Форум » A la guerre comme à la guerre » Чужие тайны, свои проблемы. 20 сентября 1627 года, в четвертом часу пополудни » Ответить

Чужие тайны, свои проблемы. 20 сентября 1627 года, в четвертом часу пополудни

Провидение:

Ответов - 16

Провидение: Церковь святого Стефана была в этот час почти пуста, и переступивший через порог высокий дворянин в надвинутой на глаза шляпе и скрадывавшем фигуру плаще обнаружил внутри лишь двух прихожан: истово молившуюся девушку-простолюдинку и мрачного парня несколько разбойного вида — оба, судя по одежде, были местные. Едва завидев его, парень поспешил навстречу. - Нечего мне рассказывать, ваша милость, - с места в карьер начал он злым шепотом, - и нечего мне... - Помолчи, - бесцеремонно перебил дворянин и сделал несколько шагов в сторону, чтобы лучше разглядеть девушку. Та не выказала никаких признаков того, что она понимает парижский говор, и дворянин поощряюще кивнул своему смахивающему на цыгана собеседнику. - Не лезу я больше не в это дело, ваша милость, - зашептал тот с сильным бретонским акцентом. - Там какой-то мушкетер болтается, и что-то он больно много знает. Так и сказал, чтоб я к Монетте не лез. Я туда, ваша милость, больше ни ногой, хоть режьте меня. Судя по гримасе, исказившей, хоть и лишь на мгновение, черты дворянина, отвращения к такому способу поправлять свои дела он не испытывал. - Да брось ты, - снисходительно проговорил он. Гасконское произношение почти уже стерлось из его речи, и опознало бы его только очень чуткое ухо. - Нет мушкетерам резона его охранять. Напротив даже, они еще радоваться будут, если его… гм, уберут. - Может и нету, ваша милость, но только шкура у меня одна. - Брось, брось, - повторил дворянин. - Пойдем, обсудим это дело по дороге. - Не пойду я никуда, - откликнулся чернявый. - Мне теперь только на дно лечь. - Плачу вдвое, - дворянин подтолкнул сообщника, и тот, пусть и нехотя, поплелся к дверям. Благочестиво задержавшись у чаши со святой водой, оба вышли из церкви.

Арамис: Арамис, выйдя из трактира, повёл коня в поводу, не торопясь вскочить в седло. Настроение молодого человека окончательно испортилось, когда он увидел, по какой дороге ему предстоит пробираться к лагерю. Выхода же не было: передвигаться следовало только пешком, даже в повозке, если таковая попадётся, его растрясёт за считанные минуты. Разумеется, Базен приведёт в порядок плащ и ботфорты, но ворчания не избежать, как и очередного обещания как можно скорее поступить в монахи и перестать губить свою грешную душу... Размышляя о суете мирской и бренности всего сущего, Арамис заметил, что ноги сами принесли его почти к церкви, где служил отец Мартен. Молодой человек вспомнил про обещание, данное Атосу, и торопливо выудил кошелёк, пересчитал монеты. Отец Мартен поверит ему на слово, если Арамис пообещает занести чуть позже сумму, недостающую для заказа мессы на год вперёд. Может быть, ему и сейчас хватит денег, чтобы это сделать. Оттягивать исполнение обещанного Арамис не хотел хотя бы потому, что собирался заказывать мессу и за чудесное спасение жизни Атоса и своей собственной: они оба несколько раз были на волосок от смерти за последние дни! Преисполнившись благочестия (головная боль тому только способствовала) мушкетёр направился к храму. Пока он срывал лопух, чтобы хоть как-то смахнуть грязь с сапог, пока привязывал коня к коновязи, из храма вышли двое мужчин. Арамис едва обратил на них внимание, мысленно возрадовавшись, что церковь открыта. Он прошёл в ризницу, но обнаружил закрытую дверь. Однако, внутри горел свет, что доказывало: отец Мартен отлучился ненадолго. Арамис присел на первую попавшуюся скамью и принялся от нечего делать листать забытый кем-то молитвенник: дешевенький, изрядно потрёпанный, но в новой матерчатой обложке с вышитой маргариткой. Взгляд привычно заскользил по строчкам. Псалом Давида. Арамис знал его наизусть. Ещё бы не знать! Он прикрыл глаза... "Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани, милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, – и я на Него уповаю..."* *Псалом 143, синодальный перевод

Belle Fleur: Если бы не коснувшееся ее уха слово мушкетер, богомолка, вот уже час как осаждавшая Всевышнего страстными мольбами, не обратила бы ровно никакого внимания на пару, явившуюся в храм явно не с благочестивыми целями. Парижский выговор был ей хорошо знаком и потому Белль, ведомая исключительно женским любопытством, обратилась в слух, стараясь разобрать каждое слово из разговора. Чтобы рассмотреть собеседников и в то же время не выдать себя, она чуть раздвинула пальцы рук, которыми, как ширмой, заслоняла лицо от мира во время молитвы, и сквозь образовавшиеся щели принялась наблюдать за шептунами. Услышанное ее разочаровало. Единственным заслуживающим внимания фактом был тот, что королевские мушкетеры нынче поднялись в цене, раз за них или то, что было с ними связано, было обещано заплатить вдвое! Как только пара покинула церковь, комедиантка отняла руки от лица и нахмурилась, вспомнив о том, что утренние злоключения подруги заставили ее позабыть о плачевном положении другого товарища по труппе, Анри Лапена. Пустят ли ее в караулку? Наверняка, нет! И все же попробовать стоило...Белль вознамерилась тут же отправиться спасать Лапена, как вдруг ее глазам явилось великое чудо: под своды церкви ступил шевалье Арамис. Невероятно, но Господь все же расслышал в громком и нестройном хоре взыскующих его милости грешников и ее слабый голосок и направил к ней именно того, в ком она так отчаянно нуждалась. Городская стража не посмеет отказать королевскому мушкетеру в том, в чем откажет жалкой комедиантке. Тишина и благолепие, царившие в храме, не позволили Белль должным образом выразить радость от нечаянной встречи: она сдержала свой первый порыв и подождала, пока шевалье займет место на одной из скамей. Впрочем, восторг ее быстро сменился состраданием: перед нею был лишь слабый отблеск некогда блестящего королевского слуги: шевалье показался ей усталым, бледным и павшим духом. Возможно, причиной такого восприятия были ее собственные горести и страхи, тень от которых ложилась на все окружающее. Белль снова заколебалась, не осмеливаясь потревожить молодого человека: перелистав молитвенник, он прикрыл глаза и отдался то ли своим невеселым думам, то ли разговору со Всевышним. Постояв немного, комедиантка все же решилась: сняв тяжелые сабо, она неслышно приблизилась к скамье, на которой сидел шевалье, и присела рядом с ним, не произведя ни малейшего шума и ожидая, пока он закончит беседу с высшими силами и обратит свой взор на маленькую смазливую глупышку, чье благочестие и религиозный пыл были не настолько велики, как ей самой бы того хотелось.


Арамис: Арамис не то молился, не то пребывал в забытьи: у людей привычных к духовным упражнениям одно часто сопутствует другому. Но молодой человек достаточно давно сменил рясу на мундир, чтобы даже пребывая в молитвенной медитации не ощутить появление рядом другого человека. Однажды на него уже нападали в церкви, потому молодой человек живо перешёл от раздумий о вечном к бренному настоящему и якобы невзначай уронил правую руку на бедро. Разумеется, тоже на правое. Теперь он мог практически беспрепятственно воспользоваться оружием: достаточно наклониться и выхватить из голенища сапога кинжал, а если повезёт удачно развернуться, то и о шпаге можно подумать. Но сидевший рядом человек дышал легко и спокойно, потому Арамис осторожно приподнял голову, лежавшую на левом кулаке и сжимавшую чётки (тоже вполне себе оружие, если пользоваться умеючи. Его кое-чему научили ещё в семинарии: на Бога надейся, сам не плошай!). - Мадемуазель Ла Моннэ? - сказал он с неподдельным удивлением, обрадовавшись подобному соседству. Следовало покинуть одну хорошенькую женщину, чтобы встретить другую. Но он сам... Полно, да не шарахнется ли она от него в ужасе? Арамис почувствовал, что лицо неудержимо заливается краской.

Belle Fleur: - Шевалье Арамис? – эхом откликнулась Белль и посмотрела на розарий, который мушкетер сжимал в своей изящной руке. – Простите за то, что нарушила Ваше уединение. Вы, верно, молились о благополучии дорогой Вам персоны? Краска, разлившаяся по щекам молодого дворянина, навела комедиантку на мысль о том, что его беседа со Всевышним касалась дамы, в которую он был влюблен, и о судьбе которой беспокоился по лишь ему одному известным причинам. -Я тоже молилась о человеке, который мне дорог...- добавила Белль и, взяв в руки молитвенник, открыла его на первой попавшейся странице и негромко прочитала вслух: «...Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизятся: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым...Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона...» Псалом 90

Арамис: - Те, за кого я молился, действительно много значат для меня! - негромко ответил Арамис, в свою очередь любуясь девушкой. Красота и изящество никогда не могли оставить его равнодушным, а молоденькая комедиантка обладала и тем, и другим в избытке. - Их несколько, и в первую очередь - два моих друга, только что избежавшие многих опасностей, во вторую - мой друг, которому я обязан жизнью многократно, и вот совсем недавно этот список опять пополнился... Наконец, не мешает помолиться и о себе. Совсем недавно вы переживали из-за того, что попали в переделку, способную несколько умалить сияние вашей красоты. Я мужчина, к тому же солдат... военному не пристало переживать из-за полученных ранений, но мне было бы приятно понимать, что я по-прежнему могу ехать в первой шеренге, когда мы сопровождаем короля. Это честь и огромная ответственность. Не хотелось бы терять свой шанс только потому, что... Он дотронулся до виска, где красовался внушительный кровоподтёк, и умолк. Было совершенно незачем рассказывать девушке о том, что произошло на берегу. Контузию молодой человек получил впервые, потому не знал, надолго ли заполучил все связанные с ней неудобства: постоянное головокружение, внезапные приступы тошноты и ощутимую при любом мало-мальски активном движении боль в затылке. Видимый ущерб, нанесённый Арамису, мадемуазель Ла Моннэ могла оценить сама. - Я рад, что у вас есть тот, о ком вы молитесь, сударыня. Что до меня... король любит храбрецов и ценит их, но дамы всегда предпочитают видеть красивых мужчин, а не уродов.

Belle Fleur: -Шрамы украшают храбрецов и вселяют в сердца дам самые нежные и глубокие чувства к их обладателям, - сказала Простушка, серьезно глядя в глаза шевалье. – В особенности те, что получены в схватке с врагами Его Величества и католической веры. К тому же я более чем уверена, что при должном уходе в самом скором времени от отметины на Вашем виске не останется и следа. Несколько мгновений Белль молчала, скользя взглядом по сводам церкви и думая о том, насколько уместно просить королевского мушкетера оказать помощь комедианту. Наконец она вздохнула и снова перевела взгляд на шевалье: - Прекрасно, что у каждого из нас есть друзья, которым мы в нужную минуту можем оказать помощь...Увы, я, как почти любая женщина, часто неспособна сделать то, чего настоятельно требует от меня дружеский долг. Вот и сегодня я мучилась от неуверенности в свои силах и умоляла Всевышнего подать мне знак или совет...И Он откликнулся на мои мольбы, приведя Вас под своды храма. Дело вот в чем: в нашей труппе есть актер по имени Анри Лапен. Утром я случайно узнала от третьих лиц о том, что его по чьему-то гнусному оговору заключили в тюрьму – вернее, в кордергардию, которая находится на площади. Мой товарищ, несмотря на свое низкое происхождение,– честнейший человек: я знакома с ним уже много лет и знаю, что он не способен на преступление. Я уверена, что караульные не пустят меня к нему, а он, возможно, нуждается в самом необходимом...И я прошу Вас.... - простолюдинка запнулась, не решаясь назвать дворянина «дорогим другом», - прошу Вас дойти со мной до кордергардии и переговорить со стражей: они не посмеют отказать королевскому слуге и храброму офицеру в том, в чем откажут жалкой служительнице Мельпомены. Шевалье Арамис, на всякий случай напоминаю, что Анри Лапена уже освободили, хотя Белль Флер об этом и неизвестно. Оставляю на Ваше усмотрение, идти ли с комедианткой в кордергардию, или нет

Арамис: Арамис поразился перемене, которая произошла с девушкой. При первой их встрече она откровенно кокетничала, во время второй была изрядно перепугана, но всё равно помнила о силе своего обаяния, умноженного многократно навыками комедиантки, которая знала, как себя преподнести наиболее выигрышным образом. Сейчас она вовсе забыла про все женские уловки. Серьёзный тон, взятый служительницей Мельпомены и сдержанность церковного интерьера оказали на мушкетёра нужное воздействие. Сердце его дрогнуло не от любви, а от жалости. Оказать услугу? Почему нет? К тому же Арамис вспомнил про поручение Тревиля: узнать про комедианта, который рядится в женское платье. Он убрал чётки, поднялся и коротко кивнул: - Идём. Вы сами понимаете, сударыня, что я не могу ручаться в успехе нашего похода.

Belle Fleur: - Вы - ангел, шевалье...Впрочем, только самый закоренелый грешник мог бы в этом усомниться... Белль тоже поднялась со скамьи и, опередив шевалье Арамиса, подошла к круглой каменной чаше со святой водой. Окунув пальцы правой руки в святую купель, богомолка осенила себя крестным знамением и замерла, ожидая, пока королевский мушкетер сделает то же самое. Мысли ее витали далеко от происходящего: она думала о том, следует ли сразу купить чего-нибудь сьестного для Лапена, или все же сначала выяснить, согласятся ли караульные если не пропустить ее к узнику, то хотя бы передать ему скромный привет от товарищей по труппе.

Арамис: Арамис себя ангелом не считал. Он думал только о поручении Тревиля: возвращаться ни с чем, когда необходимо было добыть сведения, мушкетёр не привык. Потому, почти машинально совершив крестное знамение, молодой человек последовал за своей белокурой провожатой. Мысли его опять переключились на мирское и суетное. - Лапен... - как бы пытаясь припомнить, протянул он. - Это не тот ли, что в женское платье рядится?

Belle Fleur: - Лапен? – удивление комедиантки было непритворным. – О нет, что вы! Я не припомню, чтобы ему хоть раз пришлось совершить этот кощунственный поступок за то время, что он играет в труппе моего отца. Впрочем, ошибаюсь: однажды он вышел на подмостки в облике дряхлой горбуньи.* Или это был не он? - Белль наморщила свой чистый лобик, припоминая спектакль, разыгранный пред светлыми очами Его Высочества. - Давайте поскорее выйдем, шевалье, чтобы не оскорблять стены храма суетными разговорами: ведь рядиться в платье, не соответствующее своему полу, равно грешно как для мужчины, так и для женщины. Сказав это, Белль заторопилась к выходу из церкви: случайный, как ей казалось, вопрос королевского мушкетера пробудил в ней воспоминания о белокурой красавице, переодетой пажем. Воспоминание вызвало новый прилив любопытства: ее спасительница и мушкетер явно знали друг друга не первый день, и комедиантка решила, что может воспользоваться предлогом и попытаться разузнать побольше о таинственной даме. здесь

Арамис: Арамис последовал за ней. Несмотря на то, что красавица отрицала саму возможность переодевания мужчины в женское платье и наоборот, молодой человек уже не раз видел, насколько равнодушно относятся люди к греху подобного рода. Взять хоть милейшую Мари, которая изумительно ловко носила наряд пажа, мадам де Брэ, юную мадам де Бутвиль... Потому он решил воспользоваться случаем, чтобы лично взглянуть на комедианта и оценить, насколько успешно тот способен выглядеть как женщина, не находясь на подмостках. Заодно, если повезёт, можно выудить из парня то, что не расскажет Простушка. - Вы волнуетесь только за своего товарища? Или случилось что-то ещё?

Belle Fleur: - О нет, ровным счетом ничего примечательного, кроме печального происшествия с моим товарищем, за последнее время не происходило, - заверила комедиантка своего спутника, чуть ускоряя шаг и прокладывая путь к караулке сквозь рассеянную толпу горожан и военных, которые, подобно овцам, оставленным без присмотра пастырем, хаотично передвигались по площади то сбиваясь в небольшие кучки, чтобы обменяться сплетнями или просто поприветствовать друг друга, то расходясь в разные стороны. - Как удобно жить в маленьких городках, дорогой шевалье Арамис! Все, абсолютно все находится на расстоянии вытянутой руки. То ли дело Париж или Руан, или хотя бы Арль...Вот там мы с вами могли бы потерять понапрасну много драгоценного времени... И действительно: мрачное приземистое здание караулки уже подмигивало своими подслеповатыми, забранными частыми решетками окнами, двум вестникам милосердия, спешившими на помощь попавшему в беду комедианту. У порога стоял один из стражников, по-видимому, вышедший из каземата лишь затем, чтобы глотнуть свежего воздуха. Комедиантка чуть замедлила шаг, в сомнении глядя на стража порядка. Она не решалась обратиться к нему с вопросом о судьбе Лапена, но с равной степенью неуверенности в себе медлила, опасаясь попросить королевского мушкетера об этой услуге.

Арамис: Арамис с видимым сожалением рассматривал свои ботфорты. Базен придёт в ужас, когда увидит, в каком состоянии находится обувь господина. Конечно, бурчание слуги всегда можно пересечь одним замечанием, но беда в том, что Базен умел продолжить упрекать своего молодого господина даже при условии полного молчания. В иные минуты Арамис просто не замечал поведения лакея, но сейчас его могла вывести из себя любая мелочь. Страдая сам и физически, и душевно, он подмечал то, что не заметил бы раньше. Бледное, измученное лицо девушки наводило на мысли о том, что слова об отсутствии неприятностей - всего лишь повод не говорить о них с посторонним человеком. Мадемуазель Мадлена уже не казалась ни игривой, ни обольстительной. То, что встретились они в церкви, Арамис воспринял как знак свыше - когда тебя просят о милосердии в святом месте, да ещё и так робко, будет грехом отказать. Тем более, что мушкетёр ощущал себя обязанным этой девушке: если бы не её помощь, он бы никогда не узнал о существовании Бюло-младшего и тайне, связанной с кардиналом. А это было куда более ценным, чем мимолётная интрижка. - Любая минута, проведённая в вашем прелестном обществе, не может быть потерянной! - ласково промолвил он. - Я переговорю с караульным, сударыня. Думаю, это не займёт много времени Беседа с караульным действительно оказалась краткой. - Вашего приятеля здесь уже нет, - сказал Арамис, вернувшись. - Его выпустили. Так что давайте я провожу вас в трактир, если вы не возражаете - наверняка ваш Лапен уже там, и будет рад видеть вас в добром здравии.

Belle Fleur: -Выпустили?! - бледное личико Простушки осветилось улыбкой, которая, впрочем, почти сразу же увяла и сменилась недоверием. – Вы уверены, что караульный Вам не солгал? Хотя...зачем же ему это делать, да и навряд ли он осмелился бы солгать королевскому слуге и дворянину... Комедиантка говорила так тихо и неотчетливо, что казалось – ведет разговор с самой собой. Она беспокойно огляделась, как будто надеялась отыскать в толпе Лапена, но поскольку этого не произошло, устремила взгляд печальных голубых глаз на молодого человека и сказала: -Благодарю Вас за помощь, шевалье, от всего сердца благодарю. Провожать меня не надо: сейчас ведь еще светло, да и до трактира недалеко. Я в любом случае должна заглянуть по дороге к своей подруге, чтобы вернуть ей вещь, которую она мне одолжила. Да и Вам, как мне кажется, сейчас нужен отдых. Храни вас Бог, дорогой шевалье Арамис, и всех, кто Вам дорог - тоже...Прощайте! Легкое пожатие руки – и Белль повернулась, чтобы уйти.

Арамис: Когда вы собираетесь проводить девушку до дома, где она живёт, а красавица ссылается на сто причин, по которым вы не должны этого делать, причём без тени улыбки на губах, это может означать только одно: вас более не желают видеть. Особенно если перед этим девушка упоминала про то, что в маленьких городках всё рядом, в том числе и дом подруги. Может быть, её выругал отец? Приревновал любовник, и она теперь не рискует кокетничать с другими? Только что так беспокоилась о судьбе товарища по труппе, и тут же собирается к подруге, а не бежит стремглав в "Три поросёнка"! Арамис не стал задерживать Простушку. Он боялся, что отец Мартен уйдёт куда-то, и священника придётся искать не только в Этре, но и по окрестностям. Что бы там ни говорила Белль про незначительность расстояний, для больной головы мушкетёра все они нынче казались изрядными и труднопреодолимыми. К тому же он снова ощущал приступ тошноты. Хотя бы это остановило его, заставило вздохнуть - и направиться назад, к церкви. Эпизод закончен



полная версия страницы