Форум » Предыстория » "Много званых, но мало избранных". Середина июня 1626 года, Париж, особняк Рамбуйе » Ответить
"Много званых, но мало избранных". Середина июня 1626 года, Париж, особняк Рамбуйе
Мари де Шеврез: по договорённости между игроками в данном эпизоде соблюдается историческая датировка, не соответствующая тексту "Трёх мушкетёров", где заговор Шале состоялся и был раскрыт в 1625 году
Ответов - 30, стр:
1 2 All
Мари де Шеврез: - Его величество отправился в путешествие по Бретани, и в Париже сразу стало легче дышать, не правда ли? - негромко проговорила мадам де Рамбуйе, обращаясь к своей соседке. - Я не вижу на вашем личике ни тени сожаления, моя дорогая. Неужели вы не желаете присоединиться к прогулке в компании короля и придворных? - Не желаю ничуть, - Мари де Шеврез обмахнулась веером, - я превесело провожу время в Париже. Полагаю, что при дворе я скучала бы больше. Постоянно наблюдать недовольную мину на лице Людовика - фи! Его величество меня любит не больше, чем я - его. Будь он чуть приветливей, всё могло сложиться иначе. Но я терпеть не могу кавалеров, пусть даже и венценосных, которые кривят губы при виде хорошеньких женщин. Он вечно проходит мимо меня с таким видом, словно я - дешёвая девица, зарабатывающая на Новом мосту. Так что пусть путешествует сколь угодно долго. Герцогиня обвела гостиную взглядом, полным удовольствия. - Здесь, у вас, милая царица остроумия, собирается истинный цвет общества, настоящий двор. Дамы, которые ничуть не скрывают своего обаяния и ума. Кавалеры, чьи языки так же остры и убийственны, как и шпаги. Я обожаю бывать у вас, и вы это знаете. Не так ли? В этот час в гостиной только начинали собираться гости. Обычно Мари приезжала куда позднее, но сегодня она изменила своей привычке и находилась рядом с хозяйкой с самого начала приёма. - О, вот шевалье д'Арленкур! - герцогиня приветливо помахала рукой вошедшему кавалеру. - Милая моя Артенис, вам я признаюсь со всей откровенностью: я на него ужасно зла! Неделю назад он обедал у меня и обещал четверостишие. Правда, я так и не поняла - для меня или же для моего кондитера, чьи способности он расхваливал превосходной прозой и подкреплял действиями! Но пока я не получу обещанное - я отсюда не уйду! Мари свела брови к переносице, изображая шутливый гнев.
Анри д'Арленкур: Шевалье, сияя улыбками и раскланиваясь, приблизился к хозяйке дома и ее собеседнице, повинуясь жесту холеной ручки герцогини. Приблизился и тут же заслонил глаза ладонью, притворяясь, что ослеплен. – Минерва и Венера спустились с Олимпа, объединившись и снизойдя к нам, простым смертным. Немало бедняг лишатся сегодня дара речи благодаря вам: ум и красота – убийственное сочетание. Смеющийся взгляд д’Арленкура обежал гостиную и на мгновение омрачился, видимо, не найдя того, что искал.
Мари де Шеврез: - О, шевалье! - теперь герцогиня изображала нечто вроде сожаления. - Вы из числа тех, на кого не действуют стрелы Амура, так что ничего не опасайтесь. Вы неуязвимы как Ахилл, и никто из присутствующих дам не осмелится выяснять, имеется ли у вас хотя бы одно слабое место! Мари улыбнулась, протягивая давнему знакомому руку для поцелуя. - Подскажите мне адрес оружейника, который может выковать надёжную броню от подобного оружия. Конечно, Минерва вполне защищена от атак, - Мари метнула быстрый взгляд на мадам де Рамбуйе, - она изначально выбрала добродетель, отказавшись от многих соблазнов. Но как бедной Венере противостоять жестокому жребию судьбы? Крылатый мальчишка то и дело целится в сердце собственной матери! Герцогиня вновь небрежно обмахнулась веером. - Право же, я думаю о том, чтобы удалиться в Дампьер, где можно вообразить себя целомудренной Вестой. Окружу себя добродетельными господами вроде нашего д`Арленкура...
Теодор де Ронэ: Этот июньский день выдался теплым, но пасмурным, поэтому выходившие в сад высокие окна были распахнуты. В проеме одного из них, рядом с еле заметно колышущейся занавеской, на фоне которой ее золотые волосы сияли особенно ярко, расположилась мадемуазель Поле. Компанию ей составляли трое из тех, кого столь лестно аттестовала герцогиня де Шеврез, и темой для негромкого разговора могла служить только прекрасная Анжелика. – Я нахожу это возмутительным, что наш французский язык настолько беден, что лучшая из анаграмм к вашему имени не может быть использована, как ваше прозвище, – говоривший так тяжело вздохнул, что заискрились драгоценные камни, которыми был усыпан его камзол. – В таком случае, я даже не желаю ее знать, – отозвалась мадемуазель Поле, но лукавство, отразившееся на ее лице, красивом, несмотря на немолодой уже возраст, ясно давало понять, что она говорила не от чистого сердца, да и вряд ли всерьез полагала, что остроумец промолчит. Так и получилось. – Алкание ж! – провозгласил месье де Риу и выжидающе глянул на остальных. Красавица чуть-чуть поморщилась, но самую малость. – Боюсь, что, хоть в нем и недостает двух букв, «кинжал» останется непревзойденным, – с деланным сожалением проговорил месье де Гомбо, один из самых верных поклонников Львицы. – Только шпагой. Эти слова были произнесены из сада, и оттого, быть может, тут же привлекли к их автору все внимание. С очаровательной улыбкой мадемуазель Поле сделала знак приблизиться и ему, и его спутнику. Смотрела она на последнего, но обратилась к первому: – И кого же вы подразумеваете под шпагой, месье де Ронэ? Недоумение бретера ясно отразилось на его лице, но тут вмешался Вуатюр. – Если вы – кинжал, мадемуазель, то шпагой можно назвать разве что Елену Прекрасную. – Я и не знал, – усмехнулся Теодор, – что госпожа маркиза говорит по-гречески. Проследив направление его взгляда, Львица не нахмурилась, как следовало бы ожидать, но рассмеялась. – Не говорит, сударь. А вас прельстила бы роль Париса? – Терсита, – пробормотал Вуатюр. – Мне не достало бы яблок, – ответил бретер, занимая место у самого кресла красавицы и даже опуская руку на его спинку. – Не слушайте его, мадемуазель, он лжет, – возразил поэт, повторяя его маневр, но с другой стороны. – У него надо требовать не яблок, а рифм. Не далее как минуту назад он читал мне стихи в вашу честь. Насмешливая улыбка Теодора исчезла. Если таким образом Вуатюр пытался помочь своему приятелю, тот этого явно не оценил. Возможно, потому что никаких мадригалов Львице он не сочинял.
Анри д'Арленкур: Шевалье насторожился: король то и дело грозился выслать прекрасную герцогиню, но неужели от слов он решился перейти к делу? Скорчив подходящую случаю печальную гримасу, д’Арленкур горестно воскликнул: – Не слышал ничего прискорбнее с тех пор, как имел несчастье повидаться со своим управляющим и провел в его обществе наискучнейшие полчаса. Париж без вас, сударыня, осиротеет. Да и вы разве не станете тосковать по Парижу? Роза нуждается в пышном обрамлении сада, а драгоценный камень – в достойной оправе. Наша любезная хозяйка знает в этом толк, как и мадемуазель Поле, – коварно заметил он. – Так какой же совет вы дадите своей подруге, госпожа маркиза? Рукой, обрамленной белой пеной кружев, шевалье повел вокруг себя, призывая дам полюбоваться на неторопливое вращение гостей по начавшей заполняться гостиной. Одним из центров притяжения этих своеобразных планетарных орбит была упомянутая Львица, и д’Арленкур, повинуясь тому же закону, посмотрел на живописную свиту подле рыжей красавицы, откуда до них долетали лишь всплески негромкого смеха. Видимо, до чтения стихов покуда дело не дошло.
Мари де Шеврез: - Полагаю, что милая Мари не будет следовать советам, исходящим от женщины, пусть и подруги, - маркиза улыбнулась. - Не далее как третьего дня Вуатюр прекрасно импровизировал на тему "Женщина выслушает вас, но поступит по-своему". Надеюсь, что он не забудет своего обещания и запишет то, что получилось. - Как жаль, что я этого не слышала, - по живому личику мадам де Шеврез скользнула тень сожаления. - Я очень хотела приехать, но ко мне нагрянули гости. Что самое печальное - они тоже пытались сочинять стихи. Я едва не уснула от скуки, а бедняжка графиня Буа-Траси, по доброте своей беседовавшая с ними больше, чем следовало бы, теперь лежит в постели и страдает от приступа жесточайшей мигрени. - Несчастная! - пожалела маркиза. - Я сейчас же отправлю к ней лакея со своими солями, а если она и завтра будет страдать, приеду сама. Вы же знаете, что тот, кто подвержен болезням, постепенно начинает разбираться в некоторых недугах ничуть не хуже лекаря. Что до нежданных гостей - это неизбежное зло. - Есть зло более страшное - нежеланные гости. Мои сочетали и то, и другое. Потому я особенно желаю дружеских бесед и внимания людей, которые мне приятны. Не покидайте нас надолго, д'Арленкур. Львицы царственны, но пребольно кусаются. В нас же вы сегодня найдёте милых кошечек, которые будут умильно мурчать, слушая вас. Мари метнула быстрый взгляд в сторону мадемуазель Поле, но тут же отвлеклась на новую гостью. - Шарлотта, дорогая, присоединяйтесь к нам! - обрадовалась хозяйка. Фамильярность мадам де Рамбуйе была вполне простительна: она давно уже дружила с принцессой Конде и не считала нужным скрывать свои симпатии. Старшие дамы нежно прижались друг к другу щеками, затем её высочество уселась на кресло, которое почтительно отодвинул подоспевший лакей. - Ещё не все в сборе? Я в числе первых? Прекрасно. Мадам Конде подала знак лакею, который сопровождал её. Тот с поклоном передал хозяйке мешочек с рукоделием. - Что нынче носится в воздухе? Что волнует молодые умы?
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур поклонился и отступил в сторону, уступая место для ее высочества. Губы под рыжими усами изогнулись в улыбке, почтительной ровно настолько, чтобы не считаться бесстыдно-насмешливой. – Я остерегусь львиных когтей, сударыня, и вернусь к вам, как только засвидетельствую почтение господину Вуатюру. Некогда он был так добр, что счел меня достойным упоминания. Вопреки сказанному, шевалье после преклонения перед надушенной ладошкой мадемуазель Поле обратился к спутнику поэта. – А, вы снова в милости, сударь? Последние ваши вирши не снискали здесь успеха. Однако я слыхал, как их повторяли при дворе.
Теодор де Ронэ: Месье де Риу взглянул на счастливца с плохо скрытой завистью, а месье де Гомбо и его протеже, некто Фаре – снисходительно. – Месье де Ронэ, осмелюсь предположить, проклинал бы двор за дурной вкус, если бы не благословлял его за короткую память, – со смехом воскликнул Вуатюр и тотчас же обернулся к мадемуазель Поле. – Вы пожалели бы его, сударыня, если бы знали, какие горести и приключения ему пришлось пережить, покинув Париж. – Но я не хочу никого жалеть, – возразила Львица. – А мужчинам это и вовсе не идет на пользу. Читайте ваши стихи, сударь. Отказ в таких обстоятельствах прозвучал бы как кокетство, но появление д'Арленкура дало бретеру ту минуту, которой ему не хватало. – Рык, когти, грива – между ней И львицей больше не различий, А сходств. И жалко было б не Услышать, как она мурлычет. В глазах красавицы сверкнула молния, и она бросила на наглеца ледяной взгляд. Не в первый раз месье де Ронэ вел себя так, словно действительно хотел вывести ее из себя. – Уберите руку, сударь. Чуть помедлив, бретер подчинился, и, высокомерно отвернувшись от него, она тем теплее улыбнулась д'Арленкуру. – Вы что же, не в милости сегодня?
Анри д'Арленкур: – Мне довольно и того, что я не вызвал вашего гнева, – галантно отозвался шевалье, с притворным сочувствием покосившись на незадачливого соперника, который в мгновение ока утратил завоеванное было привилегированное положение у кресла мадемуазель Поле. – Вы скоры на расправу, сударыня, но тем лучше для нас. Ведь сказано, что испытания делают нас выше, чище духом и опытней. Выражение лица шевалье д’Арленкура было торжественно-серьезным, однако в серых глазах тлели искры едкой насмешки. – Стихи читать, что лить вино, Здесь тонкость подобает. Амброзией течет оно Иль уксусом шибает.
Теодор де Ронэ: – О, моя любимая рифма! – восхитился бретер, возвращая руку туда, откуда только что ее убрал. Есть многое – и на земле мы сыщем, И в небесах – что ввек не станет чище. – Сударь! Теодор встретил возмущенный взгляд Львицы красноречиво приподнятыми бровями. – Вода, например. А вы что подумали? Вуатюр с притворной суровостью покачал головой. – Вы рискуете, друг мой, вы рискуете. Не лучший, право, способ отличиться, Когда не киска пред тобой, а львица. – Но ведь и я не кот, – возразил Теодор, и поспешил добавить, пока никто, чего доброго, не обнаружил скрытый в его словах двойной смысл: – Ex ungue leonem. Мадемуазель Поле с загадочным видом поднесла палец к губам. – Вы мешаете мне слушать месье д'Арленкура, господа, а он как раз лил передо мной амброзию. Продолжайте, сударь. Она царственно откинула назад очаровательную головку, так что ее огненные волосы рассыпались по рукаву рубашки бретера и его руке. Чего она сама, похоже, не заметила.
Анри д'Арленкур: Сходство ли с прекрасной Львицей в окраске и темпераменте, что, как повсеместно признается, не способствует сердечному влечению, или слабость перед чарами другой дамы были причиной того, что герцогиня де Шеврез назвала в шевалье неуязвимостью Ахилла. Д’Арленкур с похвальной невозмутимостью следил за шутливой перепалкой, разожженной рыжеволосой кокеткой. Соперничество с бретером, казалось, не раздражало, а забавляло его, в отличие от месье де Риу, не скрывавшего своей досады. Шевалье выдержал необходимую паузу и, поймав взгляд мадемуазель Поле, продекламировал второй куплет на полтона ниже, глядя ей прямо в глаза: – А в той, что окрыляет нас Улыбкою прелестной На день, минуту или час, Взыскательность уместна.
Мари де Шеврез: - Д'Арленкур попал к вам в немилость, Мари? - принцесса Конде осуждающе посмотрела на молодую герцогиню. - За что? Неужели какая-то едкая эпиграмма или знак пренебрежения с его стороны? Он талантлив, к тому же - настоящий поэт, а не рифмоплёт какой. Таким людям нужно уметь прощать их острый язык и неумение в определённых обстоятельствах придерживаться рамок приличия. У них всегда и всё слишком... Зато с ними никогда не соскучишься! - Я не хотела лишать шевалье приятного общества и возможности состязаться в сложении стихов! - Мари досадливо повела плечиком. - Нынче мы с вами, милые дамы, не пользуемся успехом у мужчин. Все как один столпились вокруг нашей Львицы, и она царственно взирает на свою стаю. - Мы с маркизой вполне спокойно смотрим на такое положение дел! - без тени раздражения возразила принцесса, извлекая из мешочка челнок для плетения кружева. - В нашем возрасте довольно того, что мужчины считают нас умными. В вашем, конечно же, хочется царить. Но вы сами виноваты. Мужчины не любят невесёлых лиц, а на вашем личике застыла такая страдальческая мина... - Я? Страдаю? - Мари рассмеялась, но безжалостная принцесса, славившаяся своим умением говорить правду в глаза собеседникам, опытным ухом тотчас уловила фальшь. - Разве нет? Разве вы не тоскуете по графу де Шале? Последние полгода вы с ним были неразлучны, и всюду твердили о вашей нежной нерушимой дружбе. Сейчас граф уехал сопровождать его величество в увеселительной поездке, а вы почему-то остались. Неужели ваше сердце настолько жестоко? С глаз долой, из сердца вон? Мари покраснела от досады. - Я не хочу покидать Париж. А если уезжать, то по своей воле - и не дальше Дампьера, где тоже прелестно. Она не слишком искренне улыбнулась. - Постараюсь быть весёлой. И уж точно - милостивой к кавалерам, даже тем, что сочиняют эпиграммы.
Теодор де Ронэ: – Очаровательно, – воскликнула мадемуазель Поле, и Теодор наклонился к ее уху: – Id est, чтоб перед ней одной Мы выли от бессилья, Она недрогнувшей рукой Нам подрезает крылья. Во взоре, который подняла к нему глубоко уязвленная Львица, светилась настоящая обида, и бретер тут же завладел ее рукой с видом искреннего раскаяния. – Не сердитесь на меня, сударыня, умоляю! Глупость не имеет оправданий, но я, глупец, предпочел вызвать ваш гнев, нежели стерпеть ваше безразличие. Ответить красавица не успела – вмешался Вуатюр: – Вы вызовете и гнев госпожи маркизы, если и далее будете ею пренебрегать – пусть даже ради прекраснейшей Елены на свете! Извольте, сударь, засвидетельствовать свое почтение хозяйке дома; я составлю вам компанию. Теодор метнул на друга благодарный взгляд. Засим вынужденно последовали учтивые поклоны, прозвучали слова извинения, и места по обе стороны от трона мадемуазель Поле оказались свободными – чтобы их тут же заняли месье де Риу и месье Гомбо. Львица недовольно нахмурила гладкий лоб, но тут же одарила шевалье д'Арленкура сияющей улыбкой. – Раз уж вы попались мне в когти, придется вас распотрошить. Признавайтесь – вы же знаете, почему некая дама, чье прозвище наградило бы ее супруга неким украшением, даже если бы этого не сделала она сама, осталась в Париже? Эта завуалированная, но рискованная шутка была произнесена вполголоса, но оба ближайших конфиданта красавицы невольно глянули в сторону герцогини, как если бы она могла подслушать, что о ней говорили. Вуатюр оценил бы это по достоинству, но и его тонкого слуха здесь не достало – а может, он слышал сейчас лишь свой собственный голос, произносивший любезные слова приветствия тем, кого он «назвал бы тремя грациями, если бы не принес с собой золотого яблока». Бретер, имевший сейчас куда менее самоуверенный вид, чем у кресла мадемуазель Поле, только молча поклонился. Эпиграмма на герцога Орлеанского, на которую намекнул д'Арленкур, по слухам, отнюдь не снискала одобрение маркизы. Id est – лат., то есть
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур усмехнулся: как настоящий полководец, господин Вуатюр избрал для своего подопечного тактическое отступление, дабы тот не пал под натиском яростной стихии, которой правомерно уподобить разгневанную женщину. Сравнение столь частое и избитое, что стало общим местом в стихосложении, однако не потерявшее от этого своей верности. И затертая монета – деньги. Месье де Риу и месье Гомбо тут же воспользовались ситуацией, но их торопливость не принесла плодов – мадемуазель Поле обратилась к шевалье, пренебрегши их прытью. Д’Арленкур высокомерно взглянул на двух господ, взявшихся изображать при Львице львов каменных. – На моих устах печать, сударыня, – с видом совершенного отчаяния провозгласил он, приложив два пальца к губам. – Могу лишь сказать: дама так настойчиво уверяла, что желает удалиться в провинцию, что нет сомнений в том, как сильно она хочет остаться в Париже. Когда красавица клянется слишком пылко, То обещание не стоит ни гроша. Как взболтанный осадок у бутылки, Для зрителя темна ее душа.
Dramatis personae: – Фи, сударь! – воскликнула Львица. – Сравнить душу с винным камнем! – Против прочего вы, однако, не возразили, – указал Гомбо. – Потому что в душе женщины мужчина увидит не больше, чем в ночи без луны и звезд, в этом шевалье прав. Фаре тихонько прокашлялся. – Когда душа сияет как алмаз, За блеском этим не видать оправу, И оттого не понимают вас – Угадывают ложь, не видя правду. – Вы мне скучны, – красавица передернула плечами. – Дайте мне руку, месье Лемерсье. Я хочу пройтись по саду, здесь невыносимо душно. Осчастливленный приказом юноша, о котором до сих пор было известно лишь то, что он сочинял трагедии, которые никому не показывал, и почти никогда не вступал в разговоры, почтительно подчинился.
Анри д'Арленкур: Д’Арленкур с насмешливым сочувствием глянул на Фаре и пожал плечами с видом человека, который повидал и выслушал так много, что теперь мало что его может удивить. – Вот так, впредь нам урок на будущее, сударь, – тихо рассмеялся он. – Дамы ждут от нас восхищения, преклонения, безумств – всего, что им заблагорассудится, но только не посягательств на сокровенное: попыток постичь эти непостижимые создания. – Я всего лишь… – попытался возразить тот, залившись краской смущения до ушей. – Не понимаю… – И не надо. Просто запомните.
Мари де Шеврез: - Господин Вуатюр, вы явились ходатайствовать за вашего дерзкого приятеля? Право, если бы не его талант, я бы имела все причины отказать ему от дома. Моя гостиная вне политики, шевалье, прошу учесть! Тон маркизы де Рамбуйе был суров, но одновременно она словно нехотя протянула руку для поцелуя: сначала своему любимчику, а затем, после едва заметной заминки - де Ронэ. Куда менее сердита была мадам де Конде. Она близоруко прищурилась и одарила де Ронэ улыбкой, которую даже строгие ценители не назвали бы неискренней. - Политика - политикой, но молодой человек прав. По сути, Гастон пока мало что сделал для тех, кто имел несчастье поверить ему. Право же, я признаю: принц очарователен, но слишком молод, к тому же легкомысленность - его порок. Помяните мои слова, когда вскроется очередной заговор: он в этом участвует и непременно предаст всех, чтобы спасти свою шкуру. Людовик мстителен и злопамятен, это не лучший король из тех, что заслужила Франция. Но он - храбрый воин и неплохой полководец, хотя бы в этом он достойный сын своего отца. А Гастон... нет, я вижу в нём лишь избалованного, дурного мальчишку. Это не политика, дамы. Это лишь житейский опыт. Принцесса вновь вернулась к кружеву. Челнок сделал два или три оборота, прежде чем и мадам Конде грациозно протянула руку для поцелуя. Только де Ронэ. Мари де Шеврез, смертельно побледнев, сжав губы, сидела с чрезвычайно прямой спиной. Казалось, она не знала, как достойно выйти из ситуации. - Герцог Орлеанский - мой добрый друг, и я не позволю никому сомневаться в том, что он может сделать. Если он поступает иначе, у него есть на это свои причины, нам неведомые. Но он молод и может ошибаться. Месье де Ронэ тоже молод... и тяга к острословию пересилила в нём здравый смысл. Третья нежная, надушенная ручка протянулась к де Ронэ. Про злополучную эпиграмму не упомянула ни одна из "трёх богинь" - хотя было понятно, что все трое знают её наизусть.
Теодор де Ронэ: Вуатюр с привычной галантностью поднес к губам благоуханную ручку мадам де Рамбулье и отступил чуть в сторону, уступая место своему протеже. – В своих битвах со здравым смыслом месье де Ронэ неизменно выигрывает, – с улыбкой сообщил он. – Как, впрочем, и во всех остальных, не правда ли, сударь? В ответном быстром взгляде бретера явственно проскользнуло сомнение – хоть и не в сделанном приятелем выводе. – Я отвечу одинаково вам и госпоже маркизе. Не приписывайте моим заслугам успехи, которым я обязан – удаче в одном случае, великодушию ее милости – в другом. Эта кажущаяся скромность была на деле попыткой скрыть недоумение. Оттого же он не стал ни уверять, что и в мыслях не имел никакой политики, ни спорить, ни, тем паче, соглашаться с высказанным незнакомой ему вышивальщицей мнением. Что ему было до Гастона? Он понимал лишь ту, что его защищала, и мог ответить только ей, задерживаясь у ее кресла. – Ваш символ веры, мадам, так же прекрасен, как и вы. В этом он был почти искренен: младшая из трех дам, кто бы она ни была, была необыкновенно хороша собой – но все же дружбу он ценил еще выше. Между тем подле опустевшего кресла мадемуазель Поле эта иллюстрация высказанного д'Арленкуром парадокса осталась незамеченной – не в последнюю очередь потому, что месье Фаре сделал новую попытку объяснить, что он имел в виду: – Но я как раз это и пытался сказать – что невозможно постичь женскую душу, потому что она столь совершенна, что не нашему несовершенному разуму… что она затмевает… то есть, конечно, не затмевает, потому что сияет, но… Он беспомощно развел руками. – Так это был экспромт? – ядовито полюбопытствовал его друг.
Анри д'Арленкур: – Или потому что невозможно постичь то, чего не существует вовсе, сиречь пустоту, – с каверзной усмешкой вставил шевалье д’Арленкур. – Если помните, святые отцы раннехристианской церкви сомневались в том, есть ли у женщин душа. Недавние противники немедля объединились в общем негодовании. – Какая чепуха! – Немыслимо! – Неслыханно! – Однако спор этот был разрешен в пользу прекрасного пола, господа, – возразил Гомбо с безапелляционным превосходством завзятого книжника, тем самым положив конец дискуссии. Д’Арленкур слегка поклонился все с той же улыбкой. – Не смею перечить вашей учености, сударь, и сложу свое раскаяние к ногам первой же дамы. И, видимо, назначив роль исповедницы хозяйке салона, шевалье направился обратно к маркизе де Рамбуйе.
Dramatis personae: На полпути его остановил Вуатюр. Умея стушеваться в нужный момент так же хорошо, как и привлечь к себе внимание, он не задержался подле маркизы ни на мгновение дольше, чем было необходимо, чтобы засвидетельствовать дамам свое почтение, сказать что-то забавное и незаметно исчезнуть, оставив своего протеже на милость судьбы в лице тех, кого и злейший враг не обозвал бы тремя парками. – Что, шевалье? – полюбопытствовал он, одним взглядом оценив положение дел. – Львица ушла точить когти? Бедолага Лемерсье умеет лишь одно, но зато лучше нас всех. В этот момент из прихожей донеслись возбужденные голоса и смех, в котором было что-то неестественное.
Анри д'Арленкур: – Красота всегда жестока, господин Вуатюр, и кому об этом доподлинно знать как не поэту, – весело ответствовал шевалье д’Арленкур, казалось ни в малейшей степени не удрученный опалой у мадемуазель Поле. – А месье Лемерсье как раз учтив и мягок… Как подушечка для булавок, – ядовитая насмешка все же разбила маску добродушного равнодушия. – Впрочем, он не стоит того, чтобы о нем вспоминали в его отсутствие. Безжалостно расправившись с бедолагой, шевалье переменил тему. – Однако госпожа маркиза нынче удостаивает своим милостивым вниманием с поистине королевской скупостью… Завершить рискованную остроту д’Арленкуру помешал доносящийся от дверей шум, приобретавший все большее сходство с надвигающейся нездоровой сенсацией. Он лениво повернул голову, прислушиваясь. – Вот и разгадка. У нашей милой Артенис на уме новая шутка?
Теодор де Ронэ: – Никогда, – резонно возразил поэт, – наша прекрасная маркиза не затеяла бы шутку там, где она была бы лишена возможности наблюдать. Даже если бы она и согласилась пожертвовать ради этой цели тем вниманием, которое ее обычно окружает. С этими словами, ясно показавшими тем, кто имел удовольствие или несчастье их слышать, что его злоязычие не ограничивается гостями салона, Вуатюр направился к прихожей. Неожиданное подтверждение его выводов пришло со стороны самой мадам де Рамбулье, которая, утомившись, похоже, отсутствием обычного кружка почитателей, воскурявших ей фимиам, вдруг обратилась к тому единственному представителю сильного пола, который задержался у кресла ее подруги, показав тем самым, что ничто женское ей не чуждо – ни ревность, ни любопытство: – Позвольте вашу руку, месье де Ронэ. Долг хозяйки дома – не думайте, что мы, женщины, не можем устоять перед загадкой. При последних словах она искоса глянула на своих соседок, тем самым позволяя им либо остаться позади и побеседовать на те темы, которые увлеченные политикой дамы не могут обсуждать при посторонних, либо податься искушению и присоединиться к ней самой и прочим посетителям салона, бог весть почему не проследовавшим дальше прихожей. Затем, опершись на руку Теодора, она легким наклоном головы подала ему знак увлечь себя к источнику шума.
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур, будучи любопытным от природы и охотно признававший за собой этот недостаток, не пожелал уступить господину Вуатюру честь самолично все увидеть и разузнать. Он поспешил вслед за ним и, наклонившись, негромко заметил: – Вы полагаете, у нее не хватит выдержки поначалу остаться в стороне, чтобы с тем большей убедительностью разыграть неведение? Поглядите же, она следует за вами, как истинная муза.
Dramatis personae: Вуатюр метнул на своего собеседника быстрый взгляд, но – то ли будучи слишком увлечен происходящим, то ли хорошо зная меру своему злословию – возразил весьма мягко: – Помилуйте, сударь, музы не следуют за поэтами – поищите-ка другую метафору. Дожидаться ответа он не стал, споро пробравшись в первый ряд возникшего посреди прихожей кружка служителей Парнаса. Все три сословия с жадным любопытством разглядывали стоявшего у стеночки лысого и краснощекого буржуа, чей вид, несмотря на платье, сшитое по последней парижской моде, ощутимо отдавал провинцией. – … а вот ежели правильно сочинять, – разглагольствовал он, – то со смыслом и с пользой, а не чтобы девица какая-нибудь не налево посмотрела, а направо. Вот так, например: Пришла весна в наш милый край, Пришла пора любить, И новый плащ не забывай Ты у Шенье купить. Хорошо, правда? Сам господин де Вуатюр написал. Портному нашему любезность оказал. – Я?! – вскричал поэт с таким видом, словно только что наступил на гадюку. – А разве не вы? Похоже вроде. Я, сударь, в поэзии хорошо разбираюсь. – Увы, – произнес Вуатюр слабым голосом, не обращая, казалось, внимания на смешки окружающих, – я вынужден отклонить честь слыть автором этого произведения. – Ну не вы, стало быть. Кто-то другой. Может, я имя перепутал. Похожее имя. Рифмуется с вашим, может? У меня, господа, память на такие вещи отличная, оттого я сюда дорогу и нашел. – Шевалье д'Арленкур? – с надеждой предположил поэт, и все вокруг захихикали.
Анри д'Арленкур: Шевалье д’Арленкур весьма энергично запротестовал. Выразительные взмахи его холеных ладоней, обрамленных пеной кружев, казалось, отгоняли от чувствительного носа шевалье аромат лавки. – Увольте, господа, мои дела еще не настолько плохи, чтобы я расплачивался со своим портным стихами, – воскликнул он, смеясь, однако в его серых глазах смеха было мало. – И я не посоветую шить платье у мастера, который довольствуется столь скудной платой. Откуда здесь взялся этот шут гороховый? – вполголоса спросил он. Посыпавшиеся в ответ возгласы во всем противоречили друг другу, но сходились в том, что провинциал пусть и неотесан, но очень забавен, и шутка пока не прискучила. – Нет-нет-нет, – тонкий ценитель поэзии начал возражать чуть ли не в то же время, что и шевалье. По-видимому, рифма была недостаточно точной для его ушей. – Тогда, быть может, шевалье де Ронэ, – предположил средних лет дворянин, чье имя ускользало из памяти едва ли не быстрее, чем его стихи. Служа, как и Вуатюр, герцогу Орлеанскому, он почувствовал, должно быть, необоримое желание хоть так расплатиться за обиду, нанесенную его патрону. Бретер не ответил, но необходимости в этом и не было, потому что буржуа, бросив один-единственный взгляд на одноглазого наемника, замотал головой с таким жаром, что той впору было отвалиться. – Не будем гадать, сударь, – судя по лицу маркизы, она все еще не решила, считать ли появление провинциала чьей-то шуткой, которую следовало достойно отметить, или невообразимой дерзостью, кою надо было примерно покарать. – Не поделитесь ли вы с нами другими примерами его творчества? Возможно, – на миг остановившись на Вуатюре, ее снисходительно-благожелательный взор обежал прихожую, поочередно отмечая, казалось, каждого из присутствующих, – мы сумеем, увидав еще два пальца, опознать руку. – О нет, сударыня, и одного довольно, чтобы понять, что остальных нам знать не надобно, – не согласился с хозяйкой господин, чье сложение поражало изобильной тучностью, а манеры величавой важностью, зачастую чрезмерной. Двигался он с исключительной неторопливостью, а слова цедил, словно каждое ценил на вес соломоновой мудрости. – Отчего же? – с живостью вставил другой, сухопарый и долговязый, как аист. Противоположный по сложению, он, видимо, взялся противоречить и словам тучного господина. – Не потому ли, сударь, что ответ вам уже известен? Ну, так мы тоже желаем его узнать, не правда ли? Говорившего подбодрил нестройный хор, в котором царило согласие если не в голосах, то во мнениях. совместно с г-ном де Ронэ
Теодор де Ронэ: – Мадам, я всецело, нет – полностью, нет – от головы до пят, в вашем распоряжении! Страстный почитатель муз встал в величественную позу, поднял правую руку, как римский оратор, и продекламировал: – Когда задует стылый ветр И хлынет ливнь с небес, Что будешь делать ты без гетр? Шарфа и шапки без? Когда Вертумн или Борей Берут над миром власть, Ты в лавку торопись скорей, Чтоб с хладу не пропасть. Покуда ты меж мерзлых луж Себя не застудил, Лети, беги… Ну, там дальше не так интересно, потому что тут имена, мадам, знать надо. Этот господин, вот жалко, имя его вспомнить никак не выходит, он для нескольких почтенных людей постарался. – Браво, сударь! – в откровенной веселости на лице бретера не было ни капли иронии или сарказма, одно лишь нескрываемое удовольствие. – Пустая затея, мадам, ничего вы из этих виршей не узнаете. На том, к чему не приложено усилия, не останется и отпечатка души. Лучше уж поддержать это благое начинание – раз эти мещане хотят приобщиться к высокому. Например, так: Для тех, кто жаждет воспарить, салон де Рамбулье. Маршана лавка – для того, кто знает толк в белье. Кое-кто не сдержал смешка, Вуатюр невольно прикусил губу, но самые проницательные, вовремя заметив мелькнувшую в глазах маркизы молнию, красноречиво поморщились. – Вот, именно так! – воскликнул провинциал, восторженно глядя на стихоплета. – Чтоб польза была! Только не Маршана, конечно – в наших местах бельевую лавку некто Котансо держит, но тут только одно словцо поменять.
Анри д'Арленкур: Тучный господин брезгливо скривил толстые губы, не найдя в потакании дурновкусию ничего забавного. – Мешать вместе тонкую материю поэзии и низкое торгашество невместно и неуважительно, – прогудел он низко, как церковный набат. – И увеселяться подобными виршами… – господин запнулся, покосившись на одноглазого бретера, и счел, что высказался достаточно. Шевалье д’Арленкур язвительно усмехнулся, без труда угадав причину его сдержанности, и продекламировал: – Мужчин, что знают толк в белье, Другой домишко ждет. Там гость обласкан и согрет, Лишь денежки вперед. Послышались смешки и проступили ухмылки, поспешно подавленные под строгим взором маркизы де Рамбуйе, а провинциал закивал, явно радуясь, что брошенные им зерна дали столь обильные всходы. – Верно, верно, про гостиницы или там постоялые дворы тоже можно. Только не все, не все. Хорошее постельное белье, скажу я вам, в них редкость. Не любая из них заслуживает похвалы или мало-мальски доброго слова.
Теодор де Ронэ: Вуатюр, который до сих пор держался тише воды ниже травы, изучая возмутителя спокойствия и хмурясь, подался вперед. – Сдается мне, сударь, – сказал он, – что я вас знаю. Вы не месье Ле Нуар будете? Оторопь, проступившая на простоватой физиономии того, кто только что с таким жаром призывал взнуздать и оседлать Пегаса, неуловимо изменила его, как если бы кто-то внезапно распахнул замызганное окно, превращая смутно различимые силуэты в людей, здания и деревья. Впрочем, мгновение спустя – не то иллюзия исчезла, не то маска вернулась на место – он уже качал головой. – Леблан я, сударь. Вроде как и похоже, да только наоборот. – Ле Нуар, это же актер! – Гомбо догадался первым. – Из труппы принца Оранского! – Суконщик я, сударь. Лавка у меня… – Да что вы говорите! – перебил Вуатюр, откровенно ухмыляясь. – Это ж надо мне так обознаться! А вы что скажете, господин аббат? Черное или белое? Тот, кому он адресовал эти слова, худой темноволосый мужчина средних лет в светском платье, на которого обратились сейчас все взоры, было явно ошарашен. – Позвольте… – Да? – поэт даже шагнул ему навстречу, всем своим существом изобразив глубочайшую заинтересованность – которую трудно было бы, впрочем, принять на веру. Из всех завсегдатаев салона именно этот лучше всех разбирался в театре – и никак не мог не дать ответа. Чуть помедлил, аббат сокрушенно махнул рукой. – Не думал я, что нас так быстро разгадают. Кому нужна губа не дура, Ищи месье де Вуатюра. Еще на нескольких лицах недоумение сменилось пониманием, а маркиза мелодично рассмеялась. – Не может дьявол спрятать свои копыта! – воскликнула она. – Это была недурная шутка, месье де Буаробер, но я попрошу вас все же не повторять ее в дальнейшем. Верно поняв быстрый взгляд, брошенный ею на разоблаченного актера, безымянный придворный его высочества направился к тому с видом, не предвещавшим комедианту ничего хорошего. Труппа принца Оранского – первоначальное название труппы Марэ, в которую входили, помимо более известных Мондори и Жодле, еще и ее глава, Ле Нуар, Ализон и Мишо
Анри д'Арленкур: Будто бы невзначай дорогу ему заступил шевалье д’Арленкур. – Полноте, сударь, – произнес он, улыбаясь. – Если кто и заслуживает вашего порицания, так это сам шутник, а не паяц, которого он дергал за ниточки. Любезнейший, – он чуть повернул голову к актеру и насмешливо прищурился, – полагаю, месье де Буаробер не поскупился на свой каприз? Или вы вызвались помочь ему из чистой любви к искусству? Господин Вуатюр немилосердно поторопился с разоблачением, ведь вас могли и к обеду пригласить… Не это ли было целью шутки, а, месье Ле Нуар? Благодарим за божью милость, За яства, явленные тут. Ведь что бы после ни случилось, Все, что съел гость, не отберут. Благословен будь день и час, Когда обедом кормят нас.
Теодор де Ронэ: Изумление, отразившееся на широкой физиономии комедианта, когда обнаружилось, что кто-то снизошел до того, чтобы за него вступиться, быстро сменилась неловкой робостью. – Господин аббат, – пробормотал он, отступая к выходу, где его уже поджидал мрачный как туча мажордом, – был великодушен, более чем великодушен, более чем. С поспешностью, выдающей немалый опыт, он проскользнул в едва начавшую открываться дверь и оттого вряд ли услышал, с каким восхищением Теодор произнес: – Это было великолепно, просто изумительно! Буаробер, к которому был обращен этот комплимент, улыбнулся, но в уголках его глаз затаилась тревога – похвала маркизы была любезной, но отнюдь не горячей, и одноглазый бретер оказался единственным, кто к этой похвале присоединился. – Вы весьма добры, – проговорил он и поспешил за остальными посетителями обратно в гостиную, где несколько минут спустя совершенно восстановилось положение дел, нарушенное было вторжением в дом мнимого провинциала. Только вокруг кресел маркизы, принцессы и герцогини собралась толпа почитателей, а трон мадемуазель Поле пустовал и место юного Лемерсье подле нее занял шевалье де Ронэ – чем, несомненно, и объяснялась ее затянувшаяся прогулка. Эпизод завершен
полная версия страницы