Форум » Предыстория » Дороги, которые мы выбираем. Август 1625 года, Пуатье. » Ответить
Дороги, которые мы выбираем. Август 1625 года, Пуатье.
Катрин:
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Катрин: Никогда в своей жизни она не позволяла себе перечить родителям, даже в детстве. Не стала и сейчас, даже тихо прикрыла за собой дверь, выйдя из комнаты отца, быстро отославшего ее обратно к мужу с коротким напутствием - не дурить. Замерев у дверей, Катрин машинально поправила складки у и без того отлично сидящего на ней платья темно-синего шелка, провела пальцами по отложному воротнику из тонкого батиста, отороченного изящными кружевами. Все было в порядке, кроме одного - она впервые не знала, что теперь делать. Всю свою жизнь Катрин прилежно постигала женские науки, прекрасно понимая, что все это может пригодится ей в жизни, принося выгоду. Прекрасно читала и писала, неплохо знала испанский, умело вела хозяйство, не научилась важному - смирению, когда взлетает занесенная для удара мужская рука и останавливается налитый бессмысленной яростью взгляд мужа. А главное - как справиться с мыслью, что это будет продолжаться с внушающим ужас постоянством, пока не наступит какой-то конец. И так ей стало невозможно страшно от понимания горькой неизбежности, что она, оставив дом, пришла сюда, к отцу. Больше некуда и не к кому. Может быть, она выбрала не те слова, или ее тон был слишком сух - она никогда не умела заламывать рук, и слезы у Катрин всегда были далеко, может, поэтому отец ее не услышал. Нахлынувшее чувство бесконечного одиночества вдруг такой тяжестью сдавило ей грудь, что стало трудно дышать, а глаза заволокло горячей влагой так, что очертания предметов стали такими размытыми, словно раньше срока опустились густые сумерки. Но нужно было возвращаться - в прихожей ждала служанка, которая наверняка с сочувствующим любопытством будет украдкой всматриваться ей в лицо. Катрин резко повернулась и быстро пошла, чуть слышно шелестя юбками, почти побежала, к черному выходу, которым в их доме пользовалась только прислуга. Видеть жалость во взгляде служанки - сейчас худшее из зол. Крепкая дверь, слабо скрипнув, выпустила Катрин из дома. И в этом прощальном звуке ей вдруг почудился тихий погребальный вздох. Уже не помня себя, Катрин выбежала, оказавшись в каком-то проулке и, не разбирая дороги, устремилась дальше - бежать от этой двери, от тягостных мыслей, от себя самой. Приподнимая юбки, Катрин миновала мутный, дурно пахнувший ручеек и оказалась на узкой кривой улочке. Какая-то бедно одетая женщина в грязном чепце остановилась и, приоткрыв щербатый рот, с откровенным любопытством стала ее разглядывать. Отшатнувшись, Катрин поспешила прочь, торопливо переступая через кучи мусора и стараясь не запачкать аккуратные кожаные туфельки. Она выбирала дорогу, на которой меньше всего встречалось прохожих и которая незаметно уводила ее в сторону реки.
Эрве: Хороший выдался денечек у ребят Козыря, все бы такие были! Жирный голубок попался ночью в силки, добрый был утречком старик-перекупщик, и вот идут они, вчетвером в ряд, солнышко светит, небо как стеклышко, улицы сами в стороны шарахаются. По колено им Клэн, узки в плечах им переулочки, дома по пояс. Козырь посреди, шапка чуть с головы не валится. А по правую руку у него Виконт, а по левую руку Хмырь, а Шатун, чудак, на полгорода ногой топает, деревяшкой своей стучит, то к Хмырю пристроится, то к Виконту подбежит. А солнце, зараза, солнце августовское, то глаза слепит, то на ножах играет, а ножи у них за поясом, и никто к ним подойти не моги. Вот и мост прошли, и пустырь прошли, и свернули они, ребята Козыря, чтобы по задам побыстрей пройти. Что с того, друзья, что спешить им некуда? Что крюка давать, коли вот он, путь? Меж домами щель, а за ней проход, а потом – кто б знал, куда лихих ребят эта дорожка выведет? А девчонка шла, как во сне брела. Без чепца, волосы – что орех лесной, платье шелковое. Расступились они, перемигнулись – и замкнулся круг. Встали они по четыре стороны света – и некуда идти. У Виконта голос звонкий, да приглушил: хороша девчонка, глаз не отвести! Так сказал: – А в какие-такие края иноземные ваша милость путь держит? Прокатился хохот от дома к дому, только ставни захлопываться стали.
Катрин: Видимо, ей приходилось так мало и скупо плакать в жизни, что непривычные слезы застили весь белый свет. Иначе как она могла очутиться на этой замызганной пустой улочке, где дома с облупившимися стенами равнодушно и тускло смотрят на неприветливый мир. И никогда до сих пор ей не доводилось впадать в отчаяние до такой степени, что благоразумие напрочь оставило ее. Ненадолго, но этого вполне хватило, чтобы сейчас оказаться среди ухмыляющихся лиц такого вида, что о дальнейшем и помыслить было невозможно без содрогания. Бежать от одной гибельной судьбы, чтобы оказаться в руках такой же. И что делать теперь, Боже правый? Как говорил отец, отправляя ее обратно к мужу - не дурить. Не дурить! Катрин обвела глазами обступивший ее веселящийся сброд. Несомненно, происходящее сильно их забавляло, особенно - ее испуг. Значит, не дурить - не показывать, что смертельно страшно, хотя по спине, не успевая впитываться в тонкое батистовое белье, стекала противная тонкая струйка. Теперь не ошибиться - выбрать одного, вожака, и смотреть ему прямо в глаза, не отводя взгляда и не замечая остальных. Затем бросить ему кость. - Сударь, какая удача, что я встретила вас, - голос молодой женщины звучал легко и взволнованно, а ясные глаза, помня еще о недавно пролитых слезах, влажно блестели, - Со мной случилась досадная неприятность - я заблудилась. Могу ли я просить вас, месье, оказать мне любезность и проводить к Соборной площади? Легко взметнувшись, руки Катрин плавно коснулись высокой шеи, на которой матово отсвечивало жемчужное колье. - Это вам, сударь, плата за беспокойство, - не сводя глаз с мужчины, словно и не было рядом никого, Катрин вложила в его ладонь тихо звякнувшее украшение, едва заметно скользнув кончиками пальцев по руке.
Эрве: Вот стоит она, улыбается. Королевой стоит, будто всё ее. Будто все ее, и сам Виконт, и ребята лихие – как не свои глядят. Губы сомкнуты, не до смеха ей – а улыбкой ее жемчуг щерится. Но легла ладонь, но сжался кулак – и пропала ухмылка жемчужная, будто удар по лицу смел. – Провожу, сударушка, как не проводить? А у Козыря голос хриплый ласковым стал, словно мед течет, а в глазах – вода черных омутов. А с таким лицом, как она брела, будто камнем стала и сама тот камень несла, не к Клэну ль шла? Только в козыревой реке не утопишься, неживой всплывешь. – Проводи, дружок, – говорит Виконт. Из них всех четверых – он ей один под стать. Но хоть кровь кипит, вокруг друзья, а друзья друг за друга горой стоят, и горе той ввек не подвинуться. – Да вот только нам что останется? – А кружочки нам, катышочечки, нам шарики, белые бусинки, – и хохочет Хмырь, раздвигаются губы тонкие, кажут зубы желтые, гниль болотную, как укусить готов. – Ой, да что ж еще там на пальчиках, уж не перстни ли? Да и в ушках что, не сережки ли? И затопал Шатун деревянной своей ногой, захихикал, будто кот на масло облизывается. Не про вас, ребята, красавица, только вам того не узнать.
Катрин: Хоть какой разговор, да идет, уродливо подпрыгивая подобно этому колченогому бандиту. Главное страха не бояться, запрятать его за голосом ровным и жестами плавными. А лучше бы вожак один остался, может и смогла сговориться-откупиться, перед всей стаей ни к чему - рядом с ними он будет только клыки скалить. Поэтому в ответ Катрин только кивнула головой - мол, поверила, проводишь. Разбить бы их, чтоб не заодно стали. И взгляды мутные как осенняя слякоть не на нее бросали, а друг друга ими пачкали. Повернулась к тому, что пустым оставаться не захотел, и вроде как в раздумье, согласно кивнула: - Вы правы, сударь, всем по справедливости нужно, - cерёжки - жемчужные капельки, под стать колье, снимала, словно дома перед зеркалом - уверенно и мягко. А потом кольцо с крупным сапфиром - подарок мужнин, утешение ей за неродившееся дитя. Да так при этом поворачивала светлую ладонь, чтобы все видели - ценность-то большая. - Возьмите, - вложила в ладони колченогого и того, что щерился тонкогубым ртом, по одной жемчужинке-сережке. А кольцо, брызнувшее ярко-синим отсветом, подала тому, кто первым заговорил после вожака, и, глядя в серые глаза, серьезно сказала: - Камень этот непростой - хозяина от нужды спасает, в деньгах удачу приносит, - и потом, внимательно всех осмотрев, заметила, - вот теперь все справедливо.
Эрве: Далеко от моря город Пуатье, и откуда бы в нем клекот чаячий? Никому из них, лихих парней, незнаком этот крик – а иначе как не услышали бы его в своих голосах? В кулаке закрылся темно-синий глаз, в плоти погас лазурный огонь – да от искры одной и Рим сгорел, а гнилые души как труха вспыхивают. И галдят они на три возгласа: – Одна бусинка супротив двадцати? – Эй, удачу отдай, ты же младше всех! – Справедливость, друзья, лишь для праведных. Для таких, как мы – судьба да сталь, да пеньковый платок тем, кто выживет. И топочет Шатун своей деревяшкою: вместо слов – удары, да клинок в руке. – Погоди, ребята, – говорит вожак. Козырь старше всех, и его рука до сих пор пуста. Хотя знают все: вздоха не пройдет, как умеючи можно заколоть. – Кто ж на месте-то делит, чай не в первый раз? Отнесем добро перекупщику: сколько он ни даст, разделим на всех. А Виконт стоит, в глазах туман, а сквозь дымку серую не видать ему ничего кроме алых сполохов, а за ними – той, чьи пальцы светлые по его ладони как огнем прошлись, и остался в горсти только дым седой.
Катрин: Собственная выгода да нежданное чужое добро в кулаке свое дело знают - быстро исчезли ухмылки кривые, сменившись завистливой живостью недобрых взглядов. Оно и понятно - у чужой овцы всегда шерсть гуще. А вот перекупщика ни к чему сейчас главарь вспомнил, не нужен сейчас мир, ей бы шума побольше да свару позлей. Только в этом надежда есть - спастись, напрасная может, но другой нет. А тот, который кольцо взял, смотрит недобро - глаза что грозовое небо. И молчит. Не хочется ему делиться нечаянной добычей - зажал кулак, утопив в ладони драгоценный синий цвет. Жаден, похоже. Да из породы отчаянных упрямцев к тому же. - Перекупщик и полцены вам за все не даст, обманет. Но больше всего кольцо жаль, продадите его, - женская ладонь сжалась в кулак, словно напоминая всем о спрятанной ценности, - Удача отвернется - беды придут, его только дарить можно. Не простое оно, талисман на деньги. И повернувшись к молчавшему мужчине, внимательно на него взглянула: - Тебе больше всех повезло - в кармане всегда звенеть будет, если, конечно, не надумаешь кольцо отдать кому.
Эрве: Закричали все враз, будто стая грачей, застучал Шатун своей деревянной ногой – а кому кольцо, а жемчуг кому, а красавица отчего не всем? Тут как рявкнет вожак – «Ну-ка, всем молчать!» Только ветер шумит, да подошвы шуршат, а поверх всего – не вожацкий крик, а вполголоса: – Поменяемся, Козырь, даму на туза: я перстень тебе, ты мне – женщину. Из них, четверых, Виконт младше всех: для него одного, блеск золота важней чем вес. Для него дороже касание руки, чем то, что в руке было спрятано. Мигнул опять на ладони сапфир, золотой ободок, синий огонь. Погасила огонь другая ладонь: поверх загорелой – красная. И толкнул к нему Козырь красавицу – будто старый башмак, как ненужный хлам, ветошь бесполезную. – Это что ж такое? – возмутился Хмырь. Размахнулся, будто сережку готов швырнуть всему люду честному под ноги, да не разжал кулак. – У девчонки, небось, есть еще добро! – Ух, – бормочет, пыхтя, Шатун, и еще раз – ух! – будто филин в лесу. И хотел бы сказать: «Хитрюга ты!» – или, может, кликнуть: «Хорош чудить!» – да слова у него, Шатуна, расшатываются. – Отдавай что есть, – говорит Виконт. Потому что свои, потому что друзья. Только тлеет уже в сером пепле глаз голубиный огонь – не серебро, но сталь.
Катрин: Словно ветер колючий по осенней шершавой листве пробежал - забубнили бродяги недовольно, каждый о своем. А Катрин выжидала - чтобы не на шутку разошлась непогода, а потом случай удобный не упустить. Только не получилось - ветер тот быстро стих, перед тем в лицо ей, словно горстью песка, удивлением бросив. Сделку предложил новый хозяин кольца. Талисман синеглазый, обманный, на нее, Катрин де Мере, обменять. Кольцо это, словно лучший кусок, вожаку стаи бросил. А ее забрал. Видимо, задумал подороже перепродать. А иначе зачем бы вещь ценную отдавать. Так даже лучше получается, с одним-то будет легче сговориться, посулить выкуп дорогой. Главное, от остальных отлепиться, а там можно будет и с жадностью его поторговаться. Послушно сняла все оставшиеся кольца, по большей части доставшиеся ей еще в девичестве стараниями матушки, желавшей поудачнее устроить судьбу дочери. И вот в мягких женских ладонях тускло искрилась разноцветными пятнами горстка украшений - несбывшаяся надежда в прошлом, шанс на откуп в настоящем. Подала темноволосому с таким странным цветом глаз - то ли хмурого неба, то ли непроснувшегося дня, то ли дождевой воды. Не понять. - Прошу вас, месье, - коротко взглянула на него. А камешки играли, подмигивали в свете ясного дня, будто дразнили, насмешливо вопрошая - не прогадал ли месье.
Эрве: Так взглянул в ответ – как не узнал слова, будто произносил их, но не слыхал. Да и кто же вдруг господином звать станет шваль подзаборную, голь перекатную? Собаки одни – но они ж только лаять годны. – Слуга, мадам. Покорный слуга. Губы сжаты улыбкой, будто лодка плывет – и волнами плещется разбойничий гогот: покорный! наипокорнейший! всем слугам слуга! И сорвал Виконт свой шейный платок, завязал в него кольца – и убрал. За пазуху к себе – и за кем теперь смех? Не стерпел Шатун, как шагнет к нему, замахнулся ножом – но не нанес удар. Был у Шатуна кадык – а стал клинок, как из яблока торчит черенок. Отступил Виконт: на лезвии кровь, а руки чисты. Упал Шатун, и упала в грязь зубом вырванным жемчужинка.
Катрин: Слуга, покорный. Катрин всегда и во всем любила ясность. Аккуратность в мыслях и делах делали жизнь понятной. Первый раз, к своему удивлению, она споткнулась на семейной жизни, когда замужняя будущность стала видеться только размытыми черными тенями. А сейчас, уже не просто споткнувшись, а зависнув на краю гибельной пропасти, она вздохнуть лишний раз боялась неправильно, чтобы не сорваться. Как вдруг - покорный слуга. Или это насмешка, шутовство перед подельниками, забулькавшими дурным смехом? Все случилось очень быстро и очень страшно, а может, страшно, потому что быстро. Катрин никогда не доводилось видеть смерть так близко - только протянуть руку. Она с трудом оторвала взгляд от растекающейся в дорожной пыли кровавой лужицы, жадно проглотившей жемчужину, и ее ладонь осторожно легла на белую шею, словно пытаясь закрыться - беспомощно и глупо. Она видела, что колченогий первым достал нож, но последнее слово осталось за сероглазым, ее покорным слугой. Теперь их осталось трое. И мужской разговор еще не закончен.
Эрве: Как течет вдоль улицы зловонный ручеек, так течет по воздуху площадная брань. Краснеет земля – пусть и не от слов Хмыря, расползается кровь по груди мертвеца, и каждое слово Козырь кроет своим. А Виконт наклонился, как поклон отдал, и дружку покойному закрыл глаза. – Трое нас, – сказал. – На троих делить. В этой жизни к друзьям повернись спиной, и увидишь, врагом сразу станет друг. А о том, кто упал к твоим ногам, и поплакать можно, и пожалеть. – Чего делить? – это Хмырь шипит. – Отдавай добро. А Козырь молчит, а в руках пустота. Ни ножа, ни кольца, ни белых бус.
Катрин: Спокойно убить, спокойно закрыть покойнику глаза - такова жизнь. И ни к чему ужасаться, пустое. Катрин с трудом отвела взгляд от убитого и прислушалась - они снова делили добычу. И по всему выходило, что сероглазый прав - кольцо с сапфиром он отдал, ее в обмен получил, остальное - на всех. Только правоту тут ножи определяют. Кто ловчее - тот и прав. Где шпаги, где ножи, по сути - одно. Пока только бросались словами, за клинки не хватались. Убийцы, разбойники, воры. Воры! Катрин, которую ужас перед происходящим неожиданным образом натолкнул на изумившую ее саму мысль, быстро взглянула на "покорного слугу". Она стояла очень близко, еще раньше отброшенная к нему рукой главаря. Осторожно повернулась к сероглазому, чтобы подельникам за уложенными по бокам пышными локонами не было видно ее лица, и попыталась поймать его взгляд. Карие глаза смотрели требовательно, а губы чуть шевелились, словно силясь что-то произнести, но не желая при всех. Теперь Катрин знала, что ей сказать. Какой выкуп предложить за себя.
Эрве: Не на нее глядел – а все ж увидал. С подельников своих взгляда не сводя, протянул руку, коснулся щеки – подушечками пальцев, благо нож в другой. – Не бойтесь, мадам, – улыбнулся и говорит Хмырю: – Женщина мне, синий перстень – вам. Бусы – делите, кольца – мои. Подумал Козырь, затем кивнул: – Три кольца у ней было. Одно отдай. Подумал Виконт, глянул через плечо. – Хорошо, – сказал, ближе подошел, сунул руку за пазуху, куда спрятал платок, а другой рукой вогнал клинок в горло вожаку. И упал Козырь, и упал вместе с ним выпавший из его пальцев нож, а на рубашке Виконта, где тот нож достал, расползлась прореха. Шагнул тотчас навстречу Хмырю – но на один его шаг тот сделал три. И метнулся прочь: не так белая бусинка дорога, как черная жизнь. Повернулся убийца к добыче своей, улыбнулся оскалом, ладонь протянул: – Я – Виконт, мадам, а вы кто?
Катрин: Катрин - ему, кольцо с камнем - им. Все решили и поделили - и ее, и кольца. Ничего нет нового в этой жизни, сначала решал все вечно занятой отец, потом скорый на расправу муж, теперь просто разбойник - сильный и безжалостный. Впрочем, в отличие от первых двух, он попросил не бояться, поберег, потому как выгоды еще не поимел. Одно непонятно - и не глядел вроде, а лица коснулся, будто видел. Она не будет снова смотреть вниз, отлично все запомнила в первый раз. На ногах бы устоять, а лучше молитву вспомнить к месту. Только не успеть - руку уже протягивает, запачканную красными разводами. Их она тоже не будет разглядывать - это следы чужой жизни, свою спасать нужно. Виконт. Улыбается. Протянула светлую ладонь, коснулась кончиками прохладных пальцев липкой влаги. Она не станет думать об этом, потом оботрет руку платком. - Мадам де Мере, сударь, - тихо прошуршали губы и чуть дрогнула ладонь. Она даже не солгала, потому что намерена предложить честный выкуп за свою жизнь.
Эрве: Соединила их руки кровь – уже отнята ладонь, но протянулось чуть прикосновение за уходящим теплом. На кончиках пальцев белых алый след, под смуглой кожей ответная дрожь. – Мадам де Мере, а по имени как? – Он перешагнул через труп, с нее не спуская глаз. За пазухой кольца, но не забыть про дар отданный, талисман. – Как у райских врат или у входа в ад назовете себя? Что делать Виконту? Как на распутье дорог стоишь! За девчонкой следить, добро искать или вовсе бежать куда глаза глядят? Если те, что трясутся за ставнями, тревогу подняли, послали кого-то, то недолго стражу осталось ждать! Присел, провел по телу Козыря рукой – от горла вниз, на ощупь ища, слушая и не глядя.
Катрин: Глаз с нее не спускает - стережет добычу. Боится, что убежит. Зря, ибо какой смысл убегать от человека, который ножом владеет быстрее, чем она пером? У райских врат она уже была - отец вел за руку к алтарю, чтобы вручить другому. Она верила и всей душой старалась. Потом поняла: рай там, в церкви, и закончился. Красивый, но слишком короткий путь . До ада, где нет надежды. Катрин вдруг поняла - ад, это не там, где больно - можно стерпеть, не там, где страшно - можно перебороть, не там, где одиноко - можно ждать, а там, где нет надежды - потому что ничего тогда нет. Сейчас она у других врат - где пахнет не благовониями, а кровью, и руку ей протягивает не друг, а убийца. А у нее уже не подкашиваются ноги и не сбивается дыхание, она спокойно смотрит ему в глаза и внимает. А еще - думает. - Катрин, - ответила бандиту. Пусть думает, что покорна. Потом, словно очнувшись, испуганно осмотрелась по сторонам, - Месье... Виконт, опасно тут - не приведи бог, тот приведет других, - пусть думает, что боязлива. А путь она выберет сама.
Эрве: Об этом подумать он еще не успел: ведь и впрямь приведет, и не только сюда. Когда добыча так велика, каждый скажет – да как он смел своих убивать? из-за девчонки небось! Вспомнит о чести каждый вор – хотя в одиночку не нападет. За поясом нашлось кольцо, за пазухой – нить жемчужных бус, а вместе с нею и кошелек с горстью монет, что не Козырю теперь прогулять. И верно сказала: к деньгам талисман. А не сказала – надолго ли. – Пойдемте, мадам, – вздохнул Виконт и выпрямился, добычу за пазуху схоронив. – До самого дома я вас не провожу, но куда-то, где вы сможете носилки нанять. Скажете месье де Мере, чтобы больше одну вас не отпускал: один раз свезло – с такой женой, второй – ей самой, а третьего – не дано. Как бы было время, пошли бы к реке. Отчего-то он знает, она бы пошла. Может, и рассмеялась бы – не сразу, конечно. А сейчас – бьется в висках неслышный набат: беги, Виконт, к Клэну нельзя, не выплывешь, но всплывешь. По самому краю, по границе двух городов, ее Пуатье и его Пуатье, к воротам пройти – и уйти. А на месяц или на год, в город Париж или в славный Прованс – какие ворота ближе всего?
Катрин: Удивление оказалось столь велико, что места не осталось даже для страха. По-детски чуть приоткрыв рот, Катрин вглядывалась в лицо мужчины, силясь хоть что-то понять. До дома проводить не сможет - сказал, словно извинился. Проводит... Это невозможно, иначе не складывается ничего. К чему он тогда выменивал ее на кольцо, убивал своих подельников? Катрин могла бы понять, если речь шла о выгоде, о выкупе. Но раз он готов ее отпустить, то все теряло смысл, а этого Катрин очень не любила - терять смысл. Не могла же она заподозрить бандита, спокойно обиравшего своих убитых товарищей, хоть в каком-то благородстве? Совершенно невовремя подумалось о благородном муже, которого когда-то нельзя было заподозрить в низости. Теперь ей представилось, как она вернется домой, к отцу, где уже, видимо, ее хватились - без драгоценностей, в запылившемся платье. И это после того, как ей было велено не дурить! Бог весть, что о ней подумают, а потом отправят к благородному супругу, которому так с ней "свезло". Горечь, затопившая душу, стала почти осязаемой, словно глотнула отвар полыни. - Проводите, месье Виконт, до носилок, - кивнула Катрин и вдруг, не удержавшись, горько скривила губы, - И на погибель. Вы правы, больше не повезет, третьего не дано.
Эрве: Снова оторопел Виконт, замер с протянутой к ней рукой. "И на погибель?" Встретил ее печальный взгляд, вспомнил опять про кольцо-талисман. Что за судьба у тебя, Виконт? Кого привела, золотом с жемчугом поманив? Теперь понятно, почему легко рассталась красавица с украшениями – не в них суть. Неужто ведьма встретилась четверым? Поздно – не отвести глаза. Другой давно бы бросился прочь. А он стоит, глядит на беспорядок бронзовых кудрей, на бахрому длинных ресниц, тонет в омуте карих глаз. В чем погибель? В том, чтобы с ней пойти, или в том, чтобы от нее уйти? Катрин де Мере, не так ли судьбу зовут? – Скажи, – прошептал и ближе шагнул, всматриваясь в ее лицо. Коснулся нежной щеки – нежно, костяшками пальцев, чтоб не испачкать кровью. – Куда?
Катрин: Так не смотрят на добычу, разглядывая ее столь внимательно и осторожно. Так ювелир молчаливо удивляется редкой драгоценности, любуясь чистым цветом и переливами граней. Она стояла перед Виконтом, подняв к нему лицо - не мешая и не отстраняясь. Катрин думала. О том, что стоять сейчас здесь, на грязной улочке и не торопиться домой, - полное безрассудство. О том, что чувствовать на своей щеке тепло чужих пальцев и не возмутиться, - откровенное бесстыдство. О том, что стоять рядом с убийцей и не бояться, - совершенное безумие. А мысли, приходящие ей в голову, оказывались столь невероятны, что впору задуматься о здравости своего рассудка. Виконт - сильный и жестокий мужчина. И так нежно касающийся ее лица, стараясь не запачкать. Хватит, она стряхнет с себя морок, ведь она всегда так славилась своей рассудительностью, сейчас, сию минуту. - Скажу, куда, - прошелестел женский шепот вслед мужскому. Затем Катрин протянула руку с тонким запястьем, выглянувшим из кружевной манжеты, и уверенно добавила: - Из Пуатье, из этой жизни, в другую.
Эрве: Под ноги посмотрел Виконт, а под ногами не отличишь, где была кровь, где стала грязь. Умерло прошлое под его ножом, кто был — того больше нет, что было — умчалось прочь. А до будущего — один лишь шаг. Или само погонится, собаками возьмет след. – Хорошо, – сказал, тряхнул головой. Переплел свои пальцы с ее, будто вишня весной: на смуглых ветках — белые цветы. – Пойдем — и нас унесет Клэн, и наши грехи. Разом сузились переулочки, разом солнце притушило свой свет. А в каждой ставне — хоть одна, да щель. Длинная, будто злобный глаз, будто голодный кот высматривает, когти точа. Спешит Виконт, а нет-нет, и взглянет: что рядом с ним за судьба бежит? Поутру еще были трое парней, а теперь — девчонка, или, может, иной кто? Тот, кто примет облик любой, тот, о ком пастор только и говорит, тот — да ведь не тот, а та! Ближе к реке и народ другой: косые взгляды, щербатые рты. Не смотри никому глаза в глаза, неровен час — разучат смотреть! – Катрин, – и теснее пальцы сжал. – Неужели ты ничуть не боишься меня? И вроде бы знаешь: встретили на обходном пути красавицу, а вышел вздор. И также чувствуешь: с любой другой вышло бы совершенно не так. Вроде красавица, а вроде — тьма. Но если бояться, то не ее, а ей. Ухмыльнулся Виконт, погладил большим пальцем бархатную ладонь.
Катрин: Отчего-то Катрин знала - он согласится. Может, отблеск похожего безумия разглядела и в его серых глазах? Ведь сейчас, когда могут догнать бывшие дружки, она ему только помеха. Но кивнул, взяв за руку так, что просочилась молочная белизна ее пальцев сквозь мужскую смуглую ладонь. Светлое на темном, как кружева, белеющие красивым плетением на темном шелке, а иначе и не заметить красоты тонкой. Бежала рядом - шаг в шаг, приподнимая свободной рукой юбки и радуясь, что, наспех собираясь к отцу, небрежно затянула корсет и теперь могла свободно дышать. Она теперь всегда будет дышать как хочет. По сторонам не смотрит, недосуг. Бежит на встречу с Клэном, который смоет все грехи, а вместе с ними прошлую жизнь. Так Виконт обещал. Скользнул пальцем по ее коже, как иногда Катрин ладонью по шелку, не в силах удержаться от удовольствия. Боится ли она? Ах, что за странный вопрос. - Боюсь, - подняла лицо, отводя рассыпавшиеся от бега медные кудри. - Сама себя. А каштановые пряди послушно стекали между тонких пальцев, укладываясь путаными волнистыми дорожками по мягким плечам и шее. И усмешка - как отражение мужской: - А ты меня не боишься?
Эрве: Вскинул голову Виконт, сощурил глаза. – Я — тебя? Не умеет он из себя выдавливать смех, хмыкнул лишь. Ухмылка — широка, аж половину зубов видать. Рука — не дрогнула, и не сбился шаг. Кто же страшится своей судьбы? Перекрестился бы другой, а он — не стал. И вывел их путь туда, куда сказала она: на берег Клэна, к ветхим мосткам, где, как злобный пес ржавой цепью привязанная, караулит лодка старого Этьена — как жена у двери трактира, так дожидается, пока не выйдет, из стороны в сторону покачиваясь, ее господин. – Подожди здесь. Вошел в реку — по пояс вода. Достал из-за пояса верный нож, лезвием поддел дощатый настил. Скрипнул жалобно ржавый гвоздь, отошла доска, и, как белые бусы с белой шеи, снялась цепь. Придержал рукой занозистый борт, поднял глаза: – Прошу, мадам, подан ваш экипаж.
Катрин: Бояться уже нет смысла, когда сделан решительный шаг. Теперь ей идти другой дорогой - мимо скользких, как тело угря, взглядов, мимо зловонных ручейков, мимо подслеповатых домишек - мимо, мимо... Все это совершенно неважно, по сторонам ей некогда смотреть и обрачиваться ни к чему, а всегда - вперед, прямо держа спину. И надеяться, что ветер не будет хлестать в лицо. Она подождет - здесь, у прогнивших мостков, словно у королевских врат - подняв подбородок и легко придерживая юбки. Катрин спокойно наблюдала, как мужчина отвязывает лодку, наверное, чужую. Но ее это ничуть не беспокоит, это забота Виконта. А ее - мягко протянуть ему ладонь, рядом с которой от слабого ветерка трепещут кружева, и чинно ступить в утлую лодку, словно в роскошный экипаж, на дверцах которого красуется гордый герб. Катрин, аккуратно приподняв подол платья, с достоинством опустилась на потемневшую от сырости скамью. Подняла светлое лицо, по которому, играясь, легко скользили блики от воды: - Трогайте, месье Виконт, прошу вас.
Эрве: Отразилось солнце на острие ножа, затрещала, но выдержала доска, отходя от мостков с другой стороны — пусть весел нет, выход есть всегда. Бросил Виконт трофей свой в лодку, сам залез, поглядел на россыпь брызг на шелку, покачал головой, словно мысли неподъемные перекатывая из стороны в сторону: где ее, такую, спрятать? Долго ли сможет она в таком наряде ходить? Переодеть бы, да жалко — и как раздевать судьбу? Но ведь не спрячешь, не сохранишь. Как кольцо с синим камнем в тряпицу завернул да за пазуху сунул, так и красавицу, Катрин де Мере, нельзя на виду оставлять. – Далеко мы нынче не заплывем, – предупредил. Протянул было руку к черной от воды доске, но замер, пяди не дотянувшись до склизкого дерева. Медленно-медленно выпрямился Виконт. И, будто забыл, что времени нет, наклонился к Катрин, кончиками пальцев коснулся нежной ее щеки. Посмотрел, словно не видел раньше. Девчонка же, что она смыслит? Куда такой под звездами спать, даже в летнюю ночь? Куда такой дорожную пыль месить? Куда такую вести — да только домой! И сказал — все, что подумал, сказал. Про грязный подол ее юбки, про зеленый след от воды. Про августовский зной, да про ночной мороз, про шальную удачу, да про одноногую вдову, что полюбит всех. «Возвращайся, – сказал, – не для женщины эта жизнь».
Катрин: Слушала его спокойно, чуть улыбаясь - не обманулась. В том, кто всегда будет насмерть биться, понимая, что победитель только один. И рука верная не дрогнет, и взгляд прямой не отвернет. А на нее смотрит, как на посуду тонкого фарфора, невесть каким случаем попавшую ему в руки - и пользоваться не знает как, и оставить жаль, и сберечь хочет. Такой ей и нужен. И не пугают звезды и холод, потому что долго это продолжаться не будет - она об этом позаботится, а главное - никто не посмеет даже пряди ее волос коснуться - об этом позаботится он. Гладит ее кожу так тихо, словно боится, что она из инея и под его теплом подтаивать начнет. Да только Катрин из плоти и крови, это и будет ему наградой. Честная сделка. - Понимаю, что не в хоромы везешь и постель - не перина пуховая, только судьбу не обманешь - не зря я на твоей дороге оказалась. Ты же сразу узнал меня. Оберегом твоим буду, а ты - моим. А что до платья... - вдруг легкий женский смех рассыпался по водной глади, - так я во всяком буду хороша. Поднялась так мягко, что лодка не качнулась. Свою ладонь - светлую и теплую - уверенно прижала к мужской щеке, первый раз коснувшись чужого мужчины. Теперь ему решать - чужой ли. А она - из плоти и крови.
Эрве: Хриплый смех у Виконта, Фомы неверующего смех. Не оттого, что не верит, а оттого, что мысли свои выдать не хочет. Самое дно души кому охота показывать? Бок о бок со всякими стоял, только никогда еще — спина к спине. А эта — пообещала. То, о чем лишь ночью под небом божьим мечталось, женщина пообещала, не парень. А потом коснулись пальцы тонкие щеки, разом забылось, и что было, и чего не было. Закачалась лодка пьяным маятником, не опрокинулась одной только милостью господней. А в объятиях его — скованное корсетом тело, живое тепло, вербены запах, да горьковато-соленый вкус. Кабы твердь земная под ногами была, где стояли бы, там бы легли. Все себе: никому не отдаст Виконт, ни с кем не поделится. – Во всяком хороша, – прошептал, – но лучше — без. А лодка, без присмотра оставленная, уткнулась в берег — будто пес верный к хозяйскому порогу вернулся. Снова, стало быть, в воду лезть — ну да не станут мокрей сапоги, и так уж пол-Клэна вычерпал. Минуты не прошло, и понесло их вниз по течению, никаких весел не надо.
Катрин: Так быстро окутало тепло, что Катрин не могла понять от чего больше - от обнимающих рук или от жаркого шепота. Замерла, удивленная неожиданной горячностью Виконта. Вся ее женская опытность сводилась к не слишком частым посещениям супружеского ложа, да и те казались обременительными. Впрочем, долг есть долг, и Катрин безропотно его исполняла, каждый раз надеясь, что он окажется недолгим - ровно настолько, насколько хватит ее смирения скрывать откровенную скуку. Но сейчас всей своей женской сутью она поняла - с этим опасным мужчиной, который в простоте своего порыва шепчет про платье, все должно быть по другому. Не по долгу. Клэн охотно подхватил небольшую лодку, унося ее прочь от опасного места навстречу бог знает каким испытаниям. Катрин, всматриваясь в плавные очертания берегов, молчала. Она давно, еще живя под родительской опекой, поняла: немногословность - важная добродетель, напрасно пренебрегаемая женской половиной человечества. И если уж она решилась полностью довериться этому человеку, то не следует раздражать его пустыми вопросами. Молодая женщина аккуратно стряхнула мелкие брызги воды с синего шелка, затем подняла глаза на Виконта, удивившись неожиданной мысли: а ведь он пошел на большой риск, взяв ее с собой - такую заметную и чужую. И, пожалуй, большинство женщин нашли бы его красивым. - Я умею готовить, вышивать, читать и писать, говорить по-испански и молчать на любом языке, - неожиданно для самой себя заявила Катрин и усмехнулась. - И насчет платья вы совершенно правы, месье - его отсутствие мне очень к лицу.
Эрве: Не поймешь их, женщин — все парни так говорят. Деревяшкой мертвой в руках застыла, а на словах — огонь. Да не живой он, словно адское пламя в соборе справа от алтаря нарисованный. Не такими словами полыхает бесовский жар. – Много умеете, – смеется Виконт. – А не умеете — еще больше. Не весло под ногами, доска. На север неторопливо течет река. Пока не село позади солнце, пока тянется летний день, далеко унесет беглецов Клэн. Но мало уйти, надо спрятать Катрин. Да так, чтобы никто не нашел – а что будут ее искать, к гадалке не ходи. Был бы плащ — снял бы с нее платье, закутал бы в плащ. До сорочки раздеть — да ведь у такой и сорочка, как у иных — воскресный наряд. Не спрячешь будущее за пазуху, не утаишь судьбу в рукаве! – Приметная вы, – вздохнул. Не спрашивая, не жалуясь, просто думая вслух. В деревне тряпки не купишь, не украдешь: у крестьянских баб что не носят, в том похоронят. Постоялый двор бы найти, где — скажут, да пока до него дойдешь!.. В городе каждый угол знает Виконт, каждый причал, а здесь — что каплю вина в кувшине воды искать!
Катрин: А не умеет еще больше... Если подумать, это ко всякому применить можно, но Виконт сказал это с каким-то потаенным смыслом, совершенно от нее скрытым. И засмеялся, словно забава какая на ум пришла. Катрин отвела взгляд от мужчины, решив, что сейчас думать об этом - что в ступе воду толочь, все равно смысла нет. А вот насчет того, что она приметная, уже по другому сказал - совсем просто, словно советуясь. Катрин машинально расправила складки на платье и чуть нахмурилась - он прав: в таком ярком шелке и кружевах тонкой работы, которые она, признаться, очень любила, ее не заметит на этих дорогах разве только слепой. И, конечно, запомнят. Ни к чему это, вовсе ни к чему. Беглянка окинула взглядом берега, на которых, подпитываемае теплой влагой, теснилась разного вида поросль. - Наверное, нужно будет остановиться, - осторожно заметила Катрин, - я спрячусь за густым ивняком, а лодку можно будет в густые камыши затащить, чтобы на чужие глаза не попалась. А вам, месье, попробовать какой-нибудь плащ купить, потемнее. Под ним я смогу укрыть платье, пока другое не купим, дорожное. То есть я имею ввиду, простое совсем, - несколько смутившись, Катрин уже тише добавила, - И чепец бы, волосы спрятать.
Эрве: Как река и лодка, в одну сторону мысли бегут, да не об одном. Не сразу понял Виконт, но подумав, кивнул. Все правильно она говорит, Катрин, а он и забыл вовсе, что у таких, как она, пусть сорочка и с кружевами, зато юбка, поди, не одна. Что бы там ни было, что б не мерцало из-под синевы белизной, все же не шелк. Платье нарядное, длинное, что из-под любого плаща выглядывать будет, снять, свернуть, спрятать под бочок — и не видать. А что белое носит — так мало ли что наврать можно! Богомольцы идут, таким и мешок подойдет, чтоб закутаться. Не с такими, однако, мыслями паломники по дороге бредут. Улыбнулся Виконт, подобрал доску и начал грести. Все-таки по ее словам выйдет: лучше — без. Закончено
полная версия страницы