Форум » A la guerre comme à la guerre » Приходя, гасите свет. Ночь с 21 на 22 сентября 1627 г., после полуночи » Ответить
Приходя, гасите свет. Ночь с 21 на 22 сентября 1627 г., после полуночи
Луи де Кавуа:
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Луи де Кавуа: Отправив Мартеля к остальным, Кавуа немного постоял в полной темноте у двери, за которой слышались женские голоса. Он любил темноту. Одиночество тоже. Вечер выдался каким-то странным. Сначала он привез в ставку красивую женщину, с которой всерьез собирался познакомиться поближе, когда удастся разыскать ее дом и родных; потом покровитель прямо попросил его не медлить. Оберегая репутацию прелата, он всерьез рисковал погубить репутацию незнакомки - все к этому шло. Что делать с ее мужем, если память подвела ее и он жив? Убивать?.. Доброе имя своих любовниц капитан берег сильнее, чем они сами, считая иное дурной благодарностью за проведенное вместе время. Теперь необходимый способ действия ощутимо вставал поперек горла. Воистину, всякое доброе дело наказуемо. Он постучал и вошел, не дожидаясь ответа.
Франсуаза де Монэ: Чувство стеснения и неловкости, не оставлявшее молодую женщину почти все время, понемногу отпускало, чему немало поспособствовала большая кружка горячего вина с пряностями. Горничная оказалась расторопна и предупредительна, обещанный врач, явившийся чуть позже – внимателен, хотя и чересчур многословен. Заверив, что ей нужно отдохнуть и успокоиться, и тогда к утру память почти наверняка вернется, и оставив горничной указания, он покинул комнату, пообещав прислать успокоительную микстуру. Когда раздался стук в дверь, молодая женщина сидела, прислонившись к стене и вытянув больную ногу на скамеечку, а Анна-Мария накладывала на разбитое колено примочку из нескольких слоев полотна. От вина и усталости немного кружилась голова, и ей отчего-то показалось, что это вернулся врач. Разве не медики пользуются привилегией входить без разрешения? Подняв глаза и увидев на пороге капитана де Кавуа собственной персоной, женщина в первый миг почувствовала вроде бы необъяснимый толчок теплой радости, а губы дрогнули в улыбке; во второй же, сообразив, в каком виде она перед ним предстала, вспыхнула и попыталась неловким движением накинуть подол на обнаженные колени. - Вы?..
Луи де Кавуа: Искренняя радость, с которой его встретили, сделала голос совести значительно громче. При теплом свечном свете гостья выглядела еще прелестней, чем при холодном лунном, и Кавуа, конечно, не удержался - окинул взглядом сразу всю ее фигуру, намертво впечатывая в память. - Кажется, я обещал вам не уезжать, - мягко улыбнулся гвардеец. Потом шагнул к бюро и погасил свечи под испуганный возглас Анны-Марии. Можно было не сомневаться, что горничная разнесет сплетню не только по ставке, но и по всем окрестностям. - Простите, но мы побудем пока в темноте. Накладывать примочку можно наощупь.
Франсуаза де Монэ: Темнота в комнате показалась изумленной этим неожиданным поступком молодой женщине абсолютной и осязаемой, хотя чуть погодя она различила слабую светящуюся ниточку – щель между ставен. Горничная, замерев на какое-то время, чуть слышно вздохнула, что можно было понять как угодно, но возражать не стала: наоборот, шелест одежды и прохладное прикосновение влажной ткани подтвердили, что та вернулась к своим обязанностям. - Но почему… - Женщина растерянно поискала глазами капитана, но это было совершенно бесполезно. Если бы не лунная ниточка, она бы даже не поняла, открыты у нее глаза или закрыты. – Что-то случилось? Может быть, можно хотя бы приоткрыть ставни? - Готово, мадам. Последовавшую за этими словами тишину можно было счесть вопросительной. Снова тихонько прошелестели юбки, и она наугад протянула руку в темноту, пытаясь хотя бы так понять, что происходит. Быть может, ей полагалось бы испугаться, но то ли за сегодняшний день запасы страха иссякли, то ли бессознательное доверие к спасителю не позволяло опасаться скверных сюрпризов. - Вы здесь?
Луи де Кавуа: - Конечно, - голос прозвучал неожиданно близко. Судя по интонациям, гвардеец все еще улыбался. Глаза не могли привыкнуть к темноте так быстро, но он помнил расположение всех предметов в комнате. Плох тот фехтовальщик, который не может с первого взгляда запомнить, где и как стоит мебель и натыкается на нее в бою. А в этой комнате капитан все-таки жил. Или, если быть совсем точным, ночевал иногда. Женские пальцы наткнулись на что-то холодное. Холод тут же сменился теплом мужской ладони. - Не нужно браться за эфес, мадам, - в голосе гвардейца слышалась легкая ирония, но прикосновение губ к женской руке длилось несколько дольше, чем требовал этикет. - Если потребуется, сражаться я буду сам. Ставни можно было открыть, но лазутчик, которого ждали в ставке в эту ночь, мог счесть это немым приглашением. Кавуа медлил с ответом на вопрос. Нет, не было ни одного аргумента "за".
Франсуаза де Монэ: Когда только он успел подойти вплотную? И… зачем? Прикосновение заставило ее слегка вздрогнуть, хотя было это от неожиданности или наоборот, она не знала и сама. - А это может потребоваться? – почему-то шепотом спросила она, напрягая слух в тщетной попытке понять, где же горничная, но не делая никакой попытки высвободить руку. Голова продолжала слегка кружиться, но, кажется, вино тут было ни при чем. – Сражаться? С кем можно было сражаться в доме, полном солдат, она не представляла. А главное, было совершенно непонятно, зачем для этого тушить свечи. Единственная пришедшая на ум причина была такова, что заставила ее вновь покраснеть в темноте и замереть, ожидая ответа.
Луи де Кавуа: - Мы на войне. Она не отнимала руки, и Кавуа не спешил выпускать тонкие женские пальцы. Значило ли это то, что значило всегда? Он улыбнулся. И снова прикоснулся к ее руке поцелуем, беззастенчиво пользуясь темнотой. Хорошая вещь - темнота. Оставляет шанс даме промахнуться с пощечиной. Или более тяжелым выражением неудовольствия. Что-то в бархатных интонациях пикардийца заставило горничную осторожно уточнить: - Господин капитан, мне... За снадобьем... Судя по голосу, она отчаянно смущалась. - Не нужно, - а в этом уже был мягкий, но приказ. - Позже. Мадам... - он снова обращался к гостье. - Расскажите Анне-Марии, что вам нужно из вещей. Вам потребуется новое платье, обувь... Вы лучше меня знаете, что.
Франсуаза де Монэ: Исходящее от мужской руки и губ тепло, щекочущее прикосновение усов, мягкий голос продолжали волновать ее сильнее, чем хотелось бы в этом признаваться, но присутствие горничной и распоряжение капитана слегка отрезвили и помогли взять себя в руки. Она была все же не глупа и не столь наивна, чтобы не понять, что в приютившем ее доме происходит что-то странное. Капитан пришел сюда не просто так, вернее, не только ради нее. Война, да, но здесь? В ставке его высокопреосвященства? - Только самое необходимое, – уклончиво ответила она: ей очень не хотелось перечислять горничной детали женского туалета при мужчине. Кроме того, в этом не было нужды, любая горничная знала это и сама. – И плащ. Кстати, где-то здесь лежит ваш плащ, сударь. Она собралась было мягко высвободить руку, но вместо этого почти бессознательно скользнула пальцами по мужской ладони; движение вышло ласкающим. - А вы собираетесь сражаться в темноте? Вопрос вышел несколько двусмысленным.
Луи де Кавуа: - Темнота оставляет столько возможностей, - улыбнулся Кавуа, оценив жест гостьи. Его ненавязчиво обольщали, это приятно грело мужское самолюбие, но гвардеец не мог не понимать, что едва ли успел произвести на даму такое впечатление за какой-то час их общения; ласка могла быть адресована не ему - мужчине, но ему - личному телохранителю Ришелье, а с этими играми он был очень хорошо знаком. Мысль вызвала легкую грусть. - Какие цветы вы больше любите, вереск или шиповник? Но нельзя же было упомянуть возможности и не показать, о чем речь. Развернув руку гостьи ладонью вверх, он поцеловал тонкое запястье и, обнаружив бьющуюся жилку, задержался на ней. Нежность женской кожи под губами и пальцами кружила голову, но не заставляла терять разум. И все же руку ее он не выпускал. Судя по плеску воды в миске, горничная тем временем пыталась наощупь освежить примочку. Кавуа в равной степени устроило бы, и вздумай гостья одернуть его при Анне-Марии, и... Нет, все таки отсутствия возражений хотелось больше.
Франсуаза де Монэ: - Цветы? – чуть удивленно переспросила она и осеклась: ласка была уже гораздо более откровенной, чего молодая женщина не ожидала. И уж совсем она не ожидала, что это подействует на нее настолько сильно. Сердце забилось чаще, рука дрогнула, с губ сорвался прерывистый вздох, и она поспешно отдернула руку, испугавшись, что капитан это заметит. Заметит и сочтет поощрением. Да что же это с ней такое! Близость мужчины еще никогда не заставляла ее терять голову. К тому же мужчины, с которым она и знакома-то от силы пару часов. - Зачем вы… - шепнула она.
Луи де Кавуа: - Больно? - испугалась горничная, приняв шепот на счет своих не совсем удачных действий с примочкой. Необъяснимая прихоть гвардейца сидеть без света, запрет уходить - все это настораживало, а ведь господин доктор велел... - Зачем цветы? - усмехнулся в темноте Кавуа. Он уже видел силуэт женщины, чуть более светлый там, где было лицо и декольте, и безошибочно протянул руку, чтобы погладить ее по щеке. Это не был жест поклонника, молящего о благосклонности, но уверенная нежная ласка мужчины, убежденного, что его не оттолкнут. То, как она выдернула руку у него из ладони, говорило о многом... - А вам не нравятся цветы? Тогда... Что вам нравится?
Франсуаза де Монэ: Вот теперь молодая женщина была даже рада тому, что в комнате темно: по крайней мере, никто не видит, как горят у нее щеки. Хорошо хоть, что горничная ничего не заметила… А капитан заметил, конечно же, заметил. И что теперь делать? Лгать она попросту не умела. Если бы можно было не сомневаться, что он вполне искренен в своей настойчивости! А теперь он считает, что перед ним стосковавшаяся по мужской ласке женщина, готовая на все… Пусть даже, кажется, это и было близко к истине. - Ничего, милая, продолжай, - чуточку окрепшим голосом проговорила она. – Простите, сударь. Мне нравятся цветы, только…когда их преподносят от души. Вы ведь не зря потушили свечи. Объяснять при горничной, которая, конечно, и так слушает во все уши, что капитан, если бы он явился лишь ради ее прекрасных глаз, должен был или оставить свет, или выставить вон третьего лишнего, было немыслимо. - И оставили здесь Анну-Марию, - чуть запнувшись, продолжила она. – Вы ведь и так вправе тут находиться – вы хозяин, а я только гость. Для этого совсем необязательно… говорить мне комплименты. Она тут же пожалела о сказанном: после таких слов он наверняка повернется и уйдет, лишь подтверждая ее догадку. Сказано было или слишком мало, или слишком много, но – увы! – присутствие служанки лишало ее возможности объясниться более внятно.
Луи де Кавуа: - У меня было так много причин погасить свет... - пробормотал гвардеец, прислоняясь спиной к стене. Он все еще стоял возле кровати, так близко от гостьи, что можно было прикоснуться вновь. Искушение было ужасно велико. - Первую я вам не назову. Вторая заключается в том, что я боюсь ослепнуть от вашей красоты, особенно сейчас, когда врачевание ваших ран позволяет мне видеть слишком много для гостеприимного хозяина и слишком мало для человека, жаждущего узнать ваше имя так же, как и вкус ваших губ. Простите за прямоту... Я военный, меня может не стать уже через несколько часов, и было бы жаль так и не сказать вам этого. И, наконец, третья причина - слушать стихи в темноте бывает занятно, ничто не ограничивает воображение. Была и четвертая, но ее он тоже не хотел озвучивать. - Господин капитан, если я... - раздался несмелый голосок горничной. - Если мне... - Останьтесь, - повторил Кавуа. - Сударыня, вы сейчас залог моего благоразумия, не спешите уходить. Гвардеец не стал говорить о Мавре, который мог в эту минуту красться по ставке и просто зарезать неосторожную случайную свидетельницу. Конечно, за каждым шагом негодяя должны были следить, но много ли нужно времени на удар ножом?
Франсуаза де Монэ: - О, сударь… От смущения и облегчения одновременно лицо горело так, что она взялась за щеки холодными ладонями. Надо же было вообразить такую глупость – что он использует ее, как какой-то повод, только чтобы провести время в этой комнате! Ведь он нравится ей, так нравится, что она почти готова позабыть гордость и приличия, да что там – уже почти позабыла… так почему же она не могла понравиться ему? От его прямоты, наверняка покоробившей бы ее, будь на месте капитана кто-нибудь другой, в душе шевельнулась невольная нежность. - Простите меня, - выговорила она после довольно долгого молчания. – Да, правда. Было бы жаль. Мне тоже. И я не хочу, чтобы вы… чтобы вас… Она хотела сказать «чтобы вас не стало», но так и не договорила, может быть, потому, что слова не шли с языка. Вместо этого, осмелев, молодая женщина почти наугад протянула руку туда, откуда только что слышала его голос, почти сразу наткнулась на кружево манжета и, найдя его пальцы, осторожно сжала их, вложив в это пожатие все, чего не произнесла вслух. Сердце стучало где-то в горле.
Луи де Кавуа: Чуть помедлив, гвардеец вновь поднес ее руку к губам. Происходило что-то... Не совсем понятное. Разве можно так лгать? Опыт подсказывал, что можно. Но прислушиваться к нему не очень хотелось. Если она говорила правду, это была запредельная искренность. - Вы меня не знаете, - констатировал Кавуа, впервые радуясь, что в темноте она не может видеть выражения его лица. - Но разве это важно... Голова казалась совершенно пустой. Даже стихи не приходили, вопреки его словам и изначальным намерениям. Очень хотелось узнать, говорила ли она правду.
Франсуаза де Монэ: - Вы меня тоже, сударь, - тихонько ответила она. Сейчас это в самом деле было неважно. Хотя то, что капитан ответил на ее жест, позволяло надеяться на то, что наступит момент, когда она узнает его лучше. Сидеть в одной позе с вытянутой ногой становилось неловко, а сменить положение, не отнимая руки, было затруднительно. Молодая женщина осторожно пошевелилась, пытаясь все же устроиться поудобнее, но результат получился обратный: она невольно чуть согнула ушибленную ногу в колене, вздрогнула от боли и снова, как тогда, на дороге, стиснула руку своего спасителя. Отек, кажется, спадал, но очень медленно. - Ох… извините…
Луи де Кавуа: - Врач сказал, к утру должно полегчать, - Кавуа осторожно высвободил руку и, наощупь найдя подушку, вручил ее даме. - Попробуйте устроиться поудобнее и поспать, быть может. В этот момент где-то в доме раздался короткий, приглушенный женский вскрик. И сразу за ним - топот ног и шум. - Ч-черт, - оценил это пикардиец, бросаясь к двери. - Закройтесь и пусть горничная не выходит! - Свет, господин капитан! - напомнила ему в спину Анна-Мария. - Можно? - Да, - бросил он уже с порога. Хлопнула дверь.
Франсуаза де Монэ: Легкие быстрые шаги и скрежет засова дали понять, что горничная выполнила распоряжение. Несколько мгновений молодая женщина тревожно прислушивалась к отдаленному шуму, в который вплетались неразборчивые голоса. - Что там случилось? – окликнула она наконец девушку. – Ты здесь? - Здесь, мадам, - отозвались от двери. – Не знаю, но вы не бойтесь. Господин капитан все уладит. - Зажги свечу, пожалуйста. Раз уж нам разрешили… Мимо снова прошелестели юбки. Она ожидала, что горничная приоткроет ставни, впуская в комнату хоть немного лунного света, но та предпочла, как видно, разыскивать подсвечник и огниво на ощупь. Что-то брякнуло, послышался металлический стук, едва слышное потрескивание, и медленно разгоревшийся язычок пламени озарил комнату дрожащим желтым светом. Горничная, вернувшись к кровати, деловито взбила подушку и подсунула под спину своей подопечной, после чего вновь занялась примочкой. - Сколько же нам сидеть тут взаперти? – беспокойно спросила молодая женщина. - Пока господин капитан или кто другой из его людей не скажет, что уже можно отпереть, - с несколько наставительной ноткой в голосе ответила служанка, отжимая полотно. – Господин де Кавуа если что приказывает, так лучше слушаться. А вы отдыхайте пока. На губах молодой женщины мелькнула тень улыбки, и она со вздохом откинулась на подушку.
Dramatis personae: Ждать пришлось не слишком долго, что-то около получаса, после чего в дверь постучали. На оклик горничной ответил мужской голос, который был, по всей видимости, девушке знаком, потому что засов она отодвинула, и на пороге появился гвардеец, за которым маячил слуга с дымящейся кружкой. - Опасность миновала, - с неистребимым гасконским акцентом возвестил от двери л'Арсо и шагнул в комнату. - Зверь рыкающий больше не рыкает, дракон униженно пересчитывает уцелевшие клыки и думает о том, что овес нынче дорог... Его взгляд упал на капитанскую кровать. - О-ла-ла. Простите, мадам, - он поклонился, не отводя взгляда от сидящего на кровати видения. - Разрешите представиться, шевалье л'Арсо, гвардия Его Высокопреосвященства...
Франсуаза де Монэ: В отличие от капитана де Кавуа, шевалье был лишен возможности оценить ноги гостьи, поскольку, прежде чем отпирать дверь, горничная предусмотрительно накинула ей на колени одеяло. - Благодарю за добрые вести, шевалье, - молодая женщина улыбнулась в ответ почти безупречно светской улыбкой. Некоторое время назад капитану досталась улыбка куда более теплая и искренняя. – Надеюсь, кроме дракона, никто не пострадал? Мы слышали чей-то крик. Вид бравого шевалье отчего-то вызывал смутную тревогу, но со смущением это не имело ничего общего.
полная версия страницы