Форум » Предыстория » Jour de la Chandeleur. 2 февраля 1627 года, Тур » Ответить
Jour de la Chandeleur. 2 февраля 1627 года, Тур
Мари де Сен-Савен: Предыстория здесь
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Мари де Сен-Савен: Наступило 2 февраля, Сретение Господне. Тур радовался и ликовал: для простого люда это была возможность отдохнуть от трудов и погулять вволю, для богатых горожан – оказать благотворительность, одновременно перещеголяв соседа своей щедростью, а также устроить роскошный обед для родственников, друзей и нужных знакомых. В доме Клода де Мирво, занимавшего столь же почетное, сколь и хлопотное место судьи в туреньском президиале, в этот день все кипело: слуги сбивались с ног, готовясь к приходу гостей. Кроме хозяев, в особняке, находившемся неподалеку от Соборной площади, в настоящее время проживала их дочь Мари, приехавшая в отчий дом из Пуатье в сопровождении мужа, графа Филиппа де Сен-Савена. Последний, препоручив жену заботам и надзору тестя и тещи, сразу же отправился в Блуа, чтобы встретиться там с кем-то, кто якобы мог помочь ему в бесконечном деле о дижонском выморочном наследстве. Вернуться граф обещал сразу же после Сретенья. Сегодня его супруга уже успела побывать в соборе святого Гатиана, где по традиции в этот день освящали свечи, а сейчас, ожидая начала праздничного обеда, сидела в одиночестве в своей комнате и задумчиво рассматривала подарки, которые предупредительный муж преподнес ей аккурат перед своим отбытием в Блуа, извиняясь за то, что дела заставляют его покинуть любимую: нож-презентуар и костяную коробочку-футляр для металлического зеркальца. На ручке ножа, который служил не для разрезания, а для подачи пищи, была изображена куртуазная сцена: рыцарь протягивал на кончике своего турнирного копья венок даме, объявляя ее королевой турнира. Резная же крышечка футляра, отвинчивающаяся при помощи ушек в форме стилизованных листьев винограда, была украшена сценой из легенды о доблестном Гильеме де Кабестане: муж знатной дамы, в которую был влюблен рыцарь, подавал ей на блюде вырезанное и зажаренное сердце любовника. На третий мужний подарок – лиловый синяк, скрытый под рукавом платья, она смотреть не стала. Вместо этого Мари сдвинула костяную пластинку и посмотрела на свое отражение: из зеркальца на нее глядело бледное и осунувшееся лицо. Отец при встрече даже осторожно поинтересовался, не точит ли его любимую дочь какая-то неведомая хворь и не пригласить ли лекаря Шапплу, пользовавшего все их семейство. Мать же, напротив, предположила, что бездетная Мари наконец-то осчастливит супруга долгожданным наследником. Ни то ни другое не было верным. Отложив зеркальце, Мари встала, подошла к окну спальни, выходившему в сад, и прижалась лбом к холодному стеклу. В грядущем всех живых одна погибель ждет. Лишь Божия любовь из века в век живет. Сердца любые смерть на червяка изловит, И лес себе убор пожухлый изготовит. Умолкнет птичья песнь под сению ветвей, Не станет в роще петь веселый соловей, И все, кого земля носила и питала, Почувствуют в себе стрел смертоносных жало Почему ей пришли на ум строки лиможского трубадура Бернарда де Раскаса, она и сама не знала. Возможно, причиной тому были две сойки, прыгавшие по проталинкам в направлении случайно уцелевших ягод старой рябины, образовавших короткую кровавую цепочку на белом островке нестаявшего снега. Теодор де Ронэ?
Теодор де Ронэ: Поручение, которым его высокопреосвященство решил на этот раз порадовать своего слугу, обладало одним, но веским достоинством: оно позволяло ему покинуть столицу. Именно в этот момент пребывание в ней могло оказаться неудобным. Бретер сам не знал, что было бы лучше: чтобы его патрон был осведомлен об этом обстоятельстве или не был? По лицу Ришелье ничего понять было невозможно. На всякий случай Теодор не стал спорить. Рекомендательное письмо, которое вручил ему месье де Бутийе, было адресовано некоему месье Рансару, прокурору в отставке, передавшему свой пост сыну и переселившемуся в Тур двумя годами ранее. Прочитав полторы страницы, исписанные убористым почерком, тот в задумчивости потер лоб. - Боюсь, до конца поста я не смогу быть вам слишком полезным, - произнес он. – Разве что вы захотите взять дело в свои руки. - Не хочу, - вздохнул Теодор, - но, я так понимаю, придется? Бывший королевский прокурор нахмурился и устремил на бретера суровый взгляд. - Человек, о котором здесь написано, - с видимым отвращением он приподнял за уголок лежавшее перед ним письмо, – близкий друг моих хороших знакомых. Говорить с ним сам я не стану. Для того, чтобы передать ваше предупреждение окольным путем, мне потребуется много времени, а вы… не могу же я быть в ответе за, скажем, двоюродного брата супруги моего племянника, проездом из Парижа к родителям куда-то в Беарн. - В Авиньон, - машинально поправил Теодор. - Пусть будет Авиньон. На всякий случай: чего следует ждать от вас моим другим друзьям и знакомым на званом обеде, куда я вас поведу? - Чего им от меня ждать? – Презрительная усмешка искривила губы бретера. - Я умею пользоваться вилкой и знаю, как вести себя в гостях, если вы об этом. - Не сочтите за оскорбление, - бывший прокурор переплел морщинистые пальцы и с отвращением уставился на чернильницу, явно не позволяя себе иначе выразить свои чувства, - но я, в отличие от вас, человек мирный. Я бы не хотел, чтобы вы давали кому бы то ни было причины остаться недовольным гостеприимством месье де Мирво. - У меня нет подобных намерений, - уклончиво отозвался Теодор, хотя на самом деле подозревал, что оставит после себя незабываемое впечатление. Пригласить дворянина к судейским – все равно, что запустить волка в овчарню: даже с намордником и на цепи большой любви к себе он не вызовет. Рансар испустил еще один тяжелый вздох. - Я напишу месье де Бутийе, - сообщил он, по-прежнему обращаясь к своему письменному прибору, - что он, как всегда, знает, как избавить меня от скуки. Так и получилось, что во второй половине того же дня старый рыдван доставил к дому судьи самого почтенного судейского, его сомнительного спутника, а также его супругу и незамужнюю старшую внучку. Дверь распахнулась, едва Рансар успел взяться за дверной молоток, и несколько минут спустя бывший королевский прокурор с хорошо отмеренной дозой неприязни в голосе представлял месье де Мирво своего родственника. - Приношу свои извинения за лишнего гостя, - закончил он. – Но хотя бы из христианского милосердия я не мог оставить месье де Ронэ одного в праздник. - Месье Рансар отпустил всех слуг и, верно, опасается, что я сбегу вместе с серебряными подсвечниками, - не удержался Теодор. Мадам Рансар ойкнула, мадемуазель Рансар хихикнула, но их грозный муж и дед остался совершенно невозмутимым, по-видимому, хорошо понимая, что человеку благородного сословия многое можно спустить, даже если ты судья президиала.
Мари де Сен-Савен: За спиной у Мари негромко тявкнула левретка Дафна, напомнив ей, что пора спускаться к гостям. Она подошла к старому венецианскому зеркалу: подобные можно было встретить в любом зажиточном доме. Матушка как-то обмолвилась, что отец заплатил за него на распродаже имущества покойного каноника всего шесть или семь ливров. Из отуманенной глубины на нее смотрела слегка изможденная, но все же довольно привлекательная особа в скроенном по последней моде платье из гроденапля благородных серебристо-серых тонов. Украшено оно было переливчатыми лентами оттенка сизокрылой голубки, а также обтянутыми шелком кокетливыми пуговицами, которые носили возвышенное название «озер любви», и кружевным накрахмаленным воротником. В тон платью были подобраны шелковые чулки, банты на парчовых туфельках и колье с грушевидными подвесками из дымчатого топаза. Мари вдела в уши тяжелые серьги с крупным жемчугом, а на запястьях защелкнула золотые браслеты с вставками из лиможской эмали – все эти изящные и дорогие произведения ювелирного искусства когда-то принадлежали ее бабушке по материнской линии. Ну вот, теперь она выглядит как счастливая и довольная жизнью женщина. Графиня де Сен-Савен немного повеселела: в кои-то веки посидит в говорливой и шумной компании, послушает сплетни, посмеется над немудреными шутками своей крестной, крайне жизнерадостной и громогласной вдовы лет шестидесяти. Поговаривали, что дама не гнушалась давать взаймы под большие проценты. Интересно, принесет ли ей крестная какой-нибудь подарок? В прошлый свой приезд Мари получила Часослов, пестревший затейливыми буквицами и миниатюрами, изображавшими времена года. -Пойдем, Дафна? Я оделю тебя самыми лакомыми кусочками, если будешь вести себя как подобает воспитанной девице, - шутливо обратилась она к левретке. Та как будто поняла, спрыгнула с подушки, на которой до тех пор лежала, и, подбежав к двери, остановилась, виляя хвостом и преданно глядя на добрую и ласковую даму. Мари открыла дверь и вышла вслед за левреткой, направившись к лестнице из полированного дуба, ведшей в столовую. Услышав голоса, она выглянула с площадки и увидела небольшую группу гостей. Дафна опрометью скатилась вниз и, подбежав к одному из мужчин, залилась радостным лаем, попутно обнюхивая его сапоги. -Сударь, - воскликнула Мари, торопливо, но поелику возможно с достоинством преодолевая опасный спуск по не слишком удобным ступеням лестницы, - Простите Дафну за подобное проявление безрассудной страсти. Признаюсь, что я не подозревала за нашей скромницей склонности к выражению сильных чувств. Господин де Ронэ, не смею решать, чьи именно сапоги привлекли столь пристальное внимание Дафны: Вашего ли персонажа, или же господина Рансара. Также решайте, знакома ли Мари с семейством королевского прокурора.
Теодор де Ронэ: Появление собачки немало выручило достойного судью: дамы радостно завосклицали, мужчины обменялись поверх их голов снисходительными взглядами. Месье Рансар, раздвинув губы в бледной улыбке, взглянул на своего мнимого родственника: – Ну вот, а вы беспокоились, что вам будут не рады. Найти подходящий ответ Теодор не сумел: появившаяся на лестнице стройная женская фигура полностью завладела его вниманием. Сдернув с головы шляпу, он отвесил ей учтивый поклон. – Дамы любят Париж, сударыня. – Во взгляде бретера замерцала искорка смеха. – А некоторым дамам, как видите, довольно и парижской грязи. – Или парижского отребья, – еле слышно проронил бывший королевский прокурор и снова возвысил голос: – Столь очаровательное создание может быть только вашей дочерью, сударь. Лица мадам и мадемуазель Рансар, и без того длинные, завистливо вытянулись.
Мари де Сен-Савен: -Мм-мм, да: моя дочь и супруга достойнейшего графа де Сен-Савена, - судья одновременно и призадумался и приосанился при упоминании своего зятя. – Увы, граф сегодня отсутствует, но Вы сможете познакомиться с ним буквально на днях, когда он вернется из Блуа. Душа моя, возьми на себя заботы о господине де Ронэ, - обратился он к дочери, сохраняя характерное для судейских непроницаемое выражение лица. Мари, в свою очередь, постаралась скрыть жгучее любопытство: черная повязка, за которой прятался глаз гостя, неодолимо приковывала ее внимание и именно из-за этого она чуть задержалась с приветствием, адресованным всем гостям разом. Двусмысленная реплика парижанина ее не покоробила, зато она в очередной раз порадовалась отсутствию мужа: именно такие мелкие, но досадные промахи, который только что допустил гость, и служили поводом для частых дуэлей графа, из которых он до сих пор всегда выходил победителем. «Сегодня Вам повезло, господин парижанин! – мысленно заключила графиня. – Уж поверьте, грязь на Ваших подошвах – сущий пустяк по сравнению с кровью на камзоле.» Впрочем, человек с таким аскетичным лицом и хищным профилем, какие были у родственника прокурора, должен был знать об этом не хуже нее самой. -Счастлива познакомиться с Вами, сударыни, и с Вами, господин Рансар: слышала немало хвалебных речей в адрес Вашего почтенного семейства от батюшки даже за тот недолгий срок, что нахожусь в отчем доме. - Она сделала знак лакею, навытяжку стоявшему неподалеку, чтобы тот принял у гостей верхнюю одежду. - Господин де Ронэ, очень рада! – временно исполняющая обязанности хозяйки гостья полувопросительно посмотрела на своего подопечного, ожидая, когда тот избавится от шляпы и плаща и поведет ее к праздничному столу. Повязка на месте, я не ошиблась? )
Теодор де Ронэ: «Мещанские нравы, фи», – подумал Теодор, сбрасывая на руки слуге плащ и шляпу, от которых ему не удалось избавиться в прихожей. – «Принимать гостей в столовой, приходить вовремя! Не слишком-то высоко здесь ставят господина бывшего королевского прокурора, если он считает нужным являться первым». Стук дверного молотка возвестил о прибытии новых гостей. Поднеся к губам ручку мадам де Сен-Савен, бретер отступил в сторону вместе с женщинами. - Вы, как я понимаю, здесь тоже гостья, госпожа графиня? Счастлив тот, кто может скрасить свой досуг обществом таких трех граций. Будь я Парисом, я бы съел золотое яблоко, потому что выбрать из вас прекраснейшую невозможно. При этих словах мадемуазель Рансар мечтательно вздохнула, а мадам Рансар исподтишка покосилась на накрытый стол, к которому уже спешили служанка с еще одним прибором и слуга со стулом. - У вас восхитительное платье, мадам, - с угодливой улыбкой сказала она. – Как жаль, что ваш муж вынужден был вас покинуть! – О да! – простодушно подтвердила ее внучка, пожиравшая взглядом наряд красавицы. - Вы так похожи на матушку, – продолжила мадам Рансар, успевшая по пути сюда поведать Теодору, что, в отличие от мужа, была местной уроженкой. Судя по тому, что графиня ее не узнала, до брака прокурорша вращалась в менее изысканных кругах. - Вот и моя дочь с каждым годом становится все больше на меня похожа.
Мари де Сен-Савен: - Вы правы, мадам, - охотно согласилась Мари, садясь за стол, покрытый турецким ковром, поверх которого была постелена белая скатерть из тонкого дамаста, и уставленный блюдами, графинами, кувшинами, тарелками и всем прочим, что было потребно гостям. - Все дочери – наливные яблочки, которые падают неподалеку от своих матерей. Природа так задумала не случайно: как иначе будущие мужья узнают, что их ждет в дальнейшем? Какое счастье, что моя матушка и вы, мадам, такие приятные во всех отношениях дамы, иначе… Она не стала заканчивать свою мысль, которая и так была ясна, и обратилась к своему соседу: -А Вы что думаете по этому поводу, дорогой господин де Ронэ? Или Вы избегаете упоминания уз Гименея, как моровой язвы и чумы? Естественно, избегает. В этом у Мари не было ни малейшего сомнения: худощавый гость напомнил ей отшельника, проводящего свои дни в пустыне в молитвах и аскезе. А впрочем, внешность обманчива. Если вспомнить его рискованную шутку о парижской грязи, станет ясно, что женщины для него – прах, который он легко стряхивает с подошв своих сапог. Такой если и женится, так на какой-нибудь престарелой матроне с туго набитой мошной, скорее всего – вдове торговца или цехового мастера, прельстившейся блеском дворянского звания, и будет водить ее за нос, попутно тратя заработанные покойным предшественником денежки.
Теодор де Ронэ: Теодор, глядевший на окружавшую его роскошь с равнодушием Цезаря, не снисходящего до грабежа еще одного беззащитного города, ответил красавице легкой усмешкой. Неужто, в отличие от благоразумной мадам Рансар, эта хочет устроить его судьбу? Какая, черт возьми, жалость! – Отчего же, сударыня, – отозвался он, облокотился на спинку стула рядом с ней и склонился ближе. – Но увы, сердце той, от кого я не в силах оторвать взор, похоже, безнадежно занято, а мадемуазель Рансар… Он выдержал еле заметную паузу. Перевел свой единственный видимый глаз с внучки на бабку, словно отыскивая между ними сходство. И закончил вполне благопристойно: – …даже не хочет на меня смотреть. Девушка вспыхнула до ушей и опустила глаза. Возмущенная прокурорша поджала губы: – Порядочные женщины не на всех смотрят, сударь! – Вам лучше знать, сударыня, – улыбаясь, парировал бретер и на миг встретился с ней взглядом. Тяжелая шпага, от которой он не отказался, несмотря на все увещевания бывшего королевского прокурора, скользнула по пышным юбкам старухи, когда он выпрямился, повинуясь едва заметному кивку ее супруга, и поклонился мадам де Сен-Савен: – Прошу прощения, сударыня. Месье Рансар хочет меня кому-то представить, бог весть зачем. Он направился к двери с любезной улыбкой, за которой трудно было заподозрить, что он прекрасно знает, с кем ему предстоит встретиться. Мадам и мадемуазель Рансар невольно проводили его глазами, но старшая опомнилась первой: – Каков наглец!
Мари де Сен-Савен: Уход парижанина совпал с прибытием новых гостей: столовая заполнилась взаимными приветствиями, радостными восклицаниями и другими добрыми приметами праздничного застолья. Место рядом с мадемуазель Рансар, к вящему удовольствию ее бабки, занял молодой человек не слишком примечательной наружности, что не помешало ему сразу же всецело завладеть вниманием соседки. У Мари промелькнула догадка, что встреча была заранее организована прокурорской четой. Что же, внешняя красота – не главное. Вот они с Филиппом, по всеобщему мнению, на редкость привлекательная пара, но много ли им счастья от того? Мари от всей души пожелала мадемуазель Рансар, чтобы ее предполагаемый суженый в будущем проявил себя как заботливый и уважающий свою половину муж. Мадам Рансар повезло оказаться по соседству с крестной Мари и две дамы тут же вступили в жаркие споры о том, насколько верны слухи насчет видов на замужество некой мадемуазель Дюрталь, о существовании которой Мари не имела до тех пор ни малейшего понятия, и правда ли, что один из клириков собора святого Гатиана, престарелый аббат Жеврезен, уходит на покой, а вместо него будет назначен молодой священник из Берри. Но до тех пор как погрузиться в обсуждение местных сплетен, заботливая крестная фея успела расцеловать Мари и преподнести ей очередной подарок: скромный с виду, но жизненно важный для всех добрых жен и хозяек печатный труд господина Друана под названием «Королевский сироп из яблок, являющий собой лучшее противоядие от приступов меланхолии» издания 1615 года. Сама же графиня временно оказалась в одиночестве: место слева от нее освободилось благодаря исчезновению господина де Ронэ, а стул, стоящий справа, так никто и не занял. Мари принялась гадать, кто же из приглашенных к обеду не явился. Возможно, просто запаздывает? Впрочем, она была довольна своим невольным одиночеством посреди шумной компании и рассеянно прислушивалась к нестройному хору голосов за хлебосольным столом, как будто сошедшим со страниц Рабле. Слуга подал протертый суп в горшочке – неизменное блюдо первой перемены - и шепотом спросил, что предпочтет госпожа графиня – туреньское вино или бордосский кларет. Мари выбрала кларет и, пока слуга ходил к буфету, на котором была выставлена батарея бутылок с веселящими напитками, залюбовалась накрахмаленной льняной салфеткой, искусно сложенной в виде фигурки птицы – таково было веяние времени в том, что касалось правильной сервировки стола. Она заметила, что крестной достался лев, а ее соседке мадам Рансар – грифон. Слуга вернулся с наполненным бокалом и она сделала первый глоточек красного бордо и тут же с аппетитом принялась за суп. После первой перемены блюд должны были последовать еще две, а Мари уже изнывала от желания попробовать венец творенья умелых рук кухарки Симонетты – варенье из лепестков роз, которое готовилось в крохотных количествах и подавалось к столу лишь по первопрестольным праздникам. Чувствовала она себя прекрасно: как будто после долгого заточения ее неожиданно помиловали и выпустили на свободу. Пусть граф задержится в Блуа еще на денек-другой, а лучше – на неделю! Желание было таким пронзительным, что она даже вздрогнула и пролила суп с серебряной ложки на скатерть.
Теодор де Ронэ: Если бы графиня не была так занята другими гостями, она заметила бы, что Теодор никуда не ушел. Присоединившись к месье Рансару, он стоически выдержал необходимость любезно поздороваться с доброй полудюжиной судейских разной степени замшелости и перецеловать примерно столько же ручек, из которых внимания стоила только одна. Однако наконец нужное ему имя было произнесено. Бретер, подкрутив ус, отвел в сторону месье Бодри, новейшего члена туреньского президиала и почти своего ровесника. Поскольку говорили они тихо, подслушать их беседу не удалось бы никому, но по мере ее адвокат становился все больше похож на собственный труп. - Но что же я, - деланно удивился наконец Теодор. – Неужели мы заставили всех себя ждать? Ах нет, они решили нас не дожидаться. Ну что ж, по крайней мере, мои манеры не слишком отличаются от местных. Он почти силой увлек своего собеседника к столу, уселся рядом с очаровательной графиней де Сен-Савен и, найдя ту полностью погруженной в трапезу, улыбнулся своей соседке справа. - Отчего бы мне достался дромадер? Мадам Тиссье бросила растерянный взгляд на его салфетку и рассмеялась. - Что вы, сударь, это лошадь! Вслед за ней он выразил предпочтение местному вину и, якобы только сейчас заметив бедственное положение месье Бодри, легонько коснулся рукава графини, которая вздрогнула и пролила суп. - Я вас напугал? – с искренним раскаяньем в голосе произнес он. – Прошу прощения, что отвлек вас от ваших мыслей, но, боюсь, месье Бодри останется без обеда, если вы не снизойдете к нему. Злосчастный адвокат и вправду топтался около единственного свободного места. Уже несколько гостей, по-видимому, полагая, что бедняга не считает себя достойным сесть рядом с хозяйкой дома, попытались дружески улыбнуться, пожать плечами или указать на стул, но тщетно – слишком большой ужас внушал ему его недавний собеседник.
Мари де Сен-Савен: Один раз пролить суп на скатерть – случайность, но два раза подряд – вопиющая неосторожность! - Еще не напугали, сударь, но уже заставили проявить крайнюю неосмотрительность, - шутливо попеняла она парижанину и тут же осознала двусмысленность произнесенных ею слов и быстро отвернулась, чувствуя, как щеки заливает предательская краска досады. Чтобы сойти с опасной стези, на которую она сама себя завела, Мари обратилась к топтавшемуся рядом с ней господину и самым светским тоном, в котором сплетались воедино нарочитая любезность и легкая насмешка, предложила: -Присаживайтесь, господин Бодри, иначе суп простынет. Если же Вас отпугивает носорог, что стоит на страже Вашей тарелки, поменяйтесь с господином де Ронэ: ему досталось смирное и крайне полезное животное! Вопреки голосу рассудка, который буквально кричал ей: «Остановись!», Мари вдруг охватил совершенно несвойственный ей кураж и она быстро поменяла местами две фигурки, лишив парижского гостя его прекрасной лошади. Информация о салфетках и прочих тонкостях сервировки взята из книги Эмиля Маня "Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII" из главы "Обычаи и нравы частной жизни"
Теодор де Ронэ: Месье Бодри багрово покраснел, неловко примостился на самом краешке стула и взялся за ложку. Посмеиваясь, Теодор встряхнул салфетку. - Стало быть, сударыня, мне следует опасаться яда? - Если у месье де Мирво не сменилась кухарка, противоядие вам понадобится, - еле слышно мурлыкнула мадам Тиссье, и бретер чуть не поперхнулся супом. - Я вижу, вы здесь частая гостья, - предположил он и решительно повернулся к своей второй соседке, смотреть на которую было гораздо приятнее. - Я полагаю, этим украшением мы обязаны вашему тонкому вкусу?
Мари де Сен-Савен: -Ни в коем случае, мсье! Кому угодно, но только не Вам! - живо откликнулась Мари, - Ведь народная мудрость утверждает, что яд - это супружество, а противоядие - приданое. Раз Вы не женаты, то и опасаться Вам нечего. А что касается сервировки - то это заслуга моей дорогой матушки, которая, увы, недомогает и поэтому вынуждена лишить нас своего приятного общества... Мари поколебалась, но все же решилась и спросила: -Простите мне мою дерзость и неумеренное любопытство, сударь, но я не могу удержаться от вопроса: Вы, верно, участвовали в какой-нибудь военной кампании во славу французского королевства? Красноречивый взгляд, который она устремила на черную повязку гостя, докончил вопрос. Источник народной мудрости тот же, что и насчет сервировки стола
Теодор де Ронэ: Неожиданно было услышать от графини настолько неженское суждение о браке, но верно, она просто повторяла за отцом. «Народная мудрость», фи! В провинции, оказывается, еще подражают покойному королю? - Ну разумеется, я вас прощаю, - улыбнулся Теодор. – Прощать хорошеньких женщин – одно удовольствие, тем более, за грех, от которого, как говорят, страдала сама праматерь-Ева. Так что дайте мне еще один повод простить вас, потому что, боюсь, вы не поверите, если я скажу, что этим я обязан женщине. В запасе у него имелось не менее дюжины увлекательнейших историй о происхождении его повязки, половина которых не подходила для женского общества, но ради таких прелестных ушек жаль было бы не придумать что-нибудь новенькое.
Мари де Сен-Савен: Тем временем на столе появился первый десерт: мелкие плоды дикорастущей яблони, сохраненные в меду для зимних застолий и поданные на нескольких серебряных блюдах, украшенных сценами из Ветхого Завета. Мари пододвинула ближайшее к своему соседу: - Я нисколько не сомневаюсь, сударь, что подобные неисцелимые раны может нанести лишь стрела, выпущенная из лука Амура. Но к чему забегать вперед: я с удовольствием подожду, пока Вы решите, рассказывать ли мне свою историю. - Она отметила, что гость обошел молчанием ее вопрос о воинских доблестях и славе. – Но раз уж речь зашла о Еве, отведайте сладкого райского яблочка. Или Вы предпочитаете моченые?
Теодор де Ронэ: - Из ваших рук – все, что угодно, даже змея. – Возникший перед его мысленным взором силуэт собеседницы в костюме Евы был настолько соблазнительным, что Теодор невольно глянул на лежащую у него на коленях салфетку. – Амур, как правило, не целит в глаза, но метит ниже. Нет, все было гораздо проще. Меня попыталась убить жена человека, которого я проткнул на дуэли. Бретер не стал уточнять, что вдовой молодая женщина стала по желанию своего отца. Но кто же знал, что она любила мужа!
Мари де Сен-Савен: К счастью или несчастью, Мари относилась к тем людям, что краснеют не от смущения, а от досады или гнева. Поэтому нежный цвет ее щек не изменился ни на йоту от нового двусмысленного замечания парижанина. Впрочем, она могла понять его превратно, уже успев освоиться с тем, что этот человек отличается от привычного ей окружения провинциалов, как небо от земли, и ожидая от него самых неслыханных вещей: как в поступках, так и в словах. В его присутствии она чувствовала себя так, как будто нынешний вечер был не Сретеньем, а одним из дней Страстной седмицы. Последовав взглядом за взглядом соседа, устремившимся к лежавшей на его коленях салфетке, она очень тихо и самым серьезным тоном произнесла, так, чтобы не услышали другие гости: -Насколько ниже, господин де Ронэ? Подобный выстрел может привести к крайне нежелательным и даже плачевным последствиям. Чтобы защититься от такой опасности, нужен щит из материала понадежнее, нежели лен или дамаст. Мари развернула свою салфетку, аккуратно расстелила ее на платье и положила к себе на тарелку кусочек жареного каплуна.
Теодор де Ронэ: Теодор не разлил суп только потому, что его ложка в этот момент была пуста. Уединиться здесь было явно невозможно, а значит красавице всего лишь хотелось рискованно пофлиртовать, но все одно это было неизмеримо увлекательнее светской беседы. - Мне не привыкать к риску, сударыня. – К уже сложившимся в у него в голове двум строчкам присоединились еще две, он наклонился к самому ее ушку и еле слышно добавил: - Амуром горестно обижен Не в грудь я поражен, но ниже, И пасть бы мне у ваших ног, Но спас меня ваш носорог. Донесшийся с другой стороны сдавленный смешок ясно показал ему, что либо он говорил громче, чем думал, либо мадам Тиссье отличалась необычайно острым слухом.
Мари де Сен-Савен: Мари закусила губу, чтобы не рассмеяться. -Публий Овидий Назон? – поинтересовалась она невинным тоном, хотя не сомневалась, что только что услышала экспромт. – Не могу поверить, сударь, что Вам нужен рог носорога: Вы ведь даже отдаленно не напоминаете короля Энрике Бессильного, коему понадобился порошок, извлеченный из рога этого животного. Отодвинув тарелку и положив рядом с ней салфетку, графиня Сен-Савен встала: -Прошу прощения, господа, - обратилась она к своим соседям, - Я покину вас ненадолго: мне надо проведать матушку. На самом деле король Кастилии Энрике IV "Бессильный" (1425-1474) отправил экспедицию за поимкой единорога, снадобье из рога которого, по утверждению лекарей того времени, якобы излечивало импотенцию. Впрочем, и о носороге ходили те же самые легенды.
Теодор де Ронэ: – Испытайте меня, – с ответной прямолинейностью предложил Теодор. Дама ожидаемо обратилась в бегство. Подарив месье Бодри любезную улыбку, от которой тот съежился и уткнулся носом в тарелку, бретер повернулся к другой своей соседке. – Что, за неимением красавицы сойдет и чудовище? – усмехнулась та – так тихо, что он больше угадывал, чем слышал, что она говорит. – Вы несправедливы ко мне, – возразил Теодор. Упрек был заслужен, но кто же в таком признается? – Но ещё больше несправедливы к себе. Я и одним глазом вижу достаточно, чтобы с вами не согласиться. – Тогда, верно, истину вы видели другим глазом. – Неожиданно теплая улыбка, с которой мадам Тиссье произнесла эти слова, лишила ядовитую шутку жала и сделала ее саму почти привлекательной. – Амели де Мирво – моя кузина. Хотите, я провожу вас наверх? – А вы сможете? – К желанию, которое будила в нем молодая графиня де Сен-Савен, теперь примешивался азарт и еще одно трудноописуемое чувство. За насмешливым тоном его соседки таилось несомненное влечение, которое она не давала себе труда скрывать, а такое пламя всегда зажигало в нем ответный огонь. Казалось, он мог предсказать сейчас любое ее действие и вместе с тем не знал, что будет через мгновение. Если бы она не была так невыносимо худа, если бы ее кожа не напоминала по цвету пергамент, если бы она хотя бы потрудилась причесаться как следует… Дьявол, любая женщина может быть хорошенькой, даже если ей за сорок! – Навестите меня завтра, – прошелестела она и, не дожидаясь ответа, принялась неуклюже выбираться из-за стола. Возвысив голос, оказавшийся на удивление звучным, она заявила на всю столовую: – Я тоже хотела бы заглянуть к моей дорогой кузине. Месье де Мирво, на которого тут же посмотрели все остальные, благосклонно кивнул, и мадам Тиссье повелительно коснулась плеча бретера. – Прошу вас, сударь, помогите мне подняться на второй этаж. Скандальная просьба дамы, казалось, никого не удивила, и Теодор молча предложил ей руку. Загадка разрешилась, стоило ей сделать первый шаг: ужасающая хромота и странная неловкость движений намекнули бы на ее увечье, даже если бы каждое ее движение не сопровождалось негромким скрипом кожи и стуком дерева об пол. Вновь встретившись с ней взглядом, он прочел на ее лице вызов. – Вы, мадам, верно, участвовали в какой-нибудь военной кампании во славу французского королевства? Шок, неверие, изумление промелькнули, сменяя друг друга, в ее глазах, и она засмеялась с видимым облегчением. – Я расскажу вам завтра. – Ловлю на слове. У самой лестницы она приостановилась и с безотчетным отвращением глянула на ступеньки. Недолго думая Теодор подхватил ее на руки. – Что вы делаете? Как вы смеете? – Голос мадам Тиссье едва ли не сорвался на визг, но почти сразу она обхватила его за шею, прижимаясь к нему всем телом. Тщетно пытаясь сохранить на лице любезную улыбку, он искоса глянул в обеденный зал. Никто из гостей, казалось, не поднял головы от тарелки, и только Рансар, сидевший с отвисшей челюстью, плотно сжал зубы, всем своим видом выражая отвращение. – Ждите здесь, – шепнула она, когда, опустив ее на пол на верхней площадке, он прошел вслед за ней в полутемный коридор. Проковыляв несколько шагов, она постучала и вошла в одну из комнат. – Милая моя, вот и я! Дверь за ней затворилась, отрезая ответивший ей голос.
Мари де Сен-Савен: Мари поднялась на второй этаж и пошла в сторону матушкиной спальни. Ее слегка пошатывало, а голова кружилась так, как будто она выпила не пару глотков кларета, а половину бутылки. Что с ней творится, какие бесы ее обуяли? Неужели виной всему – опьянение свободой? Она подошла к двери нужной комнаты и осторожно ее приотворила. Мать мирно спала, утопая в пуховых подушках и одеялах, у кровати с высокими столбиками и камлотовым балдахином лежала левретка, положив голову на передние лапы. Увидев Мари, она тихо заворчала, как будто не желая, чтобы незваная гостья потревожила сон ее госпожи. - Я ненадолго, Дафна, - Мари на цыпочках подошла к монументальной кровати и присела прямо на устланный ковром пол рядом с левреткой, ласково поглаживая ее по узкой сухопарой голове. – Как тебе наш парижский гость? – шепотом спросила она и сама ответила на свой вопрос, - Дерзкий и опасный господин, такие везде отыщут неприятности и на свою, и на чужую голову. Совсем как Филипп… Комната была жарко натоплена и Мари решила, что не будет возвращаться к гостям сразу же, а накинет материнский атласный капот, небрежно брошенный на спинку кресла, и спустится в темную прохладу сада. Но не успела она осуществить свое намерение, как в комнату вошла несчастная хромоножка мадам Тиссье, кузина ее матери. -Тссс…- Мари прижала палец к губам, показывая, что не стоит беспокоить больную, а сама встала и подошла к даме, чтобы помочь ей добраться до кресла, - Надеюсь, Вам будет удобно в этом кресле, мадам, – прошептала она, - Буду Вам чрезвычайно признательна, если Вы меня смените: я страшно страдаю от духоты в доме и хотела бы немного подышать воздухом в саду. Возьмите вот эту книгу, она скрасит Ваш досуг, - книга была ничем иным, как Библией, но Мари, прекрасно знакомая со вкусами родственницы, знала, что та ничего больше и не читает. Получив в ответ благосклонный кивок, Мари подхватила капот и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собою дверь. В коридоре царила полутьма, поэтому она не сразу поняла, что перед ней – ее сосед по столу. -Месье, Вы кого-то ищете или ждете? Если мадам Тиссье – боюсь, Вам придется задержаться здесь надолго, а я себе не прощу, если Вы покинете дом моего отца, не отведав десерта. Я распоряжусь, чтобы на этом благородном посту Вас сменил слуга: как только мадам Тиссье решит спуститься вниз, он окажет ей необходимую помощь, Вы же сможете вернуться к столу и приятной беседе тотчас. Обнадежив таким образом гостя, Мари с чувством исполненного долга направилась в противоположный конец коридора, туда, где была лестница, ведущая в сад. Капот – короткая накидка с капюшоном, которую носили дамы в холодное время года (Эмиль Мань)
Теодор де Ронэ: - Вы чрезвычайно любезны, - как Теодор ни старался, совсем изгнать разочарование из своего голоса он не смог. Неужели она в самом деле считала, что он задержался только из-за мадам Тиссье? Теперь, впрочем, выбора у него не оставалось, придется дождаться слуги. Каким же болваном он себя выставил! В эту же самую минуту дверь, из-за которой появилась мадам де Сен-Савен, распахнулась, и на пороге возникла мадам Тиссье. Свечи у нее не было, и полутьма словно лишь пуще сгустилась в осветившемся было коридоре, когда закрывавшая вход портьера опустилась. - Что, храбрый рыцарь, дева удалилась, и вам вновь остается только дракон? - Говорила она шепотом, так что, верно, даже из комнаты ее невозможно было услышать. Не видя ее лица, он все же чувствовал, что она улыбается. – Если вы готовы снова оказать мне ту же услугу, я обещаю позаботиться, чтобы вы не остались без десерта. «Значит, она все слышала»! - А как же мадам де Мирво? Бретер был слишком уязвлен, чтобы поддержать шутку, и его проницательная собеседница тотчас же посерьезнела: - К ней вернулась ее горничная. Не тревожьтесь, все подумают, что я поднялась лишь для того, чтобы напомнить госпоже графине, что роль хозяйки дома сегодня исполняет она. - Вы более чем любезны. - Предлагая ей руку, Теодор невольно глянул в сторону, куда удалилась мадам де Сен-Савен, но той уже и след простыл. На всякий случай он также понизил голос: - Не поверю, что вы не знали заранее, чем все кончится. – О нет, что вы! – Мадам Тиссье даже не попыталась прикинуться, что не понимает. – Я совсем ее не знаю. Но я знала, чего хотели вы. - Вы чрезвычайно любезны. Ответа не последовало. Через пару шагов, однако, задетое самолюбие бретера перестало саднить, и насмешка в его вопросе прозвучала почти ласково: – Рискнете упасть в моих объятиях, мадам? – Если вы обещаете мне сразу встать, – в ее черных глазах вновь вспыхнул тот же огонь. Махнув рукой на остатки своей репутации, бретер донес ее до самого стола, с которого уже убирали вторую перемену блюд. Продолжить балансировавший на грани непристойности тихий разговор им не дали. Месье Рансар, казавшийся донельзя разозленным, тут же потребовал у своего мнимого родственника новостей о тетушке Дюшато. Теодор попытался отделаться от него, с фальшиво-сокрушенным видом сообщив, что та скончалась, но не тут-то было: легко бывший королевский прокурор не сдавался: – А с завещанием что? Каким-то образом в беседу вдруг оказались вовлечены прочие гости, пришлось выдумывать новые подробности, и, с трудом улучив подходящий момент, он шепнул мадам Тиссье: – Об этой тетке Дюшато недаром не слыхал никто: она лишь тем славна была, что, не родившись, померла.
Мари де Сен-Савен: Мари спустилась в сад и вдохнула влажный и прохладный февральский воздух, зябко кутаясь в накидку. После жарко натопленного дома ей показалось, что она попала в ледяную пустыню. Как всегда, когда она оставалась одна, нахлынули мысли о муже и в голове навязчивым мотивом закрутились строки из анонимного «Предостережения для свежеиспеченных жен и мужей»: «Четыре обязанности есть у мужа по отношению к жене: держать ее в страхе; заботиться о добром здравии ее души и тела; любить ее и прилично одевать.» Что же, по крайней мере одну из четырех заповедей граф де Сен-Савен соблюдал неукоснительно. Мари уже раскаивалась в своем неосмотрительном поведении с парижанином: если кто-то из знакомых хотя бы намекнет Филиппу о том легком флирте, который завязался за столом, ей несдобровать. В доме ее отца граф не станет распускать руки, но вот когда они вернутся в Пуатье… От понимания, что теперь все оставшееся время до возвращения в семейный особняк ей придется мучиться ожиданием неминуемой расплаты, ее заколотила крупная дрожь. Ожидание всегда было хуже самого наказания: оно изматывало, лишало сил, отнимало желание жить. Если бы она могла хоть на несколько мгновений избавиться от этих мук, отвлечься, забыться, перестать думать. Или найти утешение, отомстив хотя бы единожды в жизни малой толикой за все те унижения, которым она подвергалась в течение долгих десяти лет. Мари с ожесточением пнула ногой мерзлый комочек земли: парижанин, наверное, не отказался бы ей помочь в подобном предприятии. Она почувствовала странное мстительное удовлетворение от мысли, что еще несколько мгновений назад могла бы украсить голову своего самоуверенного супруга пышными рогами, и не с тем, кто лучше него самого, а с заурядным парижским прощелыгой, дешевым фанфароном, дрейфующим от одной легкой добычи к другой… С другой стороны, у него было одно, но неоспоримое достоинство: с таким не нужно тратить время на длительные ухаживания и взаимные раскланивания. А времени у нее было в обрез и выпадет ли еще когда-нибудь подобная возможность, она не знала. Мари подумала, что надо немедленно возвращаться к гостям, чтобы не вызвать кривотолков. Вернувшись в столовую, она с удивлением обнаружила, что кузина уже покинула свой милосердный пост у постели ее матери и была погружена в оживленную беседу с парижанином. Молча заняв свое место рядом с гостем, Мари придвинула к себе тарелку, немного досадуя на то, что упустила свой единственный шанс отомстить мужу.
Теодор де Ронэ: Скользнувшая по губам мадам Тиссье улыбка была такой мимолетной, что вряд ли кто-либо, кроме бретера, ее заметил. - Мне начинает казаться, сударь… - Она прервалась на мгновение, чтобы, с непринужденной легкостью вмешавшись в разговор, одним метким замечанием исключить из него и себя, и своего собеседника. Судейские заспорили о тонкостях майората, женщины вернулись к своим беседам, а мадам Тиссье, как ни в чем не бывало, продолжила: - Нет, я почти готова держать пари, что вы вовсе не родственник месье Рансару. - Вы бы выиграли, - так же тихо откликнулся Теодор, - и я непременно вам об этом расскажу, но не сейчас. Шорох атласа за спиной возвестил о возвращении мадам де Сен-Савен. Легкая тень пробежала по лицу мадам Тиссье, и она возвысила голос: - Мои комплименты Симонетте, моя дорогая, она сегодня превзошла саму себя. В единственном видимом глазу Теодора заплясали искры совершенно неуместной веселости, и он торопливо поднес ко рту салфетку, чтобы скрыть улыбку, которую не сумел сдержать. - Особенно ей удались каплуны, - не утерпел он. – Какое счастье, что у нее не было при себе носорога. Выражение с трудом сдерживаемого негодования на худом лице мадам Тиссье было настолько убедительно, что впору было заподозрить, что она блюла целомудрие даже в браке, а читала - только Библию.
Мари де Сен-Савен: - Симонетта, как всегда, на высоте, - откликнулась Мари, окидывая взглядом уставленный блюдами стол и выбирая себе очередное кушанье. - Отсутствие носорога объясняется лишь тем, что она не знала о том, что нас почтит присутствием господин де Ронэ, иначе в лепешку бы разбилась, но раздобыла бы необходимый ингредиент. Мадам, Вы оставили матушку спящей или бодрствующей? Как Вы считаете, мне нужно подняться к ней снова?
Теодор де Ронэ: Мадам Тиссье позволила себе бледную улыбку и чуть откинулась назад, чтобы беседовать с графиней без помех. – Мне думается, моя дорогая, что вам нужно остаться за столом и уделить немного внимания и остальным гостям. Месье де Ронэ, – тут она учтиво наклонила голову в сторону Теодора, – конечно, человек чрезвычайно любопытный, но он здесь проездом. Не сомневаюсь, он понимает, что при всем расположении, которое вы к нему испытываете, взятая вами на себя роль не оставляет вам свободы наслаждаться его обществом. Друзья вашего отца, конечно, слишком хорошо знают вас, чтобы заподозрить вас в том, что после вашего блестящего брака вы готовы пренебречь ими, но ведь месье Рансар с семьей, к сожалению, с вами вовсе не знакомы, равно как и месье Бодри и месье Шукен. Месье де Ронэ понимает, я уверена, что, взяв на себя обязанности вашей матушки, вы обязаны способствовать, поелику возможно, тому, чтобы люди, которых ваш отец пригласил в свой дом, удалились из него с самыми добрыми чувствами и желанием помочь ему в его нелегких трудах. И матушка ваша, моя драгоценная кузина, также не будет счастлива вашей заботе, если узнает, что ради нее вы оставили бедного месье Бодри в одиночестве и забыли одарить вашим вниманием мадам Рансар, которая, – и без того говорившая шепотом мадам Тиссье стала почти неслышима: – как всякая выскочка, легко увидит оскорбление там, где его не предполагалось. Снисходительная и чуть циничная насмешница превратилась в суровую наставницу, едва ли не гугенотку, и причина была как на ладони. Человек, менее уверенный в себе, почувствовал бы себя куском мяса между этими двумя женщинами, каждая из которых была, как-никак, вооружена ножом и вилкой. Теодор затаил дыхание и ниже склонился над своей тарелкой, чтобы не мешать этой очаровательной беседе.
Мари де Сен-Савен: Мари быстро потеряла нить разговора – вернее, основательно запуталась в мелкоячеистой сети из выспренних словес, которую столь мастерски сплела для нее кузина матери. Наклонив голову, она сделала вид, что внимательно слушает мадам Тиссье, водя при этом по скатерти кончиком ножа. Имя месье Бодри вывело ее из легкого оцепенения, в которое она погрузилась благодаря заунывной, как жужжание осенней мухи, речи родственницы. - Вы правы, мадам, а я признаю свою грубейшую ошибку, - смиренно покаялась Мари. – Развлекать нашего парижского гостя, мне, боюсь, не по силам. Вы же, благодаря своему большому жизненному опыту и умению вести занимательную беседу, справитесь наилучшим образом и не посрамите чести провинции перед посланником столицы. Она обернулась к месье Бодри и, тронув его за рукав, сказала: - Господин Бодри, простите, что прерываю Вашу трапезу, но подобного случая поухаживать за Вами на правах временной хозяйки дома мне больше не представится. Попробуйте безонского кларета: у него такой приятный, чуть кисловатый вкус с едва уловимой горчинкой в послевкусии, отдающей прекрасной дубовой бочкой! «Совсем как выражение лица у мадам Тиссье» - могла бы добавить она, но, разумеется, смолчала. Стоявший за ее спиной и слышавший разговор слуга тут же споро сбегал за нужной бутылкой и, вернувшись, навис над адвокатом, ожидая позволения наполнить его бокал и одновременно испрашивая взглядом графиню, не налить ли и ей. Мари еле заметно отрицательно покачала головой, зная, что совсем скоро наступит черед розового варенья и не желая перебивать его божественно тонкий вкус и аромат кислым безонским напитком.
Теодор де Ронэ: Мадам Тиссье была не вполне права: своим одиночеством месье Бодри был обязан лишь самому себе. Сначала его сотрапезники пытались еще с ним заговорить, но после разговора с месье де Ронэ собеседник из бедного адвоката был никудышный. Вот и сейчас он побагровел, поперхнулся вином и отчаянно схватился за салфетку. Похлопать его по спине было некому, но минуту спустя, откашлявшись, он сумел выдавить: - Вы более, чем любезны, сударыня. - Отхлебнув из вновь наполненного стакана, он, почти даже не скривившись, продолжил: - Такая честь для меня! Вы даже представить себе не можете, как я счастлив, что мне отныне предстоит работать с вашим батюшкой, как, я бы сказал, со старшим коллегой. Слезящиеся глаза судейского обратились к месье де Мирво почти что с благоговением. К счастью для него, все внимание Теодора было в этот миг занято его соседкой слева, и пугать его было некому.
Мари де Сен-Савен: Венчая собою обед во славу Великой Встречи, на огромном блюде в столовую был торжественно внесен розовый десерт в маленьких серебряных мисочках, к каждой из которой прилагалась крохотная серебряная ложечка. Оделив гостей амброзией, посланец Симонетты удалился обратно на кухню, а Мари указала на порцию, стоявшую перед адвокатом, и ласковым тоном проговорила: - Отведайте этого восхитительного кушанья, дорогой господин Бодри! Наша домашняя Цирцея держит рецепт втайне ото всех, представьте себе! Цирцеей ее назвал помощник интенданта юстиции, который по дороге из Лиможа в Париж останавливался и обедал в доме отца. Надеюсь, что он имел в виду только то, что ее кулинарный талант сродни магии. Подавая пример судейскому Мари, погрузила ложечку в полупрозрачное розовое желе и, зачерпнув, поднесла ее ко рту и слизнула капельку душистого варенья, зажмурившись, как кошечка, отведавшая густых сливок. Издав легкий вздох удовольствия, она снова обратилась к адвокату и с непринужденностью светской дамы солгала, понижая голос, как заправский заговорщик: -Мне известно о вашем предстоящем сотрудничестве с батюшкой, мсье Бодри: он рассказал мне об этом буквально накануне обеда и, по секрету скажу Вам, что судья чрезвычайно высоко отзывался о Ваших талантах. Разумеется, отец даже не упоминал имени адвоката, но ей хотелось ободрить несчастного судейского и сделать ему приятное: он так мило смущался в ее присутствии! Она уже приготовилась выслушать сбивчивые изъявления благодарности, но приятная и оживленная беседа, царившая как одесную, так и ошую от нее, была прервана звоном разбитого стекла: на выложенный плитками пол столовой упал бокал, нечаянно задетый локтем ее левой руки. Мари стремительно обернулась к парижанину и пролепетала: -Ах, сударь, простите! Сейчас слуга все уберет!
Теодор де Ронэ: Пока слуга разносил десерт, оживший месье Бодри пребывал на седьмом небе. Восторженно глядя на свою прекрасную собеседницу, он во всех подробностях рассказывал ей, как готовит это божественное варенье его дорогая матушка, как единственная его ложечка избавляет от насморка его дорогого батюшку и как он сам скончался бы от ангины прошлой зимой, если бы не та же самая чудесная субстанция. Тут адвокат осекся. Выпученными глазами уставился на замеревшую около очаровательного ротика мадам де Сен-Савен ложечку и судорожно сглотнул. - Магии, - пролепетал он, встретился глазами с мадам Тиссье и вспыхнул до корней волос. - Так что, увы, я буду вынуждена вас покинуть, - закончила та, милосердно возвращая свое внимание собеседнику. - Надеюсь, вы позволите мне вас проводить. По большим праздникам улицы часто бывают небезопасны. Пока месье Бодри делился с графиней своими надеждами и повествовал о болезнях своей семьи, мадам Тиссье вела беседу совсем иного рода. Словно задавшись целью отвлечь бретера от фривольных мыслей, она принялась расспрашивать его о его эпиграммах, чтобы затем, как гром среди ясного неба, поведать ему, что никогда не остается допоздна. Как мог Теодор, как раз собиравшийся прочитать ей свою версию «Золотого осла», отказаться от своего намерения! Часто ли поэту попадаются столь благодарные слушательницы? - Ни в коем случае, - мадам Тиссье казалась всерьез обеспокоенной. – Вы скомпрометируете меня и нанесете нешуточную обиду месье Рансару, не говоря уж о месье де Мирво и мадам де Сен-Савен. Ответить он не успел. Слетевший со стола бокал со звоном завершил свой земной путь на полу, когда Теодор, ругаясь, вскочил на ноги. На его ярко-голубом парадном камзоле и штанах стремительно расплывалась россыпь багровых пятен, пятнышек и клякс. - Прошу прощения, - произнес он, обнаружив, что мадам Тиссье закрыла руками уши, а глаза месье Рансара едва не вылезли из орбит. Неужели им никогда до этого не приходилось слышать таких выражений? – Пожалуй, я не буду дожидаться, пока слуга меня уберет, и откланяюсь сам. Бросив на стол ничуть не пострадавшую салфетку, он со всем возможным апломбом поклонился сперва хозяину дома, затем его дочери и кипящему от негодования месье Рансару, поцеловал руку мадам Тиссье, ощутил ее ответное пожатие и направился к двери.
Мари де Сен-Савен: Какой конфуз! Бедная графиня де Сен-Савен боялась взглянуть на строгую кузину матери, ожидая с ее стороны самых нелицеприятных комментариев и громогласных упреков. Она подала знак подойти слуге, который зазевался у противоположного конца стола, наполняя бокалы ее крестной и мадам Рансар. Тот быстро покончил со своими обязанностями виночерпия и, вооружившись парой салфеток, резво подбежал к месту катастрофы. Через несколько томительных мгновений, которые показались Мари вечностью, пол слева от нее снова засиял чистотой, а гости вернулись к десерту и прерванным разговорам. Мари поблагодарила слугу взглядом и обратила свой взор на судейского: - Мсье, объясните мне, пожалуйста, суть откупа налогов на городские владения: я слышала об этом явлении от мадам де Бриньяк, но ни у нее, ни у моего батюшки никогда не находится времени, чтобы объяснить мне, в чем же заключается выгодность приобретения права на откуп. Темные глаза Мари смотрели на адвоката с наивной мольбой, испрашивая его согласия пойти навстречу любознательной соседке. Ожидая, пока мсье Бодри взгромоздится на любимого конька судейских и примется за равно витиеватые и сухие разъяснения, графиня де Сен-Cавен погрузилась в размышления. В первую очередь ее волновало, удастся ли какой-нибудь умелой трактирной служаночке вывести темные пятна с ярко-голубых штанов господина де Ронэ, фоном же этим треволнениям служили слова из старинной испанской пьесы. «Я с Теодоро где ни встречусь, Он тут же мне наговорит Две дюжины словечек нежных. Ну, словом, входит ли он в двери Или выходит, все, что в мыслях, Он тотчас же устам доверит…»
Теодор де Ронэ: Мечтая о потехе ратной, Вошел я в этот дом приятный. Но не клинок был даме нужен, И мне достался только ужин. Эпизод завершен
полная версия страницы