Форум » Предыстория » Смерть в Венеции. Ridotto. Октябрь 1624 года » Ответить
Смерть в Венеции. Ridotto. Октябрь 1624 года
Рошфор: Глава, где герои знакомятся с веселой венецианской жизнью и прочими участниками интриги.
Ответов - 29, стр:
1 2 All
Рошфор: Малопримечательный особняк подле церкви святого Иова у канала Каннареджо распахивал свои двери перед избранными гостями с началом сумерек; внутри их ожидало умеренной щедрости угощение и вино, а также приятное общество более или менее изысканных синьоров и синьор. Однако дама, в поисках благосклонности которой приходили в этот и сотни других подобных домов и мужчины, и женщины, была не из плоти и крови и именовалась не по-христиански Фортуною. Зал, где воздавались почести этой богине, был обставлен с вызывающей венецианской пышностью. Благодаря золоченой мебели и желтым драпировкам вся комната сверкала золотом, с переменным успехом соперничая в роскоши с нарядами гостей. Ослепленный граф де Рошфор на мгновение замер у порога, прищурившись. В гуле голосов яркой нотой выделялся звонкий венецианский диалект, смешиваясь с благозвучным тосканским и с более сдержанной, с глухим отзвуком тяжелого металла, испанской речью. Насколько он мог разглядеть, за ближайшим круглым столом сдавали карты для игры в бассет; без сомнения, здесь также не были забыты ландскнехт и фараон, составляя святую троицу заядлого картежника. Сам граф сменил грубый колет путешественника на темно-синий бархатный камзол, отделанный шнуром с серебряными наконечниками и строгостью покроя вызывавший в памяти берега не Луары или Сены, но Дуэро и Тахо. Нарочитая скромность наряда восполнялась золотой цепью на груди и надменным выражением лица. – Воистину недаром Светлейшую ее жители хвастливо нарекают центром мира, – усмехнувшись, произнес он на чистейшем кастильском наречии отставшему на полшага Росси. Секретарь ко времени условленного визита в ридотто уже оправился от былой растерянности и выказывал по отношению к графу прежнюю угодливо-предупредительную любезность. По крайней мере, он с полуслова понял нежелание Рошфора пользоваться родным языком. – Я очень радостен, что ваша милость довольны, – подхватил он также по-испански, но с отчетливо слышным акцентом, отметив про себя, что француз не выбрал ни одно из итальянских наречий, что выглядело бы естественней (если бы тот был знаком хоть с одним из них).
Теодор де Ронэ: Теодор переступил через порог последним и остановился чуть позади Рошфора, добросовестно изображая такую же опасную тень, как двое-трое bravi, явственно заметных среди игроков – не смешивавшихся с толпой, но и не остававшихся в стороне от игры, благо вряд ли их господам что-либо здесь угрожало. Как и они, бретер носил боевую шпагу, был одет с почти вызывающей простотой, вплоть до потрепанного колета буйволиной кожи, и из-за пояса у него выглядывала дага – но пряжка на его шляпе была серебряной, а ножны окованы серебром. Обменявшись быстрыми, но холодно-пристальными взглядами и почти незаметными кивками с теми, в ком узнавал собратьев по ремеслу, Теодор перенес свое внимание на прочих. Женщин в просторной зале оказалось немного, и почти все они либо были уже в летах, либо, вне всякого сомнения, были куртизанками – cortigiane oneste, птицами высокого полета. Одна, ослепительно рыжая красавица, склонилась над плечом своего покровителя, изучая его карты, другую развязно обнимал за талию заметно осоловевший молодчик в расшитом золотом камзоле, еще две умостились рядышком на одном табурете: пока одна стреляла глазами во все стороны, другая следила за игрой. Мужчины отличались большим разнообразием, хотя и тут преобладали люди немолодые. Азарт не пощадил и первое сословие: среди собравшихся за доской для бириби оказались два несомненных священника; невзрачная дама, поигрывавшая мешочком с шарами, была, вернее всего, хозяйкой дома, и, подтверждая эту догадку, приостановившийся рядом лакей склонился к ее уху с каким-то вопросом. – Добрый вечер, дражайший синьор Росси! – пропел, чуть в нос, невесть откуда возникший перед ними немолодой уже мужчина, как бы невзначай скользнув по графу одобрительным взглядом. – А господин аббат уже здесь. Взмахом руки указав в дальний угол гостиной, где можно было различить за одним из столов черную сутану, он умчался прочь, туда, где голоса картежников внезапно зазвучали громче. – Вот неудача! – смятение секретаря было почти осязаемо. Понизив голос, он продолжил по-французски: – Я… Я позволю себе сказать его милости, что вы только изволили прибыть и я, разумеется, предложил вам не ждать его возвращения, кое могло и не состояться до самого утра, а то и позже, но поспешить вместе со мной туда, где я мог тешить надежду найти господина аббата сегодня же вечером. С вашего разрешения, господин граф. – Что, – полюбопытствовал Теодор, также по-испански, – вашего красноречия не хватает на три языка?
Рошфор: Дрожание опущенных век показало, что если секретарь недостаточно владел испанским для сохранения изысканности речей, то понимал довольно, чтобы разгадать насмешку. Но верный принятому решению не замечать бретера (до первого представившегося случая отомстить без риска и опаски для себя), он притворился, что ничего не расслышал. При этом, на мгновение отвлекшись на человека, которого постановил считать ничтожным, итальянец не увидел тень досады, скользнувшую по лицу Рошфора. Неожиданные затруднения Росси в языке, который благодаря широко раскинувшимся владениям испанской короны справедливо считался средством объясниться почти везде и с каждым, были способны воспрепятствовать намерениям графа скрыть свое знание тосканского наречия. Не с большим удовольствием он отнесся и к желанию секретаря слукавить перед патроном – Пианези вполне может выяснить истинное время прибытия гостей, расспросив слуг. Впрочем, Рошфор был не прочь посеять семена тревоги в господине аббате, если тот и впрямь примется проверять слова Росси, и потому возражать не стал. Наоборот, кивком головы позволил тому удалиться. – Поменьше говорите и побольше слушайте, – негромко посоветовал он де Ронэ. – Играйте, но не чрезмерно, и не вздумайте увлечься. В целом, ведите себя сообразно взятой на себя роли, – заключил граф с легкой улыбкой, не коснувшейся непроницаемых темных глаз. Лениво лавируя среди пестрого многолюдства, Рошфор постепенно приближался к столу, на который любезно указал хозяин дома, предоставив аббату несколько минут отсрочки, чтобы свыкнуться с новостью о приезде посланцев Франции.
Теодор де Ронэ: – Сеньор граф. Низкий поклон, который бретер отвесил Рошфору, вполне подходил и месту, и предполагаемым отношениям между ними – но во взгляде Теодора мелькнула искорка смеха. Не дожидаясь ответа, он неспешно направился к отмеченному им мгновением ранее игорному столу, за которым освободилось место. К тому моменту, впрочем, как он достиг своей цели, плотный, средних лет испанец в черном с головы до пят уже испрашивал у прочих разрешения к ним присоединиться, которое и было ему тут же даровано. Ничуть не разочарованный – среди многочисленных своих пороков он не насчитывал ни малейшей страсти к игре – Теодор отступил к стене, оказавшись тем самым рядом с одним из местных bravi, который на миг скосил на него глаз, но заговаривать не стал, позволяя французу без помех наблюдать за аббатом, его секретарем и графом.
Dramatis personae: К тому моменту, как последний присоединился к двум первым, те уже закончили беседу, и Пианези встретил Рошфора легким поклоном и учтивой улыбкой. – Прошу прощения, господа, – обратился он затем по-итальянски к своим партнерам, – вынужден временно вас покинуть. Синьор Росси доиграет за меня. Секретарь занял его место за столом, и аббат, расточая ни к чему не обязывающие любезности на родном языке, которые мог слышать любой, кто дал бы себе труд прислушаться, провел графа к стоявшему у стены столу, где посетителям ридотто предлагались легкие закуски – и где два человека могли бы беседовать без помех, благо прочие были сейчас увлечены картами. – Итак, – отбросив ложную предупредительность, спросил он уже по-французски, устремляя на Рошфора слегка обеспокоенный взгляд карих глаз, – чему обязан вашим визитом, господин граф?
Рошфор: Мускул на щеке Рошфора дернулся: судя по обращению Пианези, секретарь свободно в присутствии других игроков назвал его имя аббату. Предусмотрительный и боязливый синьор Росси на деле оказался не так уж умен и сообразителен, как можно было заключить из его осторожного письма. – Оставим на время титулы, падре, – ответил он по-испански, подчеркнув испанское же обращение к священнику. – Как мне доводилось слышать, в подобных местах все равны перед капризным колесом фортуны, как в церкви перед лицом бога.
Dramatis personae: Аббат помолчал, беззастенчиво разглядывая собеседника – быть может, соотнося слугу с господином, на которого тот так изящно намекнул своим сравнением. Собственный его облик не мог бы быть более далек от худощавой аристократичности Ришелье: Пианези был полноват и широк в кости; сшитая из дорогой ткани ряса не скрывала, невзирая на все ухищрения портного, недостатков его грубо сколоченной фигуры, а выглядывавшие из рукавов руки, мосластые и мясистые, вульгарно красноватые, несмотря на то, что, судя по ногтям, о них тщательно заботились, должно быть, доставляли аббату немало неприятных минут. Лицо также не отличалась привлекательностью: сплюснутый нос, кустистые брови, блестящая в свете свечей нечистая кожа – лишь высокий лоб и острый взгляд позволяли заподозрить в этом мужлане что-то, что позволило ему в течение стольких лет оставаться ценным источником сведений для французской короны в городе, где не только стены, но и камни под ногами, как говорили, имели уши. – Оставим, сеньор, – согласился он, то ли завершив свой осмотр, то ли осознав его беспардонность. – Отведайте вот эти moleche, сейчас как раз их сезон, и нигде больше вы не попробуете такого. Пальцами подцепив с ближайшей тарелки краба, он отправил его в рот и блаженно улыбнулся.
Рошфор: Граф де Рошфор хладнокровно выдержал пристальное внимание Пианези, ограничившись в ответ лениво-рассеянным взором, который, казалось, больше примечал других посетителей ридотто, в особенности женщин, чем собеседника. Во всяком случае, вопрос о причинах прибытия в Венецию он оставил без ответа. Рошфор был далек от того, чтобы составлять мнение об аббате по его наружности. Скорее, он сличал представшего перед ним человека из плоти и крови с образом, вчерне выписанным на ломкой желтоватой бумаге резким угловатым почерком Шарпантье. Что ж, сластолюбие идет рука об руку с чревоугодием. – Серениссима дарит множество удовольствий, – произнес он с учтивым согласием; затаенная в голосе опасная нотка смягчалась, впрочем, добродушно-насмешливым изгибом губ. – Однако и немало требует за свои дары.
Dramatis personae: Старая, как мир, игра, и в каждой стране, в каждом веке у нее свое название. Кнут или пряник? Веревка, брошенная утопающему, или петля, падающая на плечи виновного? Обещание кары или предложение помощи? Каждый выбирает по себе. В глазах аббата промелькнуло странное выражение – быть может, беспокойство, быть может, гнев. Однако долго не живет тот шпион и тот дипломат, который не умеет скрывать свои чувства – или, по меньшей мере, прятать их за другими. Улыбка на его ярко-красных губах не дрогнула. Неторопливо, один за другим, он облизнул жирные пальцы. – Все на свете имеет свою цену, – ответствовал он выверенно-ровным тоном. – Сколь долго вы намерены здесь задержаться, сеньор? Я буду счастлив быть вашим Вергилием во всех кругах этого города. И вашему… спутнику, разумеется, тоже. Взгляд Пианези сместился со шнуровки на камзоле графа на шпалеру за спиной бретера, безмолвно указывая собеседнику, что венецианец либо знал всех завсегдатаев ридотто, либо, что вернее, уже был предупрежден своим секретарем.
Рошфор: Одобрительная улыбка скользнула по губам француза, когда тот склонил голову с выражением вежливой благодарности. Ни сан, ни внешность аббата не предполагали его знакомство с ars battuendi, искусством фехтования, однако в беседе Пианези применял его приемы весьма умело. Впрочем, Рошфор не ожидал меньшего. Напротив, он был бы удивлен и даже разочарован, встретив в качестве конфидента французской политики в Светлейшей человека менее ловкого и прозорливого. И тем досаднее, если эти полезные качества отныне будут обращены против прежних друзей – человек возраста и положения аббата, да еще занимающийся делами столь серьезными и в то же время деликатными, ценит здравый смысл куда выше, чем эфемерную добродетель верности. А здравый смысл всецело подчинен инстинкту выживания. «Все имеет свою цену». – Не дольше, чем то будет продиктовано необходимостью, падре. Мой визит лишь вынужденная остановка на пути к назначенной цели, – небрежно проговорил граф, обозначая отступление и предоставляя своему визави возможность раскрыться. Следуя гастрономическому совету опытного чревоугодника, Рошфор пригляделся к блюду с moleche и, по примеру аббата, запустил зубы в крабовое мясо.
Dramatis personae: Человек светский, аббат не допустил бы, разумеется, чтобы на его лице проявилось при ответе графа какое-то облегчение, но некоторая толика напряжения, не позволявшего до сих пор его улыбке достичь уголков его глаз, явно оставила его. – Вот как, – проронил он. – Ну что ж, не смею долее навязывать вам свое общество. Конечно, мне было бы проще объяснить вас, будь вы лицом духовного звания, но… Может, хороший друг и покровитель уважаемого отца Мерсенна? Или мм... Гассенди?
Рошфор: Перемена в господине аббате, едва заметная стороннему наблюдателю, для Рошфора, не спускавшего с собеседника глаз, была бесспорной. В словах француза, которые могли быть истолкованы двояко, Пианези предпочел не расслышать второго, подспудного смысла. Взгляд графа похолодел, однако по настоящему принудить человека к откровенности под силу лишь палачу. С неспешностью гурмана он тщательно прожевал угощение, казалось, всецело поглощенный дегустацией даров моря и задачей при этом не испачкать маслом манжеты. – Доверюсь любому вашему выбору, падре, – отозвался Рошфор со спокойствием, которого отнюдь не испытывал. Чаша весов на гран накренилась в сторону Росси.
Dramatis personae: Лицо аббата вновь неуловимо переменилось, как если бы намек на лед в глазах собеседника заморозил и улыбку на губах Пианези. Не сводя с француза вновь ставшего внимательным взгляда, он склонил голову набок в видимом напряженном раздумьи. Для человека, знакомого с двумя названными именами, выбор и в самом деле был нелегким: отец Мерсенн, лицо чрезвычайно уважаемое, был, однако, известен как ученый, и общение свое ограничивавший теми, кто увлекался науками, в то время, как Пьер Гассенди, обладавший более широким кругом интересов, был обременен сомнительной репутацией эпикурейца. Дружба с первым придавала налет респектабельности для непосвященных, но с посвященными накладывала необходимость вести ученые разговоры. Рекомендация же второго, нейтральная в прочих отношениях, могла в определенных кругах бросить тень на личную жизнь графа. – Вы ведь в какой-то мере философ, сеньор? Голос аббата был настолько ровным, что впору было заподозрить в нем насмешку.
Рошфор: Быть может, припомнив недавнюю свою реплику о малом и большем зле в беседе с секретарем аббата, или же рассуждения об истоках предательства в обществе бретера, граф сверкнул белоснежной улыбкой, приподнявшей кончики щегольских усов: – Все мы в той или иной степени философы, – истинно философским тоном заметил он, пожимая плечами, – однако, в лицо меня так еще никто не называл. Рошфор счел лишним тратить время на размышления, какими именами могли называть за спиной доверенного человека кардинала Ришелье. Избрав однажды себе покровителя и господина, граф придерживался выбора, сделанного ли им самим или волей судьбы – подобные несущественные подробности уже изгладились из его памяти, уступив место более важным вещам, – и до сих пор ни у него, ни у кардинала не выпало случая о том пожалеть. Да, в определенном смысле графа де Рошфора можно было именовать философом.
Dramatis personae: – О да, – согласился аббат, изучил опять предлагаемые угощения и сунул в рот какое-то затейливое изделие из печеного теста. Необходимость тщательно прожевать это лакомство вызвало в разговоре новую паузу, которая вряд ли была случайной. – В таком случае, выбор покровителя должен быть вам безразличен. Месье Гассенди гордился бы таким учеником. Он слегка поклонился, взял с тарелки еще одного краба и, небрежно помахивая им, как носовым платком, отправился к своему стулу за карточным столом. Росси, наблюдавший за разговором с таким пристальным вниманием, что успел за это недолгое время полностью проиграть ставку Пианези, поспешил подняться ему навстречу. Обменявшись несколькими словами со своим господином, секретарь вновь подошел к Рошфору. – Смущен мой дух, ибо его раздирают сомнения, коим уступать горестно для меня, – тихо сообщил он. – Сдается мне, что его преподобие не возрадовался новому знакомству в той степени… Прошу прощения, синьора. Последние слова, сказанные уже по-итальянски, были обращены к хорошенькой смуглянке, появившейся у стола вслед за уходом аббата, которая, неспешно переходя от блюда к блюду, претендовала теперь на место рядом с moleche, которое Росси ей тут же уступил.
Рошфор: Одарив венецианку ничего не значащей улыбкой учтивости и отметив ее красоту лишь потому, что привык цепко замечать всех окружающих людей, Рошфор также отступил в сторону, освобождая место для широких юбок подчеркнуто-модного платья дамы. Приближение женщины помешало ему осадить беспардонность секретаря резкостью, впрочем, через мгновение граф осознал бесполезность и даже неуместность вспышки раздражения. Вред, если и свершился, был уже причинен, и любые попытки сгладить сейчас оплошность Росси, упорно продолжавшего использовать французский, могли только усугубить его. Рошфор ощутил внезапное желание узнать, что именно, а главное – в каком виде, сообщил итальянец аббату о французских гостях, заподозрив, что слова слуги отчасти могли быть причиной настороженной сдержанности господина. Или же… Граф отчетливо вспомнил взгляд Пианези, устремленный на бретера. Однако ни неловкость секретаря, ни без труда узнаваемое в де Ронэ ремесло bravo все же не могли послужить исчерпывающим объяснением.
Dramatis personae: – Нет, это вы меня простите, – голос у смуглянки оказался под стать облику: низкий и волнующий. Хотя говорила она по-итальянски, смотрела она при этом не на Росси, а на Рошфора, и улыбнулась тоже ему. Тут же отвела взгляд и потянулась к блюду с moleche. – Вы более чем любезны. Маленькая ручка, однако, не обладала ловкостью крабовой клешни, и в следующее мгновение блестящее от масла лакомство выскользнуло из тонких пальцев и, не иначе как чудом не задев юбок, упало красавице под ноги. – Ах! – Она стремительно присела, позволяя обоим мужчинам насладиться аппетитным видом в глубоком вырезе ее бордового платья. Смазливое лицо секретаря передернулось от отвращения, он резко отвернулся и вспыхнул до корней волос, перехватив откровенно насмешливый взгляд неторопливо приближавшегося бретера.
Рошфор: В отличие от Росси, граф по достоинству оценил уловку дамы, развеявшей последние сомнения в роде ее занятий, и не отвел глаз от предлагаемого зрелища. «Месье Гассенди гордился бы». Усмехнувшись, Рошфор последовал своему же совету, данному им де Ронэ – вести себя сообразно обстановке и не привлекать внимания необычным поведением – и, достав из рукава простой полотняный платок, протянул его красотке, чтобы та могла обтереть испачканные маслом пальчики. – Прошу вас, сеньора. Той звонкой награды, которую обычно ищет куртизанка, она не получит, однако не будет разочарована оскорбительным пренебрежением, о котором непременно станет судачить с товарками.
Теодор де Ронэ: Куртизанка на миг задержала на Рошфоре пристальный взгляд на удивление светлых глаз. Затем выпрямилась и с кажущимся смущением, будто только сейчас осознав, что в ее поступке не было нужды, посмотрела на оставшийся на полу деликатес. – Благодарю вас, сеньор. Руки мужчины и женщины соприкоснулись, когда она взяла у него платок. – Взамен утраченного, сеньора, – улыбаясь, Теодор предложил ей нового краба. В золотисто-карих глазах вспыхнула ответная улыбка. Пальцы красавицы мягко сомкнулись на запястье бретера, притягивая его руку к ее губам. – Благодарю вас, сеньор. Она по-кошачьи кокетливо облизнулась. Вложив в его пальцы платок, присела в еле заметном реверансе, еще раз глянула на Рошфора и направилась прочь. Теодор не без усилия перевел заметно растерянный взгляд на испачканное полотно. – И не кровью, и не грязью, – усмехнулся он затем и смял ткань в кулаке. – Что сказал господин аббат? Явно не ожидая ответа, он извлек чистый платок из-за отворота рукава и предложил его Рошфору. Росси с озабоченным видом подошел поближе.
Рошфор: Улыбаясь, Рошфор отрицательно покачал головой, позабавленный и проделкой красотки, и растерянностью бретера. Женщина… и венецианская куртизанка, а потому женщина вдвойне. – Как истый философ, правда, не уточнив при этом, принадлежит он к эпикурейцам или стоикам, господин аббат вызвался быть нашим проводником по кругам Серениссимы, – проговорил он и для де Ронэ, и для Росси. Взгляд графа тем временем продолжал с ленивым безразличием скользить по комнате, похожей на золоченую шкатулку для драгоценностей. Описав полную окружность, он вернулся к исходной точке – лицу секретаря. – Однако я немного огорчен, сеньор, – признался он доверительно, – что до сих пор не увидел интересующей меня дамы.
Теодор де Ронэ: Брови бретера приподнялись в явном недоумении, но, поймав схожее выражение на лице секретаря, он тут же скривил губы в привычной усмешке и спрятал оба платка. – По всем кругам? – уточнил он. – Боюсь, тогда мы замерзнем, сеньор граф. Если, конечно, его не зовут Данте или Вергилий. Подле них задержался разносивший вино лакей, и Теодор, протянув руку, взял с его подноса бокал. – Не следует, смею предположить, придавать выбору слов столь серьезное значение, – возразил Росси. – Ибо… – Мне случалось убивать за лишнее слово. Секретарь, которому это небрежно брошенное замечание либо помешало развить свою мысль, либо намекнуло, что он неправильно выбрал слушателей, с видимым усилием сглотнул и, следуя примеру Рошфора, внимательно оглядел залу. – Если, господин граф, вы обратите свой взор к столу в правом дальнем углу от нас, то вы узрите сию особу. В зеленом платье. Отвлекаясь от смуглянки, за неспешным скольжением которой между гостями он следил с почти неотрывным вниманием, Теодор последовал этому совету и негромко присвистнул.
Рошфор: Господин граф обратил, но не столь демонстративно, как это сделал бретер. Лицо Рошфора явило все признаки откровенной скуки, когда вслед за де Ронэ он посмотрел в указанном направлении. Женщина, привлекшая взгляды трех мужчин, в былые года могла привлечь их поболе. На вид ей было не больше тридцати пяти-сорока лет, и немало времени из них было потрачено ею в неравной борьбе с неумолимым бегом зим и лет. На тонком, доселе красивом лице, выделялись выразительные глаза и подчеркнутые дуги бровей, нос был длинноват, однако не портил благоприятного впечатления общей гармонии. Локоны, обязанные своим существованием не природе, а горячим щипцам, того самого оттенка, что прославил венецианок, обрамляли открытую сильную шею, которой благодаря притираниям еще почти не коснулись морщины, и спускались на грудь, которую более подчеркивал, нежели скрывал вырез платья. Искусно наложенные румяна и помада на губах довершали картину, восполняя утраченные краски и свежесть юности. Женский проницательный взор, разумеется, без труда разглядел бы все эти ухищрения, но при мягком сиянии свечей победа монны Джованны над временем казалась неоспоримой. Впрочем, не увидев хитростей женских, тех, которые суровые англичане призывали считать за колдовской приворот, Рошфор отметил и богатую отделку зеленого платья, и тускло поблескивающий столбик золотых монет перед дамой, и алчно-азартный прищур ее глаз – верные приметы привычки к дорогостоящему образу жизни.
Теодор де Ронэ: Не веря своим глазам, Теодор залпом допил вдруг ставшее нестерпимо терпким вино. Не для того же его сюда отправили, чтобы он увидел ее, чтобы с ясного неба полыхнула молния?! Не мог кардинал это предугадать, даже если сам дьявол ему ворожил! Или все сказанное и услышанное сегодня в палаццо Дзери было ложью. На лице Рошфора можно было прочитать только равнодушие, но когда это он умел читать по лицам? – Монна Джованна Чинкве? – шепотом переспросил он. Не глядя поставил опустевший бокал на стол за спиной. И направился прямиком к медноволосой красавице. Перед которой и преклонил колено. – Что он делает? – пробормотал заметно побледневший Росси. – Бог мой, он что, с ума сошел? За считанные мгновения на тонком лице монны Джованны отобразилась целая гамма выражений, но сменившая их выверенно-очаровательная улыбка не могла скрыть ни брошенного на Пианези быстрого взгляда, ни вина, пролившегося из ее бокала.
Рошфор: Рошфор задержал дыхание на вздохе и очень медленно выдохнул. Под старым шрамом на виске бешено запульсировала жилка, темные глаза сузились, вспыхнув внезапным подозрением и совершенно почернев. Однако все эти грозные признаки разлада меж двумя французами отнюдь не предназначались взору итальянца, и граф опустил веки, чтобы утаить прилив гневного изумления. Не имея возможности в эту минуту обуздать мятежного бретера, Рошфор предпочел скрыть растерянность за холодной невозмутимостью. – Бога ради, замолчите, – сквозь зубы бросил он Росси, невольно выдавая, что его хладнокровие и выдержка все же имеют определенные границы. …Тем временем события в противоположном конце зала развивались своим чередом: женщина после недолгих колебаний позволила отвести себя к окну, и до ушей графа донесся ее низкий густой смех. Раздраженно махнув рукой, Рошфор подозвал лакея с вином и, подхватив один из бокалов, опустошил его на треть, почти не чувствуя вкуса.
Теодор де Ронэ: Именно этот момент и выбрала дама, чтобы взглянуть в их сторону, и Росси едва ли не шарахнулся от графа. Впрочем, он мог бы и не беспокоиться: все, кто не был занят разговором или игрой, следили исподтишка за парой в оконной нише. Если своей выходкой бретер намеренно пытался привлечь внимание, вряд ли он сумел бы найти лучший способ – даже Пианези торопливо извинился перед партнерами и подошел к Рошфору. – Я вижу, мой секретарь в очередной раз попал в точку, – проговорил он так сухо, что это замечание прозвучало едва ли не грубостью. Занятая Теодором позиция не позволяла видеть ни его лица, ни отражения, но тут он обернулся и посмотрел на француза и двух венецианцев. Мгновением позже его дама последовала его примеру – также не задержав взгляда, словно бы не смея.
Рошфор: – Синьору Росси не в новинку оказываться правым, – согласился Рошфор, однако думал он сейчас не о возмутительной выходке бретера, а о необычайной взволнованности ею аббата. Если Росси неправ, то какое дело священнику, с кем и о чем беседует рыжеволосая красотка? Он вновь отпил из бокала, наблюдая уже не за бретером и женщиной, а за выражением глаз и лица Пианези. Чуть поодаль от них секретарь изящным движением промокал со лба выступившую испарину тонким батистовым платком. – Но кто эта дама? – с самым невинным видом полюбопытствовал у аббата граф.
Теодор де Ронэ: Пианези не отвечал так долго, что молчание стало уже почти невежливым. – Моя духовная дочь, – проронил он наконец, в то время как та расточала улыбки своему кавалеру. – Вдова, очень достойная женщина. Словно услышав эту скупую похвалу, дама покинула оконную нишу, возвращаясь к своему месту за карточным столом, и аббат вернул свое внимание собеседнику. – Искушения диавола и без того многолики и разнообразны, – закончил он уже с иронией. – Боюсь, из-за вашего спутника пошли насмарку все мои усилия за последние полгода. Аббат попытался щелкнуть пальцами, подзывая слугу с подносом, но звук вышел настолько глухим, что затерялся в гуле толпы. – Мнится мне… Росси умолк на полуслове. Бретер, направившийся было к ним, встретился взглядом с Рошфором, усмехнулся и подошел к той самой смуглянке, которая совсем недавно заигрывала с ними обоими.
Рошфор: Граф с подчеркнутой учтивостью ждал объяснения аббата, не сводя с него взора, и когда тот, наконец, нашелся с ответом, то будто и не заметил странной и почти неприличной заминки в беседе. – Вот как? – отозвался он безучастно и, казалось, потерял всякий интерес к монне Джованне, как только Пианези принялся рассуждать о дьявольских искушениях. – Тогда моему спутнику предстоит испытать досадное разочарование, поскольку он привык вращаться в обществе… гм, женщин не совсем достойных. Рошфор с холодно-насмешливым видом перевел взгляд на бретера, на один миг позволив прорваться краткому всполоху недовольства и гнева в черных глазах под тяжелыми веками – недовольства, которого не хотел выдавать итальянцам. – А, так и вышло, – саркастически улыбаясь, заключил он, когда де Ронэ, сменив направление, приблизился к красавице в бордовом платье. – Полагаю, эта крепость будет обороняться не слишком упорно. Росси не сдержал тихий смешок, словно услышал от графа нечто чрезвычайно остроумное, и лихорадочно смял в ладони отороченный кружевом батист.
Теодор де Ронэ: Если гости ридотто рассчитывали на новые захватывающие происшествия, они были разочарованы. Беседа бретера и куртизанки не сопровождалась ни малейшей экстравагантностью: никто не падал на колени, не уединялся в оконной нише и даже не читал стихов – хотя, надо признать, движение, которым смуглянка погладила рукоять торчавшей за поясом своего собеседника даги, смело можно было назвать непристойным. Монна Джованна, проиграв три партии подряд, пожаловалась на головную боль, попрощалась с хозяйкой и почти незаметно исчезла. Вскоре и господин аббат, шепотом обменявшись несколькими словами со своим секретарем, церемонно препоручил своих парижских гостей его заботам и покинул их, отправляясь, по его словам, на ученый диспут. Последнего Теодор, занятый беседой с монной Дзаннеттой, попросту не заметил. Однако, отвлекшись в очередной раз от обмена колкостями и любезностями вперемешку, он встретился взглядом с проходящим мимо Рошфором, и, завладев обеими руками куртизанки, поочередно поднес их к губам. – Venus cede el paso a Marte. Hasta pronto, mi angelito. Минуту спустя тяжелая дубовая дверь особняка закрылась за всеми тремя. Эпизод завершен. исп. Венера уступает путь Марсу. До скорого, мой ангелочек.
полная версия страницы