Форум » A la guerre comme à la guerre » Путь в тысячу шагов. Ночь с 20 на 21 сентября 1627 года » Ответить

Путь в тысячу шагов. Ночь с 20 на 21 сентября 1627 года

Теодор де Ронэ:

Ответов - 30, стр: 1 2 All

Теодор де Ронэ: Колеблющееся пламя стоявшей на столе свечи осветило в проеме распахнувшейся двери Жанно и позади него мужской силуэт, показавшийся на миг его отражением – не то в латном нагруднике, не то в стеклянном бокале. Но затем мальчишка шагнул через порог, мужчина последовал за ним, и иллюзия исчезла, оставляя лишь несомненное сходство. Для отца слишком молод, едва ли старше двадцати. Значит… – Жермен я, – с порога представился парень. – Жермен Леброн, этого вот брат. Это вашим милостям в Сен-Рогасьен надобно? Нечего по ночному времени мальцу таскаться. А я с легкостью провожу, днем и ночью дорогу найду. – Не пущает, – с надеждой в голосе добавил Жанно. – Куртку вон спрятал. Грозный старший брат выглядел несколько опрятнее младшего, но и по нему было очевидно, что семья отнюдь не процветала.

Рошфор: – Гм, – Рошфор смерил вошедшего пристальным взглядом, однако сходство двух братьев развеяло часть подозрений. – Что ж, Жермен Леброн, веди, если дорогу и впрямь знаешь. Только дай нам с товарищем пару минут на сборы. Жермен покорно отступил за порог, а граф извлек из-за пазухи потертый томик Данте, прихваченный им с собою для воссоединения с хозяином, раскрыл его на уже испорченном надписью форзаце и, коротко взглянув на бретера, повелительно протянул руку. – Найдется перо или карандаш? На столе стояла чернильница, но прилагавшееся к ней перо было почти сточено прошлой ночью. Отыскав в своих сумках запасной карандаш, Теодор передал его графу. – Вам непременно нужен мой Данте? – Увы, – голос Рошфора был почти сочувственным, но тем не менее рука безжалостно начертала на форзаце сегодняшнее число, название местечка Сен-Рогасьен и имя их проводника. После чего протянул книгу хозяину. – Найдите сами надежное место для своего сокровища. На случай… – он помедлил и улыбнулся краем рта. – Привычка к предусмотрительности – дурная привычка, от нее не так просто избавиться. в соавторстве

Теодор де Ронэ: Теодор мгновение подумал, затем распределил между страниц все четыре записки, всунул карандаш под корешок и, небрежно бросив книгу на край стола, поставил сверху подсвечник. Свечу он, однако, тут же задул. – Ступайте. Я встречу вас у конюшни. Запирать дверь за графом он не стал и, пройдя по тому же пути, что проделал днем в обществе графини де Люз, спрыгнул на этот раз не на улицу, а во двор. Разбуженный конюх, позевывая, вновь оседлал Козочку, и вскоре трое путников – один пеший и двое конных – выехали из «Герба Аквитании». Названный Атосом пароль открыл перед ними городские ворота. Разошедшиеся вечером тучи к ночи снова сгустились, но дождь все медлил, а затем меж облаками, освещая размытую дорогу, мелькнула луна. Жермен шел быстро и молча – не то берег дыхание, не то, в отличие от младшего брата, был не склонен к болтовне. Один раз только уточнил, не желают ли господа срезать путь, и, получив от бретера отрицательный ответ, поспешил дальше без единого слова. Церкви в Сен-Рогасьен не оказалось, и, оставив своего проводника дожидаться у колодца, они отправились на поиски упомянутого в шифровке ручья уже вдвоем. Размокшая глина берега скрадывала стук копыт, но Теодор почти сразу направил свою лошадь в воду. – Похоже, «цепочку» уже привезли, – шепотом пояснил он, кивая на отчетливые следы подков, ведущие вверх по течению.


Рошфор: Рошфор ничего не ответил, однако наощупь проверил, легко ли выскальзывает шпага из ножен. Копыта его лошади следом погрузились в воду, и далее ночную тишину нарушал лишь еле слышный плеск ручья, но вскоре стих и он – путники достигли цели. Заброшенная хижина была темной и безмолвной, и казалась навсегда покинутой людьми, но четкие следы по глинистому берегу красноречиво свидетельствовали об обратном. Граф осторожно спешился.

Теодор де Ронэ: Теодор вытащил из кобуры пистолет и последовал его примеру. Не сговариваясь, они повели своих лошадей под сень деревьев, защищавших хижину от ветра с севера, как с запада и с юга ее прикрывали поросшие кустарником дюны. Маленькая и до боли в глазах яркая ущербная луна сияла на очистившемся от туч небе, придавая бритвенную четкость каждой границе между светом и тенью, и шорох ветра в соснах скрадывал звук шагов, и человеческих, и лошадиных. Небрежно набросив поводья Козочки на первую же подходящую ветку, бретер достал и второй пистолет и почти беззвучно взвел курки. Мгновением позже к нему присоединился Рошфор, и они, держась по-прежнему в тени и ступая так же тихо, приблизились к хижине. В единственном окне, сквозь которое свободно гулял ветер, не видно было ни зги, однако изнутри внезапно донесся какой-то шорох, а за ним невнятный звук – не то вздох, не то всхлип. Теодор сунул пистолет за пояс за спиной, наклонился, подбирая с земли подходящий камушек, и в несколько мгновений пересек те несколько шагов, что отделяли его от черного зева дверного проема. Другой крикнул бы: «Именем короля!» Теодор бросил свою гальку. Согласовано

Рошфор: Ответом бретеру стало глухое безмолвие, затаившееся и оттого явственно живое. Так тихий и неосязаемый звук дыхания зачастую неразличим для слуха, покуда не прервется. В хижине без сомнения кто-то был. Обнажив шпагу и держась подле стены, Рофшор переступил порог. В голубовато-сером свете луны он увидел охапку соломы в углу и на ней – сжатую в комок человеческую фигурку, слишком маленькую, чтобы принадлежать взрослому мужчине. Со сдавленным проклятием он стремительно бросился вперед, разглядев спутывавшие пленника веревки. С более близкого расстояния стало понятно, что это женщина, лицо которой скрывал надвинутый капюшон плаща. Движением бережным, почти нежным, граф откинул капюшон и разрезал стягивающие пленницу узлы. Освободившись от пут и глубоко вдохнув сырой ночной воздух, она зашлась в хриплом кашле. согласовано

Теодор де Ронэ: Теодор, переступивший порог следом за графом, тоже тотчас же отступил в сторону, покидая узкую полоску сочившегося сквозь дверной проем лунного света. – Значит, все же «цыпочку», а не «цепочку», – заметил он, когда происходящее сделалось очевидным. – Я схожу за флягой. В столь сырую ночь жертва должна была продрогнуть до костей, плащ или не плащ, и бретер не сомневался, что по возвращении застанет ее в объятиях Рошфора. Не то чтобы он не жалел, что не оказался подле нее первым – судя по платьям, мадемуазель Дюбуа была весьма интересной особой. Любопытство, однако, взяло верх: до сих пор ему не случалось встретить ни одной женщины, которая заставила бы графа забыть о деле. И потом, у него была мадам де Мере. Воспоминание оказалось настолько живым, что у Теодора вмиг пересохло в горле. И, прежде чем идти назад, он отвинтил крышечку фляги и сделал первый обжигающий глоток сам.

Рошфор: – Вы? – широко распахнутые глаза мадемуазель в упор глянули на графа, узнавая. – Стало быть, вы получили мое письмо и сумели обо всем догадаться? Рошфор удивился, однако расспрашивать не стал. – Если вы писали мне, сударыня, то ваше письмо, несомненно, где-то меня дожидается. В последние дни меня трудно было застать в одном месте. – Но если вы не… – порыв благодарности заметно угас, уступив место тревоге. – Почему… Как вы нашли меня? – Сударыня, – с мягкой настойчивостью проговорил граф. – Я нахожу, что сейчас неподходящее место и время для беседы, даже самой увлекательной. Вы в лучшем положении, нежели пять минут назад, но опасность не миновала. Вы все еще здесь, – он обвел взглядом хижину, щелястые стены которой, казалось, были пропитаны промозглой болотистой сыростью. Вместо ответа мадемуазель зябко передернула плечами и послушно попыталась сесть. Заслонившая на мгновение дверной проем тень заставила ее отшатнуться. – Не пугайтесь, сударыня, этому шевалье вы можете доверять так же, как и мне, – быстрый жест Рошфора, скользнувший по женским плечам, удержал даму от падения обратно в солому. – То есть, не слишком много, – с насмешливой дерзостью отозвалась та, сердясь за пережитый испуг на себя, на графа и на его спутника. Но тут же покаянно вздохнула. – Простите меня, господа. Разумеется, я доверяю и полагаюсь на вас, как женщина может доверяться дворянину. – Тогда окажите честь и для начала примите от шевалье фляжку, – невозмутимо парировал Рошфор. – Тут холодно, как в могиле. в соавторстве

Теодор де Ронэ: – Еще чего, она ее не удержит. Отвинтив крышечку, Теодор поднес флягу к губам дамы, и та, сделав, как видно, слишком большой глоток, вновь закашлялась. Что никак не помешало ему оценить, насколько она была хороша собой. – Покажите руки. Не дожидаясь разрешения, бретер взялся за запястье молодой женщины. Кожа оказалось холодной и чуть влажной на ощупь, и даже в полумраке хижины было видно, сколь она бледна. – Мадам. – Он бесцеремонно поддернул подол ее юбки, проверяя. Обрезки веревки на земле безошибочно указывали, что и ее лодыжки были связаны. – Мы должны растереть вам ноги. Иначе вы не сможете идти, а оставаться здесь может быть опасно. Мне будет до крайности приятно оказать вам эту услугу. Теодор откровенно развлекался. При необходимости ее можно было увести и поперек седла, но никакого удовольствия это бы никому из них троих не доставило. И право, Рошфор был сам виноват – у него была возможность сделать то же предложение! Согласовано

Мари де Лон: – Да, в бесцеремонности ваш друг вполне вас стоит, сударь, – усмехнулась Марион, однако обнаружив полную свою неспособность пошевелить ни руками, ни ногами, словно они по-прежнему были связаны, и уразумев, что одноглазый спутник графа отнюдь не шутил, предлагая свои услуги, вскрикнула. – Но что это со мной? И почти сразу нашла ответ. Взгляд ее упал на разрезанные веревки. – Каков мерзавец… – прошептала она.

Рошфор: Граф искоса глянул на куртизанку, отмечая вырвавшееся словцо. Значит, та знала похитителей? Но все же хижина на отшибе и тугие узлы мало подходили к любовной интриге. Последовав самаритянскому примеру шевалье де Ронэ, он принялся растирать безвольные руки Марион, действуя при этом скорее энергично, чем бережно. – Это похвала шевалье или упрек мне, сударыня? – поинтересовался Рошфор.

Теодор де Ронэ: – Мерзавцем я лично быть отказываюсь, – отозвался Теодор. В отличие от Рошфора, он как будто не торопился, и первые его прикосновения были почти ласковыми. На роль доброго самаритянина он не подходил. – Мадам, прошу вас – ни звука. Если сюда явится кто-то еще, мы должны услышать его первыми. Нащупав под юбкой подвязку, он осторожно стянул с изящной ножки шелковый чулок и принялся растирать узкую щиколотку уже всерьез. – Скоро станет больно, – тихо предупредил он. Искренне жалея, что опасность была не выдуманной – на ощупь предполагаемая мадемуазель Дюбуа была даже восхитительнее, чем на вид. И с графом они были, безусловно, знакомы. По меньшей мере.

Мари де Лон: – Вы костоправ? Или лекарь? Марион было не впервой видеть мужчину у своих ног, но никогда в подобных обстоятельствах. Помимо воли уголки ее губ приподнялись в улыбке, больше вызванной, впрочем, отступившим страхом перед неизвестностью. Она свободна. Почти. Среди друзей. Сквозь ресницы Марион быстро посмотрела на Рошфора и мысленно прибавила еще одно «почти». Ах, если бы не то злосчастное письмо... Однако, рассудив по справедливости, нельзя было придумать ни одного способа или уловки, чтобы отказаться взять в руки перо. Посему следовало лучше подумать, как оправдаться.

Рошфор: – Хирург, мадам, – чуть слышно рассмеялся Теодор, и его рука вновь скользнула вверх от щиколотки к округлому колену. – И мой ланцет лечит все болезни. Улыбка Марион погасла, как задутая свеча: она поняла. Слишком свежи были неприятные воспоминания о другом таком человеке. Тем временем чувствительность возвращалась к ее затекшим членам вместе с током крови. Кончики пальцев закололо тысячью иголок, постепенно отдаваясь эхом боли дальше и выше. – Это необходимое зло, сударыня, – негромко проговорил Рошфор, приписав изменившееся выражение ее лица неприятным ощущениям, которые должны были показаться изнеженной красавице невыносимыми. совместно

Теодор де Ронэ: На какое-то время в хижине воцарилась тишина. И если сначала Теодор был готов в любой момент с удовольствием закрыть мадемуазель Дюбуа ее хорошенький ротик, то вскоре ему осталось лишь перебирать рифмы. Красавица, судя по всему, приняла его предупреждение близко к сердцу. Что вовсе не помешало бретеру позволить себе некоторые вольности. В особо удачных местах и лишь ненамного выше колена. Когда, получасом позже, нежная кожа под его руками сделалась уже не теплой, но почти горячей, а сама красавица сумела по его просьбе пошевелить пальцами ног, Теодор по-кошачьи потянулся и один за другим подобрал с земли ее чулки. – Вы позволите, мадам? Сонет у него в этот раз не сложился, но получившаяся песенка вышла удовлетворительно фривольной. Я столько повидал прекрасных глаз И стольких губ воспел рисунок строгий И локонов расплел – но в этот раз В мои стихи впервые входят ноги. Без них любой уродлив силуэт, И шлюхи, дамы или недотроги На них возносят главный свой секрет, Так высоко, как только носят ноги. Они достойны ласк не меньше рук, И, между ними лежа, я, о Боге Забыв, паду и, вновь восстав, умру Немножко – не протягивая ноги. Позвольте ж мне колени преклонить, Чтоб от бедра к бедру взыскать дороги Туда, откуда все идут одни Туда же – и растут не только ноги. Лукавая улыбка, сопровождавшая взгляд, который он бросил на Рошфора, могла бы подсказать тому, чем был занят его спутник.

Мари де Лон: – Вы нуждаетесь в дозволении, сударь? – наигранно изумилась Марион, вытягивая ступню не лишенным кокетства движением. Наглость бретера в другое время возмутила бы или, наоборот, позабавила ее, но сейчас успокоила как признак уверенности в способности справиться в любой опасностью, и что означенная опасность не так уж велика.

Рошфор: – При случае шевалье любезно выдает разрешение себе сам, – сухо ответил Рошфор. – Если полагает риск оправданным. Если мадемуазель Делорм решила пополнить свою коллекцию, это было не его делом, однако возможные неприятные последствия этого приключения для де Ронэ – уже прямо касались графа.

Теодор де Ронэ: Теодор невольно прикусил губу – не истолковать реплику графа как проявление ревности он не мог. – Не риск… – привычное обращение, едва не слетев с его губ, в последний момент осталось не произнесенным. В хижине на миг снова повисло молчание, и, прежде чем бретер успел объяснить, что оценивает не риск, а выигрыш, снаружи донеслись голоса и стук копыт. Чулок, успевший уже неторопливо доползти до середины голени, был тут же забыт. И рука, только что неспешно разглаживавшая тонкую ткань, выдернула из-за пояса пистолет и взвела курок в вихре почти беззвучного движения, остановившего бретера лишь у самого выхода. – Четверо, – шепнул он графу, оказавшемуся в тот же момент по другую сторону дверного проема. – Впустим?.. Осечка или промах оставили бы врагу не менее двух выстрелов. Но и позволить им зайти туда, куда они, без сомнения, приехали, означало риск, пусть и иного рода. И только лишь если мадемуазель Дюбуа не поднимет шум.

Рошфор: Рошфор быстро смерил взглядом расстояние и отрицательно качнул головой. – Нет. Четверо. Шума от драки все равно не избежать, так что стоило искать преимущества в скорости и внезапности. – Я беру второго справа, – тихо произнес граф, беря на мушку облюбованную цель, крупного верзилу с ручищами мельника. Мишень, по которой трудно промахнуться даже ночью, да и брешь в стане противника будет существенной.

Теодор де Ронэ: Всадники спешились, второй справа сделался самым левым, но спутать его внушительную фигуру с другими было трудно. – Милости прошу, – тем же шепотом откликнулся бретер. – Мой – с перьями. Потом – тот, что подлиннее. Мадам – в угол! Живо! Тот, чью шляпу украшал пышный плюмаж, был, похоже, вожаком отряда – именно он зашагал к хижине первым, сделав остальным знак к нему присоединяться. Позволив им приблизиться, Теодор дал отмашку зажатым в правой руке пистолетом. Два выстрела слились в один. Бретер отпрянул, разряженный пистолет тяжело ударился об землю, и Теодор перебросил второй в левую руку. Снаружи громыхнуло еще дважды: одна пуля зацепила дверной косяк, другая ушла куда-то в темноту. Сорвав с головы шляпу, Теодор выставил ее в дверной проем.



полная версия страницы