Форум » Предыстория » Когда говорит оружие, музы молчат. Часть I: музы. Август 1624 года, Париж » Ответить
Когда говорит оружие, музы молчат. Часть I: музы. Август 1624 года, Париж
Теодор де Ронэ:
Ответов - 31, стр:
1 2 All
Dramatis personae: – О, как вы правы, сударь, – горячо согласилась с собеседником виконтесса. – Сапфиры гораздо красивее изумрудов. И дороже. Д’Арленкур, все с той же сардонической усмешкой, словно навеки искривившей его рот, отступил к мадемуазель д’Онвиль, которая вместо тонкостей поэзии, казалось, погрузилась в обсуждение сравнительных достоинств специй. – Перец не так уж и плох, – заметила она бретеру и обвела сложенным веером пространство салона и его гостей. – Порой я думаю, что здесь чересчур много сладостей. – Мальвазия тоже сладка, – улыбнулся тот. – Неужто никто и ничто здесь не пьянит вас? Два темных взгляда встретились. По-видимому, грудь мадемуазель д’Онвиль защищал щит амазонок: она не отвела глаз и спокойно усмехнулась. – Нет, но очень многое забавляет, – непроизвольно ее взор коснулся изящного профиля виконтессы де Брабьен, самозабвенно отдавшейся флирту с новым поклонником. Улыбку бретера также тронула ирония. – Патока? – предположил он. Мадемуазель д’Онвиль звучно расхохоталась. – Что ж, я поняла, что вы имели в виду под перцем, господин де Ронэ, – она лукаво прищурилась, выискивая в толпе новую жертву. – А что вы скажете о ла Сэрне? От его стихов у меня скулы сводит не так, как от его самодовольства. – А я? – с шутливой обидой воззвал шевалье д’Арленкур. – Вы – горчица, сударь, тут нечего и думать. Написано в соавторстве
Теодор де Ронэ: – Ла Сэрнь? – улыбка, смягчившаяся в ответ на смех мадемуазель д'Онвиль, снова стала саркастической. – Я последую примеру господина Вуатюра. Он и глянул в ту же сторону, словно это нужно было ему, чтобы последовать доброму совету. – Право, – процедил ла Сэрнь, заметно уязвленный как нескрываемым презрением дамы, так и пренебрежением бретера, – как это мило, однако, что прихвостни этого низкорожденного Юпитера все же уподобляют себя быкам. – Зачем же вы о себе так жестоко, сударь? – контрапунктом к этим словам ладонь бретера легла на эфес шпаги. – Ой, да что вы! – всплеснул руками синьор Кальяджи не то в попытке погасить вспыхнувшую ссору, не то, напротив, желая подбросить в ее пламя новых поленьев. – Месье де ла Сэрнь, несомненно, метил в иную цель. Украшенный кружевом и золотым шитьем рукав взметнулся в воздух, и перстни сверкнули, когда небрежно отброшенная ладонь указала на Арамиса, которого итальянец ввиду его крайней молодости и учтивых манер, по-видимому, посчитал легкой добычей.
Арамис: Арамис тотчас сделал лёгкий жест рукой, как бы извиняясь перед виконтессой за прерванный разговор, и подошёл к мужчинам. - Кажется, у вас здесь опять кипит спор по поводу Юпитера? Не могли бы вы повторить последний тезис, я его плохо расслышал, и не могу высказать своё мнение. А хотелось бы... Глаза юноши вспыхнули. Он поочерёдно посмотрел на синьора Кальяджи, на ла Сэрня и на д'Арленкура. Затем повернулся к мадемуазель д'Онвиль и господину де Ронэ. - Если мне самому будет позволено выбрать, на что похожи мои стихи, то я предпочту не патоку, а вишнёвое варенье. Оно не такое сладкое, а ещё в нём есть... косточки. Бросив реплику, Арамис вновь посмотрел на человека, который позволил себе пренебрежительную реплику, и его приятелей.
Теодор де Ронэ: – Вы читали стихи, сударь? – с еле заметной смешинкой в голосе полюбопытствовал одноглазый. – В таком случае, покорнейше молю вас их повторить, дабы и я мог, в свою очередь, составить мнение. Прошу прощения, я беседовал с мадемуазель д'Онвиль и не имел счастья вас слышать. В отличие от бретера, не видевшего большой чести в том, чтобы сводить дело к дуэли с заведомо неравным противником, за которого, к тому же, никто не платил, бретонец либо не страдал такого рода предрассудками, либо опасался, что, откажись он ответить на вызов юноши, неминуемое продолжение разговора с защитником Вуатюра может кончиться куда более серьезными ранами, нанесенными если не телу, то самолюбию. – Я выразил свое удовлетворение, сударь, вашими манерами. Но я вижу, что поторопился – чересчур длинные уши не есть признак быка. Теодор поморщился. К диалогу сильфиды и будущего священника он действительно не прислушивался, опираясь в своей характеристике лишь на прежнее с ней знакомство, но грубость ла Сэрня превращала в оскорбление и его завуалированный упрек, и скрытую за ним иронию. А мальчишка ему скорее нравился.
Арамис: - Так ведь я не бык, а лишь воображаю себя таковым, если исходить из ваших же слов. Я ведь тоже из числа прихвостней, как вы изволили выразиться, низкорожденного Юпитера! Который, однако, душой благородней многих из здесь присутствующих, чьё происхождение безупречно. А уж по части таланта он один и годится в Юпитеры. Юноша закусил губу и тихо, словно преодолевая себя, произнёс: - Что касается длины моих ушей и тонкости слуха, мы можем это обсудить на улице. Прямо сейчас. Я не могу вести подобные разговоры в гостиной маркизы. Лицо его страшно побледнело.
Dramatis personae: – Ого! Кажется, наш милейший ла Сэрнь решил заставить говорить о себе по другому поводу, – приблизившись к мадемуазель д’Онвиль, тихо произнес д’Арленкур. – Но он выбрал плохой способ обратить на себя внимание. В победе над юнцом, который вот-вот обреет тонзуру, нет ни славы, ни доблести, а дамы дружно повернутся спиной к обидчику этого сладкоречивого красавца. Как бы ему не обломать зубы на вишневых косточках! Мадемуазель д’Онвиль в ответ презрительно приподняла брови, став еще больше похожей на надменную римскую статую. К вспыхнувшему пламени ссоры уже начали поворачиваться завитые головы, возбужденный шепот быстрее ветра промчался из одного края гостиной в другой, передавая из уст в уста новость. Виконтесса, переводя растерянный и обиженный взгляд с Арамиса, который так и не подарил ей сонета, что почти пообещал, на ла Сэрня с Кальяджи и одноглазого господина де Ронэ, сделалась белее кружев на своем платье. Неожиданно цепко для такого эфемерного создания она дернула за рукав шевалье д’Арленкура. – Сделайте же что-нибудь! – простонала она. – Муж никогда не простит мне скандала. – Почему я? – возмутился шевалье, от удивления оставив куртуазную манеру питомца муз. – И, право, причем тут вы, сударыня? В любом случае уже поздно, – мрачно завершил он, услышав последние слова Арамиса.
Теодор де Ронэ: – Право же, господа, – оборот, который приняла беседа, заметно обеспокоил самого Вуатюра, и, оставив общество мадам де Рамбулье, он вернулся к своему юному протеже. – Я вовсе не претендую на молнии Юпитера – только на лавры Аполлона, да и те я готов в любой момент уступить более достойному. Дражайший месье де ла Сэрнь, не хмурьтесь так грозно, гора Олимп в полном вашем распоряжении. Синьор Кальяджи, я полагаю, примет трезубец Потрясателя недр, месье де Ронэ мы вручим меч Марса… – Только если мне дозволено будет выбрать свою Венеру… и если мы обойдемся без Гефеста. Вуатюр был слишком стреляным воробьем, чтобы взглянуть на д'Арленкура, но не усмехнуться он не мог. – Госпожа маркиза, несомненно, будет Минервой, – продолжил он. – А месье Арамиса вы определили в Пегасы? – ла Сэрнь поджал губы с видом крайнего неодобрения. Не услышав рассуждений д'Арленкура, он не мог не заметить явственное огорчение мадам де Брабьен и явно сделал из него правильный вывод. Отступить, не потеряв лица, он не мог, а вот продолжение стычки на словах, похоже, представлялось ему отличным выходом из положения.
Арамис: - Нет, сударь, - улыбка юноши стала откровенно насмешливой. - Это вы, - он подчеркнул личное обращение интонацией, - определили меня в Пегасы. Умоляю вас, пойдёмте же на улицу, здесь положительно нечем дышать. Устроим философский спор по поводу того, является ли Пегас с ослиными ушами мулом, пусть и с крыльями, или всё же его можно считать лошадью. А чтобы не возникло недомолвок, возьмём с собой пару критиков, которые рассудят нас окончательно. Иначе я рискую услышать из ваших уст сравнение с Эриманфским вепрем. Прошу одну минуту - я обещал прочитать мадам де Брабьен сонет, но придётся ограничиться рондо. Обманывать даму по меньшей мере невежливо. Подойдя к мадам де Брабьен, Арамис сказал ей тихо: - Сударыня, я, право, не решаюсь прочитать это вам. Смотрите на вашу тень на стене и думайте, что это... не вы. Он выдержал паузу и прочитал - быстро и взволнованно. - Тень этой женщины – неспешно по стене Она скользит как нежный лунный свет. И для меня мечты желанней нет Чем видеть наяву или во сне Тень этой женщины.
Dramatis personae: Виконтесса поднесла к глазам платочек, крохотный кусочек батиста, обшитый кружевом шириной в два пальца и едва ли способный осушить больше одной слезинки. – Ах, ну зачем же вам драться? Разве вы не все равно что духовное лицо, господин Арамис? – и она подняла на юношу затуманенный голубой взор, который затем потупила, словно в застенчивом смущении от своей смелости. – Я бы хотела получить на память ваше рондо, записанное на бумаге, ведь наша память так непрочна и хрупка, как сама жизнь. – Я запомнила каждое слово, милая Шарлотта, – вмешалась не столь склонная к чувствительности Женевьева д’Онвиль. – А вы знаете, что моя память крепка, как скала. Слегка задетый отведенным ему образом олимпийского рогоносца, шевалье д’Арленкур злорадно скривил губы при виде того, как еще более неблагодарная роль миротворца, которую самоотверженно взял на себя господин Вуатюр, не нашла поддержки у его безрассудного протеже. Решительно, если юнцу не хватало опыта, то он с лихвой искупал его недостаток отвагой. – Зазорней мулом слыть, чем скакуном, но все ж почетнее, чем быть ослом.
Арамис: Арамис посмотрел на хрупкую сильфиду чистейшим, кротким взором. - Кто же вам сказал, что мы пойдём драться? Нет, мадам, мы всего лишь удаляемся для того, чтобы на словах решить спор... - юноша запнулся, щёки его залил лёгкий румянец смущения. Он продолжил после некоторой паузы. - Формулировки которого не годятся для женских ушей. Как бы мы ни старались избежать двусмысленностей, они возникнут. Я вернусь примерно через полчаса, как и все эти господа. Клянусь вам. И вам, - он почтительно поклонился мадемуазель д`Онвиль. - Подтверждением моих слов будет тот факт, что через полтора месяца мне предстоит принять сан. Я должен быть кроток как ягнёнок. Он сделал шаг вперёд. - Шевалье д`Арленкур, не угодно ли вам составить мне компанию? Право, вы куда более опытны в решении подобных споров, потому что я... На сей раз щёки будущего аббата заалели как маки: к счастью, ни сильфида, ни гордая Юнона этого не могли видеть. - Я достаточно опытен в риторике, но подобного рода спором вынужден заняться впервые, - сказал он едва слышно.- Поддержите меня, ибо господин Вуатюр по определённым причинам не может этого сделать. Да если бы и мог, я бы удержал его. Поверьте мне, я - семинарист, но я - истинный дворянин. Вашей чести это никак не повредит. Я имею право.
Теодор де Ронэ: Бретер снова склонился к уху Вуатюра. – Сколь же пренебрежительно люди, несущие нам слово Божье, обращаются со своим собственным, – шепнул он. Благосклонное выражение, возникшее на румяном лице поэта, когда отзвучали последние строки прочитанного юношей рондо, сменилось лукавым, а затем – озабоченным. – Окажите мне услугу, сударь, – так же тихо откликнулся он, – позаботьтесь, чтобы он это слово сдержал. Теодор только качнул головой и огляделся. Тем же занимался и ла Сэрнь, но никто из тех, на кого падал его ищущий взгляд, не спешил кивнуть в ответ: завсегдатаи салона, по всей видимости, все оказались на стороне будущего священника. Даже Кальяджи поспешил отступить куда-то за женские юбки, оказавшись столь же несклонен поддержать приятеля, как готов был несколькими минутами ранее оказать ему медвежью услугу. – Риторика, говорите вы? – усмехнулся бретер. Говорило в нем чувство противоречия, память о стишке, вызвавшем досаду приятеля, или неосознанное чувство соперничества с д'Арленкуром – он шагнул к бретонцу. – Коли пожелаете, сударь, я попробую вспомнить старые аргументы. Ла Сэрнь и Вуатюр уставились на него с равным неверием, явно не понимая его выбор. Поэт опомнился первым и минуту спустя, когда оба дуэлянта и их секунданты покинули гостиную, выказал истинное величие духа и похвальное беспристрастие, разделив с маркизой и ее окружением свое мнение: – Не скрыть под кружевом вояку, Не спрятать париком тонзуры – Петух бойцовый лезет в драку, Каплун не в силах строить куры. Эпизод завершен. Продолжение тут
полная версия страницы