Форум » A la guerre comme à la guerre » Искренность - не откровенность. 22 сентября 1627 года, после полудня » Ответить
Искренность - не откровенность. 22 сентября 1627 года, после полудня
Арамис:
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Арамис: После ночного караула удалось уснуть далеко не сразу, потому что болело всё, что могло: голова, руки, ноги. Арамис ворочался в постели и ощущал себя немощным стариком. Лишь в девятом часу утра, после стакана мятного отвара, молодой человек забылся тревожным сном. Базен разбудил хозяина в одиннадцать, как Арамис и просил. Слуга умолял мушкетёра остаться дома, полежать - какое там! После умывания стало легче, и вообще Арамис обнаружил, что слабость постепенно отступает - очертания предметов уже не двоились перед глазами, вернулась координация движений. Он быстро собрался, сказал лакею, что поехал в Этре к отцу Мартену, и через пять минут уже действительно ехал в Этре. Нехорошо опаздывать на свидание! Являться туда пыльным и уставшим тоже нехорошо, потому Арамис не старался особо спешить. Молодой человек вспомнил про сорванцов мадам Бутон, про саму "племянницу богослова", и спешился у хлебной лавки, где также продавались всякие незамысловатые сладости. Накупив сдобных булочек, леденцов из патоки и медовых крендельков, Арамис ощутил себя едва ли не посланцем святого Николая. Он не скупился, так что хватить должно было всем. Со своей добычей он направился к дому отца Мартена, запоздало сообразив, что сам добрый кюре сейчас наверняка занят делами своего прихода. И что с того? Арамис познакомился с мадам Бутон. Наверняка та пустит в дом гостя... Так и есть: туго накрахмаленный чепец мадам Бутон мелькнул на крыльце дома! Арамис постучал в калитку и подловил себя на мысли, что сияет словно новенький экю. С чего бы такая радость?
Провидение: Первые сутки после появления в её жизни ангела из «Золотой легенды» мадам Бутон провела как на крыльях, но на следующий день окончательно спустилась на грешную землю. А как же иначе, когда детей полон дом, постояльцы окончательно совесть потеряли, а в городе творится такое, что впору бежать отсюда куда подальше! Мадам Бутон занималась хозяйством, разнимала детей, в промежутках кормила всех, кто оказывался на месте, обсуждала со служанкой домашние дела, ходила на рынок и даже сплетничала с соседками, отчего очень быстро её жизнь вновь вошла в привычную колею. Вот только появились у неё теперь приёмные дочери и их непутёвая мать. Конечно, испанку вроде как отпустили, и отец Мартен ласково намекал на то, что его племяннице недостаёт христианского милосердия, но объяснить, что он имел в виду, времени так и не нашёл, и мадам Бутон, чувствуя себя грешницей, всё же не могла отрешиться от своих предубеждений. Впрочем, думать об этом ей попросту не хватало времени. Как, впрочем, и вспоминать посетившего её мушкетёра. Разве что ночью, когда все дела переделаны, а до нового дня остаётся слишком мало времени, и тратить его на бесплодные мечтания столь же глупо, сколь и неизбежно. Поэтому, должно быть, неожиданно обнаружив в своём саду молодого мушкетёра, мадам Бутон в первый момент решила, что она спит и видит сон. - Господин Арамис, - пролепетала она, с трудом подавив совершенно неуместное «Господи Боже мой!». – Добрый день, сударь… А… а… а… а отца Мартена нет!
Арамис: - Я к вам, а не к отцу Мартену, - с лёгким поклоном ответил Арамис, снимая шляпу. На самом деле при виде заалевших щёк мадам Бутон молодому человеку захотелось развернуться и бежать от этого приветливого аккуратного домика куда подальше... туда, где безнадёжный грешник сможет без стеснения обнять черноглазую испанку. Но спасаются бегством только трусы. - У меня есть огромная просьба к вам, мадам Бутон. Я убеждён, что вы женщина честная и бережливая, стало быть, чужое богатство сумеете сберечь так же, как и своё. Можно с вами поделиться тайной и расспросить кое о чём? Арамис постарался улыбнуться как можно более очаровательно: не только так, чтобы было видно зубы, но и настолько, чтобы на щеках появились пусть едва заметные, но несомненно обаятельные ямочки. - И ещё - вот, - он подал хозяйке свёрток с гостинцами. - Это вашим сорванцам. Я не держу на них зла. К тому же... Он потупился словно в нерешительности. Приёмами кокетства молодой человек владел в совершенстве, в частности, отлично знал, как на слабые женские сердца действует быстрый взмах ресницами (удивительно длинными, красиво изогнутыми), а затем - чуть менее быстрый взгляд, полный того чувства, которое желаешь показать. В данном случае требовалась лёгкая настороженность. - У вас ведь живут ещё две девочки? О, как хорошо, что Мария запаздывала!
Провидение: К стыду своему, мадам Бутон слушала голос молодого человека с таким душевным трепетом, что отнюдь не сразу поняла, о чём с ней говорили – за исключением, разумеется, того, что мушкетёр пришёл к ней. Где уж тут понимать, почему он заговорил о чужом богатстве, о каких-то тайнах, о детях. Почему о детях? - Девочки, - подтвердила мадам Бутон. – Приёмные дочки мои, сударь. Исходивший от полученного ею подарка запах выпечки достиг в этот момент её курносого носа, и она с некоторым запозданием поняла, что, конечно, должна была отказаться. - Что вы, сударь! Они же так… А вы… Нет, это невозможно! Это означает поощрять озорство! Голос достойной дамы зазвучал при этих словах почти уверенно, и она сделала неловкую попытку вернуть дарителю его дар. Пальцы её при этом нечаянно коснулись руки Арамиса, и мадам Бутон, охнув, выронила благоуханный свёрток.
Арамис: Арамис с необычайной ловкостью успел перехватить свой подарок - и вернуть его мадам Бутон. Улыбка молодого человека стала воистину чарующей. - О, нет! Они же понесли наказание? Вы знаете Писание не хуже чем я, мадам! Там сказано, что Господь никогда в милости своей не наказывает повторно грешника, который... Продолжить благочестивое цитирование священного текста мушкетёр не успел: из зелёных зарослей вынырнул уже знакомый ему мальчишка - тот, что уронил кубарь. Шумно дыша и на ходу подтирая сопли рукавом рубашонки, испачканной в траве и ягодном соке, малец спрятался за юбку матери, не обратив ни малейшего внимания на гостя. Едва он успел притаиться так, чтобы его не сразу заметили, как из тех же зарослей вылетел пулей другой сорванец... Или нет? Конечно же, это была девочка! Растрепавшиеся кудряшки, так похожие на материнские, смуглое личико и яркие огромные глаза, блестевшие на прелестном точёном личике как два драгоценных агата: сокровище, почти неуместное для малышки-простолюдинки.
Ампаро: Сердито посверкивая темными глазищами, девочка быстро осмотрелась, явно в поисках кого-то, и только тут заметила гостя. Взмахнув длинными изогнутыми ресницами, она стала завороженно разглядывать незнакомца. - Соледад, ты его догнала? - из тех же зарослей выкатился еще один ребенок. Девочка, очень похожая на первую - те же растрепанные черные кудряшки и горячий взгляд, только вот росточком куда меньше да лицом чуть посветлее. Черты малышки казались несколько мягче чем у сестры, как чуть размытое отражение в чистой воде. - Ой... - сказала младшая Санчес, и, прижавшись к сестре задрала вверх голову. - Шляпа-а, - благоговейно, почти нараспев протянула она. - Шпага, - со жгучим интересом разглядывая экипировку, ответила Соледад. Но все же это не помешало ей заметить притаившегося мальчишку, и, оторвавшись от приятного созерцания, она уверенно выбросила руку в сторону сорванца и громко заявила: - Он щиплется, как гусь! - Да, - проявила родственную солидарность Росио, - и пребольно! А в следующую секунду им не стало никакого дела до обидчика и остальных - в калитку зашла Ампаро. Горошинка начала собираться задолго до полудня - она уже с утра томилась ожиданием, а поскольку долготерпение не входило в число ее добродетелей, то, недолго думая, она отправилась к дому отца Мартена. В конце концов, своих девочек она рада видеть в любое время суток. Весь, такой недалекий, но уже очень знакомый путь, Горошинка сдерживалась, чтобы не перейти на торопливый шаг - ведь могло пострадать ее единственное украшение - старательно уложенные черные кудри, красиво обрамлявшие лицо. Знакомую фигуру Ампаро заметила сразу - Марта всегда отличалась крепким телосложением, высоким ростом, а ко всем этому прилагались крупные сильные руки и мужская поступь. Маркитантка шла со стороны рынка, поглядывая по сторонам и время от времени оборачиваясь, словно кого-то выискивая взглядом. - Марта! - кинулась испанка наперерез старшей подруге. Остановившись перед ней, она распахнула полы своего плаща, чтобы Марта не проглядела новое платье, выставила ножку, обутую в замечательные башмачки и заулыбалась, чуть покачивая головой. На невыразительном, грубоватом лице Марты отразилась сначала скупая радость, а потом явное удивление. - Никак тебя в тюрьме приодели, - усмехнулась, наконец, женщина, ставя большую корзину на землю. - Это подарки, Марта, - беспечно махнула рукой Горошинка, а потом, подавшись к своей товарке и расширив глаза, проговорила, - обо всем рассказать - не поверишь! - Да когда же ты все успеваешь, - в изумлении хлопнула себя по крепким бокам женщина. - Ой, со мной столько всего случилось - на целый год бы хватило. Сначала мне помог один важный человек, потом другой, я даже клад искала - страху-то натерпелась. Не нашли, правда, ничего, ну да мне грех жаловаться, а потом пошла я в церковь к отцу Мартену, а там он... - на губах Горошинки блуждала такая улыбка, что не оставалось никаких сомнений в том, что этот человек произвел неизгладимое впечатление на молодую женщину. - Господи помилуй, кто? Отец Мартен?! - охнула Марта и испуганно перекрестилась. - Что ты такое болтаешь, какой отец Мартен, к нему я потом ходила насчет покойника, - нетерпеливо растолковывала испанка. Марта отерла широкой ладонью лицо и, помолчав, вздохнула: - Ну хоть не голодная и то хорошо. - Марта, - виновато заглянула ей в глаза Горошинка, - я тороплюсь, ждут меня... Я тебе все потом подробно расскажу. Ладно? - Да иди уж, - маркитантка подняла свою корзину, а потом некоторое время смотрела вслед маленькой фигурке иногда шевеля губами - то ли молилась, то ли что говорила, кто разберет... Она все-таки опоздала - Арамиc стоял рядом с крыльцом и беседовал с мадам Бутон. Тихонько скользнув в калитку она в нерешительности остановилась, решив подождать конца беседы. Но тут два маленьких родных вихря кинулись к ней, протягивая ручки и сверкая глазами. И никого уже больше не замечала испанка, и ничего, кроме детских глаз и кудрявых макушек. А младшие Санчес повисли на матери, наперебой делясь свежими новостями и своими переживаниями. Оказывается, в дальнем углу сада, где растет старая липа, кошка принесла троих котят и они тайком ее подкармливают, а за это она дает им разглядывать своих детенышей совсем близко, но это секрет. А один из мальчишек сильно ущипнул Соледад, но та и виду не подала как ей больно. А что она ему кулаком в живот до того двинула, так это нечаянно, вон Росио видела. А зачем он ее дразнит вечно чумазой, это просто кожа такая, потому что солнышко ее больше любит, вон Росио знает. И маленькая Росио, конечно, на все соглашалась и радостно кивала в ответ. Горошинка слушала, выбирая из темных кудрей девочек застрявшие пожелтевшие листочки да мелкие веточки и молча улыбалась. Ей ничего не хотелось говорить, только слушать, тихо трогая детские ладоши.
Провидение: Вслед за двумя девочками из-за кустов появились и оставшиеся двое отпрысков мадам Бутон, встретившие знакомого им гостя настороженными взглядами. – Матушка, – маленький Жан-Пьер первым ощутил исходивший от свертка в ее руках аромат, – матушка? Получив шлепок по потянувшимся к лакомству грязным пальцам, мальчишка тут же шумно разрыдался. – А она! Меня! Стукнула! Кулаком! Кулаком стукнула! Глядя, сколь страстно прильнули к матери две девочки, которых она сама уже пятый день лелеяла и обихаживала, не делая – или почти не делая – различия между своими детьми и приемными, мадам Бутон ощутила укол ревности, который, конечно же, не имел ничего общего с мушкетером, откровенно любовавшимся испанкой. – Сюзанна! – так она называла старшую, наотрез отказываясь ломать язык о чужеземные имена. – Это правда? Ты его стукнула?
Арамис: - И что с того, что стукнула? - Арамис решил вмешаться. - Мадам, иногда детям полезно дать волю. Они сами разберутся между собой. Ваши сыновья не должны привыкать держаться за материнскую юбку, когда речь идёт о пустяках. Вы слышали, о чём девочки говорят матери? Кто-то из мальчиков сильно ущипнул... старшую. Имя девочки Арамис не запомнил, а называть малышку на французский манер в присутствии матери не считал нужным. Пусть мадам Бутон, не знающая испанского языка, вводит свои порядки, но он не... Мысль оборвалась, потому что возникла другая: почему мадам Бутон считает себя главной? Разве она - мать? - Мадам Бутон, - негромко проговорил мушкетёр, наблюдая, как девочки ласкаются к матери, - позвольте мне спросить: почему девочки живут у вас, вы называете их приёмными дочками? Ведь их мать жива и здорова, слава Господу! Может быть, он бы и вовсе не задал подобный вопрос, но его неожиданно задела сцена, свидетелем которой он стал: женщина и две её дочки, которые искренне радуются обществу друг друга. Для него это было в новинку. Ни одна из знакомых парижских дам никогда не позволяла себе ничего подобного. Конечно, у многих дети были, но в то же время они существовали словно бы в ином пространстве. И уж само собой разумелось, что при виде мужчины, который накануне явился источником блаженства, любая его светская знакомая наверняка забыла бы о долге хорошей матери! Слово "долг", слово "честь", слово "обязанность" - все эти понятия были отлично известны Арамису. Но любить детей? Любить настолько? Озадаченность, непонимание, досада... и ревность! Да, ревность! И к кому? Две малышки самого нежного возраста... - Почему? - повторил он, прикусив губу. Он, забыв про осторожность, обжигал испанку страстным взглядом, а она... она целовала своих девочек!
Провидение: Мадам Бутон не без усилия сосредоточилась не на голосе господина Арамиса и не на его лице, а на его речах. - Почему? - повторила она, поспешно восстанавливая в памяти только что услышанные слова. - Ах, но сударь, она же от них отказалась! А отец Мартен по доброте своей, зная, что я всегда о девочке мечтала... Сюзанна, что я спросила? В другое время она, возможно, удивилась бы интересу мушкетера к чужой семейной жизни, но сейчас ее мысли были заняты другим.
Арамис: - Отказалась? - слова мадам Бутон жестоко противоречили той картине, которую мушкетёр видел перед собой. - Отказалась? Невозможно! Только и разговоров, что о девочках! Да вы посмотрите, посмотрите сами! Молодой человек, обычно столь деликатный, от удивления забылся настолько, что даже не заметил признания хозяйки о том, что она всегда мечтала о девочке. А глупая, неуместная ревность (как Мария смеет при нём обращать внимание ещё на кого-то!) заставила его сделать несколько шагов вперёд и оказаться рядом с испанкой. - Сеньора, - сказал он, - я рад вас видеть! Только здесь он опомнился. - Мне бы не хотелось быть незнакомцем для ваших детей. Возможно, я смогу помочь им больше, чем отец Мартен и мадам Бутон, и мне было бы приятно, если бы девочки знали моё имя. Девочки! Это и решило дело. Кавалер не может проявлять неучтивость и демонстрировать дурные манеры, находясь в обществе дам. Пусть и таких... Две маленькие красавицы, столь похожие на мать. Арамис присел, чтобы смотреть прямо в личико старшей из сестёр. - Как вас зовут, юная сеньорита?
Ампаро: И на лице, и в мыслях Горошинки царила столь откровенная сумятица, что вежливое внимание, которое мушкетер проявил к девочкам оказалось как нельзя кстати. Мысли испанки метались так заполошно, что она не могла толком ухватить ни одну из них. Сначала хотелось броситься на защиту Соледад, но чувство материнского благоразумия ее остановило - ведь девочки оставались с мадам Бутон - женщиной, конечно, добропорядочной, но кто же будет к чужим детям относиться как к собственным, она вон даже имена у них поменяла. Затем кровь жарко бросилась ей в лицо от возмущения - это она-то отказалась от своих детей? А вслед - чувство полнейшей растерянности от собственной недальновидности - и как же ей теперь все рассказать месье Арамису? Про тюрьму, про... Господи. Испанка опустила вниз голову, прислушиваясь к разговору и пытаясь хоть что-то сообразить. Оказывается, он рад ее видеть, ему было бы приятно... и, возможно, он смог бы помочь больше отца Мартена... Да куда уж больше-то. Горошинка поняла только одно - ей легче откусить себе язык, чем признаться во всем такому человеку. - Здравствуйте, сударь, - тихо прошелестела Мария, а больше, по счастью, говорить ничего не пришлось, потому что ее дети от такого счастья и нежданной удачи отказываться явно не собирались. - Соледад, месье, - охотно пояснила старшая, жадно разглядывая мушкетера, который оказался совсем рядом с ней. Глаза ее торжествующе горели - будет теперь чем похвастаться перед мальчишками. Ей очень хотелось задержать его еще немного, поэтому, уверенно взяв за руку свою сестру, она решила представить и ее тоже: - А это Росио. Только я старшая! Росио улыбалась, но не так как сестра - уверенно и ярко, а более сдержанно и мягко, хотя любопытных глаз с мушкетера тоже не сводила. Затем юркнув ладошкой куда-то в складки юбки, достала что-то, и, разжав кулачок, гордо показала: - Камешек. С узором!
Арамис: Арамис, вспомнив кое-что, выудил из камзола яблоко, ловко разделил на две равные половинки, протянул девочкам: - Вам, сеньорита Соледад. Вам, сеньорита Росио. Камушек с узором, который младшая из сестёр сунула ему в руку (только посмотреть - это же сокровище!), был внимательнейшим образом изучен. Мушкетёр вдруг вспомнил, как у него самого в детстве под подушкой вечно лежало что-то ценное: чёрное как смоль воронье перо, камушки, напоминавшие перепелиные яички, желуди, каштаны... - А это вам, сеньора Мария! - он встал и протянул старшей из дам целое яблоко. По лицу испанки догадался, что та слышала жестокие слова мадам Бутон, и тихо, едва шевеля губами, добавил по-испански. - Я не верю, что вы могли бросить ваших дочерей. Почему она так говорит?
Провидение: Мадам Бутон, забытая обоими своими гостями, стояла соляным столпом, едва слыша всхлипывания Жан-Пьера, примолкшего было после упрека мушкетера, но еще не потерявшего надежду разжалобить мать на лакомство. Каждое обращенное к Ампаро слово Арамиса было для нее как нож острый, и она уже готова была усмотреть в черноволосой красавице самую настоящую ведьму. О, он был рад ее видеть, он не хотел быть незнакомцем для ее дочерей, он даже собирался о них позаботиться, и – это задело достойную даму, больше чем пощечина – лучше чем она сама и господин кюре. В другое время она восхитилась бы естественностью, с которой Арамис очаровывал девочек, так, же как раньше он командовал ее мальчиками, и смущенно поспешила бы предложить ему свой платок, чтобы вытереть липкие от яблочного сока пальцы. Но мадам Бутон давно уже была не девочкой и отлично понимала, что видит. Сеньора Мария! Это маркитанке-то! Негодование душило ее, но указать этой вертихвостке на дверь она не могла – раз уж отец Мартен разрешил матери навещать своих детей, разве могла она, не сделавшись мигом чудовищем в их глазах, это запретить? Прижав руку к объемистой груди, она нащупала сквозь ткань платья золотой крестик, который носила в память о покойном супруге, мысленно вознося святой Марте молитву мольбу о долготерпении.
Ампаро: Две маленькие сеньориты дружно захрустели яблоком, восторженно поглядывая друг на друга, на мальчишку и вообще на весь белый свет. Для вселенского счастья им вполне хватало того, что сейчас перепало - стоящую рядом матушку, внимание настоящего мушкетера и одно яблоко на двоих. Для Горошинки тоже этого хватило бы с лихвой, если бы не надобность объяснять то, что она горячо хотела выбросить из своей жизни навсегда. Словно червь плодожорка, забравшийся в яблоко, подъедал ее счастье. Обхватив пальцами подарок Арамиса и, поглаживая его теплый и гладкий бок, Ампаро отчаянно искала выход, полная решимости бороться за свое пусть призрачное, но такое желанное счастье. - Я не отказывалась, не бросала, сударь... клянусь вам, я расскажу... - тоже очень тихо, но вполне отчетливо проговорила испанка, охотно переходя на родной язык. - Если вы позволите, можно когда мы будем вдвоем? - взгляд умоляющих глаз сместился вниз, где радовались своей удаче дети. Ладони Марии так крепко сжимали яблоко, что было понятно - она его никому не отдаст!
Арамис: Арамис оказался в щекотливой ситуации: две женщины всё равно что две противоборствующие армии. В диспозиции следовало также учитывать наличие детей, мальчиков с одной стороны и девочек с другой. Вдобавок в любую минуту мог вернуться отец Мартен... Молодой человек сделал испанке знак, призывающий её к терпению, затем подошёл к хозяйке дома и выудил ещё одно яблоко. Арамис подумал о том, что когда всё закончится, придётся озаботиться вопросом уже не стратегически-полководческим, а сугубо интендантским: где раздобыть лакомство, которое вообще-то предназначалось лошади. Больше яблок не было. Если вопрос разрешится мирно, несколько мелких, кисловато-сладких наверняка даст сама мадам Бутон... Увы, в данный момент миром и не пахло, француженка изображала из себя несправедливо оскорблённую в лучших чувствах, пальцы мадам Бутон сжимали крестик. Молодой человек вовсе не желал превращать конфликтную ситуацию в настоящее военное противостояние, хотя ощущать себя "яблоком раздора" было неожиданно приятно. - Мадам Бутон, это вам. Прошу простить за скромное подношение, но в пакете со сладостями лежит нечто, что я покупал с мыслью о вас. "Нечто" было большим имбирным пряником, тут молодой человек ничуть не лукавил. Отец Мартен в разговоре с Арамисом как-то упомянул, что у каждого человека есть своя ахиллесова пята, маленькая невинная слабость. Так вот, у племянницы достойного священника таковой являлась любовь к имбирным пряникам. Мушкетёр одарил мадам Бутон очаровательной улыбкой. - Найдётся ли в вашем доме или в саду место, где я могу переговорить с сеньорой? Мне нужно задать ей несколько важных вопросов.
Провидение: Упомянув мушкетеру о «маленькой слабости» своей племянницы, отец Мартен, сам того не зная, вложил в ее руки оружие, по мощности сравнимое с добрым десятком тех пушек, которые обстреливали сейчас Ларошель. Мадам Бутон не просто любила имбирные пряники. Нет, имбирные пряники были ее греховной слабостью, в которой она, как добрая католичка, каялась на каждой исповеди. Городской булочник при виде мадам Бутон уносил поднос с пряниками в глубину лавки и задвигал засов, а ближайшая ее подруга в ее родном городе, огорчившись как-то из-за ее нового платья, послала служанку за этим лакомством и доставила тем самым всем прочим гостям незабываемое ощущение, позволив им понаблюдать, как исчезает, подобно снегу на весеннем солнце, гора принесенной выпечки. Афродита и Актеон. Зевс и Ио. Мадам Бутон и имбирные пряники. Забыт был неверный мушкетер, забыта вероломная испанка. Все краски этого мира померкли в глазах достойной дамы, когда она дрожащими руками развернула пакет. Имбирный пряник! Пусть тот, кто сам без греха, первым бросит в нее камень. На подгибающихся ногах мадам Бутон побрела к дому, ничего не видя и не слыша, не произнеся ни слова благодарности, ни слова прощания, одним лишь непроизвольным жестом, возможно, намекнув мушкетеру, что ее сад, сарай и даже крыльцо всецело к его услугам. Все трое мальчишек, подстегиваемые, несомненно, надеждой на благосклонность сей противоестественной матери, устремились за ней. Один лишь Жорж, побуждаемый то ли братскими чувствами, то ли наследованным от отца благородством, обернулся к названным сестрам и позвал: - Айда! Сладкое!
Ампаро: Так горячо стремиться к удовольствию можно лишь вкусив его сладость, а черноглазым сестрам до сих пор таких лакомств не перепадало, поэтому они вполне были счастливы яблоком, привычно одним на двоих, а более того - близостью своей матери. Девочки проводили взглядом задумчивую мадам Бутон и оживленных мальчишек, а потом дружно подняли маленькие личики к Ампаро. Та прекрасно все поняла. - Смотрите, - показала она рукой на росший в некотором отдалении густой куст шиповника, на нижних ветвях которого вразброс алели ягоды, - кто соберет больше, а руки оцарапает меньше? Они хотели обе, поэтому опрометью бросились выполнять вкусное и смешное задание матушки. Вскоре девочки стали наперебой щебетать, когда в ладошке оказывалась яркая, уже совсем мягкая ягода и которой можно было похвастаться перед сестрой. Затем чуть сладковатая мякоть живо объедалась, оставляя ненужный уже комок мелких косточек. И снова веселое щебетание... Теперь, когда дети были заняты, Горошинка обернулась в сторону высокой липы, под которой приютилась аккуратная скамеечка. Неуверенно взглянув на Арамиса, испанка сделала несколько шагов в ее сторону и замерла, не решаясь сесть. Теперь ей предстояло самое сложное. - Месье... - ей так трудно было начать, что побледневшее лицо выражало откровенную муку, - вчера был такой день... в моей жизни не было таких дней. Никогда. Я просто не вспоминала о прошлом, сударь. Это все равно что со сладким виноградом лист полыни пожевать, - горько усмехнулась Горошинка. Затем, вдохнув побольше воздуха, словно решаясь нырнуть в холодную реку, она сказала: - Я не бросала своих детей, я.. я в тюрьме была, а отец Мартен их забрал, чтобы с ними дурного не случилось. Губы Марии скривились и, не выдержав, она отвернулась и тихо заплакала, смущаясь своих слез и быстро отирая их ладонью.
Арамис: Плачущая женщина! На подобные сцены Арамис никогда не мог смотреть спокойно. Одна рука сама потянулась достать платок, другой он чуть притянул молодую женщину к себе. Больше всего на свете ему хотелось прижать её к груди, сцеловать мокрые дорожки слёз и уверить, что всё страшное осталось позади, и теперь он... Что "теперь" - он сам не знал, поскольку никогда в жизни не заботился о тех, кто был слабее, чем он сам. Немощные больные и мальчишки из приюта - не в счёт, там решения принимал не он. А испанка по имени Мария вдруг поставила его перед фактом: теперь он главный, сильный, способный защитить... словом, она дала ему право делать то, что он желал бы совершать для другой Марии. И девочки - всего лишь невинные дети, притом прехорошенькие. Никто ничего не требовал, не упрашивал, даже не намекал, но ему самому хотелось стать настоящей опорой для этой несчастной, которая, видимо, совершила какую-то ошибку. - Вы? В тюрьме? Бедняжка! За какую-нибудь пустяковую провинность, правда? Не думайте больше об этом, вы на свободе... И всё, всё можно исправить, клянусь вам! Он вдруг задумался о том, что, вероятно, молодой женщине вообще негде жить - и ему стало тошно. Уже не заботясь о соблюдении приличий, он обнял испанку и чуть нажал на её плечо, побуждая склонить голову к нему на грудь. Впрочем, никто бы не подумал об увиденном плохо: в жесте мушкетёра сквозили лишь жалость и сострадание.
Ампаро: Она бедняжка! Потому что в тюрьме оказалась... Уткнувшись в участливую мужскую грудь, Горошинка удивленно смаргивала слезы. Кажется, он ее еще и жалел. Чудес таких ей до сих пор видеть не доводилось и она несколько растерялась, комкая в руках повлажневший платок. Хватит же слез, мужчины их не любят. - Я из-за девочек, сударь... а то грозились им худо сделать... - судорожно вздыхая, сбивчиво бормотала испанка, - а кроме меня за них некому заступиться, вот и... Мария всем сердцем понимала, что никогда не скажет всей правды этому мужчине, да и честно говоря, она уже сама начала верить, что все так и было - ее просто заставили. Как он сказал - пустяковая провинность. Вдруг неожиданная мысль пришла ей в голову и Горошинка, подняв лицо, светло взглянула в глаза Арамиса - такие близкие и теплые. - Я вот подумала, сударь, вы говорите - больше не думать. Ваша правда, месье. Ведь я же исповедалась в этих грехах отцу Мартену, а значит, нет их на мне больше, нету! - еще влажные от недавних слез черные глаза уже ярко улыбались. Вот как хорошо все устроилось - если ей те грехи прощены, то значит и вспоминать о них больше нечего. От этой спасительной мысли Горошинка легко рассмеялась и решив, что она, пожалуй, слишком рано оторвалась от надежной мужской груди, снова склонилась головой и теперь уже умиротворенно вздохнула. - Ваша правда, все можно исправить...
Арамис: Увы, для прочтения в салоне мадам Рамбуйе моментально возникший сонет был не слишком-то пригоден: то, что неплохо воспринималось на слух, наверняка имело изъяны в письменном виде. Но молодой человек предполагал, что испанке его экспромт придётся по душе, и она не будет судить строго. Помнится, не так давно некая мадам мельничиха оказалась настолько невзыскательна, что не разобрала в наспех срифмованном сонете переделку достаточно фривольной песенки про пастушку нестрогих нравов. Черноволосая грешница явно заслуживала иного отношения к себе! - Кто лицемерит, обвинять горазд Весь свет в разврате и пороках, Судить, как фарисей, жестоко, И восклицать: «Вам Бог воздаст!» А тот, кто судит по своим делам, Смиренно преклонит колени, Взывая к небу о прощенье, И скажет: «Бог поможет вам!», Живя надеждой, страстью упиваясь, Как многие, я грешен сам, И лишь в одном не сомневаюсь - Пусть вам, сеньора, в то поверить сложно: Но, славу воздавая Небесам, Пока ты дышишь, всё исправить можно. Арамис умолк. Над головами молодых людей беззаботно чирикали птицы, невдалеке оживлённо переговаривались девочки, занятые сбором и поеданием ягод. - Конечно, если грехи отпущены, винить себя уже не нужно. Глядя в сияющие глаза, всё ещё мокрые от слёз, Арамис ощущал странное волнение. - Мадам Бутон - прекрасная женщина, но вам нужно быть вместе с дочерьми. Теперь вы имеете достаточно средств, чтобы получить свою крышу над головой. Он на миг задумался. - Я знаю особу, которая наверняка поможет хорошим советом. Деньги у вас при себе?
полная версия страницы