Форум » A la guerre comme à la guerre » Нехитрое дело, 17 сентября 1627 года, в четвертом часу вечера. » Ответить
Нехитрое дело, 17 сентября 1627 года, в четвертом часу вечера.
Антуан Лурмо:
Ответов - 19
Антуан Лурмо: Составить купчую – дело нехитрое. Антуан, в семье стряпчего выросший и батюшкой к семейному делу привлекаемый, такой документ составить мог уже лет в четырнадцать. Проводивший хозяина Арно принес перо и бумагу, и уже десять минут спустя месье Лурмо отправился к рыночной площади. Дом мэра в самом деле невозможно было не узнать, и молодой человек некоторое время любовался им, мечтая встретить будущую возлюбленную, а потом, тяжело вздохнув, отправился в караулку. Встреча с маркитанткой вдохновляла куда меньше, однако… Солдат проводил его в камеру. Антуану покуда не приходилось бывать в тюрьме и беседовать с приговоренными к смертной казни, а потому, растерянно остановившись на пороге, он кашлянул, не зная, с чего начать.
Ампаро: Все время, прошедшее после того, как у Ампаро в руках оказался желанный ключ к свободе - железный напильник, она разглядывала узкое тюремное оконце, перечеркнутое металлическим прутом. Так дети смотрят на вожделенную игрушку, которую так хочется взять в руки. Так смотрят на распятие жаждущие быть услышанными небесами. Так смотрит влюбленный на ажурный платочек, подаренный дамой своего сердца. Все эти сильные чувства попеременно отражались на живом лице испанки, обращенном на вырезанный оконным проемом кусочек небесной синевы. Она уже знала в каких местах железного прута, заметно тронутыми безжалостной ржавчиной, нужно будет пилить. Не знала одного - когда. Понятно, что шумный скрежет будет хорошо различим в тишине. И как быть, Горошинка пока не представляла. Оставалось только одно - терпеливо ждать, надеясь на удачу, поэтому она то тихо прохаживалась возле оконца, то опускалась на слежавшуюся солому возле него, внимательно прислушиваясь к уличным звукам. Услышала, да только с другой стороны - тюремной решетки, которую снова открывали. Все посетители ей надоели как собаке блохи, а теперь уж и вовсе были ни к чему, когда ей есть о чем подумать и на что надеяться. А больше всего Ампаро не хотелось бы видеть того сеньора, что так твердо обещает дыбу и поэтому, усевшись на подстилку и сложив на коленях узкие ладони, она все же вскинула быстрые черные глаза на посетителя и затем снова опустила ресницы. Не он, хвала Мадонне. У решетки стоял молодой мужчина, выглядевший вполне прилично и не слишком уверенно, явно не зная что делать дальше. Зато уже знала Ампаро. Стараясь выглядеть безучастно, как и положено приговоренной, она подняла лицо и едва заметно кивнула в сторону табурета, которому приходилось за последние часы немало потрудиться. - Добрый день, сеньор, - тихо сказала Горошинка, пытаясь понять, что может быть нужно от нее этому человеку, не похожему ни на следователя, ни на судью и уж точно ни на священника. У нее уже и не осталось ничего - ни свободы, ни детей, даже повозки с мерином теперь не было - что отобрали, а что сама раздала. Из всех нехитрых богатств - она сама да то, что таится под волнистой юбкой, перетянутой в талии. Двадцать пистолей.
Антуан Лурмо: - Добрый день, - растерянно отозвался Антуан, разглядывая женщину. Что, у приговоренных к смерти может быть добрый день? Он невольно поежился… И эта… преступница? Взгляд молодого человека отметил и густую копну волос, и длинные ресницы, и черные очи, на мгновение глянувшие – ох, как глянувшие, прожжет ведь! А сама-то маленькая, точно дитя… К женской красоте месье Лурмо всегда был неравнодушен. Что же могла натворить эта малышка, чтобы аж к виселице это ее привело? - Ты ведь продала некой Николетте фургон?
Ампаро: Горошинка быстро подняла темные глаза - настороженные и чуть удивленные. Несколько мгновений внимательно разглядывала молодого человека, словно пытаясь понять что у того на уме. - Да, - кивнула наконец испанка, - Честь по чести все, клянусь Мадонной. Фургон крепкий, послужит еще. Сама нипочем бы не продала ... - Горошинка, словно опомнившись, слабо провела ладонью по лицу и, опустив голову, тихо сказала, - Да только без надобности он мне теперь, сеньор. И снова сцепила тонкие пальцы на складках юбки, скорбно застыв. И то правда - зачем ей сейчас фургон, у нее есть напильник и двадцать пистолей. На первое время хватит.
Антуан Лурмо: - Чтобы действительно все честь по чести было, бумагу надо составить правильную. Купчая называется, слыхала? – опускаясь на табурет, назидательно произнес Антуан, старательно хмуря брови (отчего-то ему казалось, что так он выглядит внушительнее и старше). – Вот я такую купчую и составил, а тебе подписать надо. Ты имя-то умеешь подписывать?
Ампаро: В делах торговых Горошинка уж кой-чего смыслила, не вчера родилась. И что такое купчая тоже прекрасно знала. Не понимала сейчас только одного - отчего вдруг нахмурился молодой мужчина. Ну так не под розовым кустом ее встретил - в тюрьме, тут стены страхом покрыты, как плесенью. Да и возиться с ней поди неохота, думает растолковывать сейчас все придется. Губы испанки чуть дрогнули в слабой улыбке и она коротко пожала узкими плечами. - Конечно, слыхала, сеньор. Знаю что за бумага такая. И имя подписывать могу. - Затем небрежно смахнула с лица черную волнистую прядь и подняла глаза, в которых неожиданной легкой тенью мелькнуло хвастовство. Но сразу опустила ресницы и ровно сказала, - Прочитать тоже.
Антуан Лурмо: - Да ладно! – не поверил Антуан, с новым интересом разглядывая узницу. Маркитантка, которая читать и писать умеет! Интересные же у дядюшки знакомства… Комедиантка, которую захочешь описать – и не выйдет ничего, эта вот грамотейка, к смерти за что-то приговоренная, а на злодейку не похожа… Спросить, что ли, за что? Нет, лучше потом у стражника разузнать, а пока полюбопытствовать, не врет ли черноглазая… - Тогда на, читай, - молодой человек протянул Ампаро бумагу. – Все ли верно?
Ампаро: Он ей не поверил! На мгновение забывшись, Горошинка метнула сердитый взгляд на молодого мужчину, позабыв про его строгий вид. И к чему ей врать, спрашивается? Во всяком случае сейчас. Ампаро осторожно взяла бумагу и, едва пробежав по ней глазами, тут же досадливо прикусила губу и чуть прищелкнула пальцами. И снова подняла лицо, на котором за последние минуты так живо менялись разные чувства - смирение, возмущение, досада ... - Испанка я. - Немного поразмыслив, сказала Горошинка, И словно в доказательство тряхнула смоляными кудрями, - Читать и писать могу только по испански. Сеньор, вы мне прочитайте бумагу, а я потом имя подпишу, - и не отводя взгляда, твердо добавила, - И фамилию могу. Она может - и имя подписать, и по испански прочитать, и решетку перепилить ...
Антуан Лурмо: - По-испански? Фамилию даже? – удивился Антуан. – Фамилию – это хорошо, как раз тут вписать надо. Слушай-ка… Вздохнув, он начал читать: «Тысяча шестьсот двадцать седьмого года сентября семнадцатого дня совершили купчую крепость на следующих условиях: я...» - Тут вписать надо, как тебя крестили-то? – «продала Николетте Никола, комедиантке, принадлежащие мне фургон и лошадь, от коей получила…» Сколько получила-то?
Ампаро: Комедиантка. Горошинка попыталась вспомнить какую-то выцветшую внешность этой Николетты, но отчего-то вспоминался только напильник. Ампаро быстро отмахнулась от ненужных сейчас мыслей - и без того хватало в жизни комедий. Неслышно вздохнула и вслушалась в ускользающие слова. - Получила ровно двадцать пистолей, - совсем тихо ответила она хозяину купчей, покосившись на решетку. А потом, аккуратно расправив складку на юбке, так же негромко уточнила. - Только не от лошади, а от Николетты Никола, - и подняла непроницаемые черные глаза на мужчину. Уточнять, что у нее была не лошадь, а мерин, она уже не стала. Ай, Пресвятая Дева ... Жизнь моя - комедиантка.
Антуан Лурмо: Щеки молодого человека жарко вспыхнули – это надо же было так ошибиться! - Понятно, что не от лошади, - хмуро буркнул он. – Умница нашлась, тоже мне… Теперь надо было вписать означенную сумму, однако… переносная чернильница с крышкой и перо были у него с собой, в небольшом мешочке у пояса, но, чтобы писать, нужна ровная поверхность. Покрутив головой и не придумав ничего более удобного, Антуан вытащил чернильницу, открыл ее, поставил на пол, обмакнул перо в чернила и, разложив купчую на колене, начал старательно выводить: - Двадцать… Так как тебя зовут-то?
Ампаро: И дернул же ее черт за язык! Впрочем адово отродье такое с ней проделывало частенько, о чем Горошинке приходилось не раз сокрушаться, проклиная разом всех чертей, а заодно собственный бойкий язык. Испанка запоздало вскинула виноватый и настороженный взгляд на молодого мужчину и удивилась - увиденное неожиданно ей понравилось. Сердился он совсем не страшно, а скорее неловко и даже приятно женскому глазу. Легкий румянец был очень мужчине к лицу, да и делал его столь непохожим на предыдущих посетителей. Совершенно успокоившись, Ампаро с интересом наблюдала как гость устраивал свое писчее хозяйство. Писать на коленях Горошинке до сих пор не доводилось, тем более на мужских. Вдруг стало очень любопытно - ей тоже придется подписываться на листке бумаги, плотно облепившей его ногу? Горошинка и не возражает - у него так приятно розовеют скулы, а писать она будет старательно и не спеша. Важная бумага все же, двадцать пистолей - не шутки. - Мария Ампаро Санчес, - подобрала испанка смоляные пряди, чтобы не мешали получше все видеть - бумагу и колено. И вдруг удивленно сообразила, что за последние минуты ни разу не побеспокоилась о решетке, напильнике и предстоящей ночи. Добрый знак - порадовалась Горошинка, добрый. А вслух сказала, - Мария Покровительница значит.
Антуан Лурмо: - Мария, значит… - старательно скрывая смущение, все так же хмуро повторил молодой человек и принялся аккуратно выписывать: «Мария Ампаро Санчес». Буквы все норовили получиться неровными, на колене писать не очень удобно… - Покровительница. Он еще раз взглянул на маркитантку. Хорошенькая какая, вот бы у дочки мэра такие глаза и кудри были! Жаль, что повесят! - Подписывай, вот тут, - нарочито сурово произнес Антуан, протягивая Ампаро перо и ткнув пальцем в бумагу.
Ампаро: Подписывать так подписывать. Тут - значит тут. Ей бы и в голову не пришло перечить - тюремные стены и маячивший совсем невдалеке призрак виселицы самым действенным образом влияют на вздорный характер, что кнут для норовистой лошади. А он все недовольно хмурится, словно пером себе дырку на коленях протер пока буквы выводил. Подписывать сказал, а бумагу не повернул, придется самой. Самой так самой. Горошинка ловко подцепила пальцами лист за края, аккуратно повернула к себе и уложила обратно на мужское колено, как это только что делал молодой человек. А затем так легко и быстро разгладила его, что края рукавов чуть сдвинулись, открыв тонкие запястья. Взяла перо и осторожно обмакнула в чернильницу. А потом со всем возможным прилежанием стала выводить буквы, тихо проговаривая их вслух, чуть шевеля губами и иногда обводя губы кончиком языка от волнения. Горошинке отчего-то казалось очень важным написать слова правильно и ровно. - Ма-ри-я Пок-ро-ви-тель-ни-ца, - испанка чуть откинула темноволосую голову и всмотревшись в написанное, легко вздохнула - буковки вышли ровные и округлые как монетки. Особенно удалось слово "покровительница". Горошинка вскинула довольные черные глаза. Добрый знак!
Антуан Лурмо: Получалось у девчонки хорошо, Антуан залюбовался даже. И ровными буквами, и черными глазами, и стройной шейкой, и… иными прелестями, теми, что сверху видны были, и теми, что только угадывались. Маркитантка… Значит, товары у нее должны быть, чем там маркитантки торгуют? - Слушай-ка, Мария, а ты этой Николетте фургон пустой продала?
Ампаро: В удивлении замерла ладонь, осторожно сжимающая легкое перо. А темные глаза испытующе и серьезно разглядывали молодого человека несколько секунд. Мария ... Горошинка уже и позабыла когда к ее так называли. Это имя вместе с прошлой жизнью осталось там, бесконечно далеко - под ярким небом Валенсии. - Отчего же пустой, - отмерла наконец испанка и, протянув перо хозяину, чуть усмехнулась, - И товар был и вещи мои там. Да только ... - чуть пожала она плечами, - Что упало - то пропало. Да и не так уж и пропало - двадцать пистолей да бесценный напильник. Надо же ... Мария. Добрый знак.
Антуан Лурмо: - Отчего же пропало? – искренне удивился Антуан. – Товар тоже денег стоит. Внезапно он подумал, что там, куда вскоре отправится маркитантка, никакие деньги вовсе не нужны, а заодно и о том, что уж очень странные знакомые у дядюшки. Приговоренная к смерти испанка, комедиантка эта, которую при встрече и не узнаешь… Что за дело до них сьеру де Марверту? – Слушай-ка, а зачем тебе деньги?
Ампаро: Ах, Пресвятая Дева! И зачем ей деньги? Всем нужны, а ей стало быть нет. Горошинка уже почти успела всплеснуть в немом изумлении руками, как вовремя опомнилась и ее ладони быстро нырнули в спасительные черные пряди, подбирая их и закалывая шпилькой. И действительно, коли ей завтра поутру к Создателю отправляться, то туда дорога дармовая. Не признаваться же ей, что она вовсе не торопится на тот свет, а будет цепляться изо всех сил за этот. Напильником. - Так за товар деньги я уже не успею получить, да и уговору про него не было, - подняла большие печальные глаза Горошинка, - А что до денег, так ведь их завещать можно. Тут ведь дело такое - были бы деньги, а наследники всегда сыщутся.
Провидение: - Сыщутся, сыщутся, не беспокойся, - вмешался в разговор капитан де Барло, мрачным memento mori воздвигшись по ту сторону решетки. – Один у тебя наследник – король. Он чуть качнулся на носках, словно собираясь переступить порог и собственноручно обеспечить соблюдение закона, но вовремя появившийся в караулке сержант Шувре, по мрачности вида не уступавший своему начальнику, отвлек его внимание от узницы, прошептав ему на ухо несколько слов. Хмурясь, капитан взялся за ключ, а его подручный вышел, даже не взглянув на маркитантку и ее посетителя. - Со всем уважением, сударь, - пренебрежительно проговорил Барло, когда замок, подаваясь, негромко щелкнул, - ваше время истекло. Пять минут спустя, бесцеремонно выставив молодого человека на улицу и присовокупив к наилучшим пожеланиям г-ну де Марверту приглашение на казнь для его племянника, капитан порысил к церкви св. Стефана. Эпизод завершен
полная версия страницы