Форум » A la guerre comme à la guerre » "Дайте публике то, что она хочет - и она повалит толпой"(с), 10 сентября 1627 года » Ответить
"Дайте публике то, что она хочет - и она повалит толпой"(с), 10 сентября 1627 года
Монтрезор: Время уточняется.
Ответов - 49, стр:
1 2 3 All
Монтрезор: - Полно, граф, что хорошего можно найти в этаком сарае! – шевалье Эдмон де Верлен из свиты герцога Орлеанского поправил шляпу, недоверчиво рассматривая мокрую дорожку, ведущую к большому амбару на окраине Этре. - Сарай! – рассмеялся граф де Монтрезор. – Друг мой, это местное святилище муз! Как вы относитесь к музам? - Превосходно отношусь! Но при условии, что они хорошенькие! - Музы всегда хорошенькие, - Монтрезор увлек приятеля на тропинку. – Даже если они не первой свежести. - На кой черт нам музы не первой свежести? - Нам от них нужен спектакль. И лучше смешной, ибо Его Высочество скучает. Месье действительно скучал. Война войной, но осада – дело невеселое, а все развлечения, которые мог предоставить крошечный Этре, уже были исчерпаны. Прибывшая театральная труппа стала бы находкой, при условии, что она хоть мало-мальски сносна, но на всякий случай Клод решил сам посмотреть, на что похожи местные служители Мельпомены. Кое-как приспособленное под театральные нужды помещение амбара постепенно заполнялось людьми, на помосте красовалось намалеванное (впрочем, неплохо) на холсте изображение леса. - А что за пьеса? – Верлен подмигнул миленькой горожаночке, подкручивая ус. - Черт ее знает! – хмыкнул в ответ Монтрезор, отдавая пару монет стоявшему на входе парню. – Не все ли равно? Начнется – узнаем.
Belle Fleur: А пьесы-то, как таковой, и не было! Пастух и Простушка представляли пародию на рыцарский роман и большую часть времени играли отсебятину, состряпанный на скорую руку фарс, вульгарный, но забавный: как раз то, чего и желала публика, состоявшая почти сплошь из простолюдинов, не пожалевших пары кровных грошей на оплату входа. Представление пользовалось популярностью: вот уже пятый раз подряд актеры собирали полный амбар зрителей. Ведущий актер и директор труппы Герцог в подобных грубых забавах не участвовал, но и не препятствовал их постановке, поскольку доход от них все-таки был: как говорится, с миру по нитке - голому рубаха!* На сцену вышел Глашатай, трижды дунул в пастуший рожок и торжественно объявил: -Досточтимые зрители! Простите нас за то, что на таких низких и шатких подмостках, годных только для петушиных боев, мы изобразим самые высокие чувства и непокобе…непокобели...непоколебимую храбрость! А также вместим в это тесное пространство все леса, горы и долы нашей прекрасной Франции! После чего досточтимая, но не слишком взыскательная публика обратила свои взоры на Простушку, неподвижно восседавшую боком к залу на странном сооружении, призванном изображать из себя мула. Дабы не вводить зрителей в заблуждение, что это осел, или упаси Бог, рыцарский конь, на простыне, служившей попоной, красовалось пояснение: «Мул». Другая табличка оповещала о месте действия: «Шато де Труа». Наконец, третья указывала, что прямо перед носом низкорослого скакуна и его Прекрасной Наездницы простирается глубокое и кишащее гадами болото. Простушка повернула свое наивное личико к залу и произнесла трепетным, как весенний ветерок, голоском: -О мой храбрый и любезный Николя! Придите на помощь попавшей в трясину Мадлон! Мой мул порвал уздечку и не может идти дальше, я же опасаюсь ненароком промочить свои парчовые туфельки! Придите и вытащите меня отсюда! Чтобы подтвердить свои слова, Белль (а это была она) на целых три дюйма приподняла щедро украшенный розами подол юбки. Глазам восхищенной публики предстала стройная ножка в белом шелковом чулке и красной туфельке, расшитой золотой нитью. Какой-то мастеровой, стоявший неподалеку от сцены, толкнул в бок своего приятеля и громко сказал: -Ну что робеешь, Николя! Вытаскивай! По амбару прокатилась волна смеха, и дело пошло на лад. Белль, с первого представления сделавшая ставку на этот красноречивый сценический жест, быстро поняла, что негоже останавливаться на достигнутом и собиралась уговорить отца взимать дополнительную плату с тех зрителей, которые пожелают сидеть на сцене и видеть все подробности вблизи. Можно было бы приподнимать подол и повыше, до самой подвязки под коленкой, но Белль боялась погрешить против строгих пропорций изящного Искусства, коему была предана не только душой, но и телом. Николя, видимо, шел на помощь, но откуда-то издалека и не особенно поторапливаясь. Чтобы потянуть время, Белль послала в первый ряд зрителей одну из самых чарующих улыбок, поправила цветок в волосах, снова приподняла край юбки и пошевелила ножкой, как бы пришпоривая мула, а сама подумала: «Да где же тебя черти носят?!» Согласовано с Мельхиором Ла Моннэ
Pierrot/Pierrette: – Я здесь, моя любовь! Спешу, я уже надел мои сапоги-скороходы! Ах, мой плащ-невидимка! Голос донёсся откуда-то сверху, и зрители, как по команде, вытянули шеи, в изумлении уставившись на нелепую фигуру, так неожиданно обнаружившуюся на сцене. Упавший на подмостки кусок потемневшего с изнанки холста, служивший городской площадью в других пьесах, открыл взору белый балахон Пьеро, с самым унылым видом таращившегося на свою "потерю" с высоты почти полутора туазов. Если в Ландах ни один крестьянин бровью бы не повёл при виде ходулей, то здесь ошеломлённая публика невольно шарахнулась и загудела. – Мой плащ! Длинные паучьи ноги пришли в движение, и Пьеро заметался по сцене, и то и дело теряя равновесие в тщетных попытках подобрать оброненное. Сбившиеся в первых рядах ребятишки радостно завизжали, когда комедиант опасно зашатался над их головами, поскользнулся и, казалось, лишь чудом не сверзившись в толпу, сделал нелепый пируэт, тут же унёсший его на более безопасное расстояние. Перемахнув через "Шато де Труа" гигантским прыжком, от которого подмостки затрещали, а пламя освещавших представление масляных ламп заколебалось, акробат схватил шест, так успешно изображавший дорожный указатель, и попытался зацепить им плащ, но тот, неожиданно сам придя в движение, метнулся прочь от хозяина. С воплем разочарования Пьеро совершил новый кульбит, замахал руками как ветряная мельница и, грохнувшись со своих ходулей, трижды перекатился через голову. – Где я? – вскричал он и повернул к залу густо набелённое лицо с весть откуда возникшим громадным синим пятном вокруг левого глаза. – В Этре! Нет, в Париже! В Турции! – закричали одни благодарные зрители, пока другие восторженно тыкали пальцами, объясняя происходящее совершенно не нуждавшимся в том жёнам и соседям: – Видал синяк? А попробовала бы ты, в сапогах-скороходах свалиться! Те же затянутые в тёмные перчатки руки, что неприметно утащили ходули под "лес", выставили неподалёку от Пьеро новый указатель, на котором любой образованный человек без труда прочитал бы "Ларошель". Название это комедиант и произнёс во весь голос, позволяя менее грамотным зрителям также приобщиться к знанию. – Как Ларошель?! Ла-... это, наверно, "ласковая", ро-... это, конечно, "родная", -шель это, безусловно, "шельма"... Ласковая родная шельма, жена моя, где ты?! Целый лес вытянутых пальцев поднялся, чтобы указать ему дорогу.
Belle Fleur: С появлением Пьеро комедиантка облегченно перевела дух. Пока благодарные зрители с восторгом таращились на невесть откуда появившегося «муженька», Простушка с превеликим изяществом, которого никто не заметил, слезла со своего иноходца и, мелкими шажками просеменив к краю сцены, заняла положение, позволявшее приступить к самой главной и выигрышной сцене фарса. Она дождалась конца репризы Пьеро, уперла руки в боки и начала сыпать упреками как самая настоящая жена: - А-а, явился не запылился, олух царя небесного! Тебя только за смертью и посылать! Верно люди говорят: какое имя – таков и человек. Что за имечко у тебя, скажи на милость: Ни-кола. И верно: ни кола у тебя, ни двора! Нет и не будет! Она повернулась к залу и протянула руки к зрителям, среди которых мужчин было большинство: -Люди добрые! Я вижу, что среди Вас немало таких, кто не пройдет мимо честной женщины, попавшей в беду. Последний мул в хозяйстве остался – и тот сейчас пропадет! Может ли кто из Вас заступить на место моего муженька-недотепы… – Белль сделала довольно долгую паузу, во время которой промокнула глаза платочком, - и спасти бедную животину, застрявшую в трясине? Комедиантка указала на немного покосившегося мула и добавила: - А от себя обещаю, что спасителя ждет награда: поцелуй прекрасной Мадлон. И она кокетливо улыбнулась и слегка выпятила свои свежие алые губки, ясно показывая, что ее поцелуй стоит не только мессы, но и некоторого неудобства, связанного с выходом на сцену. Белль немного поколебалась, не пообещать ли храбрецу подвязку, но не решилась: подвязки, как и шелковые чулки, стоили целое состояние. Отдашь одну - придется покупать новую пару. Решила пожертвовать розой, приколотой к корсажу: -Судари мои! Тот, кто поймает вот этот цветок, пусть выйдет на сцену, спасет моего мула и получит обещанное вознаграждение! Белль отцепила розу и бросила ее в зал. Она метила в красивого юношу, по виду – дворянина, стоявшего у самой сцены, но, увы, промахнулась, и залог ее будущей симпатии улетел к низенькому толстячку с большой бородавкой на носу.
Pierrot/Pierrette: Пока одаренный розой толстяк неумело отбивался от насмешек соседей, подначивавших его принять вызов красавицы, Пьеро – как и полагается простаку, то ли не заметивший проделок жены, то ли привыкший к ним настолько, что уже смирился – обошёл мула со всех сторон, покачивая головой, и с самым уверенным видом ухватился за его хвост. – Я помогу тебе, Мадлон! Рывок, изображённый комедиантом, должен был бы сдвинуть с места каменную стену, и, хотя мул вовсе не стронулся с места, усилие Простака не пропало даром, и он снова кувырком покатился по сцене. – Взгляни, любовь моя! Хвост я уже вытащил!
Belle Fleur: Увидев, какой невосполнимый ущерб нанесен ее мулу, Простушка заломила руки и воскликнула трагическим голосом: -Ты что же натворил, окаянный?! Кому нужен мул без хвоста! И, подбежав к Простаку, вырвала из его рук яблоко раздора, представлявшее из себя не что иное, как длинный и прочный кнут для понукания лошадей. Раздался свистящий звук и на мужа-недотепу обрушился град ударов. Зрителям из зала не было видно, что они приходились мимо, но сам актер настолько убедительно и комически корчился*, что все дружно разразились хохотом, криками и свистом. -Так ему, так, Мадлон! Нечего скотину портить! – выкрикивали особенно рьяные. -Николя! – вдруг раздался душераздирающий возглас из первых рядов. На помощь несчастному Простаку пришел маленький затюканный мужичонка, по-видимому, близко к сердцу принимавший происходящее на сцене. – Приструни свою оглашенную бабенку! Ты мужик или кто? Кричавший победоносно оглядел соседей, гордый своим поступком, но тут же получил сильный тычок в бок от стоявшей рядом крепкой и краснощекой женщины, по виду – прачки или кухарки, и, без сомнения, его собственной благоверной. Он тут же покорно понурил голову и замолчал. -Святой Панплутий, покровитель мулов! – тем временем обратилась Простушка к высшим силам. – Сделай же что-нибудь! Сверху что-то заскрипело и затрещало, раздался звук трубы, и над актерами повисла фигура с притороченными к спине крыльями, явно имевшая отношение к миру более тонкому, чем тот, что простирался внизу. – Николя Простак! - утробным голосом пророкотала фигура – Ты должен покаяться и поклониться мощам аббатисы Дисциплины при монастыре Трех Плетей, что находится у поклонной горы Раскаяния. А своей страдалице-жене принесешь в подарок цветочек аленький! Смотри, не позабудь! Иди же, и без покаяния и подарка не возвращайся! И святой Панплутий улетел туда, откуда и прибыл, увлекаемый прочными канатами. *Согласовано
Pierrot/Pierrette: Не выразивший ни малейшего сомнения в явившемся ему чуде Пьеро тут же поднялся на ноги, произнёс клятвенное обещание выполнить наказ святого и удалился со сцены с душераздирающими причитаниями, в коих сожалел об оставляемом им доме, "где на крыше не сегодня-завтра вырастет труба, а то и две", верной и преданной супруге, "краше которой не найти во всей Франции", и трёх замечательных несушках в почти одинаковых выражениях. Соскочив с подмосток под прикрытием левой кулисы, он выскользнул из амбара через вторую дверь и с наслаждением вдохнул влажный воздух. – Хоть топор вешай, – томно согласился Лелий, успевший к тому моменту избавиться от накладных крыльев и превратиться в Доктора, которому предстояло появиться во втором действии фарса. – И так всякий раз. Что они, эти крестьяне, с собой навоз носят? – На башмаках. – Николь достала трубку, но курить не стала: передышка была короткой. – Ты видел? – Красавчики. – Не хуже тебя, а? – донёсшийся сверху рык принадлежал Атланту, силачу труппы, осторожно спускавшемуся по приставленной к амбару стремянке. Не будучи востребован в обычном своем образе Злодея, он играл в фарсе куда менее выигрышную роль сценической машины. Оставив их переругиваться, Николь прильнула к двери, ни на миг не сводя глаз с "супруги".
Belle Fleur: Незлобивое сердце Простушки тут же смягчилось при виде такого явного и искреннего раскаяния. Она не стала держать на своего пустомелю зла, а благословила его в дальний путь, громко высказывая пожелание, чтобы ветры были попутными, а дорога перед странником расстилалась ровная и гладкая, как скатерть-самобранка, и выражая горячую надежду на его скорейшее возвращение аккурат после первого четвергового дождичка. После чего прижала к глазам платочек и рассыпалась в горьких сожалениях о своей хохлатке, которая без петуха нестись точно не будет. Высказав все, что требовал от нее супружеский долг и проводив долгим сочувственным взглядом своего благоверного, Простушка наконец обернулась к зрителям, потрясая зажатым в руке кнутом: -Что мне с этим теперь прикажете делать, люди добрые? Сварить похлебку? Хозяева и хозяюшки, кому в хозяйстве нужен крепкий и длинный хвост? – вдруг спросила она и быстро сбежала со сцены в зрительный зал. Сначала комедиантка подошла к мужичонке, который требовал ее приструнить и умильным голоском произнесла: - За недорого отдам, сударь: всего-то пять ливров. На ее вопиющее предложение, как и ожидалось, ответила жена храбреца: -За пять ливров я тридцать таких кнутов из твоей кожи понаделаю! – но при этом посмотрела на кнут с интересом и перевела взгляд на своего совсем стушевавшегося мужа. -Не хотите, так и не надо! – отрезала Белль и пошла дальше. -Кому хвост мула? Всего за три, нет – за два ливра! Даром отдаю! – восклицала она, обходя зал. В ответ раздавались смущенные или вызывающие смешки, кто-то попытался схватить за руку, а один особенно разгорячившийся представлением зритель чувствительно ущипнул ее повыше локтя. Белль поняла, что страсти накаляются: вокруг были жадные взгляды и раскрасневшиеся щеки простолюдинов, не привыкших к церемониям с женщинами. Она быстро протолкалась сквозь толпу обратно к подмосткам и, отыскав взглядом молодого красавца, которого заприметила со сцены ранее, подошла к нему и протянула кнут: -Возьмите, сударь! – сказала она, улыбаясь, - Сразу видно, что Вы умеете укрощать строптивых лошадей. Денег не надо, дарю! Монсеньор граф! Это сигнал, что мы ждем Вашего возвращения в тему
Монтрезор: Пьеса оказалась отвратительной, зато актеры – прекрасны! Шевалье де Верлен, брезгливо морщившийся поначалу, перестал хмуриться, как только очаровательная Мадлон показала ножку, а вскоре уже хохотал над незамысловатым сюжетом и непритязательными шутками вместе с остальной публикой. Клод не выказывал своего одобрения так бурно, однако тоже не остался равнодушным. Пожалуй, герцогу стоило на это взглянуть. Фарс, без сомнения, дурацкий, но зато чего стоил этот Никола! Выходка с ходулями впечатлила. А Простушка! Настоящая красавица, жемчужина в навозной куче… Монтрезор с искренним удовольствием следил за красоткой. Пожалуй, вульгарна, но все равно чертовски мила! Движения, голосок… губки…Вот жаль, роза пролетела мимо. Ну так не драться же за нее… С невольным смехом Клод наблюдал, как девушка сбежала в зал. Видимо, актриса поняла его взгляды. Прелестная ручка протянула графу кнут. Верлен завистливо присвистнул. - Дарите? Мне это нужно? – Монтрезор накрыл руку Простушки своей, слегка сжав, и в теплую ладошку незаметно скользнул золотой. В голосе молодого человека зазвучали бархатистые нотки. – Лошади любят ласку. Даже строптивые. Чуть склонив голову и пристально глядя в лицо красавицы, Монтрезор медленно поднес все еще сжимавшую кнут ручку к своим ярким, точно у девушки, губам.
Belle Fleur: -Я ошиблась, сударь, - ответила Простушка, ощущая в кулачке приятную теплоту и гладкость золотого кругляшка, - Вы знаете лучший способ усмирения непокорных. Уверена, что и Ваш друг – тоже. Белль перевела вопросительный взгляд на приятеля молодого человека, и снова посмотрела на своего дарителя, как бы сравнивая их между собой. Во втором акте ей делать было нечего: действие фарса разворачивалось в доминиканском монастыре, где исполнял свою суровую епитимью ее незадачливый «муж». А прямо перед ней стояли рядышком два новехоньких денежных мешка, разукрашенные, как пасхальные яички, и просто манили ознакомиться со своим содержимым. Стоило попробовать их разговорить: кто знает, может быть, в следующий раз они приведут на представление своих собратьев? Услышит ли она в ответ что-нибудь более познавательное, чем звон монет, Белль не знала, да это ее и не особенно интересовало: ведь ничто не ласкает слух так, как мелодичное позвякивание золотых. Белль спрятала кнут за спину и, смущенно улыбаясь, произнесла фразу, которая уже не раз служила ей добрую службу в разговорах с более привилегированным сословием, чем то, что нынче вечером преобладало в амбаре: -Простите актеров за их грубый фарс, господа - сказала она и забавно сморщила носик, – Запах ванили, свойственный крестьянскому навозу, привлекает мух, вот и жужжим на потеху этой разношерстной и невзыскательной толпе. Поверьте, в нашем репертуаре есть и более изысканные пьесы! Актриса быстро оглянулась на все еще пустую сцену и снова обратила свои наивные голубые глаза на молодого дворянина, встретившись взглядом с его серо-синими.
Pierrot/Pierrette: Для пренебрежения, как, впрочем, и для других чувств, есть своё время и место. Окружавшие молодых людей горожане хоть и не обладали тонким вкусом, отсутствием слуха не страдали и к замечанию Белль отнеслись с тем же вниманием, что и к её сценическим репликам. - Слыхали? - во всеуслышанье заявил краснорожий здоровяк, бесцеремонно тыкая актрису в спину вытянутым пальцем. - От нас, говорит, навозом воняет. - А с мужем своим как себя ведёт! - Да таким лишь бы юбку задрать, - взвизгнула какая-то толстуха, на которую ножки красавицы явно произвели не то же впечатление, что и на её мужа. На этом месте Николь резко обернулась к Атланту. - Людоеда давай! – прошипела она. – Забери её оттуда. Не дав силачу возразить, она подхватила дрын с привешенным к нему указателем «Париж» и сунула ему в руки. - А су наши кровные, что на входе взяли, небось, не пахнут! – дородная торговка, на которую вид пустой сцены подействовал, как красная тряпка на быка, упёрла руки в крутые бока. – Представление давай, ты! - Я злой и страшный Людоед! – взревел со сцены мощный бас, и все головы тотчас повернулись туда.
Монтрезор: Пользуясь возникшей паузой, Монтрезор обвил рукой талию красотки и настойчиво повлек ее к боковому выходу, другой рукой бесцеремонно дернув за рукав шевалье де Верлена, который, как и все окружающие, был заворожен появлением Людоеда. Оказавшись снаружи, Клод поставил девушку перед собой и рассмеялся. - Вы неосторожны, душа моя! - Какого черта? – недовольно проворчал Верлен, выходя следом. – Такой занятный Людоед, интересно, кого он будет есть… Увидев парочку, он понимающе хмыкнул и поинтересовался: - Ну а я вам зачем? Граф, кликните, когда освободитесь, а я пока посмотрю, что там дальше. Честное слово, это занятно! Глядя вслед удаляющемуся товарищу, Монтрезор снова рассмеялся и снова обратил внимание на похищенную им красавицу. - Это самый настоящий успех! Но мне хотелось бы надеяться на продолжение спектакля… после спектакля.
Belle Fleur: Не бывает худа без добра: волна народного гнева загнала одну из золотых рыбок прямо в расставленные сети. Вторая, увы, ускользнула, и все же половина лучше, чем ничего, рассудила практичная комедиантка. Она бросила на своего спасителя томный взгляд из-под полуопущенных ресниц и как будто призадумалась. Белль знала, что если крепость сдается без боя, победитель никогда в полной мере не почувствует сладости своей победы. Таким образом, изображая неприступность и оказывая сдержанное сопротивление, она пеклась прежде всего о благе своего избранника. Но сегодня оплоту добродетели грозила капитуляция, и дело было не только в золотом запасе противника, который, безусловно, надо было истощить прежде, чем открыть ворота. Актриса жестом фокусника извлекла откуда-то из воздуха недавно полученный аванс и повертела им перед самым носом своего благодетеля: - Доверимся судьбе, сударь? Орел – и спектакль продолжится там, где предложите Вы; решка – я отправляюсь прямиком в пасть Людоеда. Она подбросила золотой вверх и ловко его поймала, зажав в ладошке. Зажмурившись, вытянула руку и разжала пальцы: -Чур, не хитрить!
Монтрезор: - Что вы, разве же я могу! – искренне забавляясь, рассмеялся Клод. Наверняка тут была какая-то уловка, и девица схитрила сама, но выглядело это чрезвычайно мило. Двумя ладонями он поймал ручку и глянул на монетку. - Решка! – удрученно проговорил Монтрезор, про себя убежденный, что так оно и должно было быть – не прекращать же спектакль. – Неужели я должен отпустить красавицу прямо в пасть людоеду?! Злосчастная судьба! Душа моя, поцелуй меня на прощанье! Не дав актрисе опомниться, он притянул ее к себе и запечатлел на алых губках нежный поцелуй. Губки вполне оправдали ожидания, все остальное наверняка было не хуже, и граф шепнул в розовое ушко: - Я дождусь вас после спектакля, моя прелесть. Здесь, у входа. С этими словами он разжал объятия, уверенный, что выпущенная голубка вернется.
Belle Fleur: «Черт возьми!» - в сердцах подумала Белль, равно удивленная как происками Фортуны, так и честностью своего кавалера. Впрочем, его поцелуй несколько охладил ее разгоряченную кровь. -Я ненадолго, господин хороший: прослежу, чтобы от моего мула не остались рожки да ножки – и тотчас вернусь. И комедиантка, легкая как птичка, упорхнула обратно в амбар, надеясь, что и мул, и все остальное давно съедено Людоедом. На самом деле ее сценические партнеры благополучно справились бы и без нее, но какая актриса не станет набивать себе цену в присутствии возможного покровителя? Впрочем, наученная горьким опытом, Белль пока не была в точности уверена, кто перед ней: родовитый и богатый дворянин или же переодетый плут. Представление, как и ожидалось, шло своим чередом: актеры дурачились напропалую, в зале стоял дым коромыслом от охов и ахов зрителей. Белль тихонько вышла из левой кулисы и остановилась там, ожидая появления Простака. «Все как всегда!» - думала актриса, - «А ведь я способна на большее: умирающую Клеопатру или обезумевшую от страсти Медею. Можно замахнуться и на Медузу Горгону: умею же я обращать мужчин в бессловесные камни одним движением ресниц…Да, но где взять денег на постановку? Это же не меньше полутора тысяч ливров!» Актриса издала легкий стон, представив последний акт «Золотого руна»: Лелия, распростертого на сцене в страшных корчах от яда, и себя в роли Медеи, бесстрастно взирающей на муки неверного возлюбленного. Белль сдвинула свои изящно очерченные бровки и поклялась: если дворянин не поддельный, то уйдет он от нее сильно налегке.
Pierrot/Pierrette: Благополучно пережив за время отсутствия Белль встречу с Людоедом, от коего он сумел сбежать по канату, перекинутому через невесть откуда взявшуюся во Франции пропасть, Простак попал в лапы мошенника по прозвищу Бравый Кролик,* который, прикинувшись настоятелем монастыря Трёх Плетей отцом Генрихом, обобрал его как липку, всё время уверяя беднягу, что тот честно выполняет наложенную на него святым Памплутием епитимью. Пылающие негасимым огнём мощи святой Дисциплины послужили прекрасным предлогом для комедианта не только поразить публику своим жонглёрским искусством, но и отправиться, наконец, в обратный путь, на котором Простака поджидала новая напасть в лице Сводни, никак не желавшей уступить ему аленький цветочек, давший всем участникам представления повод для не менее чем полудюжины малопристойных шуток. Оставшись в одной рубахе, прижимая к груди изображавшую женскую добродетель красную тряпку, Никола благополучно добрёл до родной деревни и, по законам жанра, узрел всё того же застрявшего в болоте мула. Потерпев ряд комических неудач в безуспешных попытках облобызать бессловесную тварь божью, Простак забросал его вопросами о местонахождении обожаемой жены, на которые сам же давал себе ответы один глупее другого, пока подсказки из зала не вынудили его обратить свой взор к левой кулисе. – Любовь моя! – вскричал он тогда и, вне всякого сомнения, заключил бы красавицу в объятия, если бы не грохнулся на сцене, споткнувшись о подол собственной рубахи. – Узнай же и снизойди к своему блудному мужу! Случайно или нет, вырвавшийся из его рук при падении посох, пролетев через всю сцену, уткнулся точнёхонько под юбку Белль. *С Анри Лапеном согласовано
Belle Fleur: Честолюбивые мечты примадонны были прерваны прилетевшей от неожиданно вернувшегося мужа палкой. Отпихнув кончиком туфли поистершийся в долгих скитаниях посох, Белль протянула руки к Николя и срывающимся голосом пролепетала: -Муженек!! – она закатила глаза к потолку так, чтобы видел Атлант, игравший сельского кузнеца и успевший занять свое привычное место рядом с указателем "Кузница". -Как я скучала по тебе, душа моя! Все глаза проглядела! И никого под боком, чтобы утешить молодую бобылку! – принялась осыпать мужа приветственными репликами любящая жена. Атлант издал нечленораздельный звук, видимо, означавший: «Ага, как же!» и размеренным шагом подошел к мулу, все еще уныло стоявшему посреди болота, делая вид, что собирается менять подковы. Белль уже порывалась подбежать к скитальцу, заключить его в жаркие супружеские объятия и наградить поцелуями, но, увидев красную тряпку, остановилась в раздумье. Из глубины амбара донесся одобрительный женский возглас: -Наконец-то за ум взялась, бесстыжая! Давно пора! Ободренная зрительской похвалой, Простушка мелкими осторожными шажками приблизилась к своему благоверному и, опустившись перед ним на колени, запечатлела на его лбу поцелуй.
Pierrot/Pierrette: Простак, явно ошарашенный поведением благоверной, шарахнулся от этой простой ласки так, что не задержавшись на четвереньках, опрокинулся назад и дважды перекувырнулся. Вскочив затем на ноги, он исполнил на сцене торжествующий танец, преисполненный таких кульбитов и прыжков, что пришедший на миг в соприкосновение с его рукой мул развалился на части, а нечаянно получивший ногой под зад кузнец кубарем укатился за кулисы. То воздевая свою красную тряпку к небу, то прижимая её к груди, он вновь доплясал до своей жены и замер с самым оторопелым и недоумевающим выражением на лице, какое только можно было себе представить. Медленно-медленно он обошёл супругу со всех сторон и наконец не выдержал: – Хвала святому Памплутию! Не в тягости ли ты, любовь моя? Из зала, которому во втором действии фарса пообещали, что Простака в ближайшем будущем ждёт прибавление семейства, послышались смешки.
Belle Fleur: Оскорбленная не столько тем, что ее ласка была отвергнута, сколько клеветами, возведенными на нее мужем, Простушка подбоченилась: -Правильно в народе говорят: простаку поцелуй – что в лоб, что по лбу, да хоть посохом по голове чеши - проку не будет! Разуйте глаза, муженек: не в тягости я, это мне кузнечными мехами надуло! Зал взорвался от смеха, зрители топали ногами и улюлюкали. Переждав взрыв зрительского восторга, жена продолжила: -А вы, любовь моя, что-то взбледнувши, никак какую хворь подхвативши? Эвон как вас трясет и поколачивает, не иначе пляска святого Вита обуяла. -Лекаря вам надобно! – заголосила она вдруг истошным голосом - Лекаря! На сцене появился успевший переодеться Лелий в костюме доктора и с огромным клистиром в руках. -Ficile tantina pota baril cambus-tibus, - важно произнес он белиберду на якобы латыни и прищурился, глядя на Простушку: -Так это Вы больны, сударыня? Приступим к лечению?
Pierrot/Pierrette: Изнемогающая от хохота публика вряд ли расслышала бы в этот момент хоть слово, а потому в последовавшие несколько минут разобравшийся в положении дел Доктор и насмерть перепуганный Простак попросту бегали друг за другом вокруг сцены, то и дело падая, спотыкаясь друг об друга, вновь поднимаясь, сталкиваясь лбами и на все лады выкрикивая переиначенные на учёный лад непристойности. В отличие от большинства театральных красавцев, Лелий не слишком серьёзно относился к своему амплуа и ломал дешёвую комедию с куда большей охотой, чем высокую трагедию, неизменно объясняя это вульгарное пристрастие преходящестью земной красоты. Уступая ему свои костюмы, Николь всякий раз тревожилась, не отберёт ли он в конце концов не только её роли, но и её место в труппе, но выбора у неё не было, и приходилось утешаться осознанием, что переодевался он намного медленнее, а повторить её акробатические трюки не сумел бы и под страхом смертной казни. Тем большей неожиданностью для неё стало, когда, колотя своего пациента по голове клистирной трубкой, Доктор неожиданно прошипел: – Брошу я всё это дело, Пьеро, сил больше нет. – Как нет? Почему? На ответ рассчитывать не приходилось, ибо прихотливое повествование вынудило их теперь вступить в перепалку, в ходе которой незадачливому супругу запихали в рот ту самую красную тряпку. Весьма убедительно изобразив обуявшие беднягу смертные корчи, Николь мешком повалилась на подмостки и была тут же прикрыта широченным докторским плащом, в то время как сам лекарь принялся признаваться Красавице в непреходящей любви в выражениях, от которых за льё несло сортиром или в лучшем случае, аптекой. В самый разгар воспоследовавших страстных объятий плащ зашевелился, из-под него высунулась слегка встрёпанная белокурая голова, и публика дружно ахнула, когда на месте подавившегося женской добродетелью мужа на сцене выпрямилась скудно одетая (пусть и не особо привлекательная) средних лет матрона, тут же объявившая себя Добродетельной Николеттой.
Belle Fleur: Хотя Белль и видела подобные ужимки и прыжки неоднократно, она все же вынуждена была поминутно отворачиваться от зала и кусать губы, чтобы не рассмеяться в голос. Но как только из-под плаща доктора вынырнула Добродетельная Николетта, всю ее смешливость как рукой сняло: Простушка, она же неверная жена, бросилась к Добродетели и вцепилась ей в волосы. -Ах ты, подлая ведьма! – вскричала она. – Признавайся, зачем околдовала моего недотепу-муженька и задурила его и без того слабую голову баснями? Белль, как актриса, очень любила эту сцену в фарсе: Добродетель в образе Николетты всякий раз бывала (пусть и временно!) повержена и низринута Адюльтером в ее собственном исполнении. Немного потаскав Пьеро (а это был он) за белокурый парик, Простушка вдруг согнулась пополам и схватилась за живот: -Муженек в кои-то веки был прав! Наказывал мне не устраивать в спальне сквозняков, а я, глупая, вечно створки нараспашку открою – вот ветром и надуло…. – простонала она и как подкошенная рухнула на сцену. Подбежавший Доктор немного посуетился вокруг своей пациентки и через несколько мгновений, в течение которых публика сидела тише воды ниже травы, ожидая развязки, повернулся к залу и показал зрителям новорожденного: крошечную наковальню, очень искусно и умело сделанную Атлантом специально для этого фарса. Зал грохнул от смеха, понимая, кто является отцом этого «ребенка». Актеры быстро подхватили разбросанные по сцене предметы реквизита и исчезли за кулисами. На сцене снова появился Глашатай. Только теперь он держал в руках не пастуший рожок, а свиток, который и развернул с самым важным и торжественным видом. -Мы ко всем, кто мыслит здраво, адресуем эту пьесу, Всем мужьям в Этре и женам посвящается она. Пусть чужой и горький опыт разуменью вас научит! Если ж нет – пеняйте сами: бед получите сполна! Вы, Мужья, умнее будьте, жен одних не оставляйте: Не привязывать скотину – что приманивать воров. Вы, о Жены молодые, бдите! чести не теряйте: Закрывайте Ваши ставни от коварных сквозняков! На этой торжественной и назидательной ноте спектакль завершился, и зрители, пересмеиваясь и жарко обсуждая все увиденное, потянулись к выходу из амбара. Белль к тому времени уже дала распоряжения актерам по поводу собранной выручки и реквизита и, приколов к корсажу свежую розу (которая загодя была приготовлена на смену отданной публике и дожидалась своего часа в стакане с водой), выскользнула через боковой вход на темную улицу, где, как она надеялась, ее все еще ждал давешний красавец.
Монтрезор: Разумеется, граф де Монтрезор не ждал у входа на холодном ветру. Вновь войдя вслед за актрисой в амбар, он вдоволь насладился продолжающимся фарсом, довольно глупым, довольно грубым, но, безусловно, смешным. А впереди его ждало не менее приятное развлечение. - Послушайте, Верлен, уступите мне на сегодня комнату? – говорил он своему спутнику, поджидая Белль после спектакля. - Хорошенькое дельце! А где я, по-вашему, буду сегодня спать? – смеялся в ответ шевалье де Верлен. - Ступайте к своей ненаглядной Луизон! - Она вовсе не моя ненаглядная, и потом, она может быть занята. - Шевалье! - Ладно, ладно! Послушайте, быть может, у вашей красотки есть подружка? Если она хотя бы вполовину так хороша... - Но если… - Если подружки нет, или если она нехороша, я, так и быть, удалюсь. Де Буа обещал показать здесь одно недурное местечко. - Здесь есть недурные местечки? Подождите… Ах, вот и вы, душа моя! – граф радостно повернулся навстречу Белль. – Вы восхитительно играли! Право, и в Бургундском отеле не всякий раз увидишь подобное! Бесцеремонно завладев ручкой девушки, он поднес ее к губам.
Belle Fleur: -Как Вы любезны, сударь! Даже этот цветок зарделся от удовольствия, - томно прошептала комедиантка, кивая на алую розу, приколотую к ее корсажу, и пока что не отнимая руку. Сентябрьская ночь уже покусывала холодком, а проказник-ветер заглядывал под полы плащей и подолы юбок редких прохожих. Белль поежилась и посмотрела на случайного кавалера с невольным сочувствием. Его густые темные локоны и серо-синие глаза приводили чувствительную ко всему прекрасному актрису в бурный восторг, и на мгновение ее охватили жгучие угрызения совести: такой юный, красивый, галантный, а она собирается ободрать его как липку. Из груди комедиантки вырвался тяжелый вздох, но она тут же подавила возникшую не к месту и не ко времени минутную слабость и начала прикидывать, как бы подвести господина к главной теме: золотому дождю, который он просто обязан был пролить над труппой Мельхиора Ла Моннэ. Начала издалека: -А Бургундский отель – это в Бургундии? – комедиантка наивно захлопала ресницами и тут же рассмеялась. – Ах, сударь, я знаю, где это, просто удивляюсь, какими судьбами такой человек, как Вы, попал на наше вульгарное представление. – Белль говорила совершенно искренне, теряясь в догадках, что этот господин, с виду богатый и знатный, мог искать в амбаре, битком набитом простым людом.
Монтрезор: - В этом захолустье совершенно нет развлечений. А ваше представление не так уж плохо. Мне в самом деле понравилось. Вы же… конечно, вашему таланту и красоте место совсем на других подмостках. Клод был знаком с несколькими актрисами и прекрасно знал: ничто так не льет бальзам на сердечко служительницы муз, как похвала ее таланту, настоящему ли, мнимому – все равно. Впрочем, его новая знакомая была талантлива без сомнения. Несколько невоспитана… ну так это дело времени, оботрется… - Мы с шевалье де Верленом, - Монтрезор указал взглядом на скучающего товарища, и, словно ненароком положив руку на талию девушки, повлек ее в сторону, - прогуливались неподалеку и решили взглянуть… я расскажу вам об этом чуть позже, давайте немного отойдем, здесь слишком людно… Кстати, быть может, какая-нибудь из ваших подруг составит компанию шевалье? Взгляните, он хорош собой… - граф чуть понизил голос – и щедр… Стройный темноволосый де Верлен, с аккуратно завитыми локонами, тонкими черными усиками, блестящими карими глазами и девичьим румянцем во всю щеку действительно был настоящим красавчиком. Клод усмехнулся и лукаво шепнул в нежное ушко девушки: - Или, быть может, вы предпочтете вечер втроем?..
Belle Fleur: Белль посмотрела на шевалье и решила, что за двумя зайцами гоняться – ни одного не поймать. Однако упоминание дворянского титула еще больше разожгло в ней честолюбивые надежды и мечты. Значит, и птичка, попавшая в ее силки, тоже была из благородного семейства. Надо было ковать железо, пока горячо. Прекрасно зная, что скромность – главное украшение молодой девицы и волнует мужские сердца, она потупила свои прекрасные глазки и сказала: - Сударь, наверняка Вы слышали пословицу: «Резвой козочке нужен заботливый пастух и серебряный колокольчик на шею». От себя добавлю, что если колокольчик будет золотым, козочка никогда не потеряется и не сбежит. Но вот второй пастух – это уже ненужная роскошь. А подруг у меня нет: мы, бродячие актеры, слишком часто переезжаем с места на место, чтобы обзаводиться друзьями. Но не волнуйтесь, сударь! – пылко воскликнула она, - Я и одна не дам Вам заскучать! Комедиантка начала беспокоиться, что приятель молодого человека, уже выражавший всем своим видом крайнее нетерпение, уведет от нее законную добычу. При этом она совершенно не представляла, куда незамужняя девица может пригласить мужчину без риска оказаться под надзором прево. Белль положила свою ручку на рукав юноши и, залившись румянцем, который яркостью мог бы поспорить с цветом лица шевалье де Верлена, робко предложила: -Давайте для начала прогуляемся до церкви святого Стефана?
Монтрезор: - Давайте прогуляемся, - согласился Монтрезор. Девчонка так очаровательно краснела, что можно было простить ей любой каприз. Разумеется, нечаянно попасть на недотрогу было бы обидно, но эта красотка наверняка недотрогой не была. Хочет поиграть? Почему бы нет? В конце концов актриса – не шлюха. Положив руку на легшую на его рукав ручку и нежно ее погладив, Клод посмотрел на де Верлена и выразительно пожал плечами. Тот скорчил насмешливую гримасу, помахал графу рукой и пошел прочь. Взяв свою даму под локоток, Монтрезор увлек ее дальше по тропинке. - Ведите, моя козочка. А заодно давайте, наконец, познакомимся. Я – граф де Монтрезор, приближенный герцога Орлеанского. А как зовут вас, моя прелесть? Клод хмыкнул и добавил: - Только не говорите, что Клитемнестра или Брумгильда.
Belle Fleur: «Вот это удача так удача! А она-то, глупая, чуть было не польстилась на румяного шевалье!» - подумала комедиантка, не слишком сожалея о такой потере, но раскаиваясь в своем легкомыслии, из-за которого настоящая золотая рыбка чуть не сорвалась с крючка. Теперь, поняв, кто стоит перед ней, актриса чуть не лишилась дара речи. -Маддалена…- пролепетала она, сложив руки в восторженном экстазе, близком к религиозному. В это мгновение она, как никогда, напоминала собою кающуюся Марию Магдалину кисти славного мастера Гвидо Каньяччи. – А у Вас красивое имя, монсеньор граф, и очень Вам идет, - искренне сказала она, мысленно подсчитывая золотые пистоли, которые страстно желала получить. - Но позвольте мне в моих мыслях называть Вас немного иначе. – И Белль, уже придя в себя, бросила на графа игривый взгляд: - Монплезир.
Монтрезор: Монтрезор расхохотался и посмотрел на собеседницу с новым интересом. Она была поистине забавна, эта провинциальная актрисочка! Клод считал, что острый язычок придает хорошенькой женщине особую пикантность. - Вы просто чудо! Надеюсь, я сумею оправдать и это имя. Давайте мы с вами пройдемся немного дальше, и вы мне расскажете, какие еще пьесы вы играете. Кто хозяин вашей труппы? Уж не муж ли, спаси Господи? Наличие или отсутствие мужа у красавицы интересовало графа очень мало, лишь бы этот самый муж не возник не вовремя. От Монтрезора не укрылось, какое впечатление произвел на девушку произнесенный титул – впрочем, это всегда производило на них впечатление. Ну и тем лучше. Он по-хозяйски приобнял свою даму за талию. - Я ведь зашел поглядеть на ваш спектакль не просто так.
Belle Fleur: -Мы играем все, монсеньор, - ответила комедиантка, радуясь, что может замолвить словечко за труппу, - Фарсы и бурлески, итальянские комедии и испанские трагедии, и даже несколько французских пьес – вот наш репертуар. Увы! – воскликнула она, дрожа от ночного холода и теснее прижимаясь к графу, чтобы согреться, - самый плодовитый драматург Франции, господин Арди, теперь пишет только для «Старых комедиантов Короля»*, как раньше он писал для труппы Леконта и Бельроза. Как это несправедливо! Я могла бы сыграть Дидону, не говоря уже о Мариамне, несравненно лучше, чем малютка Ленуар! Белль остановилась и в сердцах топнула ножкой. Глаза у нее блестели от негодования. Но она справилась с волнением и продолжила: -Так вот: сейчас мы собираемся приступить к работе над пьесой** под названием «Кастильская невеста, или В поисках единорога». Герцога Кастилии исполнит мой отец и директор труппы Мельхиор Ла Моннэ (выдающийся актер, уверяю Вас!) – не преминула похвалить горячо любимого родителя Белль. - Я буду играть Белинду, его дочь, которую он за непослушание собирается заточить в монастырь. Моя героиня, как Вы понимаете, хочет стать не Христовой невестой, а, напротив, выйти замуж за молодого идальго по имени Педро Эстебаньес. Боже, Вы представить себе не можете, какая это трагедия! Комедиантка решительно сняла руку графа со своей талии и с чувством продекламировала, обращаясь к звездам: - Нет! Не отец Вы мне, а враг заклятый! Так с дочерью никто не поступает! Сначала мне обителью грозите, А после разлучаете с любимым! Но уверяю: я на все готова, Чтоб обручиться с ненаглядным Педро! Раскаяние Магдалины уступило место экстазу святой Терезы: актриса настолько вошла в роль, что на глазах у нее выступили слезы, щеки окрасил нежный румянец, а грудь вздымалась так бурно, что, казалось, еще немного декламации – и шнуровка не выдержит. Белль посмотрела на графа красноречивым взглядом, как будто спрашивала: «Теперь Вы верите в то, что я на многое способна, монсеньор?» *Начиная с 1627 года Александр Арди начал писать для труппы «Vieux Comediens du Roi» во главе с Клодом Дешаном. **Белль пытается произвести впечатление на графа, на ходу выдумывая несуществующую пьесу
Монтрезор: Чудесно! – граф был искренне восхищен. Эта малышка, от которой он не ждал ничего большего, чем несколько часов весьма приятного времяпровождения, оказалась гораздо интереснее, чем он мог предположить. И затея со спектаклем для герцога Орлеанского вполне могла получиться. - Я видел Ленуар. Вы гораздо лучше. Сейчас Клод в самом деле считал, что прелестная Мадлен, по крайней мере, не хуже. Ну а капелька лести еще не вредила ни одной из женщин. Полюбовавшись разгоряченной красавицей (и обратив пристальное внимание на бурно вздымающийся лиф), Монтрезор спросил: - Полагаю, ваша труппа могла бы сыграть для Его Высочества?
Belle Fleur: -Ах, монсеньор! Да мы могли бы сыграть для самого короля! – воскликнула Белль. – Какая честь для нашей труппы! Вы думаете, Его Высочество герцог согласится посмотреть наше представление? Вы действительно так считаете? Белль не на шутку разволновалась: будущее представилось ей в виде широкой, увенчанной лаврами и вымощенной золотом дороги. Дорога вела прямиком в Париж, в Бургундский отель. Развенчанная Ленуар кусала локти и обливалась слезами в левой кулисе, в отчаянии взирая на триумфальные выходы своей соперницы. Мельхиор собирал неслыханные сборы и ежедневно отвергал по две-три пьесы, предложенные ему на выбор известными драматургами. Лелий и Атлант звенели золотыми, которые знатные дамы украдкой совали им вместе с надушенными записочками. Жанна щеголяла новыми нарядами. Лапен на заработанные деньги открыл трактир. Николь…Комедиантка нахмурилась, не представляя, какие же блага посулить Николь. «Поживем – увидим», - решила она. Растерявшись от восторга и не зная, чем отблагодарить графа за его предложение, она немного подумала и отколола алую благоухающую розу от лифа своего платья: -Монсеньор! Прошу Вас, не побрезгуйте взять этот цветок на память о нашей короткой встрече: он быстро увянет, но все же у Вас будет возможность некоторое время наслаждаться его красотой и ароматом. Белль сначала поднесла розу к губам и только потом протянула ее молодому вельможе.
Монтрезор: Приняв розу, Монтрезор снова обнял актрису за талию и шепнул ей на ушко: - Его Высочество герцог согласится сделать то, что я ему скажу. Тут Клод ни чуточки не лукавил: он был убежден, что Месье захочет посмотреть пьесу, будь она даже не слишком хороша. И довольно часто герцог действительно делал то, что ему говорил граф де Монтрезор. - Но разве мы уже расстаемся? Я предполагал, что мы можем обсудить… ангажемент, а может… и другие приятные вещи.
Belle Fleur: -Ангажемент лучше всего обсуждать с моим отцом, - возразила актриса, - Вы же знаете, монсеньор: женщины – существа неразумные, вот и я мало что понимаю в закулисных делах. А мой отец, он же директор труппы, знает все о том, как организовать по-настоящему хорошее представление. Хотите, я прямо сейчас вас познакомлю? – в голосе Белль зазвенели умоляющие нотки: она боялась, что граф уйдет и назавтра позабудет о том, что было накануне вечером. «Святая Магдалина, как же мне его удержать?» - в отчаянии подумала Белль и поступила именно так, как поступают женщины, уверенные в своей неотразимости, иными словами – сделала и сказала то, что первым пришло в ее хорошенькую головку, не слишком задумываясь о последствиях: -Самое приятное на свете, монсеньор – любовь, - прошептала она, закрывая глаза и обвивая шею графа руками, - вот о ней давайте и поговорим.
Монтрезор: Знакомиться с отцом красотки никак не входило в планы графа. Клод вообще инстинктивно избегал знакомств с отцами юных девиц (хотя, разумеется, сейчас был не тот случай). Но на кой дьявол ему директор труппы, когда миленькая дочка этого директора буквально сама вешается на шею?! Сказать по правде, нежные губки очаровательной Мадлены сейчас волновали Монтрезора гораздо больше, чем какие-то спектакли. Обняв девушку, он припал к ее губам долгим поцелуем, и лишь когда уже не хватило дыхания, прошептал жарко: - Поговорим о любви, душа моя. Обещаю вам интересную историю… Только надо уйти отсюда.
Belle Fleur: Темная грязная улица волшебным образом преобразилась: к небу потянулись цветущие кроны апельсиновых деревьев, воздух наполнился терпкими ароматами мускуса и лаванды. Слух услаждали шелест листвы и щебетание птиц, на языке таяли мед и обжигающая, только что сваренная патока. Мысли и воспоминания Белль поплыли ленивым потоком, то сталкиваясь и расходясь, то плавно перетекая друг в друга.Белль вдруг вспомнила, как убедительна она была в роли Флоры в постановке, которую их труппа давала в замке маркиза, чье имя она давно позабыла, а затем - как Атлант однажды свалился на сцену с балкона. У нее вырвался сдавленный смешок, и она одними губами произнесла ответ на так и не заданный ей вопрос: «Да. Я хочу. Да.»
Монтрезор: Прелесть маленьких городков в том, что все в них находится неподалеку. И временное прибежище графа де Монтрезора находилось совсем неподалеку от церкви Святого Этьена. Жерве открыл дверь и, почтительно кланяясь господину и провожая его наверх, постарался как можно лучше рассмотреть его спутницу. Молодого графа верный слуга обожал, старался всячески оберегать (в чем давал слово его матушке, вдовствующей графине де Монтрезор) и к юношеским забавам относился с пониманием. Статус явившейся с господином красавицы оставался непонятным: для гулящей девки слишком хороша, для приличной девицы или жены… что-то в ней было чересчур…Однако, если его сиятельство желает… - А шевалье де Верлен? – спросил слуга. Клод небрежно скинул ему на руки плащ и снял шляпу. - Он не придет. А если все же явится, найди ему постель. Сюда не пускай. И ступай. Приняв у графа шпагу, Жерве аккуратно положил ее на сундук, поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Монтрезор тотчас же повернулся к Белль, подхватил ее на руки, в два шага оказался у постели и, уже падая на нее, долгим поцелуем впился в губы актрисы, тогда как его руки нетерпеливо задирали ее юбки.
Belle Fleur: Стремительный натиск, с которым граф перешел от разговора со слугой к любовной атаке, вселили в актрису самые радужные надежды. Пылко и со всей искренностью отвечая на его страстный поцелуй, Белль задалась вопросом, не остался ли старик-слуга стоять, приложив ухо к двери, или подсматривая в замочную скважину. Ей достало человеколюбия, чтобы снисходительно посочувствовать тем танталовым мукам, которые выпадут на долю свидетеля чужих любовных забав, вынужденного, как сказал поэт, изнывать от жажды над ручьем. Впрочем, она тут же выбросила старого слугу из головы: внимания требовали настойчивые руки его молодого господина, заблудившиеся в ее многослойных юбках. На мгновение оторвавшись от губ любовника, Белль прошептала: -Вы, я вижу, не любитель долгих прелюдий в любовных пьесах, монплезир? Я – тоже. Временно предоставив молодому вельможе полную свободу действий, Белль стала перебирать в памяти восхитительные гравюры из книги Аретино, которые ей показывал старый маркиз, в чьем замке они как-то останавливались и играли короткую комедию положений. Если и графу когда-нибудь попадались на глаза эти подробные и тщательно выверенные карты любви, то он без труда отыщет наиболее прямой, приятный и короткий путь к цели путешествия. По утверждению автора «Галантных дам» Пьера де Бурдея, сеньора де Брантома (1538-1614), книга венецианского поэта Пьетро Аретино, иллюстрированная гравюрами, изготовленными по фрескам Джулио Романо, была впервые издана в Париже в период, когда жил сам Брантом, и за год было продано более полусотни томов. Монсеньор граф, если упоминание Аретино вызывает у Вас дискомфорт, я уберу последний абзац.
Монтрезор: Нетерпение красавицы радовало. Клоду нравилось, когда женщины испытывали удовольствие в его объятиях. Он намеревался сыграть довольно длинную и затейливую пьесу и не хотел, чтобы его поспешность разочаровала очаровательную Мадлен. - Все будет, моя прелесть, - жарко выдохнул граф, уже достигнув вожделенной цели. – Это… пролог… Дальнейшие действия молодого придворного могли убедить самую искушенную даму в том, что он не новичок в галантной науке, весьма вынослив и к тому же обладает довольно пикантной фантазией. Окончательно он угомонился, когда за окном уже забрезжил рассвет, по-хозяйски прижал к себе неизвестно когда оказавшуюся абсолютно нагой Белль (да и сам юный граф был облачен точно так же) и безмятежно уснул.
Belle Fleur: После того как утомленный многочисленными победами повеса заснул, Белль немного понежилась рядышком, с расслабленной улыбкой вспоминая наиболее пикантные подробности прошедшей ночи, и затем тихонько высвободилась из его объятий. Она села в постели, обхватив руками подушку и прижав ее к груди. В задумчивости покусывая припухшую от страстных поцелуев нижнюю губу, случайная подружка графа то смотрела в окно на светлеющее небо, то искоса поглядывала на спящего, то проверяла, нет ли на ее белоснежной коже следов ночного приключения. Ей не давал покоя вопрос, что делать дальше. Спать ей не хотелось. Уйти просто так, не вырвав у вельможи обещания о представлении для герцога Орлеанского, она тоже не могла: на кону стояли интересы труппы. Но и неизвестно сколько ждать, когда он проснется, тоже было неразумным. Устав от бесплодных раздумий, Белль спрыгнула с постели и подняла с пола свою одежду, валявшуюся вперемешку с мужской. Раздалось тихое звяканье и по полу покатился давешний золотой, подаренный ей графом во время спектакля. Обрадовавшись, комедиантка схватила монету и подкинула ее в воздух, мысленно задав требующий немедленного ответа вопрос: будить иль не будить? Невыспавшаяся Фортуна была немилосердна к юному повесе: будить! – недвусмысленно подсказал золотой, упав орлом вверх. Белль было искренне жаль своего куртуазного кавалера – в конце концов, он доставил ей немалое и весьма продолжительное удовольствие, но против воли судьбы она не шла никогда. Она с сомнением посмотрела на кувшин с водой для умывания, стоявший на столике у окна, и сочла подобный способ слишком жестоким для графа и чреватым немедленным изгнанием для нее. На гвозде, вбитом у дверного косяка, висела шляпа с пышным плюмажем. Вот это стоило попробовать. Вооружившись, Белль снова забралась в теплую постель, и, немного полюбовавшись на красивое лицо графа, принялась тихонько щекотать его пером, выдернутым из шляпы. Монсеньор, если бы Вы заранее предупредили, где лежат Ваши дощечки для письма, я не будила бы Вас, а записала бы на них телефончик название постоялого двора и тихо ушла, как поступают после бурно проведенной ночи все порядочные девушки.
Монтрезор: Сон графа де Монтрезора, так же, как и его аппетит, всегда был превосходным, поэтому проснулся он не сразу. Сначала вздрогнули длинные, на зависть любой красотке, ресницы, затем Клод поморщился, поежился, недовольно хрюкнул, чихнул, и только потом открыл еще затуманенные сладким сном глаза. Возникшее перед ним хорошенькое личико заставило его улыбнуться. - Опять, озорница? Граф сел в постели и бесцеремонно притянул Белль к себе. - Ты просто ненасытна…
Belle Fleur: -Аппетит разгорается во время еды, - прошептала Белль, запуская пальцы в густые и блестящие волосы графа и нежно гладя их и перебирая. – А после тех изысканных лакомств, которыми Вы меня угостили этой ночью, невозможно вернуться к более простой и грубой пище. – И актриса прервала комплимент поцелуем, после чего, состроив очаровательную гримаску, произнесла: -Увы, мне пора уходить: если мой отец догадается, что я не ночевала дома – страшно представить, что произойдет. Тем более, что вечером у нас снова спектакль и мне надо повторить текст роли. Ах, монсеньор! Театр – все для меня! Я живу им и дышу! - комедиантка посмотрела на графа взором Дидоны, надеясь, что ей удалось направить разговор в нужное русло. Мягко отстранив от себя любовника, она осторожно вылезла из теплой постели и в очередной раз подняла с пола платье, прикрыв им свою наготу и дрожа от стылого воздуха комнаты.
Монтрезор: - Да, конечно, отец, как я мог забыть… - усмехнулся Клод. Конечно же, добрый батюшка никогда в жизни не догадается, откуда явилась утром его милая дочка с кошельком и письмом к казначею герцога Орлеанского. Не иначе, в монастыре после вечерни задержалась, а там такие подарки как раз раздавали. Дамы-благотворительницы. Кстати, о письме… Ничуть не стесняясь собственной наготы (сказать по правде, юному повесе скорее уж стоило ею гордиться, ибо сложен он был превосходно), граф встал с постели и босиком прошлепал к двери. - Жерве! Слуга появился тотчас. - Проснулись, ваше сиятельство? – он посмотрел на прикрывающуюся платьем красотку и усмехнулся. Вот ведь ладненькая какая, чертовка! – От герцога уж за вами посылали. Жерве накинул на плечи хозяина шелковый шлафрок и подал домашние туфли. – Босыми-то, по холодному… Монтрезор нетерпеливо повел плечом. - Оставь, пустое. Посылали, говоришь? Подай перо и чернила. И одеваться. Подняв с пола брошенный вчера камзол, он отыскал привязанный к нему кошелек и достал из него пару золотых монет, хмыкнул, добавил к ним еще одну и позвал возящуюся с платьем Белль: - Иди сюда, милая! Если прелестная Белль вовсе не возилась с платьем, а наоборот, оделась быстрокак солдат, готов исправить
Belle Fleur: Застигнутая врасплох внезапным появлением нового лица, Белль огляделась в поисках укромного алькова, где она могла бы привести себя в подобающий вид. Но ничего подобного в комнате не было, поэтому она, досадуя и на поспешность графа, и на чрезмерную расторопность его слуги, и путаясь в рукавах и завязках, как попало натянула на себя измятое платье, и, пылая от смущения, отвернулась к окну, выслушивая указания, которые молодой вельможа давал Жерве. Краем глаза взглянув в сторону графа, комедиантка заметила тусклый блеск золотых монет, и сердце ее забилось в ожидании: отдав легкомысленному повесе самое драгоценное, что у нее было, она рассчитывала получить взамен возмещение, и не мелкой разменной монетой, а полновесными золотыми пистолями и экю. После того как приказания слуге были отданы, наступил ее черед. Повинуясь повелению графа, актриса немедленно к нему подошла, искренне веря, что сейчас на нее прольется золотой дождь наподобие того, что пролился на Данаю из щедрой десницы охваченного страстью громовержца. Впрочем, при мысли о Данае актриса ощутила также смутную тревогу и понадеялась, что ее случайное, но бурное приключение не закончится так же плачевно, как история несчастной дочери аргосского царя.
Монтрезор: Разложив на столе походный чернильный прибор, Жерве с неудовольствием глянул на девицу. Подобных гостий его сиятельства доверенный слуга обычно провожал сам. Платил часто тоже сам. Серебром, не золотом. Неужели эта настолько хороша? Сам же граф, глядя на приближающуюся красавицу, размышлял о том, не отослать ли слугу еще на пару часиков. Если бы не Месье… «А Месье она может понравиться», - думал Клод. – «Прекрасное тело, нежная кожа, чудные волосы. Настоящая жемчужина в этой дыре. И так… восприимчива». Меняться любовницами с герцогом Орлеанским графу де Монтрезору приходилось не раз и не два. Приходилось и делить… Сев на стул и подвинув к себе лист бумаги, Клод похлопал себя по колену и снова позвал Белль: - Иди сюда. Потом нетерпеливо кивнул слуге: - Ступай пока, я позову. Жерве коротко поклонился и вышел.
Belle Fleur: «Интересно, кому Его сиятельство собрался писать ни свет, ни заря? – заинтересовалась актриса, посмотрев на письменный прибор, поданный графу слугой. - Наверняка собирается назначить свидание какой-нибудь даме! Хоть бы одним глазком взглянуть! Надеюсь, он считает, что роли я учу на слух» Белль сделала еще один маленький шажок и остановилась в сомнении, садиться ли ей на колени к сиятельному любовнику, как недвусмысленно указывал его приглашающий жест. Сообразив, что подобная диспозиция не даст ей возможности следить за его правой рукой, она прошла у графа за спиной и встала по его левую руку, надеясь, что так ей удастся подсмотреть содержание письма. Белль снедало нетерпение узнать, в каких выражениях вельможа будет описывать знатной даме свои чувства и склонять ее к грехопадению. Это вполне естественное для всех дочерей Евы любопытство даже отодвинуло на некоторое время мысли о деньгах и о том, что ей как можно скорее надо было возвращаться на постоялый двор к отцу. «А ведь я могла бы подсказать ему одну-две цветистых фразы, взятые из любовных пасторалей!» - подумала она. Желая поторопить графа, она наклонилась к нему, и, нежно поцеловав красиво вылепленную раковину аристократического уха, прошептала: -Ах, монсеньор, пишите же, пишите! Я умираю от желания полюбоваться Вашим изящным почерком - пусть я ни словечка не разберу в написанном Вами.
Монтрезор: - Ты неграмотна? – насмешливо поинтересовался Монтрезор, до сего момента думавший о том, кому из свиты герцога Орлеанского послать записку с приказом принять доброго батюшку его сегодняшней любовницы. Казначею, конечно же… Пусть заключит договор, выдаст аванс. После некоторого размышления Клод решил, что пьеса, даже не слишком удачная, при отсутствии других развлечений будет весьма кстати. – А как определишь, изящен почерк, или нет? Как там зовут твоего отца?
Belle Fleur: - Грамотная, - ответила Белль, густо заливаясь краской при мысли, что, возможно, ее маневр с подглядыванием разгадан, – Страсть как хотелось подсмотреть, кому Вы пишете, – честно призналась она и тяжело вздохнула, как бы испрашивая извинения за свою женскую слабость. -А отца моего зовут Ла Моннэ, Мельхиор Ла Моннэ…Мне можно идти, монсеньор? – робко спросила комедиантка, недоумевая, для чего граф ее задержал, а еще пуще – зачем ему понадобилось знать имя ее отца.
Монтрезор: - Казначею Его Высочества, - честно ответил Монтрезор, заканчивая письмо. – Или ты не хочешь выступать перед принцем? Сложив бумагу, он капнул воском со свечки и запечатал послание своим перстнем. - Пусть твой отец отнесет прямо сегодня с утра. Клод вздохнул. Пора было расстаться с красавицей, но сделать это сию минуту он был просто не в состоянии… - Да иди же сюда, наконец! – граф ухватил девушку за руку и усадил к себе на колени, жадно целуя… …Только спустя почти час верный Жерве провожал ночную гостью. Пистоли так и остались на столе, зато пальчик комедиантки украшало кольцо, которое было ей великовато, а в нежных ручках она уносила записку для казначея самого герцога Орлеанского.
Belle Fleur: Осыпав графа благодарными поцелуями и чуть не задушив его в объятиях, юная комедиантка попрощалась с ним в самых трогательных выражениях и украдкой подмигнула Жерве, после чего выпорхнула из дома и стремглав полетела на постоялый двор, зажав в руке заветное письмо. «Граф – благороднейший и красивейший дворянин в королевстве! Но как мимолетно счастье!» - призналась она сама себе и принялась раздумывать о том, как бы похитрее извернуться, чтобы объяснить родителю свое долгое отсутствие и получение письма к казначею Его Высочества. Монсеньор, это было чудесно!
полная версия страницы