Форум » Предыстория » Когда говорит оружие, музы молчат. Часть II: оружие. Август 1624 года, Париж » Ответить

Когда говорит оружие, музы молчат. Часть II: оружие. Август 1624 года, Париж

Арамис: Продолжение. Часть I тут

Ответов - 24, стр: 1 2 All

Арамис: На улице было гораздо прохладней, чем в доме. - Мы можем остаться здесь, в саду, - предложил Арамис. - Сюда не заявится городская стража. Мне бы очень не хотелось, чтобы нашему разговору помешали. Он секунду подумал, затем решительно покачал головой. - Хотя нет. Как только обнаружится, что мы расположились в саду, тут же появятся нежелательные зрители. Тогда как нам поступить? Юноша принялся оглядывать сад, точно желая, чтобы само Провидение указало место, пригодное для поединка. Небеса хранили настороженное молчание, и Арамис, ожидая ответа уже от своих спутников, уставился в некую точку, представлявшую интерес лично для него. Румянец неподдельного волнения вновь окрасил его щёки. Из сада было видно несколько особняков, но внимание будущего священника приковали окна дома герцога де Шевреза - ближайшего соседа маркизы Рамбуйе.

Теодор де Ронэ: Ла Сэрнь открыл было рот, когда его перебили. – Я понимаю ваши колебания, – убийственно серьезным тоном согласился Теодор. – Вам не хотелось бы огорчить милейшую маркизу, закапав кровью ее лужайку. Но на улице нам, скорее всего, помешают лишенные всякой учтивости парижане, а если мы пойдем на Пре-о-Клер или к Люксембургскому дворцу, то заставим ждать мадам де Брабьен, что будет с нашей стороны нелюбезно. Посему, за неимением лучшего места… Я буду здесь сражаться до упаду, И буде в схватке доблестно паду, Пусть вспомнят все, бродящие по саду, О том, кто смертью храбрых пал в саду. Шевалье, – он перевел на д'Арленкура смеющийся взгляд, – угодно вам будет предложить мне антитезу? Слово или сталь? Бретонец, потянувший уже клинок из ножен, выругался, испытующе глянул на Арамиса и задержал руку.

Dramatis personae: Шевалье д’Арленкур рассмеялся. Казалось, покинув гостиную маркизы, он оставил там все свое жеманство. Движения шевалье приобрели ту плавность и рациональную скупость, что лучше слов говорили об опыте. Все еще с улыбкой он пристально взлянул на бретера: его трезвое замечание также свидетельствовало, что де Ронэ отнюдь не был новичком в подобных спорах. – Я польщен, сударь, что вы полагаетесь на мой вкус, – он сдержанно поклонился, положив ладонь на эфес шпаги. – Почему бы не то и другое вместе? Поэтические строчки вряд ли удовлетворят господина Арамиса и господина де ла Сэрня, а одной лишь стали не достанет остроты, чтобы подарить удовольствие нам. Не так я скор на слово, как на дело, С клинком я больше дружен, чем с пером. Но выпад все ж могу отбить умело И шутку шпагой очертить остро.


Арамис: Арамис наблюдал за обменом любезностями между секундантами, хмурясь и покусывая губы. Завуалированное предложение помириться и свести поединок к словесному состязанию он понял, но лишь отрицательно покачал головой. Думать об осторожности и взывать к благоразумию следовало раньше, теперь отказ от поединка представлялся юноше едва ли не самым страшным событием в жизни. Умереть он не боялся. Во-первых, кто всерьёз размышляет о свидании с курносой старухой в двадцать лет! Во-вторых, в двадцать лет легче умереть, чем продолжать жить с мыслью о том, что тебя не любят. В сердце юноши царила отнюдь не мадам де Брабьен, которая, несомненно, могла бы по достоинству вознаградить начинающего поэта за проявленную доблесть. Увы! Милая тень, которую воспевало прочитанное в салоне рондо, принадлежала совсем другой даме. - Причинить неудобства маркизе было бы неразумно с нашей стороны, - сказал он, - потому я предлагаю переместиться к соседям. В сад герцога де Шевреза в этот час можно попасть беспрепятственно - калитка открыта, привратник пропустит нас, поскольку мы не простолюдины. Там тихо, а хозяев сейчас, по всей вероятности, нет дома. Как вам такой план? Герцог точно отсутствовал, а вот насчёт мадам де Шеврез Арамис не поручился бы. Герцогиня никуда не уезжала из Парижа. Но зачем рассказывать об этом всем?

Dramatis personae: – Неудобства? – удивился д’Арленкур, залихватски подкрутив ус, такой же огненный, как и его шевелюра. – Помилуйте, сударь. Напротив, сменой места действия вы разочаруете зрителей, которые, ручаюсь чем угодно, уже столпились у окон. Впрочем, других возражений у меня нет, и если господина де ла Сэрня и господина де Ронэ устроит сад герцога… – и он огляделся вокруг, словно ему не терпелось наконец-то приступить к делу.

Теодор де Ронэ: Теодор пожал плечами, ясно выражая свое мнение относительно дальнейших проволочек. – Fiat, – согласился он, решив, по-видимому, не тратить время на обсуждения, подхватил под руку оторопевшего ла Сэрня, кивнул д'Арленкуру, и несколько минут спустя все четверо оказались в саду соседского особняка, который, как выяснилось, выгодно отличался от оставленного ими буйно разросшимися деревьями, кстати скрывавшими дуэлянтов от любопытных взглядов равно из дома и с улицы. Посыпанная мелким гравием тропка вывела их к окруженной розовыми кустами лужайке, как нельзя лучше подходившей для поединка. С тихим шелестом клинок бретера выскользнул из ножен, и он отвесил своему противнику учтивый поклон. – Я там не лягу, да и здесь не сяду, Но и от вас того же, сударь, жду И, метром обозначив ретираду, Срифмую выпад, рифму отведу. Ла Сэрнь молча обнажил шпагу и встал в позицию. Каким бы ни было его мнение о юноше, сейчас оно уже никак не проявлялось. Согласовано Fiat – лат. Да будет так!

Арамис: Арамис также обнажил клинок. Юноша ничуть не слукавил, когда признавался д'Арленкуру в том, что предстоящий поединок - первый в его жизни. Ещё года не прошло с того дня, когда он взял в руки шпагу и принялся осваивать науку, которую все прочие молодые люди его возраста постигли давным-давно. Он пока лишь в мечтах мог воображать себя фехтовальщиком вроде д'Арленкура или де Ронэ: надо же, они могут обмениваться рифмованными строфами даже в ситуации, когда их клинки вот-вот скрестятся. Вот каким должен быть настоящий кавалер! Ему самому было не до стихов. Странно, но он ничуть не волновался, сердце билось разве что чуть быстрее обычного. Уже встав в позицию, Арамис решил не нападать первым, предоставив это право сопернику. Вспомнив советы наставника, юноша быстро огляделся по сторонам, чтобы чётко ориентироваться в пространстве. Каблук, угодивший в пустяковую ямку, может в подобной ситуации стоить жизни. Как и подвернувшийся некстати камень. Или слишком низко наклонившаяся ветка дерева. - En garde!

Dramatis personae: Строгие ревнители фехтовального искусства, без сомнения осудили бы и шевалье, и его противника за неподобающее легкомыслие: ни тот, ни другой, по-видимому, не стремились биться до смертельного финала, ограничившись только лишь пущенной кровью да зубоскальством, на что недвусмысленно намекало четверостишие бретера. Шпага д’Арленкура сверкнула, прочертив в воздухе замысловатый салют, давая понять, что шевалье принимает оговоренное условие. – Довольно рифмы ваши слушал, Клинки теперь пусть вступят в бой. Звон шпаг пусть услаждает уши, Стихи оставив за собой. И, верный произнесенным им словам, д’Арленкур атаковал первым, ведомый не яростью, но желанием в деле испытать мастерство приятеля Вуатюра, как прежде в гостиной приценивался к его поэтическому таланту.

Теодор де Ронэ: Выпад д'Арленкура был тут же отбит, но рипоста за ним не последовало. Жестом обозначив просьбу помедлить, Теодор перебросил шпагу в правую руку. – Солнце, господа, – напомнил он дуэлянтам, и ла Сэрнь молча сделал несколько шагов по часовой стрелке, отказываясь тем самым от своей изначально выигрышной позиции. Губы бретонца сжались при том в узкую полоску, но виной тому могла быть и неприязнь к своему самоуверенному секунданту. Тот, казалось, и не заметил и атаковал шевалье д'Арленкура по всем правилам испанской школы, вынуждая того отступить – но почти сразу восстановить status quo. Ла Сэрнь также немедленно кинулся в бой, но опытный взгляд тотчас заметил бы, что там, где двое секундантов фехтовали с немалой долей осторожности, бретонец дрался всерьез – хотя трудно было бы сказать, ставил ли он своей целью царапнуть, нанести серьезную рану или убить.

Арамис: Поначалу Арамис старался только защищаться, тщательно парируя удары. Он никак не мог забыть, что это не учебный поединок, и потому проявлял больше осторожности, чем следовало. Юноша не допустил ни единой ошибки, и это, кажется, раздосадовало противника. Он стал атаковать более яростно, стремясь пробить оборону юнца. Арамис же, не терявший головы, вдруг понял, что противник ему достался далеко не самый опасный. Более того - ла Сэрнь то и дело действовал слишком размашисто, грубовато, уповая на свой опыт и явное превосходство в силе. Этим следовало воспользоваться. Юноша довольно скоро выбрал удобный момент, и вместо того, чтобы атаковать в левую нижнюю часть корпуса, как этого ожидал ла Сэрнь, направил удар вправо, вверх. Арамису неоднократно говорили, что именно стремительность и непредсказуемость делают его самого крайне неудобным соперником. Сейчас он и сам это понял. Ла Сэрнь был достаточно опытен, чтобы осознать допущенный промах и попытаться перевести шпагу на нужную линию обороны, но ему не хватило скорости. Шпага Арамиса пронзила ему руку чуть ниже плеча. Разумеется, рана не угрожала жизни, но ла Сэрнь почти сразу выронил свою шпагу и схватился левой рукой за правое плечо. На рукаве быстро растекалось пятно крови. Арамис положил клинок на траву и бросился к тому, кто ещё мгновение назад был его соперником. - Присядьте на скамейку - и дайте оказать вам помощь!

Dramatis personae: – Не пошли бы вы к черту, сударь! Я еще не подыхаю, чтобы мне понадобился священник! – свирепо огрызнулся ла Сэрнь, зажимая рукой рану. Его пальцы окрасились багровым. Оказавшись в смешном положении побежденного безусым юнцом, он грубо насмешничал, чтобы опередить тех, кто бы вздумал высмеивать его самого. Тем временем секунданты разыгрывали свою партию с кажущейся легкостью танцоров, однако волосы на висках д’Арленкура потемнели от пота, завитые локоны поникли, а насмешливая улыбка сменилась сосредоточенно сжатыми губами. Не раз и не два шевалье казалось, что ему вот-вот удастся обойти оборону противника, но в последний момент его шпага вместо цели натыкалась на клинок бретера. Но и он не позволял приблизиться к себе опасной стали, хотя с каждой минутой это становилось все труднее. Возможно, если бы оба секунданта не считали своим долгом непрестанно следить за поединком своих принципалов, их схватка закончилась бы раньше. Но в тот момент, когда ла Сэрнь, осознал, хоть и с некоторым запозданием, насколько Арамис превосходит его, и попытался взять напористостью, бретер позволил себе открыться. Д’Арленкур тотчас же сделал выпад, и Теодор хлестким ударом выбил шпагу у него из рук. Шевалье остановился, переводя дыхание, и задумчиво взглянул на клинок у своих ног. – Фехтуете вы куда лучше, сударь, чем сочиняете стихи, признаю, – произнес он с прежней насмешливой язвительностью и отвесил де Ронэ церемонный поклон. – И теперь, если вы удовлетворены, то предлагаю вернуться к господам де ла Сэрню и Арамису, которые, – он чуть повернул голову, – также сыграли финал. Шевалье д’Арленкур наклонился за шпагой и спокойно вложил ее в ножны. принципал – основной участник дуэли в соавторстве

Теодор де Ронэ: Теодор согласно кивнул, следуя его примеру. – А вы, заверяю вас, пишете лучше, чем фехтуете, – его ехидная улыбка никак не позволяла заподозрить комплимент. – Однако, завершая, с вашего разрешения, мой сонет… И тут я, сударь, подведу итог: Пронзает мысль не глубже, чем клинок, А смерть – как слово, и нигде, и всюду. Но жизнь – не рифма, что спешит за ней, Поэтому поэтом я не буду, Зато я буду – что куда важней. Они остановились у скамейки. – Снимайте камзол, ла Сэрнь. Вам помочь? Бретер вытащил платок и, чуть приподняв вопросительно брови, показал его незадачливому дуэлянту.

Арамис: - Лучше я! - Арамис вытащил свой и безжалостно принялся рвать ткань на полоски. - Прекратите, сударь, - реплика была обращена к поверженному противнику, - иначе я проткну вам уже не руку, а язык. В священнике вы, конечно же, не нуждаетесь. Я очень старался, чтобы случилось именно так. Конечно, ла Сэрнь не мог не понимать, что допущенная им оплошность могла бы иметь куда более серьёзные последствия. Отразить удар от груди он успевал, но мальчишка мог ударить в ключицу или даже поспеть перевести острие клинка к шее. Арамис не хотел признаваться в том, что у него возникло подобное искушение. Он-то знал, насколько трудно оказалось направить удар так, чтобы не убить, а только ранить. Причём со всем милосердием: только мякоть. Кажется, удалось... В Отель-Дье, где семинаристы помогали начиная с двенадцати лет, юноша насмотрелся на жертвы поединков. Истекающих кровью дворян, подобранных на улице, тоже привозили к монахам, но представители благородного сословия редко оставались у братьев дольше чем на несколько часов. Почти всегда находился тот, кто забирал раненого. - Господа, помогите ему снять камзол. Я перевяжу. Юноша вытащил из-под камзола маленький флакон с притёртой крышкой и нетерпеливым жестом стянул с рук перчатки.

Dramatis personae: При словах Арамиса лицо ла Сэрня налилось дурной черной кровью, и, казалось, раненый тут же, не сходя с места, затеет новый поединок. Скрюченными болью пальцами он вцепился в свой камзол, как в последний щит. – Старались? Старались?! – воскликнул он, пытаясь, невзирая на ранение, вскочить со скамьи, куда его усадили. – Вы свидетель, д’Арленкур, что поначалу я щадил мальчишку и только потом совершил оплошность. – Тогда не совершайте еще одной, – посоветовал шевалье и остро взглянул на Арамиса, давая понять, что его совет относится не в меньшей степени и к молодому человеку. Все же д’Арленкур в эту минуту еще оставался его секундантом. – Неосторожным словом так легко заслужить репутацию человека дурного тона.

Арамис: - Простите меня, сударь, - пробормотал юноша, краснея: он понял справедливость упрёка, и на сей раз сумел мужественно переступить через собственную гордость. - Я не хотел оскорбить вас, право. Надеюсь, что между нами впредь не возникнет никаких разногласий. Да и эта ситуация... Я слишком увлёкся. Священнику пристало смирение. Боюсь, что вся эта история обойдётся мне куда дороже, чем вам. И... да, я сожалею о том, что сейчас дал волю злословию. Он протянул недавнему противнику руку в знак примирения. - Дайте же мне посмотреть на рану. Поверьте, я в них разбираюсь.

Теодор де Ронэ: – Пусть так, – с видимой неохотой поговорил ла Сэрнь. Раненая рука не позволяла бретонцу повторить дружеский жест Арамиса, однако, чуть помедлив, он все же протянул в ответ другую, едва коснувшись холодными пальцами ладони юноши. Убедившись, что его подопечный не стремится больше возобновить поединок, Теодор убрал платок и помог ему снять камзол. – Перевяжите потуже, и пусть цирюльник дальше делает свое дело, – предложил он победителю. – Вы любезно оставили за собой не большую память, чем белошвейка – так что и доброго самаритянина из вас в этот раз не выйдет. Напомните об этом вашему исповеднику и не увлекайтесь самобичеванием. Несмотря на сквозившую в каждом слове насмешку, улыбался бретер скорее сочувственно. Для первого поединка мальчишка держался очень хорошо, сам он вел себя во время оно гораздо хуже. Что же до его противника… – Послать за носилками, или вы хотите вернуться к маркизе?

Dramatis personae: Бретонец хмуро посмотрел на свой еще полчаса назад великолепный камзол и упрямо мотнул головой, слегка поморщившись, когда разорванный на полосы платок туго перетянул плечо. По выражению его лица легко было понять, что обе альтернативы, предложенные секундантом, мало его прельщают. – Обойдусь, – буркнул ла Сэрнь, но, сделав над собой видимое усилие, ответил с большей учтивостью. – Благодарю, сударь, но моя рана, как вы справедливо отметили, не настолько серьезна, чтобы я не сумел уйти на своих двоих. Тут недалеко. Не хочу встревожить дам. Передайте мои извинения госпоже маркизе. Д’Арленкур, проследив за взглядом ла Сэрня, с пониманием кивнул. Не имея возможности, подобно спартанцу, вернуться «со щитом или на щите», тот с соломоновым благоразумием избрал тактическое отступление. – Клянусь, ваше место не в стенах затхлого монастыря, а в каком-нибудь полку, сударь, – сказал шевалье Арамису с улыбкой. – Там вам не придется корить себя за недостаток смирения.

Арамис: - Mea culpa! - не без сожаления ответил юноша. - Призвание не позволяет мне даже думать о подобной возможности. К тому же я одинок и беден, и служение церкви позволит мне избежать многих трудностей и соблазнов, которые неизбежно подстерегают любого молодого человека, ведущего светский образ жизни. Он подобрал шпагу и вытер клинок сорванным пучком травы, прежде чем вернуть его в ножны. - Огласка и тем более возможный скандал мне вовсе не нужны, это может погубить меня, - сказал Арамис. - Посоветуйте, господа, как лучше решить этот деликатный вопрос. Как я должен поступить?

Теодор де Ронэ: Теодор лишь плечами пожал. – Не тревожьтесь по пустякам. Все живы, вы сами не Вуатюр и даже не д'Арленкур, чтобы о вас говорили дольше пяти минут, ла Сэрнь и подавно никого не волнует – да и повод был, право, пустячный. К завтрашнему дню даже те, кто помнит, как вас зовут, все забудут. Если хотите быть уверены, что разговоров не будет, не возвращайтесь сегодня назад, мы скажем всем, что дело разрешилось мирно. Окажете месье Арамису услугу, сударь? Во взгляде, который он обратил на бретонца, искрился смех – положение, в котором тот оказался, представлялось ему весьма забавным.

Dramatis personae: Уязвленный намеком на свою незначительность, ла Сэрнь угрюмо покосился на бретера. – Едва ли мне осмелятся задавать вопросы, – чопорно возразил он, постаравшись, насколько это было возможно в его положении, принять вид оскорбленного величия. – Ваши предостережения вам лучше обратить к господину д’Арленкуру. Шевалье приподнял брови и осуждающе поцокал языком: наставления о скромности он меньше всего был готов выслушивать от ла Сэрня. – О, я буду нем, как деревца в этом саду, – весело пообещал он и возвел очи к упомянутым деревьям, словно принося торжественную клятву. Порыв ветра качнул зеленые ветви, и пышные кроны, заволновавшись, зашумели листвой.



полная версия страницы