Форум » A la guerre comme à la guerre » Кастильская невеста, или В поисках единорога. 12 сентября 1627 года » Ответить
Кастильская невеста, или В поисках единорога. 12 сентября 1627 года
Pierrot/Pierrette: В чем наша цель? Терзать ваш слух и глаз. Мы никогда бы в жизни не посмели Явить наш скромный гений напоказ. Вот истинный прицел для нашей цели. Сюда пришли мы вовсе не затем. Чтоб вы, смотря на нас, вконец измаялись, - Наш первый помысл. Угодить вам всем Мы не хотим. Чтоб зрители раскаялись, Актеры здесь. Они сыграют знатно, И вы поймете все, что вам понятно.
Ответов - 48, стр:
1 2 3 All
Pierrot/Pierrette: К представлению, предназначенному для Месье, нанятый комедиантами амбар совершенно преобразился. Если для добрых горожан достаточно было наскоро сколоченных подмостков, то для его высочества к ним добавилось возвышение в глубине сцены, а в зале появились не только скамейки для военных, но и три позаимствованных из «Герба Аквитании» кресла для Месье и его ближайших друзей. Вместо масляных плошек сцену озаряли свечи, изображавшая лес декорация сияла свежей ядовито-зелёной краской, и даже солнце на ярко-бирюзовом небе под кистью усердного маляра увеличилось в два раза. У левой кулисы свисало разрисованное серыми прямоугольниками полотно, в котором снисходительная публика готова была признать замок, а у правой сидел очаровательный молодой человек и с мечтательным видом наигрывал на лютне. Собравшаяся публика не успела еще выяснить, что испанский репертуар Лелия сводится к одной-единственной мелодии, когда в дверях появился герцог Орлеанский, и все, включая музыканта, повскакали на ноги. Будучи в хорошем расположении духа, Месье не торопился занять оставленное для него место, но, напротив, останавливался поболтать едва ли не с каждым, кто попадался ему на пути. Николь, томившаяся за кулисами в костюме глашатая, подумывала уже о том, чтобы привлечь внимание, артистически уронив театральную алебарду, но тут один из придворных склонился к уху герцога, и тот, хоть и ответил ему нетерпеливым жестом, соизволил всё-таки пройти к своему креслу и подал окружающим знак садиться. Последовала несколько комичная возня за места на скамейках, но Глашатай, не ожидая её завершения, уже прошествовал в центр сцены, трижды ударил об пол своей алебардой и, добившись относительной тишины, удалился без единого слова. Из-за противоположной кулисы на сцену выступил Лелий и уставился на изображавшее замок полотнище с видом мыши, жадно созерцающей выставленный в мышеловке сыр. - Вот стены, за которыми томится Волшебный ангел, чистый дух прекрасный, Что Исабель меж смертными зовется, В моём же сердце имени не носит, Поскольку лишь одна царит там вечно. Но чу! Чей шаг спешащий будит эхо? Кого услыша, расцветают розы? Ужель увижу я твой светлый облик? Мой нежный друг, приди и будь со мною! Произнеся эти слова, он опустился на колени, опустил голову и с молитвенным восторгом распахнул объятия.
Belle Fleur: Белль подглядывала из левой кулисы. Даже с такого расстояния было видно, как знатные дамы, присутствовавшие на представлении, перешептывались, кивая на красавца-актера. В сердце Белль шевельнулась ревность: Лелий был ее фаворитом, но сам почему-то предпочитал мужних жен, которых с завидной частотой находил то в самом Этре, то в его окрестностях. Актриса уже сделала шаг в сторону сцены, но остановилась и немного подождала, чтобы дать своему партнеру возможность поволноваться. На ее плечо опустилась тяжелая рука: -Белль, крошка, не старайся понапрасну: взволновать актера может только плохо наложенный грим, - подошедший Атлант, тоже готовый к выходу, видимо, заметил ее маневры. Он почесал в затылке и добавил: -Ты не сильно того…пугайся: я тебя буду крепко держать. Ну, иди! – и бесцеремонно шлепнул ее пониже спины так, что актриса невольно ускорила шаг. Готовясь к спектаклю, Белль порылась в сундуках и отыскала тунику и покрывало, напоминающие одеяние монахини-кармелитки: скромное и вполне соответствующее духу первого действия, в котором происходило расставание героев. Таким образом, к замершему в ожидании Рыцарю вышла не Прекрасная Дама, а готовая к постригу дева, вся в белом и босая. Остановившись на расстоянии вытянутой руки от благородного идальго, Исабель опустила очи долу и произнесла: -Увы, Хуан! Отец жестокосердный меня отправить хочет в монастырь. Уже внесен задаток аббатисе: мое приданое, все целиком. Дублоны, песо, тысяча эскудо, и редкий жемчуг, что отец когда-то Мне отдал как награду за заботу и добрый нрав мой... Не судьба, Хуан! Отныне мы разлучены навечно, И стану я невестою Христовой, а Вы себе подыщете другую, получше прежней… Знайте, мой герой: за Вас молиться буду неустанно и слезы лить в разлуке непрестанно. Последние слова Исабель потонули в страшном шуме: на сцену с грохотом и треском приземлился большой черный дракон, вернее - Атлант, с ног до головы закутанный в черное и в маске, изображавшей драконью морду. При помощи веревок, продернутых сквозь закрепленный на туловище каркас, он незаметно управлял большими кожаными крыльями, растянутыми на распорках. Длинные накладки-когти на пальцах довершали зловещий образ. Не дав опомниться ни публике, ни рыцарю, ни деве, он зарокотал своим густым сочным басом: - Крепись, несчастная! Не быть тебе монашкой! Обречена ты стать Единорогом: Скакать по зачарованной чащобе и молча в одиночестве страдать. Так повелела ди-и-ивная Химера, волшебница, владеющая лесом, За то, что твой отец издал приказ повырубить столетние деревья. Дракон обхватил деву своими когтистыми лапами и вместе с ней медленными рывками поднялся вверх на толстых корабельных канатах, за которые тянули двое специально нанятых для спектакля мастеровых. Белль дрожала от страха, как заячий хвост, но Атлант прижимал ее к себе так же крепко, как кошель с деньгами, и поэтому, когда они благополучно опустились на твердый пол с другой стороны кулис, актриса сняла со своего похитителя маску и наградила его благодарным искренним поцелуем. Кармелитки - испанский католический орден. Монахини ордена после реформы 1563 года ходили исключительно босиком, за что были прозваны босыми кармелитками
Pierrot/Pierrette: В оригинале пьесы первый монолог Лелия занимал две страницы и был полон жалоб на жестокую судьбу и отца красавицы, но, принимая во внимание свою публику, комедиант сократил его до нескольких строк. Присутствующие на представлении три с половиной местные дворянки были явно разочарованы, когда речь красавца подошла к концу, но мужская часть публики заметно оживилась при появлении Белль, а дракон и вовсе снискал бурные аплодисменты. Переждав всеобщий восторг, Лелий подошел к рампе. - Злосчастный Рок! Проклятая Химера, Чьи чары все мои сковали члены, Могильным хладом приморозив к ножнам Мой верный меч! Подробное описание колдовской неподвижности, не позволившей рыцарю вступиться за свою возлюбленную и разрубить бессовестного дракона на тысячу частей, было также сокращено до минимума. Еще раз заверив Небеса в своей непреходящей любви к несчастной Исабель, Хуан вскинул в воздух свой клинок и торжественно поклялся найти и расколдовать ее. Не успел он объяснить всем заинтересованным лицам, что в достижении этой благородной цели ему должна была помочь удачно оказавшаяся при нём семейная реликвия – кусочек Животворящего Креста Господня, как на сцене появилось новое действующее лицо. В отличие от Лелия, чей вид нисколько не отдавал сценой и сделал бы честь любому из присутствующих, костюм Николь представлял собой грубую пародию на дворянское платье: роскошный бархатный камзол с огромной холщовой заплатой на правом рукаве, разукрашенная кружевами перевязь, с которой свисала несоразмерно длинная шпага, и широкополая шляпа, утыканная перьями по всей тулье. Обозвав новоприбывшего трусливым бездельником, Хуан тотчас же сообщил ему о предстоящем путешествии через волшебный лес и приказал ему отправиться в ближайшую деревню, где, вне всякого сомнения, верному оруженосцу не составит труда найти подходящую девственницу и убедить её помочь отважному рыцарю в поимке единорога. После целого ряда забавных увёрток, Панчо вынужден был подчиниться, а дон Хуан, сообщив о своем желании повторить данную ему клятву перед лицом отца прекрасной Исабель, удалился в противоположном направлении.
Belle Fleur: На небольшом возвышении, изображающем пригорок на краю деревни, сидела молодая пастушка, гладя по загривку возлежащего рядом с ней большого красного быка. Из жесткой курчавой шевелюры Атланта торчали длинные острые рога, а в носу болталось широкое золоченое кольцо. Обнаженный торс гиганта бугрился мышцами, нижняя часть тела была обтянута ярко-красными шелковыми чулками и фартуком из красной кожи. Пастушка взяла в руки лютню и запела нехитрую, но мелодичную песенку. Бык взирал на нее сквозь алую бархатную полумаску влажно блестевшими черными глазами и время от времени издавал томное мычание. Пропев три или четыре куплета, рефреном которым служила строка «Пойду я на лужок гулять, цветы и травы собирать», Белль отложила лютню и обратилась к зрителям, указывая в сторону деревни: - Когда гляжу на наше поселенье, Томит меня сердечное волненье. Колдунья мерзкая, Химера, третий год Деревне нашей жизни не дает. Мужчин в быков Химера превращает, Девиц невинных в рабство обращает. Одна лишь дева уцелела: Старуха древняя спала, Когда колдунья прилетела, Драконом управляя, что дотла Дыханьем огненным спалил нам полсела. Сейчас в селе одни лишь жены Остались, роком пощаженны. Ах! Все отдать готова для того, Чтобы вернуть супруга своего! Пастушка утерла слезы и обняла суженого за крепкую шею. Бык тоскливо замычал, мотая головой и всем своим видом выражая покорность судьбе. -Но где же моя верная подружка? Такая же, как я, пастушка? – вопросила селянка, оглядываясь по сторонам. -Лаура, выходи! Тоскливо мне одной И песни петь, и муженька кормить медвяною травой. Сыграем дружно на свирелях, венки сплетем из диких роз… А после уж займемся важным делом: пойдем подоим вместе коз.
Pierrot/Pierrette: За кулисами Лелий недоумённо уставился на Николь. - Что это происходит с Белль? - потребовал он с возмущением, более подходящим благородному отцу, чем первому любовнику. – Это уже не пятистопный ямб. Это какая-то дворняжка, которая хромает на все четыре ноги. - Я в этом не разбираюсь, - сухо отрезала Николь. - Зато я разбираюсь. – Лелий покосился в сторону Герцога. – Лучше бы мы показали что-нибудь из старого. - Ты свой выход не пропусти, умник! - Вперёд, ты, дева! Призыв пастушки не остался без ответа, и с противоположных сторон сцены появились две женские фигуры, которые должны были изображать несчастных рабынь злобной Химеры. Пошатываясь под тяжёлой ношей, они заняли место в середине сцены и оповестили публику о своей горестной судьбе жалобным речитативом. Едва отзвучали их стенания, как на сцене вновь появился Благородный Рыцарь, сопровождаемый Отцом прекрасной Исабель. Последний торжественно пообещал первому не только руку красавицы, но и её богатое приданое, если пропавшая дочь будет возвращена. Повторив свою клятву спасти возлюбленную или погибнуть и призвав в свидетели свою реликвию, Лелий поднял к небесам распятие. Наступила тишина. Рабыни незаметно переглянулись. Благоговейно-торжественное выражение на лице Лелия уступило место лёгкому недоумению, когда он повернулся к левой кулисе, и всё тот же нанятый кузнец, опомнившись, с силой ударил молотом по железному листу. Изображавшие ношу тюки за спинами рабынь взлетели в воздух, оказавшись широкими полотнищами ткани, и, на мгновение создав иллюзию ангельских крыл, укрыли собой Атланта. Освобождённые от чар пастушки воздели ввысь бубны и проплясали нечто, имеющее некоторое сходство с испанским танцем, как его представляют себе в Аквитании. Восстав из-под укрывшей его ткани, расколдованный Бык также вознёс хвалу своему спасителю и, подхватив на руки свою жену, покинул сцену - надо полагать, вознамерившись вернуться к супружеским обязанностям. Пастушки, пританцовывая, отправились за ними, а Рыцарь и Отец невесты начали ещё один напыщенный диалог, в конце коего перед зрителями появилась увенчанная лавровым венком полуобнажённая рыцарская Добродетель и предрекла отважному герою блестящее будущее. Вслед за ней на подмостки снова вступил Панчо, на ходу подтягивая спадающие штаны - публике, с восторгом встретившей сообщение о том, что снятие заклятия было ознаменовано народным празднеством, совершенно не нужно было знать, что этот трюк позволял Николь выиграть ещё несколько секунд при переодевании. Повторив свой приказ найти девственницу, Рыцарь удалился вместе с будущим тестем, а Панчо остался стоять с самым глупым видом. Надеюсь, что Белль, Жанна и Мельхиор не против такого использования их персонажей. Но если нет - дайте знать, я исправлю.
Лапен: И тут из-за кулис, хромая, выбрела старуха: дюжая, широколицая и, несмотря на горб, довольно высокая. Одета она была пестро, с претензиями на кокетство, а в руке держала веер, такой огромный, что в сложенном виде он походил на меч. Оглядев опустевшую сцену, старуха гневно фыркнула, с громким хлопком сложила веер и низким голосом, почти басом обратилась к Панчо: - Так вот какая нынче молодежь! Как песни петь, плясать бурре да брандль - На это сил и времени не жалко! А как святому делу послужить Своею непорочной чистотою... Да много ль остается от нее, От этой непорочной чистоты, После прогулок по лесам вечерним? Но есть еще в деревне нашей дева, Над чьею головой незримо светит Никем не тронутый венок девичий! Вот я, взгляни, младой оруженосец! Меня искал ты? Радуйся! Нашел! Пойду с тобой ловить единорога, Шагну без страха к колдовскому зверю - И он падет смиренно на колени Пред чистою невинностью моей!
Pierrot/Pierrette: Наградившие этот монолог аплодисменты, наконец, стихли, и Панчо, ошарашенно таращившийся на старуху, сдвинул назад шапку, почесал в затылке, открыл рот, снова закрыл его, испустил глубокий вздох, от которого, казалось, заколебалась пламя стоявших у рампы свечей, и начал: – Я не понЯл… Точнее, я не понял. Не понимать… Ну, стало быть, наверно, Бабёнка! Нет, девица! Нет, старуха! Но, может быть… Слова! Куда вы делись? В ответ на этот отчаянный призыв из-за левой кулисы на сцену покатились разноцветные деревянные шары. Подхватывая их один за другим, Панчо продолжил, по стопе на шар: – Господской... речи... я не... Тут место в руках закончилось, и он подбросил шар в воздух: – пони... маю, Старуха... Дева... Что за... нава... жденье... Едино... рог... Зачем... ему... девица... Когда... он сам... когда-то... был... такою?.. Хороший жонглёр может без особого труда удержать в воздухе пять шаров, и Николь успевала не только переползать на коленях, роняя и вновь подбирая всё новые, но и следить ещё за губами Лелия, который на всякий случай суфлировал ей. Однако целью этого трюка было вовсе не показать публике её искусство, а потому, едва образовав на головой оруженосца радугу, шары в кажущемся беспорядке посыпались на землю. Мало кто смог бы заметить, что почти все они укатились со сцены, оставив лишь парочку для следующего номера. – Не умею я по господскому говорить! – возопил Панчо и стукнул себя по темени красным шаром. – Ваша милость, добрая женщина, скажите по-человечески, где бы тут девицу найти?
Лапен: Заслышав нормальную человеческую речь, старуха с явным облегчением рявкнула: - А я тебе чем не девица, таракан ты двуногий, антихристово чадо, лесной нечисти подкидыш! Хоть на святом кресте поклянусь - девица я! В церковь вхожу - божья мать на меня ласково глядит, не хмурится! Знает, что не грешна я... хоть грешить и есть с кем! Очень даже есть! Старуха гордо выпрямилась, насколько позволял ей горб. - Бондарь, плотник и пастух до сих пор в лице меняются, как меня увидят! Кузнец - тот и вовсе из деревни подался. Не могу, говорит: в каждом темном углу Паскуалу вижу! Стра-ашно!.. А сборщик налогов, как в деревеньку к нам завернуть, присылает предупредить: уберите, люди добрые, куда-нибудь Паскуалу на недельку! Во какие страсти вокруг меня пылают! А я - чиста! Чиста, как новорожденный ягненочек! Как лилия в росе! Как совесть монаха! Так неужто моей добродетели зазря пропадать? Хоть единорога словлю... Эй, ты меня слушаешь или в игрушки играешься?.. Ударом сложенного веера снизу вверх старуха Паскуала выбила красный шар из руки оруженосца, распахнула веер и поймала на него падающий вниз шар. Бродя по свету с балаганом, Лапен научился многому - в том числе и жонглировать. Но он понимал, что такой ловкости и такого изящества, какие показывает публике Пьеро, ему не добиться, и искренне уважал товарища по труппе.
Pierrot/Pierrette: К концу старухиных речей лицо Панчо выражало уже ту степень ужаса, при которой обычные люди сломя голову бросаются куда попало. Шарахнувшись от веера, он пробежал к самому краю сцены и, дрожа всем телом, обратился к залу. - Что делать? Ишь что ведьма задумала! Другие бабы сами рога наставляют, а эта чужим рогом попользоваться решила. Да ежели единорог эту старую каргу увидит, так убежит на край света, не хуже кузнеца. Да и рыцарь мой вряд ли позволит, чтобы его невеста, да кого попало добродетели лишала. Что делать, что делать?! Если бы перед ним сидели сейчас простодушные жители Этре, он, несомненно, услышал бы немало предложений разной степени непристойности, однако от куда более утончённых придворных его высочества такой любезности ожидать не приходилось. К счастью для самолюбия актёра, какой-то офицер радостно откликнулся из задних рядов: - Придётся тебе, парень, заместо единорога с этой девицей пообщаться! Только глаза сначала закрой! - Да что вы, сударь! Разве я достоин коснуться этакой чистоты! Не для деревенского парня такое лакомство! А вот ежели ваша милость сподобится… Нельзя сказать, чтобы окружение герцога Орлеанского снизошло до того, чтобы принять участие в вульгарном фарсе, однако заулыбались почти все, а один расфуфыренный хлыщ даже присоединился к шуткам, которыми военные осыпали своего незадачливого товарища. Когда было твёрдо установлено, что, невзирая на уговоры Панчо, никто не проявляет интереса к престарелой девственнице, оруженосец снова обратился к ней. - А верно ли ты говоришь, матушка? Истинно ли ты чиста и невинна? Неужто не посещали тебя греховные мысли? Вопросительно склонив голову к плечу, он сделал несколько нерешительных шагов к старухе и, споткнувшись, казалось, о валявшийся на земле шар, шлёпнулся на задницу.
Лапен: Старая Паскуала с интересом (и плохо скрываемой надеждой) прислушивалась к диалогу Панчо с офицером в зале. Когда вояка наотрез отказался обесчестить девственницу, та вздохнула так, что затряслись кружева на могучей груди, согнала с лица разочарование и ответила оруженосцу: - Я тебе не матушка, ибо с папашей твоим под забором не валялась. И ни с кем не валялась. Греховные мысли говоришь? Это про что? Ежели про то, откуда дети берутся, так что ж тут греховного? Это все знают: господь бог посылает с неба ангела, тот на руках младенчика приносит и супружеской паре на крыльцо кладет. А ежели незамужняя какая родила - стало быть, ангел адресом ошибся. И Паскуала устремила в зал чистый-чистый, наивный-наивный взгляд, прикрыв грудь веером, словно защищаясь от мужских взглядов. А потом скосила глаза на сидящего перед нею Панчо и пригрозила: - А будешь с подозрениями соваться да проверки устраивать - снова на стихи перейду!
Pierrot/Pierrette: - Да что ты такое говоришь, старуха! - возмутился Панчо. - Не на крыльцо, а в капусту, и не ангел господень, а аист! Скажешь тоже! Да разве может ангел господень ошибаться? То ли дело аист - хоть и божья птица, а головка у неё маленькая, все равно что у моего... гм... Оруженосец шумно прокашлялся. - Скажи мне лучше, не найдется ли у вас в деревне кого-нибудь, как бы это сказать, помоложе? Пока до того единорога дойдёшь, не одну пару башмаков сносишь. Разве такой почтенной девице это к лицу? А тебе, матушка, мы не то что единорога, а целого принца сыщем. Из зала донеслось несколько смешков, тут же, впрочем, стихнувших. За кулисами Лелий и Атлант оба сделали большие глаза, а последний для верности ещё погрозил кулаком.
Лапен: - Помоложе? - ахнула Паскуала. - Да зачем тебе, охальнику, молоденькая потребовалась? Ежели бы ты курочку на вертел подбирал, так оно бы и понятно: молодая-то курятинка вкуснее! Но тебе ж меня не жарить! А что до дальней дороги, так я еще ого-го! Я еще... гляди! Цапнув в зубы сложенный веер, бойкая старуха прошлась по сцене колесом - только мелькнули из вороха взметнувшихся юбок мужские сапоги. Лапену в этой сцене сложнее всего было не потерять накладные грудь и горб. Но ничего, справился, не обронил...
Pierrot/Pierrette: - Жарить-то не жарить, - с самым задумчивым видом протянул оруженосец, переждав взрыв аплодисментов, вызванный неожиданной прыткостью Паскуалы, – а вот ежели на нас какой-нибудь дракон нападёт или страшный зверь пардус, так пока он молоденькой заниматься будет, мы с моим рыцарем успеем тактически отступить. Впрочем, старуха, небось, быстро не бегает. Если предыдущая реплика была обращена к публике и произнесена, что называется, «в сторону», то теперь Панчо возвысил голос: - Молоденькая – это чтобы тебе прислуживать, матушка. А вот знаешь ли ты, как надо к поимке единорога готовиться?
Лапен: - Готовиться? - возмутилась Паскуала. - Это пускай единорог готовится ко встрече со мной! А я-то завсегда готовая! Старуха приставила сложенный веер ко лбу на манер рога и бодро прогарцевала через всю сцену. - А ежели твой страшный зверь пардус напасть вздумает, так не сомневайся, парень: я его живо научу старость уважать! Сборщика налогов - и то научила, а уж какого-то пардуса... И она сделала грозный выпад веером, словно собираясь забодать Панчо.
Pierrot/Pierrette: Лицо Панчо стало таким хитрым, что пятилетний ребенок понял бы, что тот что-то задумал. - Да разве ты не знаешь, что перед тем, как отправляться на такое богоугодное дело, следует полдня поститься да ночь перед алтарем молиться? – спросил он. – А которая девица не удержится да заснёт, ей за единорогом ходить не следует, ибо всё равно не признает благородный зверь её чистоты. Ежели ты, Паскуала, решила с нами отправиться, так ступай сей же миг в часовню, а на рассвете жди нас у входа. Стоя к публике боком, он выразительно скрестил пальцы за спиной, где престарелая девственница никак не могла их увидеть.
Лапен: Доверчивая старуха клюнула на обещание оруженосца, как уклейка - на муху. - Полдня поститься? Это можно. Нам, крестьянам, не привыкать поститься и в постный, и в скоромный день. Ночь перед алтарем молиться? Тоже могу. А что до сна, так ты, парень, раздобудь для меня повозочку да запряги хоть мулом, хоть осликом, я в дороге и отосплюсь... Развернув веер, Паскуала гордо проплыла через всю сцену, бросая на ходу в зрительный зал кокетливые взгляды, и исчезла за кулисой.
Pierrot/Pierrette: Оставшись один, Панчо исполнил что-то вроде торжествующего танца. Сообщив публике о своем намерении немедля отыскать в деревне менее непрезентабельную девственницу, он широко зевнул раз-другой и направился к левой кулисе, откуда тотчас же появилась скромно прикрывавшая лицо пейзанка. В последовавшем диалоге девица, во всеуслышанье поклявшись в своей невинности, тем не менее отклонила приглашение отправиться на поиски единорога, заверив незадачливого оруженосца, что не смеет оставить без своей помощи престарелую бабушку. Пообещав прислать взамен свою подружку, она удалилась. Не успел Панчо выразить свое восхищение крестьянской добродетелью, как на сцене появилась вторая девица, отличавшаяся от первой отсутствием чепчика и цветом юбки. К сожалению, и эта не смогла присоединиться к героям, объяснив, что матушка уж конечно не позволит ей бродить по лесу в компании двух незнакомых мужчин. Родители третьей девицы, были, по-видимому, не столь строги, но к ней тотчас же присоединился Атлант в роли жениха, мгновенно заставивший свою невесту передумать, и Панчо снова остался один. Посетовав на преследовавшие его неудачи, он изъявил намерение продолжить поиски после короткого отдыха, растянулся на сцене и захрапел на весь зрительный зал.
Belle Fleur: Из-за кулис послышалась какофония дудок, свирелей и пастушьих рожков, и на сцену вышла процессия из трех актеров. Публика заметно оживилась при виде столь живописной троицы: в зале раздались ахи и вздохи, смешки и покашливание. Стоявший за креслом Месье пожилой придворный вытаращил глаза и громко икнул. Восторги публики были оправданны: для выхода Химеры изобретательный Атлант смастерил парик, локонами которому служили извивающиеся змеи. На мертвенно-белом лице колдуньи ярко выделялись угольно-черные брови и кроваво-красные губы. Платье переливалось золотым шитьем, как кожа огненной саламандры, а походка, благодаря котурнам, была по-королевски нетороплива. По правую руку от Химеры легкой поступью шла прелестная, как цветок фиалки, юная жрица с флейтой Пана в руках, одетая в белоснежную тунику и украшенная гирляндами роз. За спиной волшебницы горой-исполином возвышался Циклоп в набедренной повязке из овчины и с привязанной к поясу дубиной, сшитой из мешка и набитой старым тряпьем. Верный слуга обмахивал свою госпожу большим опахалом. Циклоп остановился и, указывая древком в сторону храпящего оруженосца, провозгласил: - Ух-х! Слышу звуки человечьи! Чую человечий дух! Смотрите: вот лежит жаркое, ради которого я готов лишиться своей дубины. Проверьте, госпожа, нежна ли грудинка и мягок ли филей. Я пока разведу под котлом огонь пожарче, а Цецилия наберет в лесу мухоморов и волчьих ягод для лучшего навара. С этими словами Циклоп отошел в глубину сцены, а весталка, коротко пошептавшись с Химерой, согласно кивнула головой и вернулась за кулисы. Оставшись одна, Химера подошла к спящему и окинула его испытующим взглядом мясника. Змеи у нее на голове зашевелились. Только колдунья протянула руку, чтобы проверить свои впечатления наощупь, как вдруг из-за кулис донесся грохот железа: задремавший кузнец очнулся и подал сигнал раньше времени. Чародейка насторожилась и воскликнула: - Чу! Слышу я доспехов звон! Неужто иноземец появился, Чтобы нарушить мой покой и сон?! (Недаром мне намедни меч приснился!) Увы и ах! Уж поджимает время: Труба зовет, скрежещет громко стремя. Дракона оседлаю и на бой Смертельный выйду, рыцарь, я с тобой. Но перед этим пообедать надо, Чтоб голод в схватке мне не стал преградой! И Химера поманила к себе Циклопа, а сама со всей торопливостью, которую позволяли ей котурны, удалилась за кулисы, где сняла с себя тяжелый и жаркий парик и отдала держать его кузнецу до своего следующего выхода. Подошедший к оруженосцу великан плотоядно облизнулся и начал тщательно прицеливаться своей тряпичной дубиной. Встреча Добра и Зла - на Ваше усмотрение, Пьеро, но хотелось бы свести Рыцаря и Химеру в честном поединке.
Pierrot/Pierrette: Смешно было бы предположить, что, обговаривая постановку спектакля, актеры не задумались над возможностью вывести на сцену настоящую лошадь. - Ни в коем случае! – заявил Лелий. – Нет, нет и нет! Во-первых, ни Ромашка, ни Лютик на роль жеребца не подходят. А во-вторых, хороши же мы будем, если благородный скакун провалится сквозь подмостки. - Или Благородный Рыцарь выпадет из седла, - съязвила Николь. - Или лошадке приспичит облегчиться, - с непроницаемым лицом продолжил Атлант. - Ну, это-то мы как раз можем обыграть… Вопрос о лошади был снят с повестки дня, а потому Рыцарь появился сейчас на сцене пешком, хоть и при шпаге. - Назад, назад, созданье колдовское! Или сойдись со мною в схватке честной! Вредить Химера больше не сумеет, Мой верный меч тому порукой будет! С этими словами Хуан бросился на выручку своему оруженосцу, который поспешил отползти подальше. Наблюдательный зритель заметил бы, что яростный звон металла доносится не от меча, сталкивающегося с дубиной, а из-за кулис, но поединок оказался достаточно коротким, чтобы эта несообразность не привлекла чрезмерного внимания. Поверженный в битве Циклоп пал к ногам победителя, тот произнес ещё одну речь, которую вкратце можно описать как «и так будет с каждым, кто…», и повернулся было к Панчо, когда над головой еле слышно скрипнул плохо смазанный блок и сверху опустилось новое действующее лицо. - Несчастный! – воскликнул неназванный ангел, легонько покачиваясь над явно ошарашенным оруженосцем. - Ты несчастной Паскуале Солгал не раз, бездумно посмеявшись Над чистотой, но даже в оболочке Столь неказистой небесам угодно Девичество. Отныне сам будь девой, Покуда торжеством не завершится Отважный поиск, или же до смерти! С жалобным криком оруженосец рухнул на подмостки и забился в страшных корчах. Пользуясь тем, что труп Циклопа отчасти скрывал её от глаз публики, Николь отодрала накладные усы, выдернула из штанов подол длинной сорочки, отцепила более ненужную шпагу и перехватила талию освободившейся перевязью. Незаметно извлечённый из дубинки Циклопа парик завершил переодевание, и, к общему изумлению, на ноги поднялась уже несомненная девица. Публика была настолько очарована, что даже не заметила вознесения ангела. В последовавшем диалоге Рыцаря и Панчиты было решено, что они сию минуту отправляются на поиски единорога, и горе волшебнице, если та не уберётся вовремя с их пути, и оба с самым воинственным видом направились к противоположной кулисе.
Belle Fleur: Пока на сцене разворачивалась эпическая картина битвы титанов и сошествия ангелов, за кулисами кипела не менее лихорадочная деятельность: Мельхиор самолично помогал дочери облачаться в сияющие, оттертые от ржавчины речным песком, доспехи. -Бедное мое дитя! – сочувственно приговаривал он, - Как ты будешь передвигаться в такой сбруе? -Ничего, отец, - хладнокровно отвечала самоотверженная исполнительница, - Вы же знаете: мне не впервой. Хорошо хоть не на драконе, а пешком. Спасибо за помощь, батюшка, я Вас обожаю! – она поднесла к забралу шлема закованную в латную рукавицу руку и послала родителю тяжеловесный воздушный поцелуй. Гремя кирасой и наручами, Химера грузной поступью вышла на сцену в сопровождении своей прислужницы- весталки, которая сразу же направилась к хладному телу Циклопа, и опустившись на колени, принялась брызгать на него колдовским зельем из принесенной с собой чаши, и делать загадочные пассы руками над его головой. Химера, в свою очередь, грудью преградила дорогу путникам, крепко сжимая в руке волшебный жезл, заменяющий ей и меч, и копье. -Стойте, несчастные! Ужели жить надоело? – воскликнула она глухим голосом, доносившимся как из глубокого колодца. Со второй попытки откинув мешающее декламации забрало, Химера уставилась на рыцаря взглядом василиска. Мельхиор Ла Моннэ, я надеюсь, что Вас заставила улыбнуться сценка с надеванием доспехов. Но если нет - я, безусловно, призову на помощь кузнеца
Pierrot/Pierrette: Воздев к небесам свой клинок, Благородный Рыцарь ответствовал так: – Ужели ты та самая Химера? Тогда беги, спеши свои владенья Покинуть, ибо чародейской власти Твоей конец я положу сегодня! Животворящий крест, мое наследство, Да оградит нас от любой напасти! Освободи тотчас мою невесту, Или прощайся с жизнью! Меч мой верный Легко разлучит смрадный дух твой с телом! Покуда Хуан бросал свой вызов, торжественно помавая распятием, Панчита жеманно подобрала свою юбку и осторожно приблизилась к распростёртому телу и колдующей над ним весталке, выказывая все признаки живейшего любопытства.
Belle Fleur: Выслушав угрозы Рыцаря, коварная колдунья поначалу дала реплику в сторону, чтобы зрители не сомневались в ее истинных намерениях, скрытых от противника: -Мальчишка дерзкий! Грозить осмелился, каков! Решил пленить единорога – ну что ж, тогда ему дорога В мое пристанище быков. И, растянув в многообещающей улыбке свои кроваво-красные губы, обратилась к Рыцарю, не преминув незаметно вытащить из левой рукавицы пропитанную уксусом и прогорклым жиром тряпицу, смрадный дух которой должен был перебить присущий самой актрисе нежный аромат роз и лилий, и сгустить атмосферу зла: -О, идальго! О! Ты растопил лед сердца моего Своим галантным дерзновеньем, А также трепетным служеньем Во славу той, что сердцу твоему милей всего. Заключим справедливый договор: Турнир любовный разрешит наш спор. И если меч тебя не подведет, И победишь меня на ложе страсти, Закончатся твои напасти: Циклоп к тебе невесту приведет. Иди со мной, идальго смелый, И докажи любовь к Прекрасной Даме делом. Не побоись вонзить свой острый меч В глубины грота, что охоч до встреч. Колдунья стащила с правой руки железную перчатку и бросила ее к ногам Рыцаря, словно призывая его или победить в любовном поединке, или принести себя в жертву на алтарь любви и пасть во славу оной на куртуазном ристалище. В подтверждение ее слов о Циклопе со стороны доселе бездыханного тела раздался еле слышный стон, левая нога поверженного великана дернулась и снова застыла, зато пальцы рук пришли в движение, слепо ощупывая пол вокруг себя. Весталка, видя, что Циклоп возвращается к жизни, в молитвенном жесте воздела руки к небесам. Прошу прощения за последнее двустишие, навеянное средневековыми новеллами и фаблио. Если оно кажется кому-то оскорбительным– я подотру.
Pierrot/Pierrette: Источаемые тряпицей Белль Флёр зловонные миазмы, скорее всего, остались незамеченными в зрительном зале, но Николь и Лелий невольно поморщились, а Атлант даже чихнул. С воплем ужаса Панчита снова бросилась под защиту Рыцаря, который, выслушав речь Химеры со всей куртуазностью, придал своему красивому лицу нарочито любезное выражение, прежде чем решительно отвергнуть её предложение: хоть и не ссылаясь напрямую на целомудренного сэра Галахада, он признался, что хранит верность своей невесте, и предположил, призвав в свидетели явившегося незадолго до этого ангела, что небеса, направившие его на поиски единорога, не будут благосклонны к тому, кто не соблюл в пути свою чистоту. Отдав таким образом дань правилам приличия, Хуан призвал чаровницу немедленно отступить, заключив: – Освобожу я этот край от страха, Придёт конец твоей зловещей власти. Уйди же с миром, взяв с собой и эту Прислужницу свою и труп безгласный, Не то падёшь с холодной сталью в сердце И мир лишится той красы волшебной, Что предо мною дивно так сияет! Неизвестно, полагал ли автор пьесы, что этим комплиментом Рыцарь попытался стать дипломатом, но Лелий, произнося эти слова, устремил свой взор не на колдунью, а в зрительный зал, каким-то непостижимым образом сумев создать у каждой из присутствующих дам впечатление, что и пламенный взгляд и слова предназначались только ей.
Belle Fleur: От Белль не укрылся пламенный взор, который Лелий направлял в противоположную от нее сторону. Манера записного красавца труппы очаровывать любое существо в юбке выводила юную кокетку из себя. Белль выровняла дыхание и приготовилась произнести заключительный монолог Химеры. Из-за кулис раздался то ли рокот, то ли хохот: кузнец, обладавший густым басом, выдавал себя за Дракона. -Дракон проснулся! Кушать просит! А нас по лесу леший носит! – в сильном волнении воскликнула волшебница, питавшая, по-видимому, самые нежные чувства к своему крылатому средству передвижения. Сочтя, что его благополучие важнее, чем куртуазные разговоры, она окинула Рыцаря высокомерным взглядом и воскликнула в сторону: -Природа-Мать! Как жалок род людской! Как рыцари поизмельчали, свой пыл мужской вконец подрастеряли! Высказав таким образом свое презрение по отношению к человеческим слабостям в целом, она снова обратилась к Рыцарю. Глаза ее метали молнии, достойные Медеи, заставшей неверного аргонавта с поличным: - Я время понапрасну не теряю: Ступай отсель, тебя я отпускаю! Напрасны все твои мечты Об обретении невинной чистоты. Что за идальго были в наше время! Не то что нынешнее призрачное племя, Могучие богатыри – не ты! Ищи-свищи единорога! Охотников других найдется много Познать всю сладость этой красоты! И, со звоном ударив себя в закованную грудь, Химера гордой поступью ушла за кулисы, прихватив с собой верную свиту, но по забывчивости или от волнения оставив лежать на сцене брошенную перчатку и тряпицу, своим ядовитым запахом сравнимую разве что с пеплосом, который ревнивая колхидская царевна отправила в подарок своей счастливой сопернице.
Pierrot/Pierrette: Произошедшее на сцене потом убедило бы любого сомневающегося, что настоящему герою не нужно отправляться на поиски приключений, ибо приключения находят его сами. Во время дальнейшего путешествия рыцаря и его преображённого слуги через заколдованный лес дракон, людоед, аллегория Глупости и Бог весть почему Вакх поочерёдно преграждали им дорогу для того, чтобы, потерпев позорное поражение, покинуть сцену или быть с неё утащенными. Наконец, по словам Хуана, "Укрыла ночь своим покровом чёрным Волшебный бор, и путь исчез из виду", и утомлённые путники расположились на ночлег. Рыцарь смежил веки сразу, а Панчита ещё жаловалась на ноющие ноги, отсутствие ужина и сырость, когда внезапно выпрыгнувший из-за кулис лев опрокинул её на землю и зловещим шёпотом изъявил намерение сначала откусить голову ей, а затем расправиться с её господином.
Belle Fleur: Из-за купы деревьев, как призрачное виденье, появилась Фея лесного озера в полупрозрачном легком одеянии, мерцавшем от серебряной пыли в свете факелов, стоявших по бокам сцены. Она бесстрашно приблизилась ко льву, положила руку ему на загривок и приказала: -Свирепый зверь, оставь девицу: Невинность трогать не годится! Иди ко мне и сядь со мною: Тебя я маком успокою, Спать уложу на мягкий мох, Полынью изничтожу блох. Дурмана дам и белены, Чтоб сладкие ты видел сны. И фея сама села рядом со львом, обняв враз присмиревшего зверя за шею. Посмотрев на Панчиту печальным и сочувствующим взглядом, она снова заговорила: -В какую переделку ты попала! Таких страстей я сроду не видала… Скажи мне, как так получилось, Что ты в Химериной чащобе заблудилась? Колдунья злая слабых не щадит: Тебя в свою весталку превратит. Фея замолчала, ожидая ответа Панчиты, в то время как усмиренный лев покорно положил ей голову на колени и заурчал как большой кот, наевшийся сметаны со сливками.
Pierrot/Pierrette: Как и полагается Простаку, превращённому в Простушку, оруженосец, ставший девицей, внимал фее с самым доверчивым видом и даже всхлипнул, явно принимая её сочувственный тон за чистую монету. Не будучи, в отличие от более просвещённых зрителей, в состоянии заключить, что в столь непристойном одеянии на сцене могло появиться только несомненное Зло, он потянулся уже к фее, когда вмешался проснувшийся Рыцарь. Воздевая в одной руке распятие, а в другой сжимая меч, он воскликнул: - Исчезни, сгинь, нечистое виденье! Пусть твой соблазн нам не смущает души! Прекрасным телом в дымке легкой ткани Не совратишь ты нас с пути прямого! К высокой цели если дух стремится, Легко сметёт с пути он все преграды. Реликвией святою призываю Тебя: «Нас не вводи во искушенье»! Освобождённый от колдовских чар лев весьма убедительно изобразил непреодолимую свирепость и снова ринулся на Панчиту. Духовная борьба Рыцаря с греховным соблазном тем самым нашла отражение в совершенно материальной схватке между Девой и Чудовищем, и казалось, Зло совершенно берёт уже верх над добром, ибо Зверь с легкостью одолел свою жертву. Господин Дикарь, не бросьте бедную девушку в беде!
Belle Fleur: Разоблаченная рыцарем и устрашенная животворящим крестом, прислужница Химеры, коей и являлась фея озера, накинула на себя непроницаемую для глаза черную накидку, символизирующую ее Греховность, и удалилась за кулисы, тем самым прозрачно намекая публике на то, что Добродетель всегда торжествует над Похотью, Искушением и Грехом, и что рыцарский дух только что одержал одну из неминуемых побед над Злом, которыми так славились крестоносцы.
Лапен: Ошарашенный лев с удивлением проводил взглядом прекрасную деву, которая обещала ему порошок от блох и белену. Недоуменно рявкнул. А затем снова обернулся к другой деве - той, что ничего не обещала, только жалобно пищала. Зверь разинул пасть (которая была гордостью бутафора), повел большой головой по сторонам, чтобы все зрители оценили грозные клыки, и взревел так выразительно, что в зрительном зале заойкали дамы. И ответом этому реву был грозный боевой клич из левой кулисы. Воздев над головой копье, на сцену вышел в боевом танце Дикарь ("эфиопский" грим, набедренная повязка до колен из козьей шкуры, черный курчавый парик из крашеной овчины). - Зверь! - проорал Дикарь, наступая на льва, но даже в атаке продолжая вертеться в боевой пляске. В жизни такой плясун был бы немедленно убит, но лев, сраженный вереницей грозных поз, покорно подставил бок под копье. - Умри!!! - прохрипел воин на чистейшем дикарском языке и вонзил свое оружие в бедное животное. То есть из зрительного зала показалось, что вонзил. Особо впечатлительным зрителям померещился даже хруст костей. Лев рухнул на сцену, задрыгал лапами, забился в агонии и ухитрился в судорогах выкатиться за кулису. - Я - Гымгым! - провозгласил охотник, размахивая копьем. - Я могучий и грозный Гымгым! А он - злой... Тут лицо дикаря вдруг стало совершенно детским, утолщенные воском губы расплылись в наивной и добродушной улыбке. Указав копьем за кулису, Гымгым добавил: - Но он вкуууусный!
Монтрезор: Дамы и господа, простите великодушно, не удержался. Если мешает, уберу. Граф де Монтрезор сидел рядом с герцогом Орлеанским в компании молодых придворных и рассеянно теребил кружевной платок, наблюдая за происходящим на сцене действием. Принцу спектакль, похоже, нравился, самому же Клоду казался изрядной чушью, хотя время от времени весьма смешной. Самое неприятное, по мнению рассудительного графа, было то, что порой было трудно понять, кто и зачем в данный момент появился на сцене. Вот и сейчас из-за кулис выплыла прекрасная и, прости Господи, почти голая Мадлена, которая до этого щеголяла в латах. - А это кто? – оживились при виде ее придворные. - Химера, виконт! - Какая Химера, Химера была в латах и со змеями, а эта… А ведь хороша, дьявол ее побери! - Это Химера, но она разделась. - Зачем?! - Не зачем, а для чего! – весело заметил шевалье де Верлен. – Чтобы вы оценили ее фигурку. Счастливчик Монтрезор! - А что Монтрезор? – внезапно заинтересовался Месье. – Граф, вы уже знакомы с девицей? И как она вам? Бог весть отчего Клоду вдруг расхотелось, чтобы принц знакомился с пылкой и наивной Белль. Хотел ли он приберечь красотку для себя? Быть может, но пока он об этом не думал. - Да никак, - Монтрезор равнодушно пожал плечами. – Бесспорно красива, но и только. - И ну ее тогда! – нетерпеливо отмахнулся принц. – Гляньте, господа, какой! – приветствовал он появление Дикаря. – Как вы думаете, это кто? - Полагаю, язычник, ваше высочество, - неуверенно ответил Клод. - Пресвятая Дева, он, что, собрался есть льва?! – изумился семнадцатилетний виконт де Сели.
Pierrot/Pierrette: Отважный Рыцарь в самых выспренних выражениях изъявил благодарность Дикарю за его своевременное вмешательство и предложил вместе восславить Христа, чьей высочайшей волей (и одной лишь ею) им была дана победа над столь грозным врагом. Зрители, сохранявшие ещё толику здравомыслия, могли бы отметить, что в предыдущих случаях герой не так спешил поделиться заслугами с высшими силами, но подобное упущение вполне могло оказаться и чистой случайностью. Выжидающий взор, который он устремил на Дикаря, презабавнейшим образом контрастировал с кокетливым взглядом Панчиты, всем своим поведением ясно дававшей понять, что она с лёгкостью сменяет шанс отыскать Единорога на внимание столь смелого воина. К счастью для зачарованной невесты Хуана, Рыцарь, усаживаясь у обозначенного в одних лишь его речах костра, объявил о своём намерении прободрствовать всю ночь в молитве и приказал своему заколдованному оруженосцу перевязать раны их нового союзника, если таковые имеются, и позаботиться об ужине, более приличествующем доброму христианину, чем умчавшийся невесть куда лев.
Провидение: В этот самый миг торжественность момента была нарушена. Отвлекшись на Дикаря, мастеровые напрочь забыли о канатах, на которых парили сначала Дракон, а затем Ангел, и те, вырвавшись из не удерживавших их более рук, один за другим звонко шлепнулись на сцену, лишь чудом не задев сидевшего у левой кулисы Рыцаря. Надеюсь, Дикарю и Панчите не составит труда выкрутиться? Лианы, дикие змеи, козни злобной Химеры?.. ;) Если участники пьесы возражают, уберу
Лапен: До этого мгновения дикарь Гымгым глядел на рыцаря, словно завороженный, широко открыв рот и выкатив глаза. Но когда сверху упали толстые веревки - опешил всерьез... к счастью, лишь на мгновение. - Не трогай! - взвыл он самым что ни на есть дикарским голосом. - Сети Лесного Хозяина! Поймают! Скрутят! Утащат! Он вновь задергался в боевом танце, с ужасом на черной физиономии приближаясь к канатам. Те лежали неподвижно и нападать вроде не собирались. Чуть осмелевший дикарь подцепил веревку копьем, приподнял... Никто из публики не уловил ловкого движения Лапена. Веревка соскользнула по копью вниз и упала актеру на плечи. Испустив вопль ужаса, Гымгым завертелся, пытаясь содрать веревку с плеч, но все больше в ней запутываясь. Канат то сползал на локти, прижимая руки дикаря к телу, то охватывал горло, заставляя свою жертву корчить чуть ли не предсмертные гримасы, то коварно оплетал колени и давал подножку. Дикарь вертелся, падал, кувыркался, катался по сцене. В одном из кувырков он оказался возле Панчиты. Раз!.. И конец веревки захлестнул ножки девушки-оруженосца. - Крутись! - тихо прошипел Лапен - только для Пьеро. Не расслышал даже рыцарь, на которого Лапен имел всю надежду. "Ну, догадайся, Лелий, дурень, прекратить это безобразие... ну, молитву прочти, крест воздыми..."
Pierrot/Pierrette: Если Панчиту появление "сетей Лесного Хозяина" явно застало совершенно врасплох, заставив одеревенело застыть на месте, то Лелий, казалось, полностью перевоплотившись в отважного Рыцаря, мгновенно перешел к действию. Выхватив меч, он смело ринулся навстречу нежданной опасности, но тут же остановился, обнаружив, что Анри уже перехватил инициативу. – Дикарь бесстрашный, смелый сын природы, Твоя отвага поражает разум. В чащобе сей повсюду зло таится, И каждый вдох наш может стать последним. Но чу, одолевают злые чары: Оруженосец мой попался в сети! Краткий этот монолог продолжался не только в течение схватки Гымгыма с верёвками, но охватил также и бесславное пленение ими Панчиты, ибо Лелию пришлось придумывать стихотворные строки на ходу. Правильно истолковав поведение сотоварищей как призыв к немедленному действию, он храбро бросился в атаку, с искусством не меньше чем у Анри оказавшись почти что в положении Лаокоона. То наступая, то отступая, Рыцарь вскоре исчез за кулисами, куда и уполз вслед за ним его чудовищный противник. Освобождённая от пут дева-оруженосец со стоном заломила руки. – Господин дикарь, а господин дикарь, что же теперь будет? – и ответила сама себе: – Не оставит же Господь столь достойного воина?
Лапен: - Лесной Хозяин его съест! - исчерпывающе ответил "господин дикарь", глядя вслед удаляющемуся рыцарю, опутанному веревками. И с легким запозданием переспросил: - Господь - кто такой? Ответить Панчита не успела. На сцену твердым шагом триумфатора возвратился рыцарь. В правой руке он держал меч, в левой - обрывок веревки. Глядя на веревку, Лелий продекламировал: Все силы злых языческих божков Отваге христианской не препона! С молитвой и мечом пройду я там, Где ветви-лапы тянутся к тропинке, Где пеленою мрак в кустах залег... - "Где с перепою я в кустах залег..." - шепотом (только для Панчиты) передразнил Лапен разошедшегося Лелия. А затем уже громко возопил: - О великий вождь! И, грохнувшись на колени перед рыцарем, принялся истово лупить лбом в пол. Кто-то из догадливых актеров при каждом прикосновении головы дикаря к доскам сцены ударял за кулисами в барабан.
Pierrot/Pierrette: Вернувшееся таким образом к авторскому тексту представление окончательно остановилось для того, чтобы позволить Рыцарю принести слово Божие некрещёному Дикарю. Благочестивая проповедь, произнесённая с мечом в одной руке и распятием в другой, не могла не возыметь желаемого результата, пусть даже едва не вогнав зрителей в кощунственный сон. К счастью для последних, после изрядной доли пищи духовной пришёл черёд более низменных нужд. Отправляясь на донёсшийся из-за кулис звон стали, производимый всё тем же кузнецком, Хуан поручил Панчите позаботиться об ужине, и дева-оруженосец, сумевшая, по-видимому, захватить собой необходимые припасы втайне от публики, с готовностью вручила Дикарю закопчённый котелок, в котором не было ровным счётом ничего театрального, ибо в пути он использовался для самых что ни на есть прозаических супов и каш. – Я принесу воды, Гым-... Анри, а ты разведи огонь. Хотя автор назвал новообращённого в честь Людовика Святого, актёры, посовещавшись, решили не дразнить гусей.
Лапен: Оставленный у костра дикарь попытался добыть огонь трением, но у него ничего не вышло. Тогда бывший Гымгым воззвал к лесным божествам и духам, но те не откликнулись, поскольку, как это было известно автору и зрителям, и не существовали вовсе. Тогда Агри-Гымгым наконец-то вспомнил, что уже несколько минут исповедует христианскую веру, и с неожиданной для туземца бойкостью прочел молитву. И тут свершилось чудо. Сотворил это чудо сидящий над сценой Атлант. Он потянул за тонкие, не видные из зрительного зала ниточки. Те подняли и заставили трепетать длинные лоскуты алой ткани, отлично сошедшие за языки пламени. Узревший чудо язычник осенил себя крестом и смиренно пообещал впредь не молить о помощи глухих и ленивых духов...
Pierrot/Pierrette: Оказавшаяся свидетельницей промысла божьего Панчита пала на колени, прижимая к груди принесённый из-за кулис бурдюк, и благоговейно перекрестилась при слове "аминь". Приблизившись затем к новообращенному, она с видом одновременно робким и преисполненным надежды спросила: – А ты теперь настоящий святой? Чистый и непорочный? Прозвучавшее в её голосе неприкрытое кокетство ясно показало радостно захихикавшей публике, что преображение оруженосца затронуло не только его тело, но и душу.
Лапен: Туземец, которому только что долго, занудно и в стихах объясняли, что такое святость, видимо, что-то все-таки понял. Анри с тоской уставился в небеса. Потом вдумчиво оглядел зал, словно ожидал, что зрители смилостивятся над его идиотской, несчастной физиономией и что-нибудь подскажут. Не дождался. Повернулся к девушке и бодро, твердо заявил: - Не-е, не святой! И решительно облапил Панчиту.
Pierrot/Pierrette: – Не вздумай на меня слинять! – прошипела Николь в самое ухо Дикаря и исподтишка вытерла испачканную сажей руку об его набедренную повязку. – Ах, чёрт! Ангел! Автор представленной на суд его высочества пьесы никак не мог предусмотреть нерадивость местных мастеровых, и окрылённый посланец небес, который должен был прервать излишне пылкое объятие, лишь беспомощно развёл руками из-за кулис. Возглас, сорвавшийся с губ комедиантки мгновеньем позже, не пристал бы ни невинной деве ни оруженосцу, и она одним неженственно резким движением высвободилась и метнулась вперёд – как раз вовремя, чтобы поймать вылетевший на сцену пылающий факел, а за ним второй и – уже начиная жонглировать – третий. – Молнии! – глубоким басом вскричал невидимый из зала Атлант. Пока Панчита суетливо металась по сцене, с воплями ужаса ловя и вновь подбрасывая то и дело возвращающиеся к ней "молнии", растерявшийся было "ангел", получив чувствительный тычок в бок от находчивого директора труппы, выступил из-за кулисы и хрустальным голоском Жанны почти без изменений произнёс вложенный ему автором пьесы в уста речитатив об угодной небесам – и Единорогу – чистоте. Не успели отзвучать последние наставления, как Николь, успевшая тем временем придумать, как избавиться от своего опасного реквизита, вновь подошла к самому краю сцены. Продолжая жонглировать одной рукой, она несколько раз махнула другой, словно отгоняя кур – увы, безуспешно. Закатив на мгновение глаза, она приподняла юбку и, покачав перед совершенно очарованными и ровным счётом ничего не понимающими военными босой ножкой, ловко пнула ближайшую к ней свечу. Публика испуганно шарахнулась, Панчита повторила свой жест, на сей раз убедивший ближайших к ней зрителей отступить подальше, и, спрыгнув с подмостков, один за другим уронила свои факелы на земляной пол, где они бесславно и погасли.
Belle Fleur: Пока на сцене пылали факелы, за кулисами грозил разгореться нешуточный пожар. Белль подошла к Лелию и, постукивая о пол подкованным медью каблучком, произнесла: - Сударь, я в который раз Вам напоминаю: в финале не стреляйте глазами по сторонам, а смотрите на меня. На меня! На Вашу невесту, которую Вы должны спасти силой своей любви! И не забудьте меня поцеловать, ведь таково пожелание автора: в пьесе говорится, что поцелуй Рыцаря разрушает злые чары. Раздраженно тряхнув головой, так что плохо прикрученный к диадеме витой рог чуть не отвалился, она развернулась и гордо прошествовала к выходу на сцену, чуть не столкнувшись с ангелом, в свою очередь вернувшимся за кулисы. Слегка раздвинув занавес и убедившись, что горящий реквизит исчез бесследно, она грациозным аллюром подбежала к краю подмостков и, бросив удивленный взгляд на одинокого дикаря, воздела руки к потолку и начала свой финальный монолог, по непонятной прихоти автора изложенный сугубо низменной прозой: - О горе мне! О горе! Вместо священных огней Гименея запылали погребальные костры! Вместо идальго злая фортуна послала мне уроженца диких лесов! А сама я в кровь стираю ноги, блуждая по зачарованному лабиринту, из которого нет выхода! Чем я согрешила, невинная овечка? О коварные, изменчивые звезды! О недальновидный отец! О неверный и легкомысленный возлюбленный! Я проклинаю тот день и час, когда огласила младенческим криком покои своей матери, произведшей меня на свет! Я больше не ищу и не прошу любви – я жажду смерти! Сделав драматическую паузу, Белль обвела первые ряды испытующим взглядом и увидела, как молодая и чрезвычайно красивая дама прижала к глазам платок. Воодушевленная тем, что чувства ее героини нашли отклик хотя бы у одного зрителя, актриса воскликнула с подлинным пылом, обращая свою мольбу к Небесам: - О Небо! Как избегнуть этой нестерпимой муки?! Зачарованный лес не хотел отпускать свою пленницу: на сцену выскочил свирепый черный бык из поголовья Химеры. Больше похожий на Минотавра Атлант остановился перед беспомощным единорогом, угрожающе наставив на него острые рога и явно намереваясь окончить бессмысленные блуждания заколдованной девы.
Монтрезор: - Ну наконец-то! – воскликнул де Верлен, до этого с нетерпением дожидавшийся выхода Белль. – Вот она опять! Нет, господа, вы только взгляните, какие ножки у этой единорожки! - Ножки превосходные! – одобрил герцог Орлеанский. – Не рассмотреть ли копытца поближе? Кстати, у той, что кидала факелы, ножки тоже были весьма… - Ножки ножками, но о чем она там говорит?! – виконт де Сели даже нахмурился, пытаясь уловить смысл монолога красавицы. – Чего она вдруг помереть хочет? - Ей любви не хватает, - пояснил серьезный и рассудительный барон де Круазье. - Не хватает любви?! – хохотнул де Верлен. – Монтрезор, вы плохо ее любили? - Вы много болтаете, шевалье, - недовольно поморщился Клод, не любивший двусмысленных шуток в свой адрес. - Полно, граф! – Верлену явно было весело. – Я же просто завидую! - Завидуйте молча! - Господа, извольте прекратить, - в другое время Гастон, возможно, позабавился бы ссорой своих приближенных, но сейчас основная забава была на сцене. – Дайте посмотреть. - Гляньте, господа, черт! – искренне обрадовался молоденький де Сели. - Какой черт, это Минотавр! – почти рассердился барон де Круазье, в Париже посещавший салон Рамбуйе. - Говорю же, черт! – не сдавался виконт. – Ангел был, а теперь черт. А рыцарь его победит, так всегда бывает.
Pierrot/Pierrette: По замыслу автора пьесы, Панчита, послужив приманкой для Единорога, должна была с испуганными криками броситься к Дикарю и вместе с ним свалиться за кулисы. Однако проделать это из зрительного зала и не отвлечь при этом всеобщее внимание от трагического Единорога было никак невозможно. Шёпотом проклиная тёмные силы в лице местных мастеровых, Николь подобрала свои факелы и, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание было сосредоточено на Белль, незамеченной проскользнула вдоль края сцены и вернулась за кулисы. - Хочешь расколдовать Единорога силой своей любви? – приветствовал её Лелий. - С удовольствием. Мне понадобится для этого мужское достоинство одного рыцаря, если оно у него, конечно, имеется. - А если он такового не держит? – с видимой заинтересованностью откликнулся Лелий. - Тогда придётся воспользоваться головой, всё равно она ему не нужна. - У рыцарей голов не бывает, только шлемы. - Если ты пропустишь свой выход, останешься и без того, и без другого. - Что, наш Единорог уже роет землю копытом? Перехватив поудобнее свой меч, Лелий одним прыжком оказался на сцене, в последний момент, казалось, встав между красавицей и чудовищем. - Зловещий бык, посланец злой Химеры! Единорог твоей не станет жертвой! Нет! Коли я паду в неравной схватке, Неукротимый дух мой меч подъемлет И на защиту станет дивной Девы, Что счастье я назвать своей невестой Имел когда-то, и сейчас лелею. Несколькими взмахами меча Рыцарь отогнал Минотавра на другой конец сцены, где и прикончил, явственно показав, что либо высказанные им сомнения в собственных силах были вызваны ложной скромностью, либо, как оповестил он сам, «Добро над Злом всегда восторжествует, и Небо руку правого поддержит». Повернувшись вслед за тем к злосчастной Деве-Единорогу, он устремил на неё полный беззаветного обожания взгляд и с чувством продекламировал: – Ни рог витой, ни острые копыта Моей любви остановить не смогут, И я прильну к устам моей любимой, Коровой будь она или лягушкой! Шагнув вперёд, он отважно заключил в объятья свою зачарованную невесту, запечатлевая на её челе пламенный поцелуй. Столь трогательно и страстно прозвучали эти последние строки, что, не вникая даже в их потаённый смысл, зрители мужского пола ответили на них бурными аплодисментами, дамы – глубокими вздохами, и только сотоварищи, знавшие, что в исходном тексте место этой ехидной отсебятины занимал более возвышенный и душеспасительный монолог, беззвучно грозили кулаками из-за кулис.
Belle Fleur: Белль бросила взгляд в зал – весь цвет французского королевства слышал, как ее назвали коровой и аплодировал! «И почему я не настояла на трагедии, в которой все умирают?» - со стоическим спокойствием, свойственным только сильным душам и истинным философам, спросила она себя. Стерев след от поцелуя, как будто избавляясь от наведенных на нее чар, а заодно избавившись и от натиравшей лоб рогатой диадемы, красавица припомнила, что по замыслу автора надо ответить Рыцарю тем же. Не тратя лишних слов, чтобы не утомлять и без того уставшую публику, она с наслаждением вонзила острый каблучок-копытце в носок щегольской туфли Лелия и, обворожительно улыбнувшись благородному идальго, прошептала фразу, которой научилась у заезжего итальянского гастролера: - La comedia e finita! Завершив таким образом любовную историю, она отошла от героя к краю подмостков и, устремив сияющий восторгом и благоговением взгляд на герцога Орлеанского, продекламировала строфу из элегии Ронсара: -У настоящего всецело мы во власти, И Принца мы благодарим за счастье Творить и завтрашним не омрачаться днем. Грядущее — темно, а мы лишь раз живем! И присела в глубоком реверансе, не отрывая взгляда от Его Высочества и давая понять, что именно ему, и никому другому, адресован этот хвалебный и прочувствованный отрывок.
Pierrot/Pierrette: Гримаса боли, исказившая совершенные черты Рыцаря, больше подошла бы исчадию ада, нежели поборнику христианства, а ярость, с которой он прошипел вслед красавице: «Чертова ведьма!», несомненно, сорвала бы аплодисменты даже в Бургундском отеле, если бы, конечно, она была направлена на Химеру. К счастью для многострадального спектакля, хлопая любовному монологу, зрители не заметили второго отступления от авторского текста так же, как пропустили между ушей первое, и сосредоточили все свое внимание на прелестном видении, так изящно связавшем театральное действо с происходящим в зале. С профессиональной выдержкой переждав восторженные возгласы и прочие знаки одобрения, которыми опытные придворные встретили столь удачно вплетённый в повествование стих, из-за кулис появилась Жанна в роли Эпилога, и еще раз объяснила публике, что именно они только что имели счастье лицезреть, назвав на всякий случай по имени всех мифологических чудовищ, попытавшихся воспрепятствовать герою в его высокой цели. Из-за противоположной кулисы затем возник Благородный отец и снова повторил свою клятву выдать дочь за её отважного спасителя, присовокупив к оному обещание всячески поспособствовать немедленному бракосочетанию между новообращённым Дикарём и преображённой Панчитой. Скромно стоявшая в сторонке комическая парочка тотчас же слилась в преувеличенно страстном поцелуе, когда неожиданно платье девы-оруженосца распалось на две части, увлекая за собой парик, и вновь являя взору публики Простака Панчо.
Belle Fleur: Апофеозом спектакля стал благоухающий дождь из разноцветных лент и лепестков алых и белых роз, обрушившийся сверху на участников действия, и, по замыслу автора, явно неравнодушного к языку цветов, должный обозначать такие взаимоисключающие явления, как бурная чувственная страсть и чистая непорочная любовь. Если бы зрители были чуть внимательнее, они увидели бы на лицах двух главных героев отражение самых сильных страстей, к любви, впрочем, никакого отношения не имеющих. Но сдерживающее присутствие Благородного отца, соединившего руки Хуана и Исабели, придало всей сцене приличествующий концовке мирный и торжественный вид. Что касается Дикаря и Простака Панчо – раздавшийся сверху глас* объявил их побратимами навек и наказал или же заповедал им, что ежели придется в качестве оруженосцев сопровождать Рыцаря в дальних и славных походах и идти вместе с ним на штурм мавританской или какой иной твердыни, каждый должен защищать тылы другого от коварных нападений врагов христианского мира. Юная и прелестная пастушка, разительно напоминавшая Эпилога, вывела из глубины сцены на поклоны усмиренного черного быка, которого беспощадный рыцарский меч преобразил настолько, что теперь он был годен разве что ходить под ярмом и взрыхлять плугом тучные окрестные нивы. Поклонившись положенное количество раз, актеры потянулись за кулисы, радуясь, что столь сложный, ответственный и трудоемкий спектакль подошел к концу. Лелий, придав своему красивому лицу выражение, с которым на амфорах обычно изображали раненного в пяту Ахиллеса, и нарочито прихрамывая, удалился вместе со всеми в правую кулису, а Белль – в левую, но не специально, а по рассеянности, вызванной чрезмерным волнением от успеха пьесы. Да, это снова Атлант, успевший под шумок сбегать на колосники и вернуться обратно для поклонов
Монтрезор: - И все же она хороша, - проговорил герцог Орлеанский, с удовольствием выслушав адресованные в его адрес стихи. – Если она вполовину так хороша при близком рассмотрении, это можно счесть за удачу, не правда ли, граф? Монтрезор скучающе пожал плечами: - Знаете ли, монсеньор, на безрыбье… Чертовка Мадлен и вправду была прелестна… Клод поморщился. Ревновать случайную подружку, да еще и комедиантку, было глупо. Но то, что он чувствовал, походило, пожалуй, именно на ревность… - А я бы поймал эту рыбку… - принцу, очевидно, и впрямь понравилась актриса… - Что это за стишки она читала? - Это Ронсар, ваше высочество, - тут же встрял начитанный Круазье. Тем временем красотка удалилась со сцены, а ее сменила еще одна премиленькая девица, принявшаяся пояснять, кто был кто в увиденном зрителями спектакле. - Вот видите, это был Минотавр! - злорадно повторил барон де Круазье молоденькому виконту. - А жаль, что не черт! – все так же искренне вздохнул виконт де Сели. – На черта он больше похож! Герцог Орлеанский расхохотался: - А вы будто всех чертей видели! Возьмите-ка лучше, - он снял с мизинца кольцо с каким-то голубоватым камнем. – Найдите ту милашку, что играла Единорога, передайте ей это и скажите, что брат короля желал бы послушать в ее исполнении этого… как его… Ронсара, сегодня в своей палатке часиков этак в десять. Глядя на радостно расплывшуюся физиономию почтительно кланяющегося принцу виконта, Клоду захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.
Belle Fleur: Все еще пребывая в рассеянности, Белль вышла из бокового выхода на сумрачную улицу и пошла куда глаза глядят, перебирая в памяти особенно удачные места в сегодняшней постановке. Ах! Какой же она была Химерой! Удастся ли еще когда-нибудь сыграть подобную роль? Очнулась она от того, что кто-то положил ей на плечо тяжелую руку и испуганно обернулась. - Атлант! Ну разве можно так? – воскликнула актриса, с укоризной глядя на великана, не успевшего смыть с лица боевую раскраску Минотавра, отчего его лицо почти полностью терялось в окружающей темноте. - Еле догнал! Только по белому платью и углядел! – с не меньшей укоризной ответствовал Атлант. – Куда пошла одна в такую темень? Там тебя какой-то красавчик разыскивает, из знатных. А подайте, говорит, мне главную героиню. Белль радостно встрепенулась: -Красивый? С синими глазами и темными кудрями? Губы яркие, весь такой…- она прижала руки к груди и посмотрела на звезды. Атлант отрицательно покачал головой: - Не-е…глаза не синие и губы как губы. Мальчишка совсем, не старше нашей Жанны. Белль разочарованно опустила голову. -Ну и ладно, ну и не надо, подумаешь…- прошептала она и взяла Атланта под руку. - Пойдем отсюда, Атлант? Что-то я устала и спать хочу. С тобой ко мне точно никто не пристанет. Великан нерешительно оглянулся на амбар. - Слушай, не могу: там ведь надо все разбирать, одного реквизита сколько натаскали! Белль повисла у него на руке: - А мастеровые и кузнец на что? Зря что ли, раскошелились на них? Опять же Лелий…Пойдем! А в следующий раз за четверых поработаем. Атлант разразился смехом: -Как скажешь, крошка. Лелий…ну-ну! Эпизод завершен
полная версия страницы