Форум » A la guerre comme à la guerre » Вольному - воля. Ночь с 17 на 18 сентября 1627 года » Ответить
Вольному - воля. Ночь с 17 на 18 сентября 1627 года
Serviteur:
Ответов - 30, стр:
1 2 All
Serviteur: Военный патруль, мимоходом осветивший фонарем вжавшуюся в закуток между двумя домами фигуру, не заметил в ней ничего подозрительного. С появлением под Ларошелью французской армии число в ее окрестностях нищих, шлюх, бродячих торговцев и всевозможной воровской братии начало стремительно возрастать, однако одетый в дырявый плащ и порыжевшую от старости шляпу бродяга был слишком толст, чтобы представлять собой опасность, а примостившаяся между его коленями бутылка прямо-таки кричала о том, что нынче ночью он далеко не уйдет. Наклонившись, один из солдат ловко вытащил бутылку из полуразжавшихся пальцев, встряхнул ее и разочарованно отбросил ее в сторону, и отряд продолжил свой путь к рыночной площади, откуда неожиданно донеслись гитарные переборы. Если бы кому-то из патрульных пришло в голову вернуться, он, верно, нимало удивился бы тому, с каким проворством пьянчуга выбрался из своего убежища, чтобы вновь подобрать бутылку, которую тут же вернул на прежнее место. Но Никола, а это был именно он, не хотел рисковать: помимо военных патрулей по улицам Этре ходила и городская стража. Еще раз проверив сложенный в подушку на животе сверток и спрятанный за поясом тяжелый нож с широким клинком, он снова уставился на темный прямоугольник окна, в котором должна была появиться узница, и напряг слух, пытаясь уловить между звуками музыки скрежетание металла по металлу.
Ампаро: Поступь у нее всегда была легкой и по-кошачьи неслышной - Ампаро тихой тенью юркнула к решетке и затаилась, пытаясь определить, что сейчас делает караульный солдат, но, видимо, узница не вызывала у него никакого беспокойства и поэтому Горошинка ничего не уловила, кроме собственного дыхания... А в окно уже уверенно заглядывала прохладная ночь. Горошинка осторожно поставила под ставший едва заметным в сумерках оконный проем табурет, о котором по счастью все позабыли, и еще немного постояла. Тихо. А через мгновение, уже стоя на привыкшем ко всему табурете, всматривалась в уличную темноту. Ночь как ночь, со своими шорохами, вздохами, страхами и тайной жизнью. Ампаро жадно вдыхала уличный воздух, в котором можно было уловить разные запахи, самым желанным из которых сейчас была свобода. Ночная тишина отчаянно мешала, вынуждая подчиняться ее правилам и уповать на то, что кто-нибудь, наконец, нарушит ненужный сейчас сонный покой хотя бы пьяной бранью, а если повезет, то и дракой. Ах, Мадонна, если уж ты позволила оказаться в женских руках напильнику, то помоги и воспользоваться им ... Гитарные уверенные переборы, вдруг резко всполошившие ночную дрему, показались сейчас Ампаро райской музыкой. Быстро и благодарно перекрестившись - спасибо Мадонне, она быстро вытащила из соломы напильник и перехватив его поудобнее, начала подпиливать прут в тронутом ржавчиной месте, которое приглядела уже заранее, не отвлекаясь даже на то, чтобы вытереть вдруг проступившую на лбу испарину.
Serviteur: - П-с-с-т… - полушепотом позвал Никола, надеясь, что его услышит только та, для кого предназначался этот призыв. – Юбку сними, прежде чем вылезти. Я и помог бы тебе, да не дотянусь.
Ампаро: Быстрый отчетливый шепот прозвучал так неожиданно, что Ампаро застыла, стиснув напильник до боли в ладонях и вжавшись в холодную стену, словно желая просочиться сквозь камни. И только пропустив несколько ударов сердца, она вдруг поняла - это тот, кто ждет ее там, со стороны свободы. Думать о том, зачем кому-то понадобилось помогать висельнице, было совершенно некогда - чем отчетливее маячил перед глазами призрак веревочной петли, тем отчаяннее хотелось выбраться - хоть в юбке, хоть без нее. В некоторых случаях это оказывается совершенно несущественным. Впрочем, насчет юбок шепот совершенно прав - велик риск зацепиться оборками за торчащий огрызок железного прута, а то и вовсе можно застрять - оконце вон узкое какое, да и просто - будет значительно удобнее выбираться. А спустя некоторое время, когда напильник добрался до пустоты и замер, испанка несколько мгновений постояла, часто дыша и обводя языком пересохшие губы. Убедившись, что кругом тихо, она быстро скинула юбки, оставшись в длинной льняной рубашке, затем скатала их в тугой валик, сунув в середину напильник. Вот уж чем ее господь не обидел, так это ловкостью, удесятерившейся благодаря самому простому стремлению - выжить. И вскоре маленькая и легкая Ампаро подтянулась к освободившемуся от железного прута проему и, перекинув ноги, спрыгнула в темноту, прижимая к груди юбочный сверток.
Serviteur: - Сюда, - прошипел Никола, поднявшийся на ноги в тот самый момент, когда белесая фигура наверху заполнила весь оконный проем. Будь на месте тощего письмоводителя дюжий солдат, он попытался бы, верно, поймать беглянку в свои объятия, но Никола ограничился тем, что набросил ей на плечи извлеченный из-за пазухи плащ, и, отобрав у нее один сверток, сунул ей в руки другой. - Штаны, - коротко пояснил он. - Побудешь пока мальчиком. Волосы убери. Нахлобучив ей на голову вязаную шапку, он отшвырнул в сторону драную шляпу и плащ, превращавшие его в нищего, и оправил скрытые под ними берет и темный камзол. - Если кто привяжется, ты мне в ученики просишься, а я еще думаю. Поняла? Мысленно он порадовался, что, по крайней мере, девица умела писать.
Ампаро: Горошинка натягивала мужские штаны, быстро и точно отмеряя движения. Без лишней суеты заправила рубаху, стараясь не поднимать глаз на зияющий оконный провал с вырванным железным жалом. Ловко подобрала густые черные пряди, умело и тщательно закрепив их длинной шпилькой, а поверху устроила шапку, натянув почти до самых глаз. И уже поправляя плащ, коротко и тихо сказала, первый раз бросив взгляд на мужчину. - Все поняла, а тебе с женскими юбками в руках нельзя, оставлять тоже - догадаются. Давай сюда, мне под плащ.
Serviteur: Никола бросил на молодую женщину быстрый, но очень внимательный взгляд и подобрал оброненные было шляпу и плащ. - На площади бросим, - так же тихо откликнулся он. – Ночью не найдут, к утру приберет кто-нибудь. Пойдем. Вопреки своим словам, он направился не туда, откуда по-прежнему доносились звуки музыки, а в прямо противоположную сторону, почти сразу сворачивая в еще более узкий проулок, почти всю ширину которого занимал зловонный ручеек с нечистотами. В конце его они снова повернули, оказываясь в заросшем травой тупичке, тут же огласившимся звонким лаем. Бормоча ругательства, Никола ухватил свою спутницу за локоть и потащил ее за собой. Злосчастная шавка, по-видимому, была привязана, а потому они без помех выбрались на Главную улицу. Не успели они пройти и десятка туазов, как из-за угла появился военный патруль, и они тут же оказались в кольце ухмыляющихся солдат. - Судейский! Канцелярская крыса! – радостно заявил один из них, тыча своим факелом едва ли не в лицо письмоводителя. – И крысеныш! Эй, крысеныш, скажи что-нибудь ученое!
Ампаро: Легкой маленькой тенью следовала Ампаро за своим спутником. Она прекрасно все видела в темноте, чему сильно способствовало горячее желание оказаться как можно дальше от тюрьмы, дыбы и смертного приговора. И поэтому она не отставала ни когда шли вдоль вонючей лужи, ни когда метнулись в сторону от брехливого пса. А потом они выбрались на улицу, и Горошинка отчетливо поняла, что будет первым пережитым ею в аду - бесконечное отчаяние и ужас. Вот так, наверное, будут стоять вокруг черти и ухмыляться, освещая лицо адовым углем. И требовать от нее каких-то умных слов. Но кроме крепких испанских выражений в голову ровным счетом ничего не приходило. Зато вдруг вспомнился младший брат Пакито, как у того начинали кривиться и дрожать губы, если он чего-то пугался. Ампаро чуть попятилась назад - ее губы, словно силясь что-то произнести судорожно вздрагивали, а темные глаза растерянно осматривали стражников. И без того маленькая ростом, она вдруг съежилась и юркнула за не слишком широкую спину того, кого назвали канцелярской крысой и уже оттуда, на манер перепуганного Пакито, громко икнула.
Serviteur: - Тьфу ты, - солдат заметно смутился. – Я ж тебя не съем, малец. Чего ты прячешься? - Ладно, позабавились, и будет, - перебил старший в патруле, по виду, офицер. - Кто вы такие, почему не спите? Никола всем видом изобразил опаску и подобострастие. - Я – Никола Ферье буду, письмоводитель у месье де Марверта из Пуатье, президента следственной палаты, к аптекарю иду. А это – парнишка, по дороге к нам привязался, не то на войну посмотреть, не то в мальчики на побегушках пойти. - Не глядя, он протянул руку и, поймав свою спутницу за ухо, предъявил ее офицеру. - Вроде не дурак, ну так, чтобы за кормежку прислуживать, большого ума не надо. Скользнув равнодушным взглядом по Ампаро, офицер, уже отворачиваясь, бросил через плечо: - В аптеку за чернилами, что ли? - Нет, за безоаром. - Не задерживайтесь тогда. Неохота мне, видите ли, ваши трупы подбирать. Патруль затопал прочь, но факельщик задержался: - Хочешь с нами, малец? В армии тоже кормят.
Ампаро: Мужская спина оказалась очень ненадежным укрытием - ее хозяин вскоре вытащил оттуда Горошинку, весьма чувствительно прихватив за ухо и показывая всем, что смотреть тут особо и не на что - обычный голодный приблуда. - Так я бы с вами за радость, господин, да хворый сызмальства, руками больно слаб, - пленница чуть шевельнула маленькой ладонью, - Вот матушка мне и говорит - толку, мол, от тебя все одно никакого - иди в монастырь служкой хотя бы, а я не хочу в монастырь, скучно там . - Ампаро плаксиво сморщилась и шмыгнула носом, - Вот и прошу господина - может какую бумагу отнести или еще что, я же на ногу скор и памятью крепок, да и ем немного ... - слабо бормотала Горошинка ломающимся мальчишеским голоском - точь-в-точь Пакито, горячо желая только одного - вцепиться бы посильнее в руку, что так больно держит ее за ухо.
Serviteur: Офицер, уже дошедший почти до угла, неожиданно вернулся. Отобрав у своего подчиненного факел, он, хмурясь, принялся разглядывать Ампаро. - А ну-ка, скажи еще что-нибудь, - потребовал он. – Как тебя зовут, откуда ты родом? Никола мысленно выругался. Вот ведь дурак, позабыл предупредить испанку, чтобы держала язык за зубами! Мальчишка из нее вышел хоть куда, но произношение-то не французское! Конечно, говоров разных не перечесть, но дворянин-то об этом не задумается, а король Карлос, хоть и союзник, но весьма ненадежный. Ведь повесят, как шпиона! Подозрительный взгляд офицера не оставлял ни малейшей надежды, что попытка вмешаться не встанет ему слишком дорого, и Никола, изобразив на лице вежливое любопытство, судорожно принялся вспоминать, говорил ли он, когда столкнулся с «мальчишкой». Повесят же, рядом повесят!
Ампаро: Сукины дети ... Прицепились что репей к собачьему хвосту, крутись теперь вьюном, пока не отстанут... если отстанут. Впрочем, сыпать ругательствами было некогда - не отводя открытого и чуть растерянного взгляда от вернувшегося офицера, Горошинка вытерла нос рукавом куртки, пытаясь живо сообразить, чтобы теперь соврать. Про испанские корни она решила напрочь позабыть, как и про ненужные пока юбки. В тюрьме ее прекрасно помнили как испанку, так что лучше будет пока и не вспоминать про далекую родину. Вот куда теперь девать смуглую кожу и темные глаза, в которые так внимательно всматривается этот мерзавец, чуть не тыча в лицо факелом - не ясно. Ай, Мадонна, это наказание грешнице, что ладанку отдала Марте. Марта! Рослая крепкая бабища - чернявая и смуглолицая, которая частенько вспоминала свой город. - Что же сказать, месье? Родом из Оша буду, что в Гаскони. Дом наш прямо за базарной площадью, как к реке идти, там церковь еще виднеется, - слабо улыбнулась Ампаро, испуганно осматривая стражников. Сукины дети ...
Serviteur: Никола с трудом удержал на лице безразличное выражение, всеми силами стараясь не выдать перехлестывающий через край страх - где Ош, а где Пуатье? Одна надежда, что дотошный мерзавец не отличит жителя Этре от приезжего… Хотя, разве он сам не сказал, что мальчишка пристал к ним по дороге?.. Повесят же!.. Патруль тем временем подтянулся к своему командиру, а обернуться, чтобы проверить, свободен ли путь назад, письмоводитель не решался. - Из Гаскони? – офицер поманил к себе одного из солдат. – Ну-ка, скажи что-нибудь по-вашему. Солдат, высокий темноволосый парень, закатил глаза, но послушно спросил: - Adiu. Com t'apèras?* Никола с затаенной надеждой взглянул на свою спутницу. *Привет! Как тебя зовут? (Гасконский. По аналогии с испанским и французским можно вполне догадаться, что спрашивают)
Ампаро: Горошинке стало понятно - назовись она хоть чертом, сбежавшим из преисподней - старший из этих мерзавцев наверняка, присмотревшись к ней, отыскал бы рядом одного из нечистого племени. Что сказал чернявый - понять не трудно, они с Мартой иногда забавы ради перекидывались родными словами. А вот гасконец-то, похоже, не слишком рад земляку-босяку - усмехнулась про себя Ампаро. Лже-соплеменница широко разулыбалась и по-мальчишечьи звонко ответила. - Здравствуйте, - и тут же, словно смутившись, кашлянула и нарочито басовито, как мальчишка, которому страсть как хочется выглядеть старше, солидно представилась, - Жан Пети, месье, - и, не удержавшись, снова расплылась в улыбке и заглянула в глаза подошедшему, словно намереваясь о чем-то попросить. Например, не завалялась ли у того лишняя монетка для земляка. Ай, Мадонна, ну не зря же ее Ампаро назвали, защитит ее кто-нибудь то ...
Serviteur: Гасконец поморщился, покосился на командира, и тот равнодушно махнул рукой. - Аптеку-то найдете? Письмоводитель мелко закивал, не заговаривая, чтобы не спугнуть удачу, и патруль потянулся прочь. На негнущихся ногах Никола направился в противоположную сторону и, только подходя уже к рыночной площади, прочистил горло, переложил неудобный сверток в другую руку и повернулся к своей спутнице: - Повезло, однако. А если бы он знал, откуда мы приехали? - прошептал он и великодушно добавил затем: - Хорошо выкрутилась. Я уж думал, конец нам.
Ампаро: Ушли. Ампаро проводила стражников недобрым взглядом, а затем вдруг резко взглянула через плечо - ей померещилось, что сзади кто-то стоит. Но кроме прохладной уличной темноты, там никого не было. Горошинка вдруг поняла - это ее страх, прилипший длинной и тоскливой тенью. Он теперь всегда будет неслышно следовать за ней, дыша в затылок зябкой сырой прохладой, от которой становятся влажными виски. Горошинка быстро отерла ладонью лоб и упрямо поджала губы. - Если бы ... - негромко повторила она, не отставая от своего провожатого, а затем подняла смуглое лицо, на котором не осталось и тени от напускной веселости, - О всяких если бы ломать голову ни к чему - только страх зазря приманивать. А повезло, потому как думала не о конце, а о том как выкрутиться, вот Мадонна и не оставила. И отчего-то вспомнился совет сеньора судьи - держать ухо востро да язык за зубами. Она постарается, пока ей деваться все равно больше некуда. А пока ... Горошинка надвинула пониже шапку и метнула быстрый взгляд на своего спутника. - А еще раз схватишь за ухо - укушу.
Serviteur: - Укусишь – получишь в зубы, - пожал плечами Никола. – Со швалью подзаборной, знаешь небось, не раскланиваются, «спасибо» да «пожалуйста» не говорят. Бросив еще один внимательный взгляд на свою спутницу, он смягчился: - Но вообще-то вряд ли это, что тебе придется еще мальчишку изображать, эдакого добра и настоящего повсюду хватает. Его милость как, не говорил тебе, что дальше-то? Перемена тона объяснялась просто: месье де Марверт крайне редко проявлял какой-либо интерес к женщинам, и письмоводитель, хотя и очень сомневался, что его господин решил поискать себе вторую жену в таком неподходящем месте, все же счел за лучшее не ссориться с беглянкой.
Ампаро: Горошинка даже на миг сбилась с уверенного шага, попытавшись вспомнить, когда она последний раз в своей жизни ждала спасибо или пожалуйста. Да, кажется и никогда, так что лучше не думать о пустом, а внимательнее вглядываться в темноту. А что до швали подзаборной - такое и вовсе не прилипало к ней. Любая брань с нее скатывалась, как с гуся вода, хоть с головой окуни - все одно сухой выйдет. А насчет остального - даром, что маленькая, постоять за себя всегда умела. Она предупредила. Впрочем, ругаться зазря она никогда не любила, поэтому просто пожала в ответ плечами. - Мальчишку ночью изображать проще - свет факельный неровный и обманчивый, а днем - кто знает как вышло бы, - Отчего-то ей подумалось, что останься она в юбках, ей было бы проще шлюхой прикинуться. И может стражники бы так не прицепились, эка невидаль - мужичонка потаскуху ведет, а вот две мужские фигуры, куда-то торопящиеся в потемках - подозрительно. Ай, да кто его знает, не ее ума дело. И лучше помалкивать - целее будет. Ампаро подняла голову, чуть удивленно и растерянно посмотрев на своего спутника. - Его милость ничего не говорил, что дальше, - взгляд Горошинки казался совершенно открытым и простоватым. А если бы и знала - даже и не подумала говорить. Отчего-то вдруг вспомнились ухмылки стражников. Ну да, крыса канцелярская - усмехнулась про себя Ампаро - хозяин сам тебе скажет, если сочтет нужным. А вслух только негромко и жалостливо вздохнула. Про крысеныша она и не вспомнила.
Serviteur: - Вот и мне не говорил, - совершенно искренне вздохнул письмоводитель. Хотелось верить, что девица и в самом деле ничего не знает, да и трудно было представить себе, чтобы месье де Марверт доверил незнакомке что-то, что счел нужным скрыть от него… если, конечно, это не любовь с первого взгляда. В любовь с первого взгляда Никола поверить никак не мог, но и к тому, что его используют втемную, тоже не привык. Вот уж правду говорят, что все беды от баб! Выходя на рыночную площадь, казавшуюся вдвое тише теперь, когда звуки гитары смолкли, Никола выпустил из рук сверток с юбками. Глухой стук от удара о землю тут же заставил его сменить тактику, и, снова подобрав сверток, он оставил под ногами отслужившие свою службу плащ и шляпу. - Что там у тебя? – прошептал он.
Ампаро: - Да ты что бросаешь-то, - распахнув черные глазищи, возмущенно прошептала Ампаро. - Там то, что принадлежит его милости, вернуть нужно. Ты бы лучше мне дал, под плащом надежнее, да и что тебе юбки бабские таскать-то. Горошинка потянулась за свертком, - Давай, да пойдем отсюда быстрее от греха. Долго еще идти-то? По правде сказать, одежду ей тоже было жаль - ничего больше не осталось у Горошинки от прошлой жизни кроме плотного свертка из юбок, вырученных двадцати пистолей и горячего желания жить.
Serviteur: - Значит, я и верну, - отозвался Никола, не спеша выпускать из рук сверток. Месье де Марверт предупреждал, что девица может заупираться, а то и попытаться сбежать. И пусть на этот случай у письмоводителя оставалась еще парочка карт в рукаве, отобранные у нее юбки были в этой игре, безусловно, козырным тузом. – На Топкий выгон идем. Здесь недалеко. Как спрятать беглянку в городке, битком набитом военными, где не то, что чуланчик, место на сеновале не найдешь? Никола немало гордился предложенным им решением, а ведь, если бы не непонятная не то баба, не то парень в кринолине, черта с два ему пришла бы в голову такая замечательная мысль. Старый амбар, снятый разбежавшейся труппой для своих представлений, по-прежнему пустовал, и вряд ли его владельцу, человеку, как и большинство провинциалов, честному, взбредет на ум снова сдать собственность, за которую уже получил арендную плату, а значит, незваных гостей можно было не опасаться. Конечно, ветхая крыша слегка протекала, но под добротно сколоченной сценой бывшей маркитантке будет и сухо, и надежно.
Ампаро: Не отдаст, хоть скользким ужом крутись. А если про пистоли сказать, то и подавно - сразу себе заберет, а судейский ей и не поверит. Хотя если та девица с напильником приходила от него, то и про деньги он должен знать. Фургон Горошинка честно продала. Деньги выручила по всем правилам, да только кто ей теперь их отдаст, правила-то они для каждого случая свои бывают. И судейские поди тоже пистоли любят. Ампаро незаметно вздохнула - Соледад совсем из платья выросла, хоть бы половину девчонкам передать, она бы исхитрилась, сумела. Горошинка покосилась на спутника. - Юбки только не выбрасывай. И его милость попроси - хотя бы часть - девочкам. - Ничего больше говорить Ампаро не стала, что толку. Понятно, что одежду он ей не вернет, думает поди, что сбежит. И правильно думает. Откуда ей знать, что там судейский замыслил, понятно - не постели ему взбивать. И думать бы не стала - юркнула бы в любую подворотню, ищи ее. Не судьба. Ладно, что гадать, узнает. Деваться ей теперь некуда. Пока ... Топкий, значит, топкий. Выгон. Идем, сукин ты сын.
Serviteur: Никола, даже не подозревавший, какое сокровище скрыто в старых юбках, бросил на Ампаро цепкий взгляд, но в темноте все равно не смог прочитать выражение ее лица. Соврала, стало быть, не хозяйское там добро, ее собственное. Крепче прижав к себе сверток, письмоводитель потянул маркитантку за рукав рубашки, сворачивая с площади в еще один узкий проулок, почти сразу выведший их к амбару. Приподняв ножом щеколду, запиравшую изнутри боковую дверцу, Никола пропустил свою спутницу внутрь и вошел вслед за ней. Наощупь отыскав заранее сложенную у входа стопку тряпья, он извлек из-под нее фонарь и зажег его. - Здесь одеяло и кое-чего поесть, а там, - приподняв повыше руку с фонарем, он осветил еще благоухающую свежим деревом сцену, – спрячешься внизу, там можно пролезть, видишь? Только обивку за собой затяни и не жги свет попусту. Как смогу, приду за тобой. Ах, да, вода! – он ткнул носком башмака в булькнувший бурдюк.
Ампаро: Ампаро быстро осмотрелась. Вполне хороший амбар. Была тюрьма каменная, стала теперь - деревянная. Зато перед глазами петля гибельная не маячит. А уж что дальше, поживет - увидит. Главное, что поживет. - Понятно, - метнув быстрый взгляд на мужчину, сжимающего юбочный сверток, буркнула Горошинка. Повторять просьбу она не стала, не донесет ее вещи до судейского, так и дурак, даром что канцелярская крыса. Отдаст хозяину - может и ему что обломится. А она, Ампаро, получается что так, что эдак - все дура. Зато живая. Нет, все же умом-то слабоват - посоветовал огонь попусту не жечь. Еще бы велел сарабанду тут не плясать и романсы не распевать. Горошинка деловито подхватила одеяло - хвала Мадонне, что маленькая - два раза завернется. Подтащила бурдюк с водой и тряпичный сверток с едой к едва заметному лазу - надежней когда все нужное под рукой, а еще лучше когда в этой руке крепкая палка - на случай если крысы или мыши на ее скарб позарятся. Горошинка протолкнула внутрь нехитрое имущество, сняла надоевшую шапку и сунула туда же. Тряхнув головой, тщательно подобрала смоляные кудри и старательно заколола их шпилькой. - Ну я пошла, прятаться, - Горошинка повернулась в сторону лаза под свежеструганным деревянным настилом - как есть новая тюрьма. Зато хоть пахнет приятно.
Serviteur: - Дверь за мной запри, - буркнул Никола, протягивая маркитантке фонарь, но с полпути к выходу обернулся. – Может, это… тебе что-нибудь еще нужно? Принести? Тьфу, черт, чуть не забыл! Держи! Наклонившись, он вытащил из-за голенища сапога нож - такой же неприметный как и одеяло и фонарь, не новый, но и не старый, какой можно было найти в любом доме, если это, конечно, не крестьянская лачуга.
Ампаро: Горошинка, уже было собравшаяся юркнуть в темнеющую щель, обернулась, и на ее лице, подсвеченным подслеповатым фонарем, проявился живой интерес. Она резво вернулась к мужчине и взяв нож, крепко обхватила его маленькой ладонью за рукоятку. Бегло осмотрев лезвие, довольно кивнула и опустила руку, будто пытаясь прихватить подол. - А, черт, - досадливо передернула плечами испанка, нащупав вместо привычной ткани пустоту, - И куда мне теперь его приткнуть? А, ладно, придумаю. - Затем подняла глаза на мужчину и чуть усмехнулась, - А юбки и принеси, под ними так удобно прятать нож. Сделав пару шагов в сторону своего временного пристанища, Ампаро обернулась и, приподняв над головой фонарь, всмотрелась в уже неясные очертания мужской фигуры. - Эй, зовут-то тебя как? Я хотела сказать ... спасибо. - И вдруг открыто и широко улыбнулась, - А я - Горошинка. Сейчас она хорошенько закроет дверь, а потом ей останется сделать два важных дела, перед тем как устроиться на ночлег - пристроить поудобнее нож и перекусить. А все остальное завтра.
Serviteur: Никола фыркнул: - Горошинка и есть. Смотри, не укатись никуда, а то ведь съедят. А если попадешься, чем черт не шутит, - держи язык за зубами. Будешь молчать – вытащим, будешь болтать, - он красноречиво развел руками. – Ни разу еще не видел, чтобы его милость сухим из воды не вышел. Сам Марверт мог бы на это сказать, если бы, конечно, захотел, что письмоводитель знал его слишком недолго, чтобы стать свидетелем его ошибок, но поскольку он в настоящий момент ожидал возвращения своего клеврета в Горелом доме, вмешаться в этот разговор он никак не мог.
Ампаро: - Если вдруг черт пошутит ... - Ампаро вдруг чуть удивленно приподняла изогнутые брови и в слабой полу-улыбке приоткрыла рот. Вид у нее при этом стал такой глуповато-заискивающий, будто она силилась что-то сказать, да только не знала о чем, хотя угодливое желание проступало и в широко распахнутых темных глазах и в неуверенно подрагивающих губах, - А я и рада сказать бы, месье, да только не знаю ничего. Меня умницей-то никто сроду не звал, только вот Горошинкой. - Не укачусь, и не скажу ничего ... - выражение недалекой простоватости вдруг растаяло, уступив место усталости, залегшей под глазами легкими тенями. - Пусть его милость только про девчонок моих не забудет, - Взгляд испанки скользнул по тугому свертку в мужских руках. - Здесь буду сидеть, как мышь под метлой. Ей действительно уже ничего не хотелось, кроме как наспех перекусить и, завернувшись в одеяло, заснуть крепко, без сновидений. Только сейчас Ампаро вдруг почувствовала, что смертельно устала. Слишком долго катилась-прыгала. Горошинка.
Serviteur: - Ну комедиантка! – восхищенно выдохнул Никола. – А на дыбе так сможешь? Вздохнув, он сделал прощальный жест, переступил через порог и снова свернул к рыночной площади. Не зайти в аптеку было никак нельзя, а то, что месье де Марверт никак заснуть не может, было, скорее всего, самой чистой правдой: не верил верный письмоводитель, что его господин не дождется его возвращения.
Ампаро: На дыбе и не так сможешь - устало вздохнула Горошинка, запирая дверь за своим спутником, юбками и двадцатью пистолями. Оказавшись под деревянным настилом, она быстро осмотрелась - вполне сухо и чисто, бывало и хуже. Быстро расстелила одеяло и, прежде чем в него завернуться, взялась за узелок с провизией. Отломив небольшой ломоть ржаной лепешки и аккуратно отрезав кусок ноздреватого сыра, Горошинка принялась за еду. Попеременно откусывая то одно, то другое, она попыталась было обдумать зачем все же она могла понадобиться тому господину, но очень быстро бросила это занятие - слишком неудобно думать, когда слипаются глаза, да и все одно - не добраться ей до его хитроумия. Вскоре она плотно и бережно замотала оставшуюся еду в тряпку, потушила фонарь и завернулась в одеяло, не забыв перед сном проверить - на поясе ли нож. И, едва успев мягко, по-кошачьи зевнуть, крепко заснула ... ...У нее снова была в руках лепешка - еще теплая, вкусно пахнущая. И, смеясь, она щедро ее ломала, вкладывая душистые куски в протянутые детские ладоши. Снова и снова рвала казавшийся бесконечным хлеб. Лишь бы еще разок услышать родные голоса, похожие на звонкое чириканье, - Мама, мама ... Эпизод завершен.
полная версия страницы