Форум » Предыстория » Обратить на себя внимание. 24 марта 1623 года, Париж » Ответить
Обратить на себя внимание. 24 марта 1623 года, Париж
Матье де Брешвиль:
Ответов - 34, стр:
1 2 All
Матье де Брешвиль: Среди охраны королевского дворца самыми разнаряженными были швейцарцы. В своих трехцветных ярких штанах и колетах они напоминали ландскнехтов времен доброго короля Франциска, сразу бросались в глаза в толпе и служили вечным объектом для насмешек всей остальной лейб-гвардии. Французская охрана одевалась проще, хоть и не менее ярко. Желтые замшевые куртки с красной отделкой, светлые шляпы с обязательными красными перьями, синие или коричневые штаны и, - причина тайных страданий шевалье де Брешвиля, - башмаки на высоких каблуках. На самом деле башмаки были своего рода привилегией стражи Лувра, «солдафонов» в сапогах вообще не допускали во внутренние покои дворца. Но боже мой, какая мука торчать истуканом в карауле в красных чулках с бантами и с кислой физиономией прислушиваться к тому, как дожидающиеся аудиенций просители и просительницы, отчаянно скучая, обсуждают твои ноги. Порой хотелось как следует наподдать очередному ценителю алебардой и взглянуть, как тот поскачет козлом. Увы, обязанностью охраны было пресекать беспорядки в королевской резиденции, а не устраивать их. Утешением стоило счесть тот факт, что на охрану не так уж часто всерьез обращали внимание и редко запоминали в лицо. Охрана просто была. Такое положение вещей ничуть не печалило Матье, он был уверен, что за почти год службы запомнил лица придворных куда лучше, чем придворные запомнили его самого. И это было удобно и необременительно. До того дня, когда мимо де Брешвиля, стоящего в карауле возле лестницы, не промелькнула прелестная белокурая дама. Обратив на гвардейца не больше внимания, чем на украшающий стену за его спиной гобелен со сценой королевской охоты. Матье мог сколько угодно пялиться в спину дочери Канского негоцианта, Анна его не заметила. А шевалье не имел права ни оставить свой пост, ни окликнуть красавицу. Стража во дворце выставлена не для этого. Три тысячи чертей! - Три тысячи чертей! – укоризненно напомнил он мирозданию, возвращаясь в караулку почти два часа спустя после мимолетной встречи с бывшей мадемуазель Руссари. - У вас кто-то умер, де Брешвиль? – беззлобно ухмыльнулся шевалье де Ранж, товарищ Матье по злосчастной караульной службе. - Она меня не узнала! - Какая-то старая подружка? Сочувствую. Но вы же знаете, друг мой, что на нас порой обращают внимания меньше, чем на те помпезные греческие статуи в коридоре. Статуи даже интереснее, некоторые мифические сюжеты весьма откровенны. А мы с вами слишком одеты для того, чтобы с ними соперничать. Составите мне компанию в «Рекрутирующем сержанте»? - Не сегодня. - Собираетесь возвышенно страдать? – расхохотался де Ранж. - Собираюсь обратить на себя внимание.
Анна де Сент-Омон: Не подозревая, что нанесла столь жестокий удар если не сердцу, то гордости шевалье де Брешвиля, мадам де Сент-Омон тем не менее страдала от того же недуга. Мадам скучала. Анна не обладала тщеславием в достаточной степени, чтобы черпать удовольствие просто от пребывания при дворе близ коронованных персон. Первый изумленный восторг провинциалки давно прошел, и мадам ныне считала себя особой вполне искушенной, хотя не стыдилась первых упоительных недель, когда в Париже ее восхищало почти все. Чувства новобрачной весьма льстили самолюбию графа де Сент-Омон, добрую половину восторгов которой он ничтоже сумняшеся относил на свой счет, а у Анны хватило такта и ума не разубеждать мужа… В данную минуту мадам де Сент-Омон рассеянно пощипывала струны лютни, слабо прислушиваясь к щебетанию прочих дам из свиты королевы-матери. Беседа вяло текла по проторенному руслу несвежих сплетен – случись что новенькое, слух Анны различил бы всплеск оживления и смешков. Мария Медичи, в одном из своих приступов раздражения, затворилась у себя, на словах не желая никого видеть, а на деле призывая то одну, то другую фрейлину, чтобы тут же услать несчастную с каким-нибудь поручением, предварительно не забыв с итальянской экспансивностью выбранить за нерасторопность, неуклюжесть или чрезмерное нахальство.
Матье де Брешвиль: Cherchez la femme, между тем, не самое простое дело во дворце, под крышей которого обосновались дамские свиты целых двух королев. Это не считая присутствия в Лувре прочих высокопоставленных особ. «Думай, де Брешвиль, думай, - посоветовал себе Матье. – Ты уже год в этом мерде, хоть чему-то должен был научиться». Про Анну Руссари он знал совсем мало, про ее мужа, - она наверняка уже замужем, - не знал ничего. Однако память услужливо извлекла на счет божий их практически единственный связный разговор. Де Брешвиль вспомнил де Ронэ, спрашивающего у Анны шутливо: «Стало быть, вы в родстве с ее величеством королевой-матерью?». Что она ответила? Что он не ошибся? Поскольку это была единственная опорная точка, что приходила шевалье в голову, он решил начать свои поиски с фрейлин Марии Медичи. Тем временем королева продолжала наделять своих дам поручениями. На долю графини де Сент-Омон выпала Аврора, мальтийская болонка, которую Марии Медичи подарили несколько месяцев назад. Королева питала к забавной белой собачонке нежную привязанность, псина со своей стороны готова была терпеть флорентийку, уважая ее королевский статус. Всех остальных Аврора терпеть не желала. Это был тот случай, когда за ангельской внешностью пушистого белого пуфика скрывался вздорный и злобный норов дворовой шавки. Королева мать, ссадив разомлевшую болонку с колен, вручила ее Анне с напутствием не спускать со своей любимицы глаз и не выпускать из рук. Куда там. Едва молодая женщина покинула королевские покои, Аврора, изловчившись, цапнула графиню за палец и, торжествующе тявкая, умчалась в коридор со скоростью выпущенной из мушкета пули. - А, это ты? – парой минут позже беззлобно удивился де Брешвиль, когда лохматый белый комок с утробным рычанием вцепился в его башмак. С глупой псиной шевалье водил что-то вроде дружбы: однажды ему пришлось устанавливать паритет в собачьем мирке Лувра, поколотив древком алебарды левреток, вознамерившихся загрызть конкурентку. Нравы людей, надо сказать, мало отличались от звериных повадок, особенно при дворе, где за место подле трона бились порой ни на жизнь, а на смерть. Аврора, не смотря на свою явную глупость, не забыла своего спасителя, и с тех пор искреннее разделяла неприязнь Матье к его обуви.
Анна де Сент-Омон: Уединение странной парочки вскоре было нарушено эхом от быстрых женских шагов, сопровождаемых полным отчаянной злости призывом: – Аврора! Где ты, малышка? Вернись! Вернись по-хорошему! Ну, берегись, когда я тебя изловлю, мерзавка! … Г-н Руссари отказывался признавать за божьих тварей маленьких собачонок. «Кошка, она мышей ловит. Большой пес, он дом сторожит или хозяина защищает от лихих людишек. А это что?» – говаривал он, презрительно оттопыривая нижнюю губу, и супруга всякий раз оставляла надежду завести очаровательную и модную игрушку. С первого мига знакомства с Авророй мадам де Сент-Омон убедилась в исключительной правоте отца, и вспыхнувшая неприязнь оказалась взаимной. Вдалеке мелькнул клочок белого меха, и Анна со всех ног поспешила к нему, лишь мельком взглянув на фигуру стражника, даже не на сам силуэт, а на привычное сочетание цветов. – Умоляю, сударь, хватайте ее, пока она не сбежала, – задыхаясь, воскликнула Анна, не понаслышке зная о коварстве Авроры.
Матье де Брешвиль: «Значит, у нас очередные бега за богиней утреней зари?» Аврора часто удирала от фрейлин, обычно после этого начиналась шумная погоня, немало забавляющая стражу. Но сейчас де Брешвилю было не до смеха. Болонка подозрительно сверкнула на него черными бусинкам глаз. На этот раз человек был без длинной палки. И как он собирается в таком случае управляться с приближающейся угрозой? Матье наклонился, ловко ухватив Аврору за шкирку. При звуке знакомого голоса внезапно сжалось сердце. Только что он сам искал встречи с Анной, но не ожидал, что встреча эта произойдет столь скоро. Провидение любезно пошло навстречу ищущему, но провидение коварно, в этом шевалье уже не раз имел возможность убедиться. «Сударь». Дело плохо. Кажется, он забыт, и забыт окончательно. Но, может оно и к лучшему? Коридор был пуст, но, по мнению де Брешвиля, все же не пуст достаточно. Это Лувр, тут постоянно снуют слуги, пажи, курьеры и бог весть кто еще. Продолжая держать на весу повизгивающую добычу, Матье развернулся на каблуках и зашагал к ближайшей двери. Не оборачиваясь, но самонадеянно ожидая, что молодая женщина последует за ним. Уж больно ценным призом была болонка. В комнате никого не оказалось, но гвардеец как раз и предполагал что-то подобное. Время слишком позднее для аудиенций.
Анна де Сент-Омон: Мольбу «хватать» стражник воспринял слишком буквально, и Анна в раздражении топнула ножкой, глядя в удаляющуюся спину похитителя королевской собачки. Однако волей-неволей она вынуждена была пойти следом, по пути успев сменить гнев на милость. И то верно: такое создание, как Аврора, лучше передавать из рук в руки не на безграничных и вольных просторах луврских коридоров. Самое лучшее – в мешке, но мешок в экипировку стражи, к сожалению, не входит. Поскольку зловредная любимица королевы была благополучно поймана, Анна переменила неуместный бег шалой девчонки на плавную и полную достоинства походку фрейлины. – Благодарю вас, сударь… – начала было мадам де Сент-Омон, чинно вплывая в комнату, но вся заготовленная речь мгновенно вылетела у нее из головы вместе с Авророй, оставив только звенящую пустоту. Шевалье де Брешвиль был несправедлив, обвиняя провидение – божий промысел не шутит грубо – едва ли в полумраке коридора Анна могла узнать старого знакомца, которого мнила чуть ли ни на другом конце Франции. Но теперь… Теперь шевалье вряд ли мог жаловаться. – Ах! – только и произнесла Анна, но взгляд голубых глаз и яркий румянец были красноречивее. Рука птицей взлетела к груди и тут же упала, словно испугавшись его взволнованного биения.
Матье де Брешвиль: - Не «ах», а Матье, - улыбаясь, поправил графиню де Брешвиль. - Меня зовут Матье. Ручаюсь, вы этого знали… Анна. Долгожданное имя перекатилось на языке мятной горошиной. То ли свет был тому виной, то ли платье, то ли бутон естественной красоты все еще продолжал распускаться, но сейчас молодая женщина показалась шевалье еще прелестнее, чем год назад, в Кане. Де Брешвиль стоически проглотил вздох. Что там де Ранж болтал про «возвышенно страдать»? Догадливый выискался, поганец. - Вы служите при дворе? Королеве-матери? И, верно, не очень давно? Вопросы были просты, в общем Матье и сам мог бы на них ответить, но лучше говорить, чем вздыхать. - Чем вы так прогневили ее величество, что она отправила вас в погоню за этим чудовищем? Болонка тут же злобно тявкнула, напоминая о том, что она еще поборется за свою свободу. - О-оо, я найду на тебя управу, - с чувством пообещал гвардеец. Он нагнулся, стягивая с правой ноги башмак, швырнул его в угол комнаты, а следом запустил Аврору. – Все, лирнейская гидра укрощена. И больше нам не помешает. «В чем, интересно».
Анна де Сент-Омон: Неистовое биение сердца от бега и только от бега, уверяла себя Анна. Как и внезапная слабость, от которой ослабли колени и закружилась голова. Утомительная и унизительная погоня за мерзкой шавкой внезапно, как это бывает только во сне, превратилась… превратилась… Мадам де Сент-Омон поборола желание себя ущипнуть, однако миг замешательства длился меньше, чем ей казалось. – Не думаю, что мне следует называть вас по имени… – с напускной суровостью возразила Анна гвардейцу, но сияющие васильковые очи советовали не слишком доверять строгости тона. Розовые губки дрожали от сдерживаемой улыбки, когда наконец тихо промолвили требуемое, – …Матье. Смутившись от проявленной смелости, Анна опустила взгляд и стала сбивчиво отвечать на град вопросов, которыми ее засыпал шевалье. – О, Ее Величество весьма добра… Меньше полугода… Аврора очень милая, только почему-то меня невзлюбила…
Матье де Брешвиль: - Эта шавка еще глупее, чем кажется! – возмутился де Брешвиль. - Невзлюбить вас? Немыслимо! Шутливый тон стал спасением для обоих собеседников, но Анна всегда была слишком искренней, что, возможно, и делало ее особенно привлекательной. Недолгая служба при дворе явно оказалась для мадемуазель, теперь уже мадам, недостаточной школой притворства. Матье видел, что ему рады. Нужно было быть слепым, чтобы не разглядеть румянца, расцветившего щеки молодой женщины, не заметить смущения в улыбке и блеска сияющих голубых глаз. Все эти приметы вселяли в сердце шевалье надежду, которую разум счел бы несбыточной, а здравый смысл – опасной. Но какой разум? Какой, к дьяволу, здравый смыл, когда женщина, которую ты не смог забыть даже за год столичного распутства, так тебе улыбается?! - Вы даже не представляете, Анна, сколь щедрый подарок только что сделала мне судьба, - добавил гвардеец. – Остается только уговорить капитана Туару ставить меня в караул обязательно подле покоев королевы-матери. И я смогу видеть вас каждый день. Но он славный малый, мой капитан… «И не важно, что он подумает. Скорее всего то, что я решил выслужиться, примелькавшись ее величеству». Графиня так и не подала ему руки, поэтому де Брешвиль сам завладел этой изящной ручкой, полагаясь на простительную солдату бесцеремонность. Поцеловав сначала так, как того требовали приличия, учтиво и невесомо. А затем, уже вопреки приличиям, коснулся губами тонкого запястья. Там, где кожа особенно нежна, и можно почувствовать в прикосновении удары чужого сердца.
Анна де Сент-Омон: – Сударь… Матье… – запротестовала Анна, но, видимо, совершенно неубедительно, поскольку шевалье и не подумал отпустить ее ладонь. Некогда мадемуазель Руссари набралась смелости подарить своему спасителю благодарный и невинный поцелуй. Но была бы она такой же отважной, если бы тогда знала, какую нешуточную опасность для благоразумия таят в себе поцелуи? – Я тоже рада видеть вас, – наконец произнесла мадам де Сент-Омон, надеясь, что голос ее не дрожит. Судя по жару, охватившему щеки, румянец из приятно волнительного стал неприлично пунцовым. Рассердившись на пренебрежение старого друга, избалованная Аврора бросила башмак и залилась в своем углу ревнивым истеричным лаем, трясясь от негодования.
Матье де Брешвиль: - Молчи, неблагодарная! – шикнул Матье на болонку. Ревность со стороны собаки, безусловно, стоило считать венцом своих амурных побед. Хотя, если даже глупая шавка поняла, что к чему… Не смотря на робкий протест Анны, де Брешвиль продолжал удерживать ее руку в свой ладони, бессознательно лаская тонкие пальцы. Пока, наконец, вполне закономерно не наткнулся на массивный ободок кольца, что было, без сомнения, подарком счастливчика, обладающего нынче полным и законным правом на душу и тело этой женщины. Что ж, они с де Ронэ когда-то сознательно решили уступить неведомому господину обязанность и возможность сделать мадемуазель Руссари счастливой. Чужое счастье теперь доставляет ему боль? Селяви, мон гарсон, за все надо платить. - Не смущайтесь, прошу вас! Видит бог, я сполна вознагражден вашей искренностью, Анна. И обещаю, что впредь не заставлю вас краснеть, - шевалье позволил себе еще одну непристойность, ласково коснулся ладонью пунцовой щеки собеседницы, словно надеясь подобным сомнительным способом погасить тот огонь, что терзал его самого.
Анна де Сент-Омон: На сей раз Анна нашла в себе силы отстраниться от ласкающего прикосновения, в чем невольную помощь графине оказала зловредная Аврора. Нет ничего менее подходящего для любовной лирики, чем истошное собачье тявканье. Впрочем, видя, что ее справедливые требования злостно игнорируются, Аврора с рычанием припала к земле, все быстрей и быстрее загребая задними лапами, готовясь кинуться в яростную атаку на соперницу. – Ай! – мадам де Сент-Омон вовремя заметила опасность и, одновременно сердитая и испуганная, спряталась за единственную доступную защиту в лице шевалье де Брешвиля.
Матье де Брешвиль: Оставалось только рассмеяться. И спасти красавицу от чудовища. Болонка, оказавшись на руках у Матье, мгновенно успокоилась. Но продолжала, на всякий случай, угрожающе скалить клыки каждый раз, когда взгляд ее останавливался на Анне. - Я не могу подвергать вашу жизнь опасности, мадам, - пробормотал де Брешвиль.- Храбрости этой пигалицы могли бы позавидовать даже солдаты удачи. Давайте я сам отнесу ее в королевские покои. Для удобства он тряхнул ногой, избавляясь от второго башмака. Это было проще, чем идти искать первый. Вот так вот, все просто, покуда ваши руки заняты, душа ваша в безопасности. На смену первому естественному желанию немедленно свернуть назойливой шавке шею, внезапно пришло понимание того, что Аврора всего лишь подтолкнула его к исполнению обещания, которое он сам только что дал.
Анна де Сент-Омон: По свойству непостоянной женской натуры, мадам де Сент-Омон, напротив, не испытывала никакой благодарности к капризной болонке. Анна смотрела на белый клочок меха в объятиях Матье со смесью веселья и досады. Не будь королевская любимица одного с ней пола, то вполне заслуживала бы быть названной Цербером на страже добродетели Лувра. Ну уж нет, о своей добродетели графиня де Сент-Омон считала себя способной позаботиться самой, и не позволит мерзкой собачонке одержать очередной раз верх. – Но вы ничего не рассказали о себе, Матье, – возразила Анна. Чувствуя себя в относительной безопасности и от животного, и от мужчины, она осмелела. – Давно ли вы в Париже? Я ничего о вас не знаю, кроме вашей очевидной нежной дружбы с Авророй, и надо признать, это первое и единственное обстоятельство, которое располагает в пользу этого несносного создания.
Матье де Брешвиль: - В моей жизни нет ничего интересного, - без особого сожаления признал шевалье. - Вся она проходит на виду. В общем и целом, Анна, служба есть необходимость заниматься тем, что тебе не по душе, в тот момент, когда делать это особенно не хочется. Вы, верно, знаете, что ваш отец написал для нас с де Ронэ рекомендации, - прошлое вновь напомнило о себе, но прошлое лучше оставить в прошлом. И де Брешвиль предпочел упустить подробности драмы, превратив ее в легкую, почти светскую историю. – Мы пошли в трактир, выпили для храбрости и подбросили монету. Мне выпало ехать в Париж, Ему – в королевскую армию. С тех пор мы не виделись. Но я надеюсь, что де Роне нынче бравый офицер, осыпанный милостями его величества. В бою уместно быть героем. В коридорах Лувра мы сражаемся все больше со скукой и вот… - Матье встряхнул Аврору, та восприняла это, как какую-то новую игру, и с благодарностью лизнула мужчине руку. - А вы? Как жили все это время вы, мадам? Он мог пообещать себе, что угодно, и даже сдержать обещание, но прекратить любоваться молодой женщиной Матье не мог. Цветы расцветают для всех, не так ли. Даже если букет собран для определенного человека.
Анна де Сент-Омон: Анна едва сдержала изумленное восклицание, которое могло выдать ее неуместную осведомленность о нынешнем местопребывании бретера. Видимо, что-то разладилось в дружбе двух друзей, раз месье де Ронэ не счел нужным известить шевалье де Брешвиля о своем прибытии в Париж… Опустив глаза из опасения, что удивление все же отразилось в ее взгляде, Анна присела на край кривоногой банкетки у стены и по привычке чинно сложила руки на коленях. – Думаю, Матье, вы догадаетесь, что г-н Руссари впоследствии не стал затягивать со свадьбой; и боюсь, что батюшка так и не смог полностью избавиться от подозрений на мой счет... Откровенно спросить он не решился, и поэтому весь вечер свадьбы старался напоить моего мужа… – гримаска отвращения на миг искривила нежный рот Анны при воспоминании о последовавшей за тем ночи. – Зато теперь я графиня де Сент-Омон, и мне следует быть глубоко благодарной батюшке за его заботу, – графиня вздохнула и слабо улыбнулась, – а то ведь он мог и за герцога просватать.* *разумеется, это косвенная цитата из Мольера.
Матье де Брешвиль: - Подозрений на ваш счет? Но… Прежде, чем де Брешвиль закрыл рот, проглотив окончание неуместного вопроса, он и сам сумел сообразить, о чем мог беспокоиться отец Анны. А так же представить себе, во что это беспокойство вылилось. Пьяный жених, невинная невеста. Вымученная улыбка счастливой супруги и благодарной дочери. Отчего Небеса порой так несправедливы к тем, кто более иных заслуживает счастья. Или в том вовсе не вина Небес? В минуты смущения или волнения графиня заливалась румянцем, шевалье, наоборот, бледнел. И сейчас бледность опасно мазнула его скулы, а взгляд, обычно ясный, сделался темнее. Синева сгустилась так, как случается часто с небесной палитрой при приближении грозы. Аврора осторожно заскулила, и мужчина нагнулся, выпуская сбитую с толку собачонку на пол. «Но ведь были же и иные ночи. Протрезвел этот чертов граф де Сент-Омон в конце концов?» - Мне очень жаль... То есть, я очень за вас рад, Анна, - торопливо поправился Матье. Это все дело прошлое, но… Неужели у вашего отца были основания для подозрений? – не выдержал он.
Анна де Сент-Омон: Анна густо покраснела и метнула на шевалье испепеляющий взор, горячо жалея, что вообще упомянула о том эпизоде, компрометирующем г-на Руссари, графа, а теперь, как выяснилось, и ее самое. – Разумеется, нет, – отозвалась она чересчур резко и вновь опустила глаза, в волнении кусая губы. Теперь у Матье появится повод думать о ней… да что угодно. Мало ли она наслушалась сплетен о непринужденных нравах парижских дам. Следовало давно забыть о злосчастном недоразумении, ведь на графа она тогда не рассердилась. Почти. Только испугалась, что вся супружеская жизнь состоит из подобных ночей, но к счастью, все оказалось иначе.
Матье де Брешвиль: Задавая свой вопрос, де Брешвиль совершенно упустил из виду, что разговаривает уже не с мадемуазель Руссари, но с графиней де Сент-Омон. И если первая отнесла бы «подозрения» на счет помыслов, то вторая, верно, решила, что он спрашивает о поступках. - Простите меня, Анна. За то, что я осмелился сомневаться… в… Да я просто сам не знаю, о чем болтаю, и зачем. В эту минуту Матье хотел бы обладать красноречием де Ронэ. Тем спасительным красноречием, что ловко подсказывает самые верные слова и безупречно складывает их в комплименты, рондо или сонеты. В которых все сразу и к месту названо своими именами. Красота - красотой, восхищение - восхищением, нежность – нежностью, страсть – страстью. Он не хотел ее обидеть, он не хотел с ней расставаться. И не хотел подталкивать ни чему такому, что могло бы повредить ей, ее новому миру и новому статусу достойной замужней дамы. - В вашем присутствии я теряю разум, - как мог, оправдался окончательно запутавшийся в своих чувствах гвардеец. - Но там и ранее нечем было хвастаться. Если бы только можно было повернуть время вспять, год назад оказаться немного глупее, а сейчас немного умнее…
Анна де Сент-Омон: Невозможно было долее сердиться на столь искреннее раскаяние. Украдкой поглядев на Матье и убедившись, что тот не думает смеяться над ней, Анна понемногу успокоилась. Он сказал, что хотел бы повернуть время вспять… Означало ли это… Но нет, нельзя спрашивать: и опасно, и глупо, реку времени не поворотить обратно. Однако невзирая на все благие рассуждения, Анна закрыла глаза и очертя голову задала вопрос, который только что поклялась не задавать. – Что бы вы тогда сделали, год назад? – тихонько спросила она.
Матье де Брешвиль: - То же самое, что собирался сделать д’Анисси, - так же тихо откликнулся Матье, опускаясь на пушистый ковер у ног графини. К вящей радости Авроры, что приняла ласковые интонации в голосе мужчины на свой счет и энергично завиляла хвостом. Намерение, такое же неисполнимое, как обещание достать звезду с ночного небосклона. Обесчестить девушку, да, это бы он мог. Но ни отец Анны, ни его собственный отец не простили бы подобного своеволия, и ни один священник в Нормандии и за ее пределами не обвенчал бы их в силу возраста, далекого от законного совершеннолетия. Не помогли бы ни гербы в соборе, ни угрозы, в которых поднаторел наемник. - Но я невовремя подумал о последствиях. А сейчас мне стоило бы думать о вашей репутации. А не о том, что я бы отдал всю жизнь без остатка за право вернуть вам тот поцелуй, что вы подарили мне в Кане.
Анна де Сент-Омон: Остатки смущения и гнева без следа растаяли в сиянии голубых глаз. Пару восхитительных мгновений Анна позволила себе упиваться краешком ускользнувшей мечты, прежде чем ее наотмашь хлестнул нормандским холодом голос рассудка. Смогла б ли она наслаждаться счастьем, разочаровав и разгневав отца с матерью? Сумела бы сохранить счастье и любовь в бедности, когда г-н Руссари лишил бы непокорную дочь приданого – она, которая всю жизнь ни в чем не знала нужды и отказа? Анна скользнула ладонью по дорогой ткани платья, ощущая нежное касание роскоши. Даже в свою бытность мадемуазель Руссари, Анна не была наивной и понимала, что жизнь в стесненных обстоятельствах требует таких же практических навыков, как и общение в кругу знати, и она не могла ответить с уверенностью, что была готова научиться платить названную цену. Глядя на открытое лицо шевалье, мадам де Сент-Омон почувствовала мучительный стыд за свое малодушие и еще больший – за тщеславное любопытство, подстрекнувшее Матье к признанию, и быстро, пока ее не оставила смелость, произнесла: – Как женщине, мне трудно судить о таких вещах, но должно быть дворянину нелегко оставаться в долгу у дамы.
Матье де Брешвиль: «Это счастливый долг, - хотелось возразить Матье, - он дает возможность мечтать. Когда мы будем в расчете, что между нами останется? Кроме прошлого, о котором не так уж мучительно говорить, потому что в нем ничего невозможно изменить». Но он, человек шпаги, как никто другой знал, что жизнь быстротечна. Один неудачно пропущенный удар клинка, и мечтать уже не о чем. Потому, что некому. И потому принял согласие за согласие, хоть слова, сказанные Анной, и не показались ему правильными. Что поделать, их неожиданная встреча была полна неправильных слов. Стоило только протянуть руку, осторожно, чтобы не разрушить сложную придворную прическу, коснуться золотистых волос, потом найти губами мягкие женские губы… Аврора возмущенно тявкнула, но на ее недовольство на этот раз никто не обратил внимания.
Анна де Сент-Омон: Анна вздохнула, принимая поцелуй, и обвила руками шею Матье. В отличие от шевалье де Брешвиля, она совершенно точно знала, что поступает неправильно, но сейчас ей было все равно. Мадам де Сент-Омон осталась глуха к голосу благоразумия, как и к суматошному лаю болонки. Прикрыв в истоме глаза, она словно пила хмельное вино, напоенное ярким итальянским солнцем. Лишь мелькнула и пропала шальная мысль, что плата гвардейца чересчур щедра, и как бы самой Анне не оказаться в должниках. Но ее это не испугало и не огорчило. Поцелуй длился, пока хватало дыхания, и когда их губы разомкнулись, Анна склонила голову на плечо Матье, еще не в силах сказать ни слова. Ее маленькая ладонь оказалась в руке шевалье, и она сжала дрожащие пальцы.
Матье де Брешвиль: - Анна…- Хрипло выдохнул тот. С той особой восторженной интонацией, с которой взывают и к святой деве с просьбой о чуде, и к любовнице с мольбой о наслаждении. – О, Анна… Ни одна благодарность, ни одно великодушие не простирается так далеко. Можно сколько угодно сомневаться в искренности слов, но объятья никогда не лгут. Может, и даже наверняка, она не любит его, но он ей не неприятен. А муж не настолько любим, чтобы полностью владеть ее желаниями. А он сам не бесплотный дух. Де Брешвиль вновь поднес к губам руку графини, торопливо целуя ее пальцы, ладонь, тыльную сторону ладони. Потом склонился к лицу молодой женщины, жадно ловя взглядом ускользающую тень нежности в голубых глазах, укрытых пушистыми темными ресницами. И, наконец, осторожно погладил большим пальцем все еще горящие от долгого поцелуя губы Анны. Словно скрепляя негласный договор невидимой печатью. - Теперь моя жизнь принадлежит вам, сударыня, - сказал он тихо и очень серьезно.- Таков был торг, таков был уговор.
Анна де Сент-Омон: «Что я наделала?» – подумала Анна. Мысль по существу верная, но вместо траурных нот сожаления и раскаяния ее окрашивали бравурные тона упоения и восторга, что мешало ей считаться истинно верной. А малая доля сомнения, диссонансом вплетавшаяся в ангельский хор, касалась отнюдь не графа де Сент-Омон, а некого месье де Ронэ, что делало размышления графини и вовсе предосудительными. Теперь, когда у шевалье де Брешвиля появится действительный повод думать о ней что угодно, Анну это не взволновало. Потому что он не будет. Нельзя так обнимать, так смотреть и так говорить – и думать о женщине дурно. – Мне? Жизнь ваша – мне? – отозвалась Анна с бесхитростным удивлением. Всю свою жизнь она была окружена людьми, которые в той или иной степени обладали властью над нею. У нее же никогда ни над кем не было власти – закон не позволял этого, а использовать свою женскую силу и уловки мадам де Сент-Омон пока не приходило в голову.
Матье де Брешвиль: - Вам, Анна, - подтвердил Матье. И словно разглядев в устремленном на него взгляде молодой женщины опасную для обоих бездну, предпочел запоздало отшутиться, находя вдруг внезапное удобство в существовании неправильных слов. - Не особо ценное приобретение, на самом деле. Потому что кроме этого она принадлежит королю, моей семье, даже моему капитану, и… Слова его были прерваны неистовым лаем вновь оставленной без внимания болонки. Решительно, любимица королевы пылала праведным гневом. Что касается шевалье, то он счастливо потерял счет времени, тем более, что ни король, ни капитан, ни собутыльники не претендовали на его свободу до завтрашнего утра. Но графиня де Сент-Омон – совсем другое дело. А главное, громкий лай неутомимой в раздражении псины рано или поздно привлечет внимание. Мир обустроен странным образом. Репутация мужчины лишь выигрывает от того, что его застанут наедине с женщиной. Репутация же дамы может быть погублена безвозвратно. А ведь он пообещал Анне, что ей никогда не придется из-за него краснеть. - Нам надо идти, - вдохнул гвардеец. – Это чудо, что до сих пор никто не явился на шум. Да замолчи же ты наконец, чудовище! Аврора торжествующе зарычала. Что следовало расценивать, как непреклонное: «Не дождетесь!»
Анна де Сент-Омон: Анна рассмеялась. Даже Аврора сейчас не могла рассердить графиню – избалованная болонка больше не казалась ей источником всяческих неприятностей, поскольку невольно стала пособницей ее встречи с шевалье. – Боюсь, эта дама мнит себя особой королевской крови и требует соответствующего обращения, – непочтительно заметила Анна. Миг откровений промелькнул быстро, и теперь оставалось только смеяться, чтобы не углубиться по опасному пути. Она протянула было руку, чтобы подхватить возмущенную Аврору, но та угрожающе клацнула зубами, показав, что ничего не забыла и не простила. – Похоже, я окончательно лишилась милости этой капризной особы, – признала Анна с притворным огорчением. Притворным, потому что сейчас ничего не могло по-настоящему огорчить ее и развеять сладостный туман в золотоволосой головке.
Матье де Брешвиль: - Главное, чтобы вы не лишились милости ее хозяйки. Всего мгновение назад разомкнув объятия, Матье уже начинал тосковать о них. Однако невозможно бесконечно метаться между желанием и здравомыслием, нужно в конце концов пристать к одному из берегов. Потому шевалье ограничился тем, что заботливо поправил выбившийся из прически мадам де Сент-Омон пшеничный локон и, наклонившись, невесомо поцеловал Анну в висок. А потом с виноватой улыбкой принялся ухаживать за «особой королевской крови». Подумав о безупречном виде дамы, гвардеец совершенно упустил из виду то, что ему самому стоит, наконец, обуться. Во-первых потому, что без каблуков де Брешвилю было удобнее, во-вторых… молодой человек все еще слегка «витал в облаках». Болонка с удовольствием устроилась на сгибе локтя Матье. Тот, между тем, еще не решил, стоит ли им с графиней выходить из комнаты вместе. Или разумнее сделать это поодиночке. Но в конечном итоге подумал, что если Анна вернется в покои ее величества без Авроры, даже нескольких минут хватит для того, чтобы королева-мать успела на нее разгневаться. Значит, лучше выйти вместе. Нет ничего предосудительного в том, что стражник поймал назойливую шавку по просьбе придворной дамы.
Анна де Сент-Омон: Покидая гостеприимную комнату, подарившую им несколько минут уединения, Анне подумалось, что никогда не сможет войти сюда и избежать воспоминаний о шевалье де Брешвиле. Фигуры на шпалерах, ставшие свидетелями случайного свидания, казалось, даже изменили выражение лиц, обещая хранить доверенную им тайну. Сопровождаемая почетным, пусть и непарным, гвардейским эскортом, мадам де Сент-Омон шла, не решаясь заговорить с Матье. Светская болтовня прозвучала бы фальшиво, а темы, более приятные им обоим, были чересчур опасны для беседы с участием все подмечающих жадных глаз и чутких ушей. Однако молчание не тяготило Анну, а будто связывало ее с шевалье общим на двоих секретом. Ощущать его присутствие рядом было ей довольно, и она заново перебирала, словно бусины драгоценных четок, мгновения короткой встречи. Как ни старалась Анна сохранить величавый и неприступный вид, тень нежной улыбки то и дело освещала черты графини, как розовый луч зари оживляет мраморный лик садовой нимфы.
Serviteur: Мария Медичи тем временем и правда начала впадать в раздражение. Вручая болонку своей новой придворной даме и, зная норов Авроры, она ожидала от Анны закономерного фиаско в укрощении своей любимицы. И готовилась излить на графиню отведенную ей на сегодняшний день порцию желчи. Дурное настроение особ королевской крови извечно выплескивалось на придворных, являясь неизбежной обратной стороной золотой монеты под названием «королевские милости». Забава, однако, затягивалась. Сколько можно ловить собаку? Потому, когда мадам де Сент-Омон переступила порог покоев ее величества, на обращенном к ней лице флорентийки вместо раздражения мелькнула едва ли не радость. - А вот и вы, Анна. Наконец-то! Она с недоумением глянула на пустые ладони графини, затем на следующего за ней молодого стражника и млеющую в его руках болонку. Потом, исключительно по привычке внимательно разглядывать людей, смерила де Брешвиля надменным взглядом с головы до ног, а затем, уже откровенно удивленным, наоборот, с ног до головы. - Первый раз вижу Аврору в столь благостном расположении духа, - заметила Мария Медичи. – И первый раз вижу гвардейца, полагающего пристойным явиться к королеве без башмаков. Вы забыли их надеть или поспешили снять? И чего нам ожидать далее?
Анна де Сент-Омон: Анна расправила юбки в реверансе, готовясь поведать невинную историю о похождениях Авроры, и язвительный возглас королевы едва не заставил ее споткнуться о подол собственных юбок. Украдкой метнув взгляд на ноги шевалье де Брешвиля, она с силой прикусила губу, чтобы не рассмеяться, благо, что придворный церемониал позволял в эту минуту спрятать лицо. Подавившись смешком, мадам де Сент-Омон поневоле изобразила самый почтительный и формальный реверанс. Однако следовало поспешить на помощь шевалье. – О, я умоляю Ваше Величество не гневаться, – нежным голоском пропела Анна, устремляя на Марию Медичи чистый и прозрачный взор, – шевалье самым благородным образом пожертвовал частью своего туалета для спасения Авроры из тенет ужасающей опасности. Графиня остановилась, переводя дух и припоминая все выходки королевской фаворитки, дабы вплести в повесть самую подходящую, в меру приукрасив.
Матье де Брешвиль: За время караульной службы скучающие придворные достаточно пялились на ноги Матье, но королева-мать - в первый раз. Что ж, многое в жизни рано или поздно случается с вами в первый раз. - Очень интересно, - обронила флорентийка таким тоном, что де Брешвиль внезапно задумался о том, достаточно ли он родовит для того, чтобы сидеть в Бастилии. Или придется довольствоваться башней Шатле. О последней в Париже ходило множество самых неприятных слухов. Он бросил тревожный взгляд на графиню. Та беспечно улыбалась, но Матье казалось, что высокая покровительница мадам де Сент-Омон сейчас совсем не расположена к шуткам. Королевская милость – обоюдоострый клинок, ей можно и ранить, и пораниться. - Ваше величество, прошу вас простить мою небрежность в туалете, - воскликнул гвардеец. – В оправдание я могу сказать лишь, что преданность не зависит ни от высоты каблуков, ни от их наличия. И босиком, и в сапогах со шпорами я самый верный ваш слуга, мадам, и, клянусь, вам не стоит ожидать от меня ничего иного. - Недурно сказано, - после короткого раздумья, признала королева-мать. – По крайней мере, это приятно слушать. В отличие от пустой болтовни. Если бы этому еще и можно было верить. - Вы легко сможете в этом убедиться, если пожалуете мне милость нести караул возле ваших покоев, - гнул свое де Брешвиль, хотя какая это к дьяволу милость! Охранять какой-нибудь пустой коридор куда приятнее, чем торчать на виду. Жалование-то у всех одинаковое. Но тут, у апартаментов Медичи, он сможет каждый день видеть Анну. Болонка встретила просьбу шевалье радостным лаем, хотя вряд ли могла уразуметь смысл слов. - С возрастом я все реже доверяю людям, - королева-мать покачала головой. – А вот собаки совершенно не умеют лгать. Отдайте мне Аврору, сударь. И назовите свое имя. - Шевалье де Брешвиль, ваше величество. Любимица королевы с явной неохотой покинула руки Матье и обосновалась на коленях у флорентийки. - Ваш старший офицер? - продолжала расспрашивать та. - Капитан де Туара, мадам. - Ступайте. И завтра возвращайтесь в башмаках. Не стоит давать мои дамам повод думать, что вы готовы снять что-нибудь еще. Из-за преданности мне, разумеется. Королева-мать тоже умела шутить.
Анна де Сент-Омон: Мадам де Сент-Омон не выучилась еще сдерживать истинные чувства и лицемерно выказывать ложные, и потому часто забавляла королеву, но не сейчас. Мария Медичи резко захлопнула веер и погрузила унизанные перстнями пальцы в пушистый мех болонки. Итальянка намеревалась устроить своей придворной даме подробный допрос и с удовольствием подмечать ее замешательство и огрехи неловкой лжи, либо выяснить, что она до сего дня недооценивала графиню де Сент-Омон. И то, и другое было способно развлечь королеву в час скуки. Не подозревая о сгустившихся тучах над собственной головой, Анна с облегчением вздохнула, когда монаршия гроза миновала шевалье де Брешвиля, и жалела лишь, что не может подобно Авроре быть открытой в своих привязанностях и подарить Матье прощальный взгляд. Впрочем, если Ее Величество окажется милостива к просьбе гвардейца, то Анна сможет видеть его почти каждый день. Графиня не задумалась о возможных последствиях и неудобствах такого тесного соседства для себя, а чистосердечно обрадовалась. Эпизод завершен
полная версия страницы