Форум » Предыстория » Клубок разматывается. 2 апреля 1623 года, Париж » Ответить
Клубок разматывается. 2 апреля 1623 года, Париж
Матье де Брешвиль:
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Матье де Брешвиль: Еще днем де Брешвиль рассуждал примерно так же, как сейчас – де Ронэ. Исчезнет астролог – проблема решена. Но после разговора с капитаном Туара у него было время подумать еще раз. И еще раз. И понять, что все гораздо сложнее. Не придет этот астролог, через какое-то время явится другой. Умрут д’Арби и д'Эстьевр, деньги и выгода приведут к заговорщикам новых исполнителей. Смех Теодора неприятно резанул ухо. Что тут веселого? «Вам женщина, де Ронэ, вам астролог, да вы еще два дня назад с кровати толком встать не могли!» Мысль о том, что он не желает принимать помощь бретера лишь потому, что тот оказался более удачлив в любви, была неприятной. Но он же не ангел бесплотный, чтобы жить с одним христианским милосердием, великодушием и всепрощением за душой! Стоило подумать об Анне, и в голову полезла и вовсе какая-то ерунда. Почему именно де Ронэ наняли спровоцировать де Лазаля на дуэль? Почему потом хотели от него избавиться? Может, граф де Сент-Омон что-нибудь про него знает? И про отношения со своей женой тоже? Отмахнувшись от неприятных подозрений, Матье вернулся к размышлениям о политике. Заговорщики не предпримут новую попытку опорочить королеву-мать лишь в том случае, если будут точно знать, что их намерения раскрыты и известны. Но кому? Вряд ли один гвардеец и один бретер с сомнительной репутацией их напугают… - Нет, - коротко обронил де Брешвиль, начиная догадываться, у кого стоит искать поддержки. – Завтра я решу кое-какие дела в Лувре, и только потом станет ясно, что предпринять.
Теодор де Ронэ: Улыбку Теодора как рукой сняло. И прежде, чем он сумел снова надеть маску безразличия, которую старался носить, на его лице явственно промелькнули недоумение и обида. - Брешвиль… Затем он стиснул зубы. Кто я вам? Друг или должник? Не тот вопрос, который можно задать. Особенно когда почти уверен в ответе. Друзей не используют втемную. Даже если друг знает, что ты решишь лучше. А Брешвиль, он это знал, умеет вводить в заблуждение, не произнеся ни слова лжи. Кое-какие дела в Лувре… Анна? Тогда он тем более не имеет права спрашивать. - Хорошо, - вздохнул он и снова поднес к губам бутылку. – Но вы обещаете, что не будете ничего предпринимать, не поговорив со мной?
Матье де Брешвиль: - Не обещаю. Матье предпочел быть честен. Все же он с мужчиной разговаривает, а не с брошенной любовницей. Когда речь идет о политической интриге, добром имени королевы-матери и борьбе за влияние на короля, давать обещание каждый раз прибегать посоветоваться с де Ронэ казалось де Брешвилю недопустимой роскошью. - А на каком основании, собственно, вы настаиваете на подобном обещании? Какое вам вообще дело до придворных интриг, де Ронэ? До всех этих людей? Разве вы служите кому-то, кроме себя и тех, кто вам платит?
Теодор де Ронэ: Теодор со стуком поставил бутылку на стол. Вино расплескалось по пальцам. - Мне есть дело до вас. И я ни на чем не настаиваю. Моя жизнь, моя шпага к вашим услугам. Вы можете их принять, вы можете от них отказаться. Отворачиваясь, он добавил: - Если я не могу быть вам другом, позвольте мне вернуть вам долг. «Кому нужны такие друзья, месье де Ронэ?»
Матье де Брешвиль: Де Брешвиль с недоумением уставился на бретера. Некоторые вещи могут казаться совершенно очевидными, а потом жизнь в очередной раз напоминает вам, что чужая душа – потемки. И это не только в любви случается, оказывается. - Вы мой друг, Теодор. Я даже не мог предположить, что вы до сих пор в этом сомневаетесь, - воскликнул он в полной растерянности. - Но я не то, что друга, даже незнакомого человека я не стал бы вынуждать сломя голову бросаться в глубокую реку, если где-то неподалеку может оказаться брод. Почему вы мне не доверяете? Разве я когда-нибудь вас обманывал?
Теодор де Ронэ: Несколько мгновений, прежде чем Теодор взял себя в руки, его глаза сияли. – Вы собирались вообще мне ничего не говорить, – напомнил он, но с нескрываемым облегчением в голосе. – Располагайте мной, я уже сказал. Что же до прочего… у меня не так много талантов, но убивать я умею. В этой реке я не утону. На ходу слизывая с пальцев вино, бретер снова обошел стол, прихватив по пути кусок пирога, и уселся назад в свое кресло. - И еще одна вещь, я чуть не забыл. Помните, я говорил вам про книготорговца, у которого справлялись обо мне? Я попросил его описать мне этого человека. Очень похоже, что этот тот, кто нанял меня убить ваших однополчан. Так что в крайнем случае мы можем поискать его и через графа.
Матье де Брешвиль: - Де Ронэ, если я что-то делаю без вас, или вообще с кем-то другим, что-то вам не говорю, или недоговариваю, я не перестаю от этого быть вашим другом, - попытался объясниться Матье. Но Теодор, кажется, уже успокоился. Во всяком случае до того состояния, когда бретер готов был напомнить в очередной раз, как замечательно он умеет убивать. Де Брешвиль успел улыбнуться. И без всякой задней мысли заинтересоваться: - Графа? Какого графа? Он даже готов был пошутить про то, что «все зло от книг», прежде, чем до гвардейца дошло, о каком графе может идти речь в контексте их разговора. - Графа де Сент-Омон? Но почему? А вот тут Матье был не совсем уверен, хочет ли он знать ответ. С другой стороны, чтобы боль, наконец, отпустила его душу, должны быть сожжены все мосты. К чему затягивать?
Теодор де Ронэ: Теодор изумленно приподнял брови. - Право, Брешвиль, я не рассчитываю, что вы пригласите меня в постель к вашей любовнице. Он тут же мысленно проклял свой длинный язык. У шутки оказалось слишком острое жало, если она задела его самого. - И нести с вами караульную службу я тоже не планирую. Это нужно было запить. Что он и сделал. - Единственный человек, который знает о том, что я хожу в эту лавку – это графиня де Сент-Омон. – Бретер разглядывал свой пирог так внимательно, словно опасался найти в нем не рыбьи кости, а морского змея. - Мы там встретились. Дня за три до того, как он пришел. Хотя зачем ей что-то рассказывать обо мне своему мужу? Но больше некому. Теодор нахмурился. В первый раз у него мелькнула мысль о том, что мужа можно отвлечь от любовника, направив его по неверному следу. Впрочем, он тут же ее отбросил. Разыскивали его не для того, чтоб убить.
Матье де Брешвиль: - Неужели мы станем драться из-за мещанки? Помните, однажды вы меня об этом спросили. Так вот, мы не станем. А из-за глупых шуток – очень даже. Если бы у де Брешвиля было время задуматься, он бы, конечно, задумался о том, что задевает его больше, пренебрежительный тон де Ронэ или то, что Анна не была его любовницей. Но и Теодору, если разобраться, не сладко, Кажется он предполагает именно то, о чем он, Матье, сожалеет. - Я ценю вашу откровенность, де Ронэ. Но у вас нет повода злиться, и нам нечего делить. Объяснение далось ему легче, чем он предполагал. За болью, обидой, разочарованием следовало спасительное оцепенение чувств. В какой-то момент любая чаша переполняется, и все остальное просто течет мимо. - Мы с графиней служим во дворце. Иногда видимся…. Иногда разговариваем. И все. Сейчас меня куда больше беспокоит граф, скажу честно. Анна поделилась со мной своими сомнениями, вряд ли предполагая, что все зайдет… так далеко. Сент-Омон заговорщик, все всякого сомнения. И возможно замарался не меньше, чем д’Арби и ваш наниматель. Он должен умереть. Но она бы… она бы этого не хотела.
Теодор де Ронэ: Теодор помолчал, с явным сомнением глядя на друга. Чтобы Анна могла предпочесть его Брешвилю? Разве что он отверг ее первый. Но… Показалось или нет? Та нотка боли в его голосе. Даже если сейчас ничего нет, может быть, что-то было? Но следующая же фраза расставила все на свои места. Нет, там, где замешан муж, не станет женщина просить помощи у любовника. Бывшего или будущего. Поэтому она и не стала откровенничать с ним. - Я не стану с вами драться. Шутка была глупая, я постараюсь в будущем лучше держать язык за зубами. Не то, чтоб у меня это хорошо получалось. Теодор отставил бутылку и с облегчением принялся за пирог. - Вы же спрашиваете меня, есть ли у меня какие-то личные претензии к графу де Сент-Омону? Никаких. За исключением того, что я приложу все усилия к тому, чтобы наставить ему рога. Он еще немного подумал. - Вы сами сказали, еще неясно, что надо делать. Может, завтра выяснится и что делать с ним?
Матье де Брешвиль: «Любовница, наставить рога…» Слова бретера были циничны, но он по крайней мере называл вещи своими именами. «Может, так и надо? Не придумывать всяких глупостей и на вопрос женщины «Хотите ли вы, чтобы я поступилась своей честью?» отвечать «Да, хочу». Или вообще ничего не отвечать, а просто брать то, что понравилось?» Брешвиль так не хотел. А если хотел, то не с ней. Но с другими… Может быть. Стоило на будущее принять чужой опыт к сведению. - Возможно. Хочу на это надеяться. А вернее всего, - не знаю, – поморщился Матье. Для того, чтобы заручиться доверием возможного союзника, придется быть очень и очень откровенным. Назвать имя графа де Сент-Омон вместе с остальными именами, означало обвинить его вместе с остальными и заранее принять любой приговор, что может быть вынесен. Вынесен на благо государства, естественно. Но станет ли Анне легче оттого, что ее спокойствие и положение в обществе будет принесено в жертву спокойствию в королевском семействе. - Но вы правы в одном, де Ронэ. Сейчас еще рано загадывать.
Теодор де Ронэ: «Он должен умереть. Но она бы этого не хотела». Довольно ли будет одного ее желания? Желания той, кого не любишь? А ведь все, что есть у женщины, ей дает муж или отец… - Если вам все равно, то я тоже предпочел бы, чтобы граф не пострадал. Иначе мадам де Сент-Омон придется самое меньшее покинуть Париж. Он хотел добавить еще что-то, но сумел удержаться. Брешвиль достаточно ясно дал понять, что хочет решать один. Просьба о большей откровенности могла прозвучать, как недоверие. - Вы знаете Ронсара? – спросил он вместо этого. – Вот, послушайте: Сегодня мы живем, а завтра – кто предскажет? Не дозвучит строка, и оборвется нить. Крестом или щитом, но всякий в землю ляжет, Ни дружбе ни любви конец не изменить. И все ж грядущий мрак нас не обескуражит, чем ночь черней, тем ярче сможет оттенить Страсть – новую любовь, надежду – страх, и даже Вино – ту веру, что ушла, кого винить? Пока закат, горя, багрянцем красит шпагу, Пока перо, строча, не рвет еще бумагу, Пока с рукой другой встречается рука, Мы выпьем, вновь нальем, возлюбленных обнимем И всякую беду с улыбкою приимем, И не умрем, пока еще не пуст стакан. Эпизод завершен Среди поэтического наследия Ронсара такого стихотворения нет. Совпадение первой строки со строкой известного сонета последнего неслучайно
полная версия страницы