядом. Поводья легли в его повелительно протянутую руку – ему даже не пришлось оборачиваться. Эпизод завершен
полная версия страницы