Форум » Предыстория » Смерть в Венеции. Передышка. Октябрь 1624 года » Ответить
Смерть в Венеции. Передышка. Октябрь 1624 года
Теодор де Ронэ: Глава, где героям встречается добрая самаритянка.
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Теодор де Ронэ: Зловонный проулок заканчивался крошечным пятачком, где брала начало немощеная улочка, перешедшая в другую, которая и вывела их к сонному campo на задворках Fontego dei Tedeschi. И на самой площади, и на отходящей от нее calle кое-где за закрытыми ставнями мерцали огоньки, но нигде, сколько видел глаз, нельзя было разглядеть фонаря, под которым нашлась бы trattoria или, на худой конец, osteria. На удачу, из дверной ниши выступила женская фигура, и Теодор, начавший уже опасаться, что ему придется просить помощи у Рошфора, обратился к ней еще прежде, чем она предложила свои услуги. – Ты прекрасна, как солнечный свет, которого здесь очень не хватает, но сейчас я ищу цирюльника. Негромкий смешок был ему ответом. – Поцарапали вас, что ли? Могу и я помочь. – Можешь или поможешь? – уточнил бретер. – На ногах держитесь? Шутки шутить можете? Значит, справлюсь. В комнате, порог которой они переступили, поднявшись по скрипучей лестнице, пахло, неожиданно для Венеции, не затхлой сыростью, а мятой и шалфеем. В темноте послышался шорох, и сонный детский голос спросил: – Mamma? Что-то заскрипело, стукнуло, затем хозяйка зажгла свечу, позволяя разглядеть во всех подробностях и себя, и свое жилище.
Рошфор: Рошфор, молчаливой тенью замыкавший маленькую процессию, внимательно огляделся, и напряженная складка, залегшая у рта с момента выхода из особняка с пеликаном, слегка разгладилась. Не то что бы граф ожидал от жрицы любви настоящей искусности во врачевании, но за небольшую плату та могла предоставить им с бретером нечто более насущное – несколько часов отдыха и покоя. Обстановка комнаты, обрисованная мягким желтым светом свечи, была не такой убогой, как можно было ожидать. В ней, как и на лице владелицы, можно было увидеть следы былого довольства, ныне подточенного нуждой, от вытертого почти до дыр покрывала, свешивающегося с постели, до выступающих острых ключиц в низком вырезе платья – свидетельстве не порока, но отчаяния. На мгновение Рошфор прикрыл глаза, позволив себе, наконец, ощутить усталость. Саднящей болью напомнило о себе плечо, но он не встревожился. Вот уж действительно царапина, предмет досады, а не беспокойства. Кровь уже остановилась благодаря прилипшей рубашке, исполнившей роль корпии. – Как тебя зовут, красотка? – спросил он.
Теодор де Ронэ: – Мария. Венецианка также разглядывала своих нежданных гостей, и настороженность постепенно сходила с ее лица. Повернувшись к очагу, она разворошила почти погасшие угли и, поколебавшись, положила сверху еще два поленца. Из сундука, стоявшего в изголовье грубо сколоченной, без полога кровати, появилась ветхая сорочка, почти беззвучно начавшая свое превращение в бинты и корпию, и Теодор, успевший уже сбросить под ноги плащ и перевязь и расстегнуть пропитавшийся кровью колет, невольно скривился, принимаясь его стаскивать. – Позвольте мне, синьор. Не то опасаясь нарушить покой соседей, не то тревожась за спящего где-то тут же ребенка, она говорила шепотом. И котелок сняла с андерона, и шпагу подобрала с пола, ничем не стукнув и не звякнув. – Молодые люди любят подраться, – с неожиданно лукавой улыбкой продолжила она, начав смачивать прилипшую к ране ткань. – Больше всего на свете, – согласился бретер. На первый взгляд Мария казалась ненамного старше его и была бы недурна собой, если бы не худоба. Но сейчас ему, как и его спутнику, было не до радостей плоти. Одной рукой выдергивая рубашку из штанов, другой он на ощупь развязал кошелек, вытряхнул на кровать скудное содержимое и сел рядом, потому что ноги его больше не держали. – Граф, у вас есть деньги? Рукопись синьора Леонардо, хоть и стоила каждого из отданных за нее золотых, здесь бы не пригодилась, да и в любом случае осталась в палаццо Дзери. А Теодор пришел, сам того не зная, к тем же выводам, что и Рошфор: никуда он этой ночью не пойдет.
Рошфор: – Немного, – отозвался Рошфор, со знанием дела наблюдая за ловкими движениями женских рук. Мария не солгала: кое-что в обращении с ранеными она понимала. Отыскав в полутемной комнатушке табурет, он привалился спиной к стене и вытянул ноги, испытывая наслаждение почти чувственное. Ларец с глухим стуком опустился рядом на пол, залихватски увенчавшись набекрень сброшенной следом шляпой. С некоторым запозданием граф подумал, что это «немного» для Марии, вероятно, будет составлять сумму весьма существенную. Скинув плащ, он с ленивым интересом ощупал прореху в рукаве испорченного камзола и поморщился, задев приставшую к коже и засохшей крови ткань. – Мы останемся здесь на ночь, – любезным, но не допускающим возражений тоном сообщил Рошфор и криво улыбнулся. – Твое самаритянское гостеприимство, Мария, включает в себя ужин для усталых путешественников? Из-за пояса он вытащил кошелек, и тот тихо звякнул, присоединяясь к раскатившимся по покрывалу монетам.
Теодор де Ронэ: С видимым усилием венецианка оторвала взгляд от рассыпавшегося по ее кровати богатства. – Да, синьор, – чуть неуверенным голосом сказала она. Отложила покрасневшую тряпку и, подойдя к тому сундуку, из которого доставала сорочку, подняла неплотно прикрытую крышку. – Зорзи. В два быстрых шага вернувшись к постели, она выбрала две монеты, затем опять возвратилась к сундуку. – Зорзи! Ответом на этот призыв стала поднявшаяся почти вровень с крышкой встрепанная мальчишеская голова. – К тетке Паскетте беги, – приказала мать, и мальчик, протирая еще сонные глаза, принялся выбираться наружу. – Пусть даст, что у нее есть из съестного. При виде денег Зорзи, похоже, окончательно проснулся и совсем по-взрослому кивнул. – Вина прикажете, ваша милость? – глянув было на Теодора, обратился он все же к Рошфору. – Вы бы легли, синьор, – снова завладев тряпкой, Мария мягко положила руку на обнаженное плечо бретера. – Удобнее будет.
Рошфор: – Прикажу, – Рошфор усмехнулся. Пойло обещало быть ужасным, но не в их положении привередничать. – И надеюсь, ты так же неболтлив, Зорзи, как и проворен. В спокойном голосе француза не было угрозы, только снисходительное добродушие, но он не сомневался, что Мария поймет его верно. Кошелек с платой за постой был на треть наполнен серебром, и львиная его доля была – за молчание. Теперь женщина не единожды подумает, прежде чем проговориться о своих ночных гостях, из закономерного опасения лишиться заработанных денег.
Теодор де Ронэ: – Я мигом, ваша милость. Зорзи исчез за дверью, и его мать, подобрав кошелек и собрав оставшиеся монеты, спрятала и то, и другое за корсаж, прежде чем снова заняться раненым. Ложиться Теодор не стал, но также устроился поудобнее, подложив под спину подушку, чтобы покрытая облезшей штукатуркой стена не холодила кожу. – Зашить надо, синьор, – некоторое время спустя сказала Мария, в очередной раз прополоскав тряпку. – Я за иголкой схожу. Теодор кивнул, и венецианка, сняв с вбитого в стену гвоздя шерстяной платок, чью прохудившуюся основу скрепляла, казалось, только выцветшая вышивка, выскользнула наружу. Кровь продолжала течь, и бретер, извернувшись, взял тщательно отжатую Марией тряпку и приложил ее к ране. – Итак, граф? Несмотря на то, что прогулка по промозглым улицам дала ему время поостыть, он все еще был очень зол.
Рошфор: Рошфор сдавленно прошипел ругательство, чересчур резко дернув испачканный в крови рукав, и хмуро посмотрел на бретера. Возможно, ранение и отняло у него силы, но никак не укротило дерзости. – Вы ожидаете от меня благодарности или разъяснений? – поинтересовался Рошфор устало. В других обстоятельствах он послал бы требовательное любопытство де Ронэ к черту, но не сейчас, когда тот оставался единственным союзником в чужом и враждебном городе. – Западня была устроена для любого из нас, и я… – он с беспощадной язвительностью скривил угол рта, – оказался слишком самонадеян. Граф повернул ближе к свету прореху в камзоле. – Теперь только на поживу старьевщику, – снова поморщился он. – Жаль, я к нему привык.
Теодор де Ронэ: Неужто иголка и нитка Марии зашьют ткань хуже, чем кожу? Теодор снял шляпу вместе с забившейся под нее глазной повязкой, о которой вспомнил только сейчас, и положил рядом. – Благодарить будете Пресвятую деву, – отозвался он, но без того яда, который вложил бы в эти слова, если бы не явное самоуничижение графа. – И что же послужило приманкой для вас? Наверное, это было жестоко. Но помимо того, что его действительно интересовал ответ на этот вопрос, сам себе он задавал другой: насколько можно было верить и тому, что было сказано, и тому, что будет сказано сейчас. На первый взгляд, невозможно было представить, чтобы расставивший ловушку надеялся поймать и того, кого привело к ней одно лишь стечение обстоятельств.
Рошфор: – Всенепременно поблагодарю, – прищурился Рошфор. Приступ самобичевания длился менее минуты, и к нему вернулась его привычная насмешливая надменность, не позволившая оставить укол бретера безответным. Свесив вниз руку, граф кончиками пальцев провел по выступающему краю ларца, и лицо его приняло задумчивое выражение. Напоминать о том, что де Ронэ сам видел одно из компрометирующих писем, он не стал, щадя чувства молодого человека. – Во всяком случае, если я не забрал того, за чем приходил, то сделал все, что в моих силах, чтобы не позабыть там ничего, достойного внимания. Все, что в моих силах, – повторил Рошфор, словно сомневаясь, и угрюмая тень вновь омрачила его чело.
Теодор де Ронэ: Теодор проследил взглядом за рукой Рошфора, начиная кое-что понимать, и в его глазах зажегся опасный огонь. Собрав с пола его вещи, Мария сложила их в изножии кровати, но если бы она этого не сделала, он сделал бы это сам. – О, – усмехнулся он, – драгоценности монны Джованны внимания заслуживают, признаю, но меня бы они не соблазнили. Граф, окажите мне любезность – не вынуждайте меня гадать. Росси распространялся, помнится, о ларце с письмами – и вот он, найден и унесен из дома, где вместо него осталась одна лишь смерть. Но кто-то должен был заверить Рошфора, что его поискам никто не помешает – кто-то должен был солгать, как позже солгал и сам Рошфор, отговаривая его от встречи с Орсеттой. Бретер был почти уверен, что знает, кто это был – и оттого, как в тот миг, когда со звоном скрещиваются клинки, ярость уступила место расчету, а расчет говорил: финт и перевод. Тот, кого он полагал если не другом, то союзником, мог не быть ни тем, ни другим.
Рошфор: Губы Рошфора сжались в твердую линию, и черты его лица окаменели, обретая обычную бесстрастную холодность; расслабленная рука, продолжавшая безотчетно касаться шкатулки, замерла. Казалось, для односложного ответа графу понадобилось все его самообладание. – Письма Пианези, – коротко произнес он, с ясностью отдавая себе отчет в том, что бретера, вероятно, интересует другое, о чем тот не спросил и, если хватит ума, не спросит. Ибо что ему мог сказать Рошфор, не покривив душой? Не хотел ставить перед выбором, который мог оказаться вам не по силам, сударь? А по сути – не доверял до конца, да и сейчас доверяю лишь вынужденно? Неверный огонек свечи мигнул и затрещал, выпуская на волю горячие капли воска через растопленный край к щербатому основанию подсвечника.
Теодор де Ронэ: – Жаль, – вздохнул Теодор, теряя, казалось, всякий интерес к продолжению разговора. – Я хотел бы иметь что-то в память о ней. Это так выручает в моменты безденежья. Маневр был завершен. При всех его благих намерениях, однако, вряд ли бретер сумел бы действительно не вернуться к вопросу о том, что – или вернее, кого – следовало винить в смерти монны Джованны, но в этот миг дверь распахнулась, и на пороге возникла Мария с двумя дымящимися глиняными мисками в руках. – Я вам супа принесла, – взгляд черных глаз метнулся от одного хмурого мужского лица к другому, и что-то неуловимо изменилось в ее улыбке. – Вот, выпейте. А я пока нитку в иголку вдену.
Рошфор: Жесткий взгляд графа смягчился, и он первым протянул руку за тарелкой. Густой аромат горячей похлебки наполнил комнату, перебивая стылый запах нищеты и стальной привкус крови. Пряный вкус моря и трав обжег губы и язык, согревая. – Благодарю, – с искренней признательностью промолвил Рошфор. С признательностью не только и не столько за принесенную пищу, сколько за своевременное возвращение Марии. Ночь – дурная советчица, и чем меньше сегодня будет сказано, тем лучше. Его выдержка едва не дала трещину минуту назад, и осознание этого факта понравилось графу не больше, чем полученный скользящий удар в плечо.
Теодор де Ронэ: Поднося старшему из своих гостей миску с жидкой похлебкой, венецианка на миг задержала взгляд на его порванном и окровавленном рукаве и, движением столь легким, что оно могло быть случайным, коснулась пальцами руки Рошфора. И повторила прикосновение, вручая вторую тарелку, но иначе, садясь так близко, что задела бретера бедром. Но, возможно, она хотела придвинуться к свече. Теодор прищурил на миг глаза, также наслаждаясь вкусом и запахом обжигающе горячего супа, стараясь отрешиться от боли и рассеянно любуясь чеканным профилем, таким же тонким и горбоносым, как образ Афины на старинных монетах. – Будет больно, – предупредила она, и бретер тихо рассмеялся, отставляя миску. – Не больно только мертвому, – согласился он. – Надеюсь, ты никогда не работала белошвейкой? – Нет, – с видимым удивлением отозвалась Мария, и он ответил недоумению в ее взгляде: – Можешь шить не очень мелко и не очень ровно. Когда, некоторое время спустя, она наклонилась, чтобы, согревая дыханием его кожу, откусить нитку, и без того бледное лицо Теодора казалось почти неживым. Но суп, поднимая миску с пола, он не разлил. – У тебя легкая рука. Взглядом он указал ей на своего спутника, и она встала, прикалывая иголку к вырезу корсажа. – Следа не останется, синьор, только полоска, может. – У меня их столько, – отмахнулся бретер. Улыбка Марии была разом и восхищенной, и чуть насмешливой. – Я перевяжу. Еще через несколько минут она выплеснула из окна грязную воду, налила в таз чистой и подошла к Рошфору. – Вы позволите, синьор?
Рошфор: Ей пришлось повторить свой вопрос дважды, прежде чем Рошфор открыл сомкнутые полудремой веки. Сначала он непонимающе смотрел на Марию, будто силясь вспомнить – мыслью граф находился вдалеке от этого места и часа, примеряясь к действиям и событиям дня завтрашнего. – Право, это сущая безделица, милая. Мой камзол нуждается в игле и нитке больше, чем моя шкура, – небрежно проговорил он и ленивым взмахом руки попытался отказаться от помощи, но под настойчиво-укоризненным взглядом хозяйки неохотно уступил.
Теодор де Ронэ: – Я зашью, – кивнула Мария и, глянув на Теодора, как раз потянувшегося за своим плащом, предложила, обоим сразу: – Снимите рубашку, синьор. Я и постираю тоже, к утру высохнет. – Scit enim Pater vester quibus opus sit vobis antequam petatis eum, – пробормотал бретер, подчиняясь. Дождавшись, пока Рошфор также разденется, она снова взялась за тряпку. – Я утром могу за бальзамом сбегать. Дверь распахнулась, пропуская Зорзи с корзинкой, которая казалась едва ли не больше его самого. ______________________________________ Scit enim Pater vester quibus opus sit vobis antequam petatis eum. – лат. Знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. Мф. 6:8 Согласовано.
Рошфор: Отворенная дверь впустила не только мальчонку, но и сквозняк, холодной сыростью дохнувший меж лопатками, сводя на нет усилия огня в скромном очаге согреть комнату. Зорзи деловито прошествовал к выскобленному до белизны столу, чья видавшая виды столешница опиралась на неожиданно изящные ножки, и принялся со старательным сопением выгружать купленную снедь. Увенчали добычу четыре покрытых пылью и остатками паутины бутылки с узким горлышком, чуть не выскользнувшие из маленьких пальчиков под тяжестью своего веса. Повернув голову и с понятной заинтересованностью наблюдая за ним, Рошфор приподнял черную бровь. – Однако, – пробормотал он вполголоса с веселым изумлением. – Твое истинное имя, должно быть, Ганимед, Зорзи. Похоже, перспектива получить наутро относительно чистую рубашку не оставила Рошфора равнодушным, и он благосклонно согласился на бальзам. Невзирая на пренебрежение графа более насущными нуждами плоти, он прекрасно помнил, что смена одежды и чистое белье оставались в палаццо Дзери, и он, как какой-нибудь искатель приключений, располагал сейчас лишь тем, что было на нем. Поза утомленного путника исчезла. Граф сел, слегка наклонившись вперед и опираясь локтями на колени, чтобы Марии было сподручнее помочь ему.
Теодор де Ронэ: Зорзи повернул к матери замурзанную рожицу, на которой явное недоумение соседствовало с бордовыми усами, оставленными на его щеках соусом. По-видимому, по дороге домой малыш озаботился проверить, хороша ли приобретенная им курица в вине, распространившая сейчас свой аромат по стылой каморке. – Джорджио его зовут, – Мария задержала на миг руку и имя сына произнесла на флорентийский манер. – Я мигом, синьор. Кружки достань. Зорзи степенно кивнул и одну за другой снял две оловянные кружки с вбитых в стену около очага крюков. Не дожидаясь новой просьбы, он поставил их на стол, придвинул чурбачок, залез на него и, одной рукой крепко прижав бутылку к груди, другой взялся за пробку. Та некоторое время спустя поддалась. Зорзи с облегчением вздохнул, высунутый от усердия язык спрятался, и мальчик осторожно разлил вино, почти не расплескав его. Как и его мать немногим ранее, он первым делом направился к Рошфору – хотя, возможно, не потому, что, сравнив одежду, возраст и поведение двух дворян, признал в нем того, за кем оставались решения, а просто из-за того, что закутавшийся в свой плащ Теодор успел за это время задремать.
Рошфор: Взявши предложенное вино правой рукой, Рошфор однако не торопился пробовать его, прежде вкуса смакуя терпкий аромат дара щедрых виноградных лоз Италии. – А что же ты, любезная хозяюшка? – спросил он, чуть заметно улыбаясь углом рта. – Ручаюсь, мой приятель не будет против. Порез, смоченный водой, вновь полоснуло огненной болью, а холодные капли, стекая по коже, оставляли за собой зябкий след. Кружка, зажатая в длинных смуглых пальцах, опасно качнулась.
полная версия страницы