Форум » Предыстория » "Много званых, но мало избранных". Середина июня 1626 года, Париж, особняк Рамбуйе » Ответить
"Много званых, но мало избранных". Середина июня 1626 года, Париж, особняк Рамбуйе
Мари де Шеврез: по договорённости между игроками в данном эпизоде соблюдается историческая датировка, не соответствующая тексту "Трёх мушкетёров", где заговор Шале состоялся и был раскрыт в 1625 году
Ответов - 30, стр:
1 2 All
Анри д'Арленкур: – Красота всегда жестока, господин Вуатюр, и кому об этом доподлинно знать как не поэту, – весело ответствовал шевалье д’Арленкур, казалось ни в малейшей степени не удрученный опалой у мадемуазель Поле. – А месье Лемерсье как раз учтив и мягок… Как подушечка для булавок, – ядовитая насмешка все же разбила маску добродушного равнодушия. – Впрочем, он не стоит того, чтобы о нем вспоминали в его отсутствие. Безжалостно расправившись с бедолагой, шевалье переменил тему. – Однако госпожа маркиза нынче удостаивает своим милостивым вниманием с поистине королевской скупостью… Завершить рискованную остроту д’Арленкуру помешал доносящийся от дверей шум, приобретавший все большее сходство с надвигающейся нездоровой сенсацией. Он лениво повернул голову, прислушиваясь. – Вот и разгадка. У нашей милой Артенис на уме новая шутка?
Теодор де Ронэ: – Никогда, – резонно возразил поэт, – наша прекрасная маркиза не затеяла бы шутку там, где она была бы лишена возможности наблюдать. Даже если бы она и согласилась пожертвовать ради этой цели тем вниманием, которое ее обычно окружает. С этими словами, ясно показавшими тем, кто имел удовольствие или несчастье их слышать, что его злоязычие не ограничивается гостями салона, Вуатюр направился к прихожей. Неожиданное подтверждение его выводов пришло со стороны самой мадам де Рамбулье, которая, утомившись, похоже, отсутствием обычного кружка почитателей, воскурявших ей фимиам, вдруг обратилась к тому единственному представителю сильного пола, который задержался у кресла ее подруги, показав тем самым, что ничто женское ей не чуждо – ни ревность, ни любопытство: – Позвольте вашу руку, месье де Ронэ. Долг хозяйки дома – не думайте, что мы, женщины, не можем устоять перед загадкой. При последних словах она искоса глянула на своих соседок, тем самым позволяя им либо остаться позади и побеседовать на те темы, которые увлеченные политикой дамы не могут обсуждать при посторонних, либо податься искушению и присоединиться к ней самой и прочим посетителям салона, бог весть почему не проследовавшим дальше прихожей. Затем, опершись на руку Теодора, она легким наклоном головы подала ему знак увлечь себя к источнику шума.
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур, будучи любопытным от природы и охотно признававший за собой этот недостаток, не пожелал уступить господину Вуатюру честь самолично все увидеть и разузнать. Он поспешил вслед за ним и, наклонившись, негромко заметил: – Вы полагаете, у нее не хватит выдержки поначалу остаться в стороне, чтобы с тем большей убедительностью разыграть неведение? Поглядите же, она следует за вами, как истинная муза.
Dramatis personae: Вуатюр метнул на своего собеседника быстрый взгляд, но – то ли будучи слишком увлечен происходящим, то ли хорошо зная меру своему злословию – возразил весьма мягко: – Помилуйте, сударь, музы не следуют за поэтами – поищите-ка другую метафору. Дожидаться ответа он не стал, споро пробравшись в первый ряд возникшего посреди прихожей кружка служителей Парнаса. Все три сословия с жадным любопытством разглядывали стоявшего у стеночки лысого и краснощекого буржуа, чей вид, несмотря на платье, сшитое по последней парижской моде, ощутимо отдавал провинцией. – … а вот ежели правильно сочинять, – разглагольствовал он, – то со смыслом и с пользой, а не чтобы девица какая-нибудь не налево посмотрела, а направо. Вот так, например: Пришла весна в наш милый край, Пришла пора любить, И новый плащ не забывай Ты у Шенье купить. Хорошо, правда? Сам господин де Вуатюр написал. Портному нашему любезность оказал. – Я?! – вскричал поэт с таким видом, словно только что наступил на гадюку. – А разве не вы? Похоже вроде. Я, сударь, в поэзии хорошо разбираюсь. – Увы, – произнес Вуатюр слабым голосом, не обращая, казалось, внимания на смешки окружающих, – я вынужден отклонить честь слыть автором этого произведения. – Ну не вы, стало быть. Кто-то другой. Может, я имя перепутал. Похожее имя. Рифмуется с вашим, может? У меня, господа, память на такие вещи отличная, оттого я сюда дорогу и нашел. – Шевалье д'Арленкур? – с надеждой предположил поэт, и все вокруг захихикали.
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур весьма энергично запротестовал. Выразительные взмахи его холеных ладоней, обрамленных пеной кружев, казалось, отгоняли от чувствительного носа шевалье аромат лавки. – Увольте, господа, мои дела еще не настолько плохи, чтобы я расплачивался со своим портным стихами, – воскликнул он, смеясь, однако в его серых глазах смеха было мало. – И я не посоветую шить платье у мастера, который довольствуется столь скудной платой. Откуда здесь взялся этот шут гороховый? – вполголоса спросил он. Посыпавшиеся в ответ возгласы во всем противоречили друг другу, но сходились в том, что провинциал пусть и неотесан, но очень забавен, и шутка пока не прискучила. – Нет-нет-нет, – тонкий ценитель поэзии начал возражать чуть ли не в то же время, что и шевалье. По-видимому, рифма была недостаточно точной для его ушей. – Тогда, быть может, шевалье де Ронэ, – предположил средних лет дворянин, чье имя ускользало из памяти едва ли не быстрее, чем его стихи. Служа, как и Вуатюр, герцогу Орлеанскому, он почувствовал, должно быть, необоримое желание хоть так расплатиться за обиду, нанесенную его патрону. Бретер не ответил, но необходимости в этом и не было, потому что буржуа, бросив один-единственный взгляд на одноглазого наемника, замотал головой с таким жаром, что той впору было отвалиться. – Не будем гадать, сударь, – судя по лицу маркизы, она все еще не решила, считать ли появление провинциала чьей-то шуткой, которую следовало достойно отметить, или невообразимой дерзостью, кою надо было примерно покарать. – Не поделитесь ли вы с нами другими примерами его творчества? Возможно, – на миг остановившись на Вуатюре, ее снисходительно-благожелательный взор обежал прихожую, поочередно отмечая, казалось, каждого из присутствующих, – мы сумеем, увидав еще два пальца, опознать руку. – О нет, сударыня, и одного довольно, чтобы понять, что остальных нам знать не надобно, – не согласился с хозяйкой господин, чье сложение поражало изобильной тучностью, а манеры величавой важностью, зачастую чрезмерной. Двигался он с исключительной неторопливостью, а слова цедил, словно каждое ценил на вес соломоновой мудрости. – Отчего же? – с живостью вставил другой, сухопарый и долговязый, как аист. Противоположный по сложению, он, видимо, взялся противоречить и словам тучного господина. – Не потому ли, сударь, что ответ вам уже известен? Ну, так мы тоже желаем его узнать, не правда ли? Говорившего подбодрил нестройный хор, в котором царило согласие если не в голосах, то во мнениях. совместно с г-ном де Ронэ
Теодор де Ронэ: – Мадам, я всецело, нет – полностью, нет – от головы до пят, в вашем распоряжении! Страстный почитатель муз встал в величественную позу, поднял правую руку, как римский оратор, и продекламировал: – Когда задует стылый ветр И хлынет ливнь с небес, Что будешь делать ты без гетр? Шарфа и шапки без? Когда Вертумн или Борей Берут над миром власть, Ты в лавку торопись скорей, Чтоб с хладу не пропасть. Покуда ты меж мерзлых луж Себя не застудил, Лети, беги… Ну, там дальше не так интересно, потому что тут имена, мадам, знать надо. Этот господин, вот жалко, имя его вспомнить никак не выходит, он для нескольких почтенных людей постарался. – Браво, сударь! – в откровенной веселости на лице бретера не было ни капли иронии или сарказма, одно лишь нескрываемое удовольствие. – Пустая затея, мадам, ничего вы из этих виршей не узнаете. На том, к чему не приложено усилия, не останется и отпечатка души. Лучше уж поддержать это благое начинание – раз эти мещане хотят приобщиться к высокому. Например, так: Для тех, кто жаждет воспарить, салон де Рамбулье. Маршана лавка – для того, кто знает толк в белье. Кое-кто не сдержал смешка, Вуатюр невольно прикусил губу, но самые проницательные, вовремя заметив мелькнувшую в глазах маркизы молнию, красноречиво поморщились. – Вот, именно так! – воскликнул провинциал, восторженно глядя на стихоплета. – Чтоб польза была! Только не Маршана, конечно – в наших местах бельевую лавку некто Котансо держит, но тут только одно словцо поменять.
Анри д'Арленкур: Тучный господин брезгливо скривил толстые губы, не найдя в потакании дурновкусию ничего забавного. – Мешать вместе тонкую материю поэзии и низкое торгашество невместно и неуважительно, – прогудел он низко, как церковный набат. – И увеселяться подобными виршами… – господин запнулся, покосившись на одноглазого бретера, и счел, что высказался достаточно. Шевалье д’Арленкур язвительно усмехнулся, без труда угадав причину его сдержанности, и продекламировал: – Мужчин, что знают толк в белье, Другой домишко ждет. Там гость обласкан и согрет, Лишь денежки вперед. Послышались смешки и проступили ухмылки, поспешно подавленные под строгим взором маркизы де Рамбуйе, а провинциал закивал, явно радуясь, что брошенные им зерна дали столь обильные всходы. – Верно, верно, про гостиницы или там постоялые дворы тоже можно. Только не все, не все. Хорошее постельное белье, скажу я вам, в них редкость. Не любая из них заслуживает похвалы или мало-мальски доброго слова.
Теодор де Ронэ: Вуатюр, который до сих пор держался тише воды ниже травы, изучая возмутителя спокойствия и хмурясь, подался вперед. – Сдается мне, сударь, – сказал он, – что я вас знаю. Вы не месье Ле Нуар будете? Оторопь, проступившая на простоватой физиономии того, кто только что с таким жаром призывал взнуздать и оседлать Пегаса, неуловимо изменила его, как если бы кто-то внезапно распахнул замызганное окно, превращая смутно различимые силуэты в людей, здания и деревья. Впрочем, мгновение спустя – не то иллюзия исчезла, не то маска вернулась на место – он уже качал головой. – Леблан я, сударь. Вроде как и похоже, да только наоборот. – Ле Нуар, это же актер! – Гомбо догадался первым. – Из труппы принца Оранского! – Суконщик я, сударь. Лавка у меня… – Да что вы говорите! – перебил Вуатюр, откровенно ухмыляясь. – Это ж надо мне так обознаться! А вы что скажете, господин аббат? Черное или белое? Тот, кому он адресовал эти слова, худой темноволосый мужчина средних лет в светском платье, на которого обратились сейчас все взоры, было явно ошарашен. – Позвольте… – Да? – поэт даже шагнул ему навстречу, всем своим существом изобразив глубочайшую заинтересованность – которую трудно было бы, впрочем, принять на веру. Из всех завсегдатаев салона именно этот лучше всех разбирался в театре – и никак не мог не дать ответа. Чуть помедлил, аббат сокрушенно махнул рукой. – Не думал я, что нас так быстро разгадают. Кому нужна губа не дура, Ищи месье де Вуатюра. Еще на нескольких лицах недоумение сменилось пониманием, а маркиза мелодично рассмеялась. – Не может дьявол спрятать свои копыта! – воскликнула она. – Это была недурная шутка, месье де Буаробер, но я попрошу вас все же не повторять ее в дальнейшем. Верно поняв быстрый взгляд, брошенный ею на разоблаченного актера, безымянный придворный его высочества направился к тому с видом, не предвещавшим комедианту ничего хорошего. Труппа принца Оранского – первоначальное название труппы Марэ, в которую входили, помимо более известных Мондори и Жодле, еще и ее глава, Ле Нуар, Ализон и Мишо
Анри д'Арленкур: Будто бы невзначай дорогу ему заступил шевалье д’Арленкур. – Полноте, сударь, – произнес он, улыбаясь. – Если кто и заслуживает вашего порицания, так это сам шутник, а не паяц, которого он дергал за ниточки. Любезнейший, – он чуть повернул голову к актеру и насмешливо прищурился, – полагаю, месье де Буаробер не поскупился на свой каприз? Или вы вызвались помочь ему из чистой любви к искусству? Господин Вуатюр немилосердно поторопился с разоблачением, ведь вас могли и к обеду пригласить… Не это ли было целью шутки, а, месье Ле Нуар? Благодарим за божью милость, За яства, явленные тут. Ведь что бы после ни случилось, Все, что съел гость, не отберут. Благословен будь день и час, Когда обедом кормят нас.
Теодор де Ронэ: Изумление, отразившееся на широкой физиономии комедианта, когда обнаружилось, что кто-то снизошел до того, чтобы за него вступиться, быстро сменилась неловкой робостью. – Господин аббат, – пробормотал он, отступая к выходу, где его уже поджидал мрачный как туча мажордом, – был великодушен, более чем великодушен, более чем. С поспешностью, выдающей немалый опыт, он проскользнул в едва начавшую открываться дверь и оттого вряд ли услышал, с каким восхищением Теодор произнес: – Это было великолепно, просто изумительно! Буаробер, к которому был обращен этот комплимент, улыбнулся, но в уголках его глаз затаилась тревога – похвала маркизы была любезной, но отнюдь не горячей, и одноглазый бретер оказался единственным, кто к этой похвале присоединился. – Вы весьма добры, – проговорил он и поспешил за остальными посетителями обратно в гостиную, где несколько минут спустя совершенно восстановилось положение дел, нарушенное было вторжением в дом мнимого провинциала. Только вокруг кресел маркизы, принцессы и герцогини собралась толпа почитателей, а трон мадемуазель Поле пустовал и место юного Лемерсье подле нее занял шевалье де Ронэ – чем, несомненно, и объяснялась ее затянувшаяся прогулка. Эпизод завершен
полная версия страницы