Форум » Предыстория » Смерть в Венеции. Confiteor. Октябрь 1624 года » Ответить
Смерть в Венеции. Confiteor. Октябрь 1624 года
Теодор де Ронэ: Глава, где герои обретают нового союзника. ____________________________ Confiteor - лат. Признаюсь
Ответов - 41, стр:
1 2 3 All
Теодор де Ронэ: Стылый воздух еще не окрасился цветом стали, когда Теодор почувствовал на губах чужое дыхание, трепет поцелуя – той, ушедшей, или той, ушедшей навсегда? Скользнувшая по его щеке ладонь была холодна как лед, но он уже проснулся, понял и, отвечая на ласку, привлек венецианку к себе. Несмотря на то, что она закуталась, должно быть, во все, что у нее было, сейчас она дрожала всем телом, и какое-то время они только целовались – лишь прильнув друг к другу, почти не шевелясь иначе, чтобы не разбудить Рошфора. Снаружи шел дождь, по закрытым ставням стучали тяжелые капли, и она, как когда-то Анна, дарила лишь наслаждение, смогла, и прижимаясь к нему, не потревожить его рану. Еле слышные шорохи, шелест ткани, участившееся дыхание – она отстранилась на миг, теплая тень с темными провалами глаз, чтó она могла прочесть на его лице, чему удивиться? Полувсхлип-полувздох сорвался с ее губ и потерялся в его ключице. Ветер хлестал по дому, его и ее прикосновения становились все увереннее, и когда терпеть дольше стало почти невозможно, а ее улыбка, потеряв всякий намек на неуверенность, обратилась в оскал, он заставил себя остановиться. Что-то он в тот миг еще помнил. – Потом? – одними губами прошептал он. Она мотнула головой. Пол обжигал холодом, но он постелил им свой плащ, а потом и думать забыл обо всем, перестал думать, отдаваясь в ее власть, уступая и покоряясь, чтобы затем подчинить и завладеть, пока в каморке не стало серо, ночной дождь не превратился в воспоминание, а Мария не стянула с табурета его колет, чтобы кое-как накрыть их обоих. Косы ее совершенно растрепались, кожа блестела от пота, а на разрумянившемся лице глаза сияли как звезды – но и астролог не сумел бы ничего в них прочитать. Еще чуть позже он приподнялся на локте и посмотрел на кровать.
Рошфор: То ли любовники действительно были осторожны, то ли сказались события минувшего дня, но спал Рошфор крепко, черпая в коротком сне силы на день грядущий. Однако от прямо направленного взгляда он проснулся, как от толчка. Одного мгновения графу хватило, чтобы оценить увиденное, и настороженность в его глазах сменилась насмешливым удивлением, а рука, потянувшаяся было к оружию, вновь расслабленно нырнула под укутывавший его плащ. – А! Вижу, вам значительно лучше, – спокойно заметил Рошфор, подразумевая не только телесное ранение бретера.
Теодор де Ронэ: По лицу венецианки скользнула тень, как если бы слова Рошфора, понять в которых она могла бы разве что тон, задели или разочаровали ее. Но почти сразу она села, мимоходом ласково коснувшись пальцами щеки своего любовника, и принялась собирать с пола разбросанные шпильки. Теодор, так и не сумев согнать с лица улыбку, потянулся за своими штанами. – Я же сказал: царапина, – ответил он, пусть даже каждое движение теперь отзывалось болью. Крышка сундука откинулась, из-под нее выглянула всклоченная голова Зорзи, и Мария, в одно мгновение скрутив темное облако своих волос в узел, встала, оправляя юбку. – Я за водой схожу? – во взгляде, брошенном ей на Рошфора, промелькнуло что-то похожее на вызов. – Сердце мое, за хлебом сбегай. Мальчик, зевая, вылез из сундука, а она подобрала с пола свой платок, набросила его на плечи, скрывая полураспущенную шнуровку на корсаже, и взялась за ведро.
Рошфор: Холодный утренний свет просачивался сквозь рассохшиеся щелястые ставни, и откуда-то доносился перезвон церковных колоколов, сзывающих прихожан к утренней мессе. Сон окончательно покинул Рошфора, глаза смотрели ясно и остро, и оттого подметили скрытое недовольство Марии. Припомнив некоторые подробности вчерашнего вечера и с запозданием истолковав их правильным образом, он сдержал улыбку. Как сказал бы святой Мартин: «Твоя нужда больше моей». – Сходи, сделай милость, – согласился Рошфор, скорее позабавленный, чем раздосадованный венецианским переложением эзоповой басни о винограде. Потянувшись, он выпутался из складок плаща, укрывавшего его нынешней ночью, и направился к углу, где белели полотнища выстиранных сорочек. Ткань была еще влажна, и граф с немалым мужеством облачился в рубашку, льнущую к телу с холодом могильного савана.
Теодор де Ронэ: Теодор последовал его примеру. За рубашкой пришла очередь колета, сапог и перевязи со шпагой. Из трех стоявших на столе бутылок две были пусты, но в третьей оставалось достаточно, чтобы до краев наполнить обе кружки. Терпкая сладость вина отозвалась в памяти вкусом ее губ, и бретер с некоторым недоумением глянул на затворившуюся за Марией и Зорзи дверь. Но и чувствуя, может быть, тягу невидимых подводных течений, он знал, что сомневаться в себе у него нет причин, и, мысленно отмахнувшись от непонятных ему ощущений, уселся на табурет. – Я полагаю, в палаццо Дзери? – полувопросительным тоном произнес он. Крышка шкатулки распахнулась под его рукой, и он принялся наматывать на палец жемчужную нить.
Рошфор: Взгляд Рошфора, смягчившийся было смехом, вновь обрел остроту и властность, сравнивая де Ронэ вчерашнего ночного и де Ронэ нынешнего утреннего. – Да, – коротко отозвался он, натягивая сапоги и, после некоторого колебания, чиненый камзол. Ткань сорочки холодила кожу, согреваясь и забирая тепло тела, и граф потянулся за любезно наполненной кружкой. Теперь господину аббату придется сбросить маску уклончивости, да и сам Рошфор пресытился недомолвками.
Теодор де Ронэ: Теодор молча кивнул и, потягивая вино, принялся раскручивать ожерелье монны Джованны на пальце наподобие пращи. Когда, минуту спустя, дверные петли скрипнули, жемчужная нить взвилась в воздух и, стукнувшись об крышку сундука, соскользнула внутрь. В каморке появился Зорзи, принесший не только хлеб, но и козий сыр. За ним вошла Мария, и после спартанского завтрака, быстрого туалета и нескольких слов благодарности французы покинули место своего краткого ночлега. Получасом позже к ступеням палаццо Дзери причалила «сандалия», из которой выбрались две закутанные в плащи фигуры. Стук дверного молотка разнесся по дому. На лице распахнувшего дверь Беппо явственно выразилось сперва изумление, а затем облегчение, но, сочтя, по-видимому, невозможным упрекнуть гостей господина аббата в неожиданном исчезновении, он с поклоном отступил на шаг, пропуская их внутрь.
Рошфор: Граф, словно не заметив ни изумленной физиономии слуги, ни своего возвращения в неурочный час, спокойно поинтересовался: – Господин аббат дома? – Да, сеньор, – несмотря на вышколенность, в голосе Беппо все же прозвучала доля укоризны, – и должен сказать, что как раз вчера дон Серхио изволили спрашивать… Рошфор остановил его ленивым взмахом руки. – Не сейчас. Лучше проводи нас к дону Серхио, дабы тот самолично мог спросить все, что хотел. Беппо снова поклонился и, не произнеся больше ни слова, провел французов по уже знакомому им пути в столовую. Чопорно выпрямленная спина выражала неодобрение ничуть не хуже, чем прямой укор.
Теодор де Ронэ: Снедь на столе перед аббатом носила заметные следы его интереса, и накрыто в этот раз было только два места, одно из которых пустовало. При внезапном появлении своих гостей Пианези чуть приподнял брови, а затем выразил на лице явное недоумение. – Как, господин граф? – проговорил он. – Я полагал вас уже на полпути в Париж. Могу я надеяться, что вы окажете мне честь разделить со мной трапезу?
Рошфор: – Я был на полпути к другому месту, не столь приятному, но к счастью, мне удалось вовремя вернуться, – криво усмехнувшись, отозвался Рошфор. Его измятое платье и забрызганные уличной грязью сапоги вызывающе контрастировали с изысканным и мирным уютом столовой. Откинув полу плаща, граф водрузил на покрытый белоснежной скатертью стол, рядом с нежно звякнувшей серебряной и стеклянной посудой, ларец, обвязанный грубой и не вполне чистой пеньковой веревкой. Дернув за завязки плаща, он небрежно бросил его на спинку стула, и, чувствуя себя вполне свободно, расположился напротив аббата. Однако на богато сервированный завтрак Рошфор даже не взглянул.
Теодор де Ронэ: На несколько мгновений аббат задержал сделавшийся пристальным взгляд на шкатулке, потом перевел его к лицу гостя. Что бы он там ни прочитал, это заставило его изучить затем Теодора, который занял меж тем место позади графа, не выказывая желания присесть. Однако шкатулка монны Джованны оказалась, по-видимому, самым сильным магнитом, потому что глаза Пианези вновь и вновь возвращались к ней, и при всем своем самообладании он не сумел скрыть тревогу. – Могу я полюбопытствовать, – спросил он наконец, – какими путями этот ларец попал сюда и почему? Заметно помрачневший Теодор невольно сделал резкое движение, но все же промолчал.
Рошфор: Рошфор чуть заметно кивнул, словно разрешил часть своих сомнений. Кончиками пальцев он невесомо огладил завитки узора искусной инкрустации и будто невзначай сдвинул стягивавшую ларец веревку. Аббат безусловно узнал его, следовательно, степень его знакомства с синьорой Чинкве была достаточно близкой. – Путями Провидения, разумеется, – с непроницаемым лицом произнес граф, ощущая за спиной присутствие бретера, безмолвное, но не бесстрастное. – Ради этой вещи предполагалось пустить кровь мне, но вышло иначе. Желаете взглянуть, что внутри? – указательным пальцем он на полдюйма медленно приоткрыл крышку и отпустил. Та с мягким стуком захлопнулась.
Теодор де Ронэ: На миг лицо аббата передернулось, выражая что-то весьма похожее на отвращение. Или то была досада? – Осмелюсь предположить, – с откровенным сарказмом ответил он, – что вы получили эту шкатулку не из рук ее владелицы. А в таких случаях люди, насколько я их знаю, и правда бывают склонны пустить кровь ближнему. С легким шелестом шпага бретера наполовину выскользнула из ножен. Пианези, казалось, не заметил, и тогда он сказал: – Не стоит переоценивать мое благочестие, господин аббат. Пианези скользнул по нему взглядом и продолжил, обращаясь только к Рошфору: – Мы можем играть словами до полуночи, сударь. Почему эта вещь здесь? Как бы тщательно он ни скрывал свое беспокойство, в этот раз чуть дрогнувший голос его выдал.
Рошфор: В глазах Рошфора сверкнула молния, и он с готовностью воспользовался предложением аббата объясниться напрямик. – Потому что хозяйке она более не понадобится, – с расчетливо-жестокой откровенностью бросил он. Приоткрыв шкатулку, Рошфор взял из стопки верхнее письмо и придвинул сложенный листок Пианези. – Вот причина.
Теодор де Ронэ: И в бледном свете дождливого венецианского утра видно было, как посерело лицо аббата. Чуть помедлив, он протянул руку, взял предложенное ему письмо и развернул его. Близоруко склонился, почти уткнув нос в бумагу. Несколько мгновений спустя уронил ее рядом со своей тарелкой. Помолчал. – Чудесно. Чудесно, право. И кто же и что собирался с этим делать?
Рошфор: Граф внимательно наблюдал за аббатом и, по-видимому, результат его вполне удовлетворил. Опершись рукой о стол, он откинулся на спинку стула. – На «что?» ответить довольно просто, – мягко, почти по-приятельски, произнес Рошфор. – Компрометирующее письмо порочит, прежде всего, автора. И далее, как при моровом поветрии – круг его знакомств… Продолжать он не стал: Пианези не нуждался в проводнике, чтобы отследить логическую нить к своим французским покровителям. – А вопрос «кто?» я намеревался адресовать вам, господин аббат. Вам лучше известны тайные пружины, приводящие в действие колеса правосудия Светлейшей. Доподлинно я знаю лишь имя одного, который и поведал мне о ларце с письмами. Вы сами аттестовали его мне как человека весьма находчивого и умелого, – чуть усмехнулся Рошфор.
Теодор де Ронэ: По-крестьянски короткие пальцы Пианези снова тронули письмо, но невозможно было бы угадать по его мрачному лицу, какие мысли в нем пробуждали эти доверенные бумаге слова благодарности за добытые сведения, уверения в неизменной преданности, обещания гробового молчания. Избитые фразы, которые так же легко слетают с кончика пера интригана, как с его губ – пожелания доброго утра. Задумался ли он, насколько случайно его предыдущая беседа с Рошфором затронула судьбу Фоскарини? Прикидывал ли, как быстро должен был бы предать своего нынешнего патрона, чтобы избежать пытки? Испытывал ли благодарность к тому, кто положил перед ним компрометирующие его бумаги? Или взгляд, застывший на чистой тарелке и на неиспользованных приборах напротив, свидетельствовал о том, что его думы целиком сосредоточились на том, чьего имени так красноречиво не назвал его собеседник? – Вы сказали, – когда аббат разомкнул, наконец, уста, он почти нарочито не поднял глаз, – что монне Джованне эта шкатулка больше не понадобится. Почему?
Рошфор: Из всех всевозможных вопросов Пианези выбрал этот. Рошфор нахмурился: похоже, участь венецианки волновала аббата больше собственных неприятностей. Если Росси солгал французам в одном, что мешало ему представить отношения патрона с этой женщиной в неверном свете? Только сам аббат мог рассеять эти сомнения. – Монна Джованна… – Рошфор помедлил, подбирая слова, – вашим недоброжелателям она показалась полезнее мертвой, чем живой, и была убита вчера. Я сам видел ее бездыханное тело. Он не намеревался быть жестоким, однако смерть редко бывает милосердной, и ее вестник невольно уподобляется ей.
Теодор де Ронэ: Тяжелое дыхание аббата и нездоровая бледность помешали ему полностью скрыть волнение, но его голос остался ровным, и даже любезная улыбка казалась естественной. – Следует ли мне отнести и вас к числу моих недоброжелателей, господин граф? – вкрадчиво осведомился он. – Отнюдь, – Рошфор отрицательно покачал головой. – Если вы остаетесь другом Франции, то у меня нет причин быть вашим врагом, падре. – Разумеется, я остаюсь другом Франции, – отозвался Пианези с видимым недоумением. – Я только сейчас отослал сообщение, где, смею надеяться, его высокопреосвященство найдет для себя немало любопытного. Но поясните же мне, прошу вас, как это оказалось здесь? Небрежным взмахом кисти он обозначил и ларец, и письмо, по-прежнему лежавшее рядом с его тарелкой, и тут же перевел взгляд на бретера. – Вы, судя по состоянию вашей одежды и цвету лица, тоже ранены? Присядьте, вы же не Муций Сцевола, чтобы мучиться без малейшей причины. Хотите вина? Теодор молча качнул головой и не сдвинулся с места. В соавторстве
Рошфор: И не глядя, Рошфор мог угадать безмолвный ответ своего спутника: молчание бретера было на редкость красноречиво. Казалось, что ступени в палаццо Дзери были для него прямым продолжением залитой кровью лестницы «дома под пеликаном». Однако для графа все было не столь очевидно и просто, как в поединке – победа или поражение, жизнь или смерть, без компромиссов и соглашений. Подобных крайностей игра политическая чурается, как огня, используя как равноценные инструменты и ложь, и истину. – Шкатулку я забрал из дома синьоры Чинкве, – проговорил Рошфор бесстрастно, – вместе с письмами. Но чья рука их туда положила, самой ли монны Джованны или чужая, судить не берусь, поскольку спросить хозяйку о том оказалось невозможным. Он чуть скривил губы при воспоминании об оставленном за спиной доме, полном мертвецов. – Бумаги такого толка не всплывают на свет без причин, падре, – и Рошфор в упор посмотрел на Пианези.
Теодор де Ронэ: Прежде чем ответить, аббат несколько мгновений изучал лицо бретера, к которому, какие бы усилия он к тому не прикладывал, еще не приросла маска невозмутимости. – Монна Джованна недостаточно хорошо знает мой почерк, чтобы подделать его настолько искусно. – Это не настоящее письмо? – Облегчение, разлившееся по лицу Теодора, было очевидным. – Подделка? Вместо ответа Пианези всем телом повернулся к Рошфору. – Вы в этом сомневались?
Рошфор: – Ни минуты, – отозвался Рошфор с тонкой улыбкой, не посчитав нужным пояснить, что не подлинность или подложность опасных писем занимали его в первую очередь. Тень той же улыбки промелькнула и в темном взгляде графа: аббат так же не мог быть столь наивен, чтобы полагать, что истинность или ложность доказательств имели бы значение при широкой огласке и скандале. Молва подточила бы безупречную репутацию венецианца с той же разрушительною силой, как безжалостное и неумолимое море размывает основание его родного города. – Монна Джованна не знала, но кто-то другой знал… – имя отсутствующего вновь повисло между собеседниками, неназванным затрепетав на языке. – Обстоятельства, при которых эти бумаги были найдены, недвусмысленно свидетельствуют, что так или иначе они должны были увидеть свет. Рошфор помолчал и самым обыденным тоном, словно спрашивал о совершенной безделице, обронил: – Что бы вы сказали, господин аббат, если бы их нашли при мне, в доме убитой женщины, стражники из гвардии дожа? Пианези желал знать, и граф не видел причин для отказа: если аббат был замешан в заговоре, то он не узнал ничего нового.
Теодор де Ронэ: Во второй раз между собеседниками повисло молчание, но на этот раз его прервал уже Пианези. – Я сказал бы, господин граф, то же, что и минуту назад. Что это грубая подделка и что вы, несомненно, принесли их с собой в дом женщины, которую многие полагают… полагали моей любовницей, с целями, о которых я не возьмусь гадать. Гримаса, искривившая губы Теодора при оговорке, которую аббат поспешил исправить, вряд ли осталась незамеченной. И точно так же, едва ли он не прочитал по лицу бретера, что проскользнувшее в его ответе откровение не стало новостью для французов. – Однако я уверен, – продолжил он, – что это все-таки не так. Как же получилось, что главный конюший его высокопреосвященства оказался в доме синьоры Чинкве, и что же произошло потом?
Рошфор: Рошфор поморщился, словно хлебнул того самого горького варева, которым Пианези потчевал его два дня назад, тем первым утром в Венеции. Два дня – а казалось, что минуло не менее полугода. Тем не менее, голос графа был ровен, когда он ответил: – Синьор Росси пригласил меня посетить ее жилище, и весьма настойчиво. Именно он рассказал мне о письмах и рекомендовал и день, и час для визита. Стража появилась очень скоро… Вы уверены, что хотите слышать все подробности? – белые зубы Рошфора сверкнули в жестокой усмешке. – Вы не покинете Светлейшую, как мы, господин аббат.
Теодор де Ронэ: Левое веко аббата дернулось, но вино, когда он взялся за графин, чтобы неспешно наполнить свой бокал, полилось тонкой, но верной струйкой. – Разумеется, я хочу знать все подробности, – голос также остался спокойным, как если бы не о его жизни и чести шла сейчас речь. – Монна Джованна сама приняла вас? Или мой секретарь любезно снабдил вас и ключом?
Рошфор: – Почти что так, – не поведя и бровью, согласился Рошфор, но в глазах его сгустилась темнота. – Дверь не была заперта, и препятствий никаких. По крайней мере, так казалось. Нахмурившись, граф коротко пересказал события от обнаружения ларца, а чуть позже – и самой его хозяйки – до прибытия стражи, опуская ту деталь, что поначалу он был один, но и не упоминая напрямую о своем спутнике. – Позволить задержать нас мы никак не могли, и в этом нам повезло. Не повезло стражникам.
Теодор де Ронэ: Проступившее было на лице Теодора недоумение быстро сменилось пониманием: вопросы задают не только потому, что ответ на них неизвестен. Аббат слушал молча и даже, казалось, без особого интереса, однако при словах о везении пристальнее взглянул на бретера, а затем подытожил: – Значит, монна Джованна не была его сообщницей. А вас он сильно недооценил. – Как недооценили вы? – почти грубо спросил Теодор. От сделанного венецианцем вывода стало не легче, а наоборот: если бы он ей верил, если бы пошел с ней поговорить… И тут, иглой в сердце, возвратилось осознание: именно она написала заманившее его в ловушку письмо – и кто знает, кто нашептывал ей нужные слова? Аббат поднес к губам бокал, неторопливо отпил из него и только потом ответил – вопросом на вопрос: – С каким поручением вы сюда прибыли, господа?
Рошфор: De mortuis aut bene… Граф не стал оспаривать заключение Пианези. Степень вины или невиновности монны Джованны теперь не имела значения. Если она была виновна, вольно или невольно вовлеченная в заговор, то теперь сполна расплатилась за все свои грехи. Если невиновна – Господь позаботится о ее душе. Заботы живых – в другом. Рошфор, прищурив глаза, посмотрел на аббата, способного в эту минуту невозмутимостью поспорить с античными стоиками. И совершенно некстати вспомнился пустой их разговор о философии при первой встрече в ridotto. – С поручением удостовериться в существовании подобных писем и при необходимости уничтожить их, – почти незамедлительно отозвался Рошфор и, предваряя последующий возможный вопрос, добавил, саркастично приподняв угол рта. – А известно о них стало из послания, отправленного в Париж опять-таки вашим секретарем. ______________________________ De mortuis aut bene aut nihil (лат.) – О мертвых либо хорошо, либо ничего.
Теодор де Ронэ: – Сколь же тяжелое и неблагодарное выпало вам поручение, – вздохнул Пианези, – оказывать человеку помощь помимо его желания и втайне от него. Вихрь мыслей и чувств, пронесшийся в голове бретера при этих деланно-проникновенных словах, не мог не найти выражения, и, не выдержав, молодой человек шагнул вперед. – Вы полагаете, господину графу следовало бы прибегнуть к тем же средствам, что и вы? – шелест стали, выскользнувшей из ножен и тут же скользнувшей обратно, не оставил сомнения в том, что он имел в виду. – Что и я? – удивился аббат. – Господь с вами, в чем это вы меня подозреваете? – Вы наняли четверых… – Теодор осекся и покраснел, почти сразу поняв свою ошибку, но венецианец уже качал головой. – Вы сами назвали предателя, – сухо проговорил он. – Который, кстати сказать, вышел из дома вчера днем и с тех пор не возвращался.
Рошфор: – Не тяжелее, чем бремя пригретой на груди змеи, господин аббат, – с ледяным спокойствием парировал Рошфор, и на полдюйма не повернув головы к вспылившему бретеру. – Которая, вернее, который к тому же благополучно улизнул, и теперь неведомо, как его найти, чтобы призвать к ответу за содеянное и предотвратить то, что он, возможно, задумал еще. Последние слова граф произнес с безукоризненной учтивостью и без тени упрека, однако взор его оставался холодным и острым. Теперь Пианези, пользуясь бегством Росси, намеревался вовсе отмежеваться от злосчастного покушения, хотя лишь вчера изыскивал аргументы для оправдания своих действий.
Теодор де Ронэ: – Я знаю, как его найти, – с видимым безразличием отозвался аббат. – Но никак не возьму в толк, сударь: что воспрепятствовало вам спросить об этих письмах меня? Я теряюсь в догадках и не вижу ни малейшей причины, которая помешала бы мне сказать вам в первый же ваш день здесь то, что я сказал вам сейчас.
Рошфор: Напускное недоумение Пианези оставило Рошфора равнодушным: ни объясняться, ни возражать он не стал, пожатием плеч отбросив прочь сослагательное наклонение, хотя в его глазах впервые с начала разговора мелькнула искра раздраженного нетерпения и досады. – Вы сказали, что знаете, как отыскать Росси, – отрывисто произнес он, и его пальцы выбили по столу нетерпеливую дробь. – Как видите, я спрашиваю, господин аббат. Ответите ли вы мне? Граф слегка подался вперед, словно подчеркивая желание внимать собеседнику.
Теодор де Ронэ: – Не так быстро, господин граф, – всякая тень чувства исчезла с лица аббата. – Вы не сочли возможным даже поставить меня в известность о деле, которое затрагивает меня самым прямым и непосредственным образом. Из-за этого погибла моя… духовная дочь. Как вы сами полагаете, могу я после такого доверять вам воспользоваться моими сведениями не мне во вред?
Рошфор: Левая бровь Рошфора чуть вздернулась вверх, словно граф только что удостоверился в своих худших подозрениях. – Как вам будет угодно, – холодно ответил он, отстранившись. – Не в моих силах принудить вас к откровенности.
Теодор де Ронэ: – Это в моих силах. Лицо аббата осталось непроницаемым, когда он взглянул на бретера. – В моем доме? Прямо сейчас? – Вы не боитесь недооценить меня снова? Теодор и сам не смог бы сказать, сколько в его словах было от бравады, а сколько – от захлестнувшей его ярости, но Пианези явно сделал свои выводы. – Нет. Я хочу знать, зачем он вам нужен. Бретер рассмеялся бы ему в глаза, если бы не был так зол. Воистину, пропасть между ним и этими людьми была непреодолимой. – А вы сами как думаете? То ли не поняв ответа, то ли ожидая подтверждения, Пианези вновь посмотрел на Рошфора.
Рошфор: Тот вновь пожал плечами, будто бы не понимая, чего именно от него ждет венецианец. – Будущность синьора Росси продолжает волновать вас, падре, несмотря на его поступки? – проговорил Рошфор. Его взгляд, зажегшись новой мыслью, скользнул к письму, лежащему перед аббатом. Точно вспомнив о незначительной детали, граф небрежно добавил: – Кстати, его высокопреосвященство, питая живейший интерес к венецианским событиям в вашем изложении, был несколько озадачен недавними посланиями и содержащимися в них досадными неточностями. Вы не задумывались о том, что господин де Ронэ мог бы прибыть в Светлейшую один? Он помолчал, чтобы Пианези сам сделал вывод, каким образом в донесения в Париж вкрались неточности и с каким поручением мог бы приехать в Венецию человек, которому не стали помехой четверо bravi.
Теодор де Ронэ: Ироническая улыбка скользнула по губам Пианези. – Нет, – спокойно сказал он. – Подобная мысль мне в голову не приходила. Да и сейчас я ни на мгновение не предположу, что его высокопреосвященство так бы поступил. Теодор заметно помрачнел, и его рука, лежавшая на эфесе шпаги, конвульсивно сжалась. Еще одна из тех карт, которые Рошфор не считал нужным раскрыть своему союзнику раньше, легла на стол, и он снова не знал, что и думать. Мог ли Ришелье отправить его одного? Месяц назад он содрогнулся бы от отвращения даже при намеке на такое поручение. Он – человек, который только что угрожал священнослужителю черт знает чем, и старый интриган поверил! – Что же до моих писем, – голос аббата зазвучал жестко, – то я был неосторожен. И оттого я бы хотел быть уверен, господа, что у Алессандро не будет никакой будущности, которая могла бы меня волновать. – Я не знаю, что могло бы вас взволновать, падре, – улыбка бретера в этот раз больше походила на оскал, – но самому синьору Росси после встречи со мной тревожиться будет уже не о чем. Обыкновенно он дал бы такое обещание, не колеблясь, да и сейчас его лицо сделалось задумчивым лишь после того, как он произнес эти слова. Живо представив себе, как могли бы повернуться события, окажись он в Венеции один, он усомнился бы и в догмате Пресвятой Троицы, и потому на Рошфора устремились два вопросительных взгляда вместо одного.
Рошфор: – О, вы впервые сошлись во мнениях, господа, – усмехнулся Рошфор. – Что ж, подобное условие мне не кажется чрезмерным. Откинувшись на спинку стула со скучающим видом человека, утомленного длительными формальностями, он взглянул на Пианези: – Итак, падре?
Теодор де Ронэ: Теодор не сдержал вздоха облегчения. Рошфору понадобились бы очень веские доводы, чтобы заставить его передумать, но все же… Аббат был не настолько красноречив в своем молчании, но когда он заговорил, то обратился неожиданно к бретеру: – Я знаю монну Джованну уже три года. Знал ее три года. Поразительная женщина. С умом и пониманием, равных которым я не встречал – уж точно не у слабого пола. – Грусть на его лице была столь очевидна, что почти скрыла испытующий взгляд, но боль, искривившая на миг губы француза, тотчас отразилась в глазах венецианца. – Не те чувства, которые следует испытывать к духовной дочери, счастье, что после смерти своего супруга она… Впрочем, неважно. Борясь со своим несовершенством, начинаешь снисходительнее относиться к чужому. Вы знаете, что Алессандро приехал сюда к невесте? Откровенно недоумевая, Теодор покачал головой, затем спохватился и взглянул на графа. – Знаю, что невеста у него есть, – кивнул тот. – Росси упоминал о ней. – Он влюбился в нее не на шутку. Я до сих пор уверен, что это было не притворство, что он не ставил себе целью завоевать мое доверие таким способом. Хотя бы потому, что никогда о ней не говорил. Ее родители, я должен сказать, не находили их брак возможным и согласились на помолвку лишь для того, чтобы дать ему предлог поселиться здесь, не привлекая внимания. Месяца два назад он снял комнаты, неподалеку от святого Георгия. Для того, чтобы видеться с ней, как я думал. Если вы не найдете его там, я отыщу способ проследить за девушкой, он не сможет не встретиться с ней. Как бы глубоко ни ранили аббата гибель любовницы и предательство секретаря, это не помешало ему дать описание, разом исчерпывающее и краткое, и не лишило его предусмотрительности, которая не позволила ему доверить адрес Росси бумаге. Однако затем он отставил пустой бокал и наклонился вперед. – Он недурно владеет шпагой, как я слышал, – неуклюжие пальцы судорожно смяли салфетку. – Если вы убьете его в поединке, он умрет в состоянии смертного греха. Но я отпущу вам это прегрешение. Действительно ли аббат потерял контроль над своими чувствами или нет, но выражение его лица в этот момент мало подходило священнослужителю, и Теодор невольно отвел взгляд. – Там видно будет. В соавторстве
Рошфор: Лицо Рошфора осталось бесстрастным, однако слушая лаконичное изложение маршрута к вероятному убежищу Росси и, казалось бы, не проявляя интереса ни к чему иному, он впитывал каждое движение Пианези, оценивал подбор им слов и оттенков голоса для их выражения. Определенно, аббат вознамерился поставить себе на службу чувства бретера к несчастной монне Джованне, разделяя или попросту их используя. Насколько приговор, вынесенный им своему секретарю, отвечал насущной необходимости, подсказанной холодным разумом, а насколько являлся воздаянием, питаемым истинно итальянской мстительностью? Граф резко встал, и стул, чуть покачнувшись, с шумом отъехал назад. – Сначала нам нужно его найти, – сухо произнес он. – А дальше… – усмешка его была одновременно и небрежной, и угрожающей. – Ларец я оставляю вам, падре. Как духовник синьоры, полагаю, – на сей раз ироничные ноты в голосе Рошфора были едва различимы, – вы вправе им распорядиться.
Теодор де Ронэ: Аббат протянул руку к шкатулке, перехватил взгляд бретера и откинул крышку. – Вы знали ее, – предложил он. Серый свет дождливого дня отразился от небрежно перевязанных зеленой лентой писем, драгоценные камни призывно замерцали. Теодор мгновение помедлил. – Не нужно. У меня свои счеты к синьору Росси. Рошфор при этих словах неодобрительно нахмурил брови, линия рта отвердела, прочертив жесткую складку у губ. – Я понимаю, – кивнул аббат. – Ни черта вы не понимаете. – Быть может, не так быстро как граф, но бретер все же сложил два и два. На жалованье секретаря четверых убийц не наймешь, на иудины сребреники – пожалеешь, а вот на щедроты кардинала… Это было почти смешно. – Отслужите лишние мессы, падре. За упокой души монны Орсетты да Читтаделла. Румяное лицо аббата посерело. Потому ли, что он узнал имя, некогда знаменитое в Падуе, или, напротив, потому что никогда его не слышал – какая сейчас разница? – Как вам будет угодно, – после краткой паузы отозвался он. Теодор молча отвернулся. Как через скол муранского стекла Тебя я вспоминаю – силуэтом, И воздухом трепещущим нагретым Плывет мираж, которым ты была. За словом слово всплесками весла Ладью Харона увлекает Летой, И уж не отличить в забвеньи этом Тебя от давних слов твоих и ласк. И в темном разлучившем нас теченье Я лишь свое увижу отраженье, И объяснит мне память, а не ты Закат волос твоих – всего лишь краской И подменит любимые черты Посмертною венецианской маской. В соавторстве. Эпизод завершен
полная версия страницы