Форум » A la guerre comme à la guerre » Кастильская невеста, или В поисках единорога. 12 сентября 1627 года » Ответить

Кастильская невеста, или В поисках единорога. 12 сентября 1627 года

Pierrot/Pierrette: В чем наша цель? Терзать ваш слух и глаз. Мы никогда бы в жизни не посмели Явить наш скромный гений напоказ. Вот истинный прицел для нашей цели. Сюда пришли мы вовсе не затем. Чтоб вы, смотря на нас, вконец измаялись, - Наш первый помысл. Угодить вам всем Мы не хотим. Чтоб зрители раскаялись, Актеры здесь. Они сыграют знатно, И вы поймете все, что вам понятно.

Ответов - 48, стр: 1 2 3 All

Pierrot/Pierrette: Воздев к небесам свой клинок, Благородный Рыцарь ответствовал так: – Ужели ты та самая Химера? Тогда беги, спеши свои владенья Покинуть, ибо чародейской власти Твоей конец я положу сегодня! Животворящий крест, мое наследство, Да оградит нас от любой напасти! Освободи тотчас мою невесту, Или прощайся с жизнью! Меч мой верный Легко разлучит смрадный дух твой с телом! Покуда Хуан бросал свой вызов, торжественно помавая распятием, Панчита жеманно подобрала свою юбку и осторожно приблизилась к распростёртому телу и колдующей над ним весталке, выказывая все признаки живейшего любопытства.

Belle Fleur: Выслушав угрозы Рыцаря, коварная колдунья поначалу дала реплику в сторону, чтобы зрители не сомневались в ее истинных намерениях, скрытых от противника: -Мальчишка дерзкий! Грозить осмелился, каков! Решил пленить единорога – ну что ж, тогда ему дорога В мое пристанище быков. И, растянув в многообещающей улыбке свои кроваво-красные губы, обратилась к Рыцарю, не преминув незаметно вытащить из левой рукавицы пропитанную уксусом и прогорклым жиром тряпицу, смрадный дух которой должен был перебить присущий самой актрисе нежный аромат роз и лилий, и сгустить атмосферу зла: -О, идальго! О! Ты растопил лед сердца моего Своим галантным дерзновеньем, А также трепетным служеньем Во славу той, что сердцу твоему милей всего. Заключим справедливый договор: Турнир любовный разрешит наш спор. И если меч тебя не подведет, И победишь меня на ложе страсти, Закончатся твои напасти: Циклоп к тебе невесту приведет. Иди со мной, идальго смелый, И докажи любовь к Прекрасной Даме делом. Не побоись вонзить свой острый меч В глубины грота, что охоч до встреч. Колдунья стащила с правой руки железную перчатку и бросила ее к ногам Рыцаря, словно призывая его или победить в любовном поединке, или принести себя в жертву на алтарь любви и пасть во славу оной на куртуазном ристалище. В подтверждение ее слов о Циклопе со стороны доселе бездыханного тела раздался еле слышный стон, левая нога поверженного великана дернулась и снова застыла, зато пальцы рук пришли в движение, слепо ощупывая пол вокруг себя. Весталка, видя, что Циклоп возвращается к жизни, в молитвенном жесте воздела руки к небесам. Прошу прощения за последнее двустишие, навеянное средневековыми новеллами и фаблио. Если оно кажется кому-то оскорбительным– я подотру.

Pierrot/Pierrette: Источаемые тряпицей Белль Флёр зловонные миазмы, скорее всего, остались незамеченными в зрительном зале, но Николь и Лелий невольно поморщились, а Атлант даже чихнул. С воплем ужаса Панчита снова бросилась под защиту Рыцаря, который, выслушав речь Химеры со всей куртуазностью, придал своему красивому лицу нарочито любезное выражение, прежде чем решительно отвергнуть её предложение: хоть и не ссылаясь напрямую на целомудренного сэра Галахада, он признался, что хранит верность своей невесте, и предположил, призвав в свидетели явившегося незадолго до этого ангела, что небеса, направившие его на поиски единорога, не будут благосклонны к тому, кто не соблюл в пути свою чистоту. Отдав таким образом дань правилам приличия, Хуан призвал чаровницу немедленно отступить, заключив: – Освобожу я этот край от страха, Придёт конец твоей зловещей власти. Уйди же с миром, взяв с собой и эту Прислужницу свою и труп безгласный, Не то падёшь с холодной сталью в сердце И мир лишится той красы волшебной, Что предо мною дивно так сияет! Неизвестно, полагал ли автор пьесы, что этим комплиментом Рыцарь попытался стать дипломатом, но Лелий, произнося эти слова, устремил свой взор не на колдунью, а в зрительный зал, каким-то непостижимым образом сумев создать у каждой из присутствующих дам впечатление, что и пламенный взгляд и слова предназначались только ей.


Belle Fleur: От Белль не укрылся пламенный взор, который Лелий направлял в противоположную от нее сторону. Манера записного красавца труппы очаровывать любое существо в юбке выводила юную кокетку из себя. Белль выровняла дыхание и приготовилась произнести заключительный монолог Химеры. Из-за кулис раздался то ли рокот, то ли хохот: кузнец, обладавший густым басом, выдавал себя за Дракона. -Дракон проснулся! Кушать просит! А нас по лесу леший носит! – в сильном волнении воскликнула волшебница, питавшая, по-видимому, самые нежные чувства к своему крылатому средству передвижения. Сочтя, что его благополучие важнее, чем куртуазные разговоры, она окинула Рыцаря высокомерным взглядом и воскликнула в сторону: -Природа-Мать! Как жалок род людской! Как рыцари поизмельчали, свой пыл мужской вконец подрастеряли! Высказав таким образом свое презрение по отношению к человеческим слабостям в целом, она снова обратилась к Рыцарю. Глаза ее метали молнии, достойные Медеи, заставшей неверного аргонавта с поличным: - Я время понапрасну не теряю: Ступай отсель, тебя я отпускаю! Напрасны все твои мечты Об обретении невинной чистоты. Что за идальго были в наше время! Не то что нынешнее призрачное племя, Могучие богатыри – не ты! Ищи-свищи единорога! Охотников других найдется много Познать всю сладость этой красоты! И, со звоном ударив себя в закованную грудь, Химера гордой поступью ушла за кулисы, прихватив с собой верную свиту, но по забывчивости или от волнения оставив лежать на сцене брошенную перчатку и тряпицу, своим ядовитым запахом сравнимую разве что с пеплосом, который ревнивая колхидская царевна отправила в подарок своей счастливой сопернице.

Pierrot/Pierrette: Произошедшее на сцене потом убедило бы любого сомневающегося, что настоящему герою не нужно отправляться на поиски приключений, ибо приключения находят его сами. Во время дальнейшего путешествия рыцаря и его преображённого слуги через заколдованный лес дракон, людоед, аллегория Глупости и Бог весть почему Вакх поочерёдно преграждали им дорогу для того, чтобы, потерпев позорное поражение, покинуть сцену или быть с неё утащенными. Наконец, по словам Хуана, "Укрыла ночь своим покровом чёрным Волшебный бор, и путь исчез из виду", и утомлённые путники расположились на ночлег. Рыцарь смежил веки сразу, а Панчита ещё жаловалась на ноющие ноги, отсутствие ужина и сырость, когда внезапно выпрыгнувший из-за кулис лев опрокинул её на землю и зловещим шёпотом изъявил намерение сначала откусить голову ей, а затем расправиться с её господином.

Belle Fleur: Из-за купы деревьев, как призрачное виденье, появилась Фея лесного озера в полупрозрачном легком одеянии, мерцавшем от серебряной пыли в свете факелов, стоявших по бокам сцены. Она бесстрашно приблизилась ко льву, положила руку ему на загривок и приказала: -Свирепый зверь, оставь девицу: Невинность трогать не годится! Иди ко мне и сядь со мною: Тебя я маком успокою, Спать уложу на мягкий мох, Полынью изничтожу блох. Дурмана дам и белены, Чтоб сладкие ты видел сны. И фея сама села рядом со львом, обняв враз присмиревшего зверя за шею. Посмотрев на Панчиту печальным и сочувствующим взглядом, она снова заговорила: -В какую переделку ты попала! Таких страстей я сроду не видала… Скажи мне, как так получилось, Что ты в Химериной чащобе заблудилась? Колдунья злая слабых не щадит: Тебя в свою весталку превратит. Фея замолчала, ожидая ответа Панчиты, в то время как усмиренный лев покорно положил ей голову на колени и заурчал как большой кот, наевшийся сметаны со сливками.

Pierrot/Pierrette: Как и полагается Простаку, превращённому в Простушку, оруженосец, ставший девицей, внимал фее с самым доверчивым видом и даже всхлипнул, явно принимая её сочувственный тон за чистую монету. Не будучи, в отличие от более просвещённых зрителей, в состоянии заключить, что в столь непристойном одеянии на сцене могло появиться только несомненное Зло, он потянулся уже к фее, когда вмешался проснувшийся Рыцарь. Воздевая в одной руке распятие, а в другой сжимая меч, он воскликнул: - Исчезни, сгинь, нечистое виденье! Пусть твой соблазн нам не смущает души! Прекрасным телом в дымке легкой ткани Не совратишь ты нас с пути прямого! К высокой цели если дух стремится, Легко сметёт с пути он все преграды. Реликвией святою призываю Тебя: «Нас не вводи во искушенье»! Освобождённый от колдовских чар лев весьма убедительно изобразил непреодолимую свирепость и снова ринулся на Панчиту. Духовная борьба Рыцаря с греховным соблазном тем самым нашла отражение в совершенно материальной схватке между Девой и Чудовищем, и казалось, Зло совершенно берёт уже верх над добром, ибо Зверь с легкостью одолел свою жертву. Господин Дикарь, не бросьте бедную девушку в беде!

Belle Fleur: Разоблаченная рыцарем и устрашенная животворящим крестом, прислужница Химеры, коей и являлась фея озера, накинула на себя непроницаемую для глаза черную накидку, символизирующую ее Греховность, и удалилась за кулисы, тем самым прозрачно намекая публике на то, что Добродетель всегда торжествует над Похотью, Искушением и Грехом, и что рыцарский дух только что одержал одну из неминуемых побед над Злом, которыми так славились крестоносцы.

Лапен: Ошарашенный лев с удивлением проводил взглядом прекрасную деву, которая обещала ему порошок от блох и белену. Недоуменно рявкнул. А затем снова обернулся к другой деве - той, что ничего не обещала, только жалобно пищала. Зверь разинул пасть (которая была гордостью бутафора), повел большой головой по сторонам, чтобы все зрители оценили грозные клыки, и взревел так выразительно, что в зрительном зале заойкали дамы. И ответом этому реву был грозный боевой клич из левой кулисы. Воздев над головой копье, на сцену вышел в боевом танце Дикарь ("эфиопский" грим, набедренная повязка до колен из козьей шкуры, черный курчавый парик из крашеной овчины). - Зверь! - проорал Дикарь, наступая на льва, но даже в атаке продолжая вертеться в боевой пляске. В жизни такой плясун был бы немедленно убит, но лев, сраженный вереницей грозных поз, покорно подставил бок под копье. - Умри!!! - прохрипел воин на чистейшем дикарском языке и вонзил свое оружие в бедное животное. То есть из зрительного зала показалось, что вонзил. Особо впечатлительным зрителям померещился даже хруст костей. Лев рухнул на сцену, задрыгал лапами, забился в агонии и ухитрился в судорогах выкатиться за кулису. - Я - Гымгым! - провозгласил охотник, размахивая копьем. - Я могучий и грозный Гымгым! А он - злой... Тут лицо дикаря вдруг стало совершенно детским, утолщенные воском губы расплылись в наивной и добродушной улыбке. Указав копьем за кулису, Гымгым добавил: - Но он вкуууусный!

Монтрезор: Дамы и господа, простите великодушно, не удержался. Если мешает, уберу. Граф де Монтрезор сидел рядом с герцогом Орлеанским в компании молодых придворных и рассеянно теребил кружевной платок, наблюдая за происходящим на сцене действием. Принцу спектакль, похоже, нравился, самому же Клоду казался изрядной чушью, хотя время от времени весьма смешной. Самое неприятное, по мнению рассудительного графа, было то, что порой было трудно понять, кто и зачем в данный момент появился на сцене. Вот и сейчас из-за кулис выплыла прекрасная и, прости Господи, почти голая Мадлена, которая до этого щеголяла в латах. - А это кто? – оживились при виде ее придворные. - Химера, виконт! - Какая Химера, Химера была в латах и со змеями, а эта… А ведь хороша, дьявол ее побери! - Это Химера, но она разделась. - Зачем?! - Не зачем, а для чего! – весело заметил шевалье де Верлен. – Чтобы вы оценили ее фигурку. Счастливчик Монтрезор! - А что Монтрезор? – внезапно заинтересовался Месье. – Граф, вы уже знакомы с девицей? И как она вам? Бог весть отчего Клоду вдруг расхотелось, чтобы принц знакомился с пылкой и наивной Белль. Хотел ли он приберечь красотку для себя? Быть может, но пока он об этом не думал. - Да никак, - Монтрезор равнодушно пожал плечами. – Бесспорно красива, но и только. - И ну ее тогда! – нетерпеливо отмахнулся принц. – Гляньте, господа, какой! – приветствовал он появление Дикаря. – Как вы думаете, это кто? - Полагаю, язычник, ваше высочество, - неуверенно ответил Клод. - Пресвятая Дева, он, что, собрался есть льва?! – изумился семнадцатилетний виконт де Сели.

Pierrot/Pierrette: Отважный Рыцарь в самых выспренних выражениях изъявил благодарность Дикарю за его своевременное вмешательство и предложил вместе восславить Христа, чьей высочайшей волей (и одной лишь ею) им была дана победа над столь грозным врагом. Зрители, сохранявшие ещё толику здравомыслия, могли бы отметить, что в предыдущих случаях герой не так спешил поделиться заслугами с высшими силами, но подобное упущение вполне могло оказаться и чистой случайностью. Выжидающий взор, который он устремил на Дикаря, презабавнейшим образом контрастировал с кокетливым взглядом Панчиты, всем своим поведением ясно дававшей понять, что она с лёгкостью сменяет шанс отыскать Единорога на внимание столь смелого воина. К счастью для зачарованной невесты Хуана, Рыцарь, усаживаясь у обозначенного в одних лишь его речах костра, объявил о своём намерении прободрствовать всю ночь в молитве и приказал своему заколдованному оруженосцу перевязать раны их нового союзника, если таковые имеются, и позаботиться об ужине, более приличествующем доброму христианину, чем умчавшийся невесть куда лев.

Провидение: В этот самый миг торжественность момента была нарушена. Отвлекшись на Дикаря, мастеровые напрочь забыли о канатах, на которых парили сначала Дракон, а затем Ангел, и те, вырвавшись из не удерживавших их более рук, один за другим звонко шлепнулись на сцену, лишь чудом не задев сидевшего у левой кулисы Рыцаря. Надеюсь, Дикарю и Панчите не составит труда выкрутиться? Лианы, дикие змеи, козни злобной Химеры?.. ;) Если участники пьесы возражают, уберу

Лапен: До этого мгновения дикарь Гымгым глядел на рыцаря, словно завороженный, широко открыв рот и выкатив глаза. Но когда сверху упали толстые веревки - опешил всерьез... к счастью, лишь на мгновение. - Не трогай! - взвыл он самым что ни на есть дикарским голосом. - Сети Лесного Хозяина! Поймают! Скрутят! Утащат! Он вновь задергался в боевом танце, с ужасом на черной физиономии приближаясь к канатам. Те лежали неподвижно и нападать вроде не собирались. Чуть осмелевший дикарь подцепил веревку копьем, приподнял... Никто из публики не уловил ловкого движения Лапена. Веревка соскользнула по копью вниз и упала актеру на плечи. Испустив вопль ужаса, Гымгым завертелся, пытаясь содрать веревку с плеч, но все больше в ней запутываясь. Канат то сползал на локти, прижимая руки дикаря к телу, то охватывал горло, заставляя свою жертву корчить чуть ли не предсмертные гримасы, то коварно оплетал колени и давал подножку. Дикарь вертелся, падал, кувыркался, катался по сцене. В одном из кувырков он оказался возле Панчиты. Раз!.. И конец веревки захлестнул ножки девушки-оруженосца. - Крутись! - тихо прошипел Лапен - только для Пьеро. Не расслышал даже рыцарь, на которого Лапен имел всю надежду. "Ну, догадайся, Лелий, дурень, прекратить это безобразие... ну, молитву прочти, крест воздыми..."

Pierrot/Pierrette: Если Панчиту появление "сетей Лесного Хозяина" явно застало совершенно врасплох, заставив одеревенело застыть на месте, то Лелий, казалось, полностью перевоплотившись в отважного Рыцаря, мгновенно перешел к действию. Выхватив меч, он смело ринулся навстречу нежданной опасности, но тут же остановился, обнаружив, что Анри уже перехватил инициативу. – Дикарь бесстрашный, смелый сын природы, Твоя отвага поражает разум. В чащобе сей повсюду зло таится, И каждый вдох наш может стать последним. Но чу, одолевают злые чары: Оруженосец мой попался в сети! Краткий этот монолог продолжался не только в течение схватки Гымгыма с верёвками, но охватил также и бесславное пленение ими Панчиты, ибо Лелию пришлось придумывать стихотворные строки на ходу. Правильно истолковав поведение сотоварищей как призыв к немедленному действию, он храбро бросился в атаку, с искусством не меньше чем у Анри оказавшись почти что в положении Лаокоона. То наступая, то отступая, Рыцарь вскоре исчез за кулисами, куда и уполз вслед за ним его чудовищный противник. Освобождённая от пут дева-оруженосец со стоном заломила руки. – Господин дикарь, а господин дикарь, что же теперь будет? – и ответила сама себе: – Не оставит же Господь столь достойного воина?

Лапен: - Лесной Хозяин его съест! - исчерпывающе ответил "господин дикарь", глядя вслед удаляющемуся рыцарю, опутанному веревками. И с легким запозданием переспросил: - Господь - кто такой? Ответить Панчита не успела. На сцену твердым шагом триумфатора возвратился рыцарь. В правой руке он держал меч, в левой - обрывок веревки. Глядя на веревку, Лелий продекламировал: Все силы злых языческих божков Отваге христианской не препона! С молитвой и мечом пройду я там, Где ветви-лапы тянутся к тропинке, Где пеленою мрак в кустах залег... - "Где с перепою я в кустах залег..." - шепотом (только для Панчиты) передразнил Лапен разошедшегося Лелия. А затем уже громко возопил: - О великий вождь! И, грохнувшись на колени перед рыцарем, принялся истово лупить лбом в пол. Кто-то из догадливых актеров при каждом прикосновении головы дикаря к доскам сцены ударял за кулисами в барабан.

Pierrot/Pierrette: Вернувшееся таким образом к авторскому тексту представление окончательно остановилось для того, чтобы позволить Рыцарю принести слово Божие некрещёному Дикарю. Благочестивая проповедь, произнесённая с мечом в одной руке и распятием в другой, не могла не возыметь желаемого результата, пусть даже едва не вогнав зрителей в кощунственный сон. К счастью для последних, после изрядной доли пищи духовной пришёл черёд более низменных нужд. Отправляясь на донёсшийся из-за кулис звон стали, производимый всё тем же кузнецком, Хуан поручил Панчите позаботиться об ужине, и дева-оруженосец, сумевшая, по-видимому, захватить собой необходимые припасы втайне от публики, с готовностью вручила Дикарю закопчённый котелок, в котором не было ровным счётом ничего театрального, ибо в пути он использовался для самых что ни на есть прозаических супов и каш. – Я принесу воды, Гым-... Анри, а ты разведи огонь. Хотя автор назвал новообращённого в честь Людовика Святого, актёры, посовещавшись, решили не дразнить гусей.

Лапен: Оставленный у костра дикарь попытался добыть огонь трением, но у него ничего не вышло. Тогда бывший Гымгым воззвал к лесным божествам и духам, но те не откликнулись, поскольку, как это было известно автору и зрителям, и не существовали вовсе. Тогда Агри-Гымгым наконец-то вспомнил, что уже несколько минут исповедует христианскую веру, и с неожиданной для туземца бойкостью прочел молитву. И тут свершилось чудо. Сотворил это чудо сидящий над сценой Атлант. Он потянул за тонкие, не видные из зрительного зала ниточки. Те подняли и заставили трепетать длинные лоскуты алой ткани, отлично сошедшие за языки пламени. Узревший чудо язычник осенил себя крестом и смиренно пообещал впредь не молить о помощи глухих и ленивых духов...

Pierrot/Pierrette: Оказавшаяся свидетельницей промысла божьего Панчита пала на колени, прижимая к груди принесённый из-за кулис бурдюк, и благоговейно перекрестилась при слове "аминь". Приблизившись затем к новообращенному, она с видом одновременно робким и преисполненным надежды спросила: – А ты теперь настоящий святой? Чистый и непорочный? Прозвучавшее в её голосе неприкрытое кокетство ясно показало радостно захихикавшей публике, что преображение оруженосца затронуло не только его тело, но и душу.

Лапен: Туземец, которому только что долго, занудно и в стихах объясняли, что такое святость, видимо, что-то все-таки понял. Анри с тоской уставился в небеса. Потом вдумчиво оглядел зал, словно ожидал, что зрители смилостивятся над его идиотской, несчастной физиономией и что-нибудь подскажут. Не дождался. Повернулся к девушке и бодро, твердо заявил: - Не-е, не святой! И решительно облапил Панчиту.

Pierrot/Pierrette: – Не вздумай на меня слинять! – прошипела Николь в самое ухо Дикаря и исподтишка вытерла испачканную сажей руку об его набедренную повязку. – Ах, чёрт! Ангел! Автор представленной на суд его высочества пьесы никак не мог предусмотреть нерадивость местных мастеровых, и окрылённый посланец небес, который должен был прервать излишне пылкое объятие, лишь беспомощно развёл руками из-за кулис. Возглас, сорвавшийся с губ комедиантки мгновеньем позже, не пристал бы ни невинной деве ни оруженосцу, и она одним неженственно резким движением высвободилась и метнулась вперёд – как раз вовремя, чтобы поймать вылетевший на сцену пылающий факел, а за ним второй и – уже начиная жонглировать – третий. – Молнии! – глубоким басом вскричал невидимый из зала Атлант. Пока Панчита суетливо металась по сцене, с воплями ужаса ловя и вновь подбрасывая то и дело возвращающиеся к ней "молнии", растерявшийся было "ангел", получив чувствительный тычок в бок от находчивого директора труппы, выступил из-за кулисы и хрустальным голоском Жанны почти без изменений произнёс вложенный ему автором пьесы в уста речитатив об угодной небесам – и Единорогу – чистоте. Не успели отзвучать последние наставления, как Николь, успевшая тем временем придумать, как избавиться от своего опасного реквизита, вновь подошла к самому краю сцены. Продолжая жонглировать одной рукой, она несколько раз махнула другой, словно отгоняя кур – увы, безуспешно. Закатив на мгновение глаза, она приподняла юбку и, покачав перед совершенно очарованными и ровным счётом ничего не понимающими военными босой ножкой, ловко пнула ближайшую к ней свечу. Публика испуганно шарахнулась, Панчита повторила свой жест, на сей раз убедивший ближайших к ней зрителей отступить подальше, и, спрыгнув с подмостков, один за другим уронила свои факелы на земляной пол, где они бесславно и погасли.



полная версия страницы