Форум » Предыстория » In aeternum. 16 апреля 1621 года, Париж, особняк де Люинь » Ответить
In aeternum. 16 апреля 1621 года, Париж, особняк де Люинь
Арамис: In aeternum - навсегда, навеки История, которая то ли была, то ли нет. Вариантов множество, мы предлагаем свой.
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
Арамис: - Д’Эрбле, мадам. Рене не смел поднять глаза, накрепко усвоенная привычка не давала это сделать. Хотя юноша желал бы нарушить запрет. Де Тийи нарушил, и на нечестивца не обрушилось небо. Как ни странно, ему очень помогла мадам де Сен-Фуа, которая стояла совсем близко и была готова разорвать в клочья всех, кто посмеет посягнуть на её любимчика. - Господин д’Эрбле прекрасно поёт и ещё лучше читает тексты из Писания и объясняет их. Несомненно, со временем он будет одним из самых выдающихся священнослужителей парижской епархии. Я приглашала многих, но они меня утомляли. А он умеет затронуть душу и найти нужные слова! – сказала она самым сладким голосом. – К тому же он отличается мягким характером и отменным воспитанием. Ему доверяешь. Потому я намерена составить юноше протекцию. Нельзя отпускать подобных людей в провинцию. Он не богат и скромен, потому ничего не попросит сам. Рене услышал шёпот одобрения и подумал, что готов гладить левреток и переводить тексты Священного Писания с латыни на французский стихами до самого рукоположения. Пусть Тийи постигает жизнь совсем иными способами – быть праведником не так и плохо. А честолюбие… должен же у молодого человека его возраста иметься хоть один грех! Кому много дано, с того и спросится. - Д’Эрбле… - задумчиво повторила мадам де Люинь. – Что ж… я уже успела составить мнение о вас. Но скажите – вы уверены, что тот мальчик, которому мы оказывали помощь, сможет петь дальше? - Что за мальчик? – спросила мадам де Сен-Фуа, переглянувшись со второй покровительницей – мадам де Менан, также входившей в штат дам королевы-матери. – Кому нужна помощь? Мадам де Менан, оставшись вдовой в сорок три года, много сил и времени уделяла благотворительности. Своих детей у неё не было, и она опекала несколько приютов. - Мальчик, который с декабря воспитывается у нас в семинарии. У него чудесный голос, но он… переволновался. К тому же в зале, где нас разместили, очень сильно благоухали цветы. Бедняжка де Милье, вероятно, надышался ими, и не смог принять участия в концерте. Её светлость была настолько любезна, что оказала участие в его судьбе, - поспешил пояснить Рене. Им овладело чувство горькой обречённости: мадам де Люинь переглядывается с де Тийи, вот теперь может измениться судьба де Милье… Один он обречён ещё два-три года слушать разговоры стареющих покровительниц и надеяться неизвестно на что. Но вредить тому или другому? Ни за что! - Петь он сможет, я ручаюсь. Если ему дали всё, что я сказал, спазм пройдёт довольно быстро. Дамы зашумели взволнованно. - Де Милье попал в семинарию по досадной ошибке, - раздался спокойный голос красавицы-хозяйки. – Это младший сын одной моей доверенной дамы, которого она решила отдать в семинарию из опасений, что её второй муж будет недоволен, если мы с герцогом окажем благоволение двум мальчикам, а не одному. Мне она ничего не сказала. - Мне нужен паж, - немедленно заявила мадам де Менан. – Не младше девяти и не старше двенадцати лет. - Её величеству тоже нужен паж такого возраста, и младший де Милье вполне подходит. В этот момент позвали к столу. Мадам де Сен-Фуа успела неведомым образом получить некое распоряжение, потому что она чуть задержалась у клавесина и мягко дотронулась до плеча Рене. - Вы умница, - сказала она с самой ласковой улыбкой. – Не бойтесь ничего и оставайтесь. Я буду опекать вас. Вас и вашего друга, хотя такие бойкие и красивые молодые люди как он, сами могут постоять за себя. написано в соавторстве
Мари де Шеврез: За обедом Мари была настолько поглощена обязанностями хозяйки, что на время полностью забыла про милость, которую выпросила у мужа и его высокопреосвященства архиепископа для двух скромных семинаристов. Уже в самом конце застолья, когда их величества намеревались покинуть особняк де Люинь, герцогиня обратила внимание на то, что мадам де Сен-Фуа величаво восседала на непривычном для себя месте. Мари нахмурилась было - статс-дама королевы-матери вполне могла устроить грандиозный скандал по этому поводу, но затем взгляд молодой женщины задержался на лице юноши, сидевшего рядом с мадам де Сен-Фуа. Так вот чей горящий, жадный, откровенно обжигающий взор она ощущала всё это время! Молодой безумец де Тийи. Тут же Мари вспомнила про свою идею пристроить в пажи младшего де Милье. На её счастье, королева как раз ждала, пока король и Люинь обменяются очередной порцией любезностей, и герцогиня успела шепнуть на ушко своей августейшей подруге всё, что нужно. Анна кивнула, никаких возражений не последовало. Её величество пообещала завтра же отдать все необходимые распоряжения. Вопрос был решён. Мари довольно улыбнулась: не пришлось даже прибегать к помощи мужа. А если кто-то вздумает возражать, у неё, лично у неё достаточно средств, чтобы настоять на своём. Младший де Милье будет служить при дворе. Рядом с Анной будет человек, который обязан всем ей, Мари. Семье не придётся платить за получение придворной должности: то, что кому-то достаётся огромной ценой, для госпожи де Люинь не будет стоить ничего! Кто знает - вдруг когда-то у мальчика будет шанс отплатить добром за добро? Затем она опять отвлеклась - и надолго. Было давно за полночь, когда Симонетта, явившаяся к хозяйке с бокалом оранжада и склянкой с ароматической водой, сказала госпоже, что дворецкий не знает, куда отвести господ семинаристов. С одной стороны, это юноши благородного происхождения, с другой... Не угодно ли мадам отдать распоряжение выделить крепкого лакея с мушкетом - сопроводить певцов до ворот семинарии? Остальные уехали давным-давно, а вот эти трое... Мари думала недолго. - Ко мне на половину, в лиловую спальню. Всех троих. Кровать там широкая, поместятся. Принимать как гостей, поняла? Мальчика накормить, старшим принести хорошего вина, бисквиты и сыр. Не думаю, что они здесь что-то смогли проглотить. Симонетта тихо хихикнула. - Тот, что постарше, глаз с вас не сводит. Куда уж ему про еду думать! А за младшим всё мадам де Сен-Фуа ухаживала. Он ей родственник или... Мари на дерзкую не обиделась. Только хмыкнула. - А ты как считаешь? - Пока нет, но всё впереди. - Симонетта сноровисто провела мокрой салфеткой, источавшей сладкий аромат розовых лепестков, по шее, плечам и груди госпожи. - Оба святоши порядочные, но от природы не уйти. Если суждено, случится непременно. Мари чуть вздохнула. - И с вами случится, - еле слышно промолвила Симонетта. - Вижу, нравится вам тот... первый. Так и не противьтесь. Вы молоды, он тоже. Если угодно будет, я его к вам и приведу. И уведу тихонечко. Мари вспыхнула. Хотела было вспылить, отослать потерявшую всякую совесть служанку, но... - Его - в зелёную спальню, она свободна тоже! Под сердцем странно похолодело. Она собирается изменить Люиню? Зачем? И с кем? Отменить бы приказание, но Симонетта уже исчезла. Мари вздохнула и вернулась к гостям. Она искала мужа, она хотела быть рядом с ним - чтобы всё рассказать, чтобы он не дал ей совершить ошибку. Но Люинь был весел, пьян и окружён гостями. Мари же всё время вспоминала жадный, неотступный взгляд карих глаз. И понимала, что уже сдалась.
Dramatis personae: Де Милье, едва завидев комнату, именуемую Лиловой спальней, приоткрыл рот от удивления. Он искренне думал, что его оставили лишь затем, чтобы отвести в тюрьму вместе со старшими! Пусть их оправдали, но вдруг мадам де Люинь передумала? В воровство Николя-Луи не поверил сразу, потому что знал: де Тийи имел достаточно карманных денег, чтобы выглядеть почти щеголевато. Такие не воруют. Незачем. Старшие мало внимания обращали на младших и вели себя с ними так, как господа обращаются с лакеями. Потому мальчик, обладавший от природы быстрым умом и наблюдательностью, знал про них куда больше, чем мог предположить тот же де Тийи. Луи Готье, единственный простолюдин среди старших, был нечто вроде ростовщика. У него всегда можно было занять определённую сумму под процент. Юноши дворянского происхождения не желали принимать его в свой круг, но поодиночке заискивали перед ним. У де Тийи имелась замужняя любовница, и он к ней бегал три раза в неделю, спускаясь по плющу, обильно увивавшему заднюю стену семинарии. Комната младших располагалась на втором этаже, в углу, и из окна можно было при достаточной ловкости выбраться на верх стены. Младшие не рисковали – им не хватало роста, чтобы, повиснув на подоконнике, достать ногами до края стены. Не хватало и силы, чтобы подтянуться, забираясь назад. У де Тийи имелось всё, чтобы регулярно совершать трюк, который сделал бы честь любому циркачу. Николя-Луи знал наверняка: пока он жил дома, бродячие труппы регулярно выступали у них в замке или поблизости. Один циркач сильно простудился, и матушка распорядилась, чтобы его оставили у них, пока не поправится. Николя-Луи прибегал к нему – послушать рассказы о дальних краях и странствиях. Старик взялся научить мальчишку метать ножи и даже дал пару уроков, но затем с ним что-то случилось, и он внезапно умер. На память от него остались цветные шарики – подбрасывать их в воздух и вытворять всякие трюки. Интересно, их выбросили или нет? Д’Эрбле дружил с де Тийи и тоже ходил к одной знатной даме, но куда больше его интересовали занятия вокалом с господином Бертолуччи. Ещё он по поручению господина Бертолуччи опекал Жана-Пьера дю Барри и приходил почти каждый день заниматься с ним. Клавесин стоял в комнате, чтобы мальчишки могли без помех учить дополнительные задания. Д’Эрбле усаживался за инструмент и почти час распевал своего подопечного, а затем они занимались упражнениями и учили партии. Николя-Луи поначалу думал: зачем д’Эрбле тратить время и силы на младших? Затем понял, что д’Эрбле, пусть и лучший ученик на своём курсе, и любимчик итальянского маэстро, который был ой как строг и придирчив, таким способом зарабатывает деньги. Николя-Луи видел не раз, как д’Эрбле переписывает ноты, делает работы за тех, кто ещё старше, часами просиживает в библиотеке. Он был ужас какой умный, но тем не менее ничуть не задавался. Вот и сейчас заставил Николя-Луи тщательно вымыть руки, повязать салфетку, сесть за стол и поужинать. Благодаря ему Николя-Луи уяснил, что никто их в тюрьму не отправит. Что оставили ночевать – спасибо, небольшое удовольствие бегать по ночному городу. Они уселись друг напротив друга – старший и младший. Лицо у д’Эрбле было бледным и измученным. Николя-Луи даже испугался и спросил: - Вам сильно попало? Ругали? Что бить будут разве что линейкой по рукам, он уже знал. Ну, или регент оплеуху даст. Иногда крепкую, иногда не очень. Кто бы посмел по-настоящему бить дворянина! Он подумал немного, и спросил о важном: - Заплатят?
Арамис: Рене пожал плечами. Ему было всё равно – заплатят или нет. Мир для него раскололся в тот момент, когда смешливая горничная отвела де Тийи в комнату, где никого не было, а его самого – в комнату, где сидел за столом и горько плакал маленький де Милье. Еды было вдоволь. Кровать оказалась мягкой, тёплой и удобной. В иное время и при других обстоятельствах Рене немедленно воспользовался бы и тем, и другим. Пока не было господина Бертолуччи, юноша привык жёстко ограничивать себя в еде, и мог насытиться кашей из бобов и маленьким куском сыра. Он строго соблюдал постные дни: только хлеб и вода, ничего более. По воскресеньям Рене позволял себе съесть сладкую булочку или вафли, купленные у торговки близ студенческого квартала Сорбонны. Шесть лет – немалый срок, если речь идёт о ежедневном добровольном послушании. Господин Бертолуччи настоял: нужно не ограничивать себя в еде. Не в постные дни обязательны мясо, рыба. Вокал требует опоры, голосу нужны объём и сила. В детстве Рене пел как первого, так и второго альта, потому втайне надеялся, что Создатель одарит его во взрослой жизни звучным мужественным баритоном. Пусть даже будет сильный тенор, как у приятеля де Тийи, который довольно легко пел и партии баритона prima: тембр и диапазон позволяли. Увы! Первое же занятие с господином Бертолуччи, первое же исполнение «Laudate pueri Dominum»* лишило его всяких иллюзий. Голос остался почти в прежних рамках, превратившись в tenore leggiero с прекрасным верхним регистром: гибкий, звонкий, подвижный. Господин Бертолуччи сразу потребовал, чтобы д’Эрбле стал петь solo, брать индивидуальные уроки. Вот – допелся… Никакой радости. Де Тийи сейчас с ней. С ней. С ней. - Заплатили уже, - мрачно сказал он. – Слышу: разговаривать можете. А петь? Клавесина не было, зато на стене висела лютня. Юноша снял её с крюка, настроил. - «Esse quam bonum», от ля, тихо. Не напрягайтесь. «Как хорошо и радостно братьям жить в единении» - псалом Давида. Победитель Голиафа, не ты ли отправил на смерть верного Урию, чтобы обладать прекрасной Вирсавией? Детский чистый голос звенел, славил Господа… Рене, придавленный к земле собственным горем, машинально аккомпанировал. Тийи… с ней… *Название молитвы - "Хвалите Господа, отроки!". Tenore leggiero - в современной терминологии "лёгкий тенор". Для примера - партия Ленского в "Евгении Онегине". Для XVII века логично упомянуть партию Орфея из оперы "Орфей" Монтеверди.
Мари де Шеврез: Хочешь рассмешить богов – расскажи им о своих планах! Если Мари пренебрегала своими обязанностями в начале вечера, то под конец торжества она не могла себе такого позволить. Даже имея в распоряжении целый штат вышколенных слуг и превосходного управляющего, мадам де Люинь к трём часам ночи просто с ног валилась от усталости. Ей самой было непонятно, откуда эта усталость взялась: она не слишком усердствовала за столом и не слишком много танцевала. Симонетта с трудом стянула с ног госпожи туфли. Ноги отекли и опухли, пришлось делать холодную ванну с травами и массаж. Беготня горничных, извечная суета, сопровождавшая отход ко сну хозяйки дома – всё это отвлекло Мари от не слишком благочестивых мыслей, героем которых был некий статный красавец, который по странному стечению обстоятельств носил сутану. Фи! Женская тряпка, бесполая и противная! Интересно, каков он будет в камзоле? И… без камзола тоже? Мари, танцуя четвёртый по счёту менуэт, задалась вопросом: что священники носят под сутаной? Додумать не успела. Мысли прыгали, Мари никак не могла сосредоточиться. Её постоянно отвлекали. Когда Симонетта помогала ей переодеться в длинную ночную сорочку, мадам де Люинь, поднявшая руки, вдруг вскрикнула от боли, полыхнувшей между рёбрами. В груди нестерпимо защемило, сердце затрепыхалось как птичка, сжатая в человеческой руке. К ней бросились все, кто присутствовал в комнате. Боль медленно, неохотно проходила. Мари, обнажённая выше пояса, лежала в кровати, осторожно поглаживая кончиками пальцев правое плечо и бездумно разглядывая собственную грудь. Вторая камеристка, Жанна, знавшая Мари со времён, когда та была подростком, перебирала волосы госпожи и шептала что-то успокоительное. Симонетта принесла губку, обильно смоченную целительным бальзамом и стала протирать тело мадам де Люинь. Мари приподнялась на локтях. Анна, третья камеристка, держала свечи. - Вы бледны, мадам, - сказала она. – Нужно послать за лекарем. Симонетта вдруг негромко рассмеялась. - Нужно, но лекарь вряд ли поможет, - сказала она, указывая на несколько коричневатых пятнышек неправильной формы, выделявшихся на белоснежной коже госпожи. Ещё несколько часов назад они были незаметны. – Мадам, вы в тягости. Вам слишком туго затянули корсаж, нельзя так. Середина третьего месяца, если не все три. Мари покраснела, припомнив некоторые обстоятельства, сопровождавшие королевскую охоту в январе. Право, это было безумие… но дитя появится на свет красивым и крепким, потому что зачиналось в великой любви. - В тягости? – переспросила она, понимая, что Симонетта не ошиблась. Имелось много других косвенных признаков, на которые Мари попросту не желала обращать внимание. – О, теперь хочу девочку! Жанна скользнула взглядом по животу госпожи. - Молитесь Мадонне. Я смогу сказать вам через месяц, когда будет уже немного заметно. Симонетта права: середина третьего месяца. Не нужно бы вам танцевать сегодня. Как же вы не поняли, мадам? Жанне можно было верить: у неё самой было четверо. Две девочки и два мальчика, все выжили и росли на радость родителям. - Угодно ли сейчас же сказать его светлости? - Угодно, - почти жалобно сказала Мари. Герцог явился через пять минут – взбудораженный новостью, пылающий и совершенно трезвый. Мадам де Люинь, перехватив его взгляд, резким движением руки отослала всех служанок. Люинь отблагодарил её на славу. Засыпая на плече мужа, Мари не думала ни о чём, кроме того, что она счастлива. Семинарист де Тийи её больше не интересовал.
Dramatis personae: Зато семинариста де Тийи очень интересовала мадам де Люинь. Две его постоянных покровительницы также принадлежали к кругу дам высшего света. Время практики с мещаночками и горничными закончилось. Нужно было набирать действительно полезные связи. Деньги, которые выделяла на обучение семья, позволяли надеяться на хорошее место близ Парижа, но не в самой столице. Тийи же хотел получить должность именно в Париже. Если приятель д`Эрбле был беден, то де Тийи привык, что благодаря щедрости родственников и собственной ловкости ему не приходится лишать себя маленьких радостей жизни. Господь наградил его привлекательной внешностью, умом, талантом - почему бы не воспользоваться подобными дарами? Кроме того, он был почти напрочь лишён такого качества, как щепетильность. Когда предоставилась возможность стать любовником знатной дамы, он тотчас ею воспользовался, нимало не терзаясь тем, что вообще-то его приглашали в дом с исключительно благочестивыми намерениями. Пусть благочестием тешатся дети: таких на курсе было человек восемь. По мнению Тийи, крепость вроде мадам де Сен-Фуа, к которой регулярно наведывался нерешительный д`Эрбле, могла при правильной осаде и должном напоре рухнуть через неделю ежевечерних свиданий. Недаром она временами бросала на молоденького семинариста взгляды, какими обычно кошка смотрит на горшок со сметаной! Впрочем, нерешительность приятеля лишь показывала самому Тийи, что он выбрал самый приятный и верный путь к собственному благополучию. Он потому и продолжал тратить время на занятия вокалом, потому и ходил к Бертолуччи, что ансамбль солистов (из хора семинарии чуть не в девяносто человек - всего восемнадцать избранных!) приглашали на светские вечера. Благоволение короля и королевы, постоянный поток подарков, возможность заводить новые знакомства - это было ценно. Кроме того, итальянец успел завоевать большой авторитет, к нему благоволили, и он всеми силами защищал своих "мальчиков". Не в церковные певчие их готовили - никто не отменял основных занятий, нагрузка была колоссальная! На всё не хватало времени. Бертолуччи мог договориться о переносе сроков испытаний, выхлопотать дополнительные часы отдыха. В день концерта солисты освобождались от всех уроков. Вот и нынче Тийи немало времени уделил своей внешности, пользуясь тем, что не придётся рано вставать и идти на занятия вместе с остальными. Ещё одна важная привилегия для поющих в ансамбле заключалась в том, что они жили в комнатах по три-четыре человека. Хотя бы ради этой относительной свободы можно было терпеть строгость итальянского маэстро, соблюдать требования, которые тот поставил в частной беседе: в ночь перед концертом никаких амурных похождений! Ничего не говорилось про ночь после концерта! Потому де Тийи, самоуверенный, как большинство юношей в восемнадцать лет, с нетерпением ожидал, что вот-вот в комнате появится восхитительная фея. Он не мог ошибиться! Она непременно появится! Но появилась итальянка-горничная, которую Тийи заприметил сразу. Субретка, достойная госпожи. Кроме того, явная любимица - ей отдавали предпочтение. Красавица Симонетта так сожалела о недомогании, постигшем мадам де Люинь, так трогательно утешала влюблённого, что Тийи дрогнул. И утешился! Мадам де Люинь не могла оказать ему лучшего подарка: ловкая горничная всегда держит в своих руках все секреты госпожи, а теперь Тийи имел влияние не только на герцогиню, но и на её доверенное лицо. Смешливая пылкая итальяночка исчезла под утро, а уставший Тийи с наслаждением растянулся на мягкой удобной кровати и уснул крепким сном человека, который честно исполнил свой долг.
Арамис: В соседней комнате так же не спали до пяти утра, когда небо над Парижем стало еле заметно светлеть. Рене уговорил мальчишку съесть хотя бы что-то: ведь тот был голоден с самого утра, как все они. За большим столом, в присутствии множества знатных лиц, д'Эрбле вёл себя как подобает скромному семинаристу, из милости оказавшемуся в блистательном обществе. Если бы не опёка мадам де Сен-Фуа, он бы так ни к чему и не притронулся. Из поста следовало выходить со всей возможной осторожностью. К тому же юноша сильно волновался. Немного сыра, куриное крылышко и бокал вина - положительно, его светлость де Люинь даже не заметил присутствия за столом столь непритязательного гостя. Они по-братски разделили кусок холодной курятины, макали её в плошку с соусом, заедали тушеными овощами. Затем настал черёд сыра. Вино в кувшине оказалось лёгким, сильно разбавленным. Трапезу закончили часа в три ночи. Должно было наступить блаженное полусонное состояние, но почему-то спать не хотели ни тот, ни другой. - Нас не заберут в тюрьму? Я не хочу. Матушка говорила, что все, кто туда попадает, становятся пропащими людьми, - робко спросил Николя-Луи. Всё же он не привык откровенничать с кем-либо, особенно со старшими семинаристами. А сейчас было, кажется, можно. - Я ведь всё вернул! Сразу! И... спасибо... вам. Рене, поглощённый собственными невесёлыми переживаниями, не сразу понял, о чём его спрашивают и за что благодарят. - Нет, дурачок, - он машинально потрепал де Милье по светлым кудряшкам. - Мадам де Люинь очень добра... Он впервые вслух произнёс имя женщины, которая словно кинжалом пронзила его сердце... теперь там, внутри, было больно и сладко одновременно. Любовь чистая, любовь робкая и смиренная - как тебе противостоять? Ты укоренишься в сердце сама собой, а затем заполнишь собой весь мир. Всё равно что дышать, пить воду, смотреть вокруг... Начинается с рыцарского поклонения, а заканчивается одним и тем же... Рене, влюблённый впервые, этого не знал и даже не подозревал, что только что упустил единственный шанс вырвать из сердца эту женщину, взбалмошную и непредсказуемую, умную, капризную... Прекрасную. Неповторимую. - Мадам де Люинь очень добра! - горячо подтвердил де Милье. Зёрнышко, упавшее в борозду, пустило первый корешок: детский взволнованный голос заставил Рене улыбнуться, потому что влюблённому всегда приятно, когда возлюбленную хвалят. - И красива. - Очень... Про де Тийи они не говорили. Если бы он сейчас появился здесь, то наверняка стал бы не слишком желанным участником разговора. - А её величество была на концерте? Барри не сбился? - Её величество была. Жан-Пьер справился прекрасно, но я бы предпочёл, чтобы пели вы. - Как вы думаете, мадам де Люинь сможет сказать матушке, чтобы она меня забрала? - Мадам де Люинь наверняка скажет. - Тогда мне больше не придётся петь. Я буду жалеть только об этом. А... вы? Рене прикусил губу. - Я буду, - ответил он, глядя куда-то вдаль, - мне придётся. Я могу надеяться только на себя. - Но у вас же есть мадам де Сен-Фуа! - в недоумении воскликнул мальчик. - Говорят, она к вам благоволит! Неужели нельзя попросить её... Юноша покачал головой. - Просить можно у тех, кому можно довериться. Или в случае крайней нужды. Я пока не доверяю мадам де Сен-Фуа, и вполне справляюсь сам. Я надеюсь только на себя... и на покровительство Пресвятой Девы. Они разговаривали ещё некоторое время - просто и откровенно, словно и не существовало между ними семи лет разницы. Как старший и младший братья. Затем сон сморил их, и оба уснули, едва успев очутиться в ласковых объятиях пухового одеяла. Младшему снилась матушка, старшему - мадам де Люинь.
Мари де Шеврез: Люинь покинул спальню жены около шести утра. Мари сонно потянулась к нему, чтобы урвать поцелуй напоследок - получила требуемое и вновь забылась сном до десяти утра, когда в дверь проскользнула Симонетта. - Мадам, угодно ли вам будет встать? Вы просили разбудить вас. - Да, - ответила Мари, которая намеревалась сегодня посетить Нотр-Дам - благодарить Пресвятую Деву за чудесную новость и одновременно молить о том, чтобы родилась дочь. - Не зови остальных, подай сама воды для умывания и помоги одеться. Я вчера и так устала от шума и суеты. - И не каждый день у вас всякие маленькие воришки пытаются стянуть драгоценности, - со смешком поддакнула госпоже Симонетта. - Воришке его поступок пошёл на пользу! - Мари зевнула и принялась сама стягивать сорочку. - Распорядись, чтобы мальчишку накормили и нарядили как положено. После полудня за ним должны прислать. Будет служить у её величества, петь ей. Надеюсь, голос он не потерял. - Какое там! - горничная сноровисто приготовила всё, что требовалось для омовения. - С утра уже свистят как два соловья. Сама слышала. Так его её величество к себе в пажи возьмёт? Вот хорошо: голосок чудесный. Словно ангел небесный поёт, не иначе. Да и на личико далеко не урод, прямо скажем. - Ну! - Мари отмахнулась шутливо. - Рановато ему привлекать внимание горничных! - Через год будет в самый раз. А что же вы его матери не отдали, мадам? - Пусть будет сюрпризом для неё, - холодно усмехнулась Мари. - Она его не любит, и он ей не нужен. Так принято. Потому я и хочу, чтобы у меня родилась девочка. Девочки куда более счастливы в жизни, хотя не все это понимают. Дочь я буду воспитывать сама. Герцог тоже желал бы получить наследницу, а не наследника. Позже - сколько угодно мальчиков. Но сейчас... Симонетта, гордая оказанным ей явным предпочтением, была особенно услужлива. - Мадам не рассердится, если узнает, что я всё выполнила как вы сказали? Мари наморщила лоб. - Что именно я сказала? Симонетта опустила глаза и ответила с самым смиренным видом: - Не оставлять в одиночестве того... красавчика из певчих. Господина де Тийи. - И что? - Мари чуть приподняла волосы, чтобы горничная смогла протереть ей спину губкой с ароматической водой. - Он согласился на замену? Симонетта кивнула. - Но трижды назвал меня вашим именем. Герцогиня довольно улыбнулась. - Если уступать сразу всяким певчим... что же останется от моей репутации? Пусть терпит, раз уж влюбился. С его наружностью легко возомнить себя Парисом... но я, к счастью, не Елена! - А в комнате, где ночевали мальчишка с тем, другим, я кое-что нашла! - хотя их сейчас никто не мог слышать, Симонетта доверительно склонилась к госпоже и понизила голос. - Что именно? - Мари была любопытна, а потому сразу же почуяла дрожь нетерпения в интонации своей любимицы. - Стихи, мадам! И они... о вас! Желаете, принесу? Герцогиня зажмурилась от удовольствия как кошка. - Стихи? Да что ты! И... кто? Симонетта фыркнула. - Юноша, который на клавесине играл. Тоже хорошенький - ну просто куколка! Он, мадам, тоже во время ужина с вас глаз не сводил, а эта старая наседка, мадам де Сен-Фуа, и так, и этак перед ним красовалась! - Влюбился? - Мари улыбнулась своему отражению в зеркале. - Похоже, что да. Ну, принести вам стихи? Мари не думала ни секунды. - Принеси!
Арамис: Несчастный юный поэт уже обнаружил пропажу сонета, написанного ночью и по неосторожности оставленного на столе. Юность имеет свои законы: если молодое существо устало, то оно уснёт так крепко, что ничего не услышит. В комнате мог побывать кто угодно. Поначалу Рене ещё надеялся, что его творение унёс куда-то сквозняк. Юноша самым добросовестным образом заглянул во все укромные уголки. Ни черновика, ни чистовика! А ведь оба листка были придавлены бронзовым подсвечником... Де Милье наблюдал за ним с нескрываемым любопытством. - Что вы там такого написали? Зачем так переживать? Д'Эрбле не мог объяснить. Он сам стыдился своего порыва, и сейчас ему казалось, что вечернее наваждение пропало. Ничуть он не влюблён! Откуда вообще взялась странная мысль о том, что красота мадам де Люинь пробудила в нём какие-то особенные, новые чувства? - Глупый сонет! - буркнул он. - Вот потому, что глупый, и разыскиваю. Глупостей и так через край. Боюсь, что нас сюда больше никогда не пригласят. Словно опровергая его слова, в комнату без стука зашла красивая черноглазая девушка, которую вчера оба семинариста видели рядом с мадам де Люинь. - Господин д'Эрбле, - поклонившись, сказала она нежным голоском, - вас желает видеть мадам. "Я погиб, погиб окончательно!" - только эта мысль билась в голове юноши, пока он на негнущихся ногах следовал за своей неумолимой провожатой, которая постоянно оглядывалась и посматривала на юношу со странной смесью лукавства и сострадания. Его впустили в комнату, которая очень походила на будуар знатной дамы. - Мадам, он здесь. Я его привела. Горничная выскользнула прочь, а Рене застыл у дверей как легендарный библейский соляной столп. Он оказался наедине с мадам де Люинь.
Мари де Шеврез: Мари прекрасно знала цену своей красоте, а потому совершенно спокойно приняла юношу в наряде, которые многие дамы сочли бы приемлемым только для утреннего туалета в обществе горничных: на лёгкую ночную сорочку был накинут изящный пеньюар из тонкого лазурного шёлка, который скорее подчёркивал, чем скрывал соблазнительные формы молодой женщины. Герцогиня озорничала. Ей доставляло удовольствие наблюдать за смущением бедняги. Устойчивая привычка к добродетели - бастион, который особенно приятно сокрушить. Мари не минуло ещё и двадцати трёх лет. Верная супруга, любящая жена, она, тем не менее, страстно желала получать знаки внимания и восхищения со стороны других мужчин. - Сударь, надеюсь, помещение, которое вам отвели, было удобным? Вам принесли апельсины из оранжереи? Я распорядилась, чтобы их было не менее трёх! Она не сомневалась, что приказание, которое она отдавала, было исполнено. Но сумел ли незадачливый воришка проглотить хотя бы дольку? Мари с наслаждением играла с юношей - как кошка с мышкой. Мадам де Люинь хотелось получить явное подтверждение того, что сонет был посвящён именно ей - и никому другому. Прелестный, изящный сонет, в котором некоторые недостатки формы с лихвой восполнялись страстностью и искренностью. Признается - и мышка станет неинтересна кошке. Даже есть не хочется. Нежная, пушистая, глупенькая мышка. Но глаза красивые...
Арамис: - Да, мадам... - слова точно застревали где-то в горле. Будто бы его спрашивал строгий экзаменатор, а не молодая красивая женщина. - Комната... прекрасна. Апельсины... я не ел. Требовалось срочно поблагодарить хозяйку за проявленное милосердие. Другая, узнав про случившееся, попросту отдала бы дело на откуп слуг. А те вряд ли стали бы разбираться: в Шатле, и дело с концом. Конечно, в семинарии поднялся бы шум, их с де Тийи выпустили бы... но о возможности получить хороший приход после такого пришлось бы забыть. Что до де Милье, то там история могла окончиться совсем печально. Что, если мадам де Люинь именно поэтому и захотела его видеть? Рене ощущал, что щёки его медленно, но неумолимо приобретают уже не красный - свекольный оттенок. Воздух в комнате казался раскалённым. А хуже всего было то, что он, не смея глядеть в лицо мадам де Люинь, не мог не смотреть на неё вовсе. Волны белокурых волос, небрежно прихваченные несколькими гребнями, светлая нежная кожа, прелестная ямочка между тонкими ключицами. Рука, полуобнажённая до локтя - округлая, царственно прекрасная. Переливы шёлка, которые, точно дразня, подчёркивали то изящное колено, то прелестное плечико, то округлость груди... "Я зря сравнивал её с Юноной. Это сама Киприда!". Странно, неуместно, нелепо, но эта восхитительная молодая красавица, аристократка, подруга её величества вдруг вызвала в нём то же неловкое смущение, какое он испытывал при виде мадам Ланье. На миг даже показалось, что в воздухе витает аромат корицы и ванили. Юноша судорожно вздохнул - ванилью действительно пахло. Но это был не сочный, вызывающий усиленное слюноотделение запах, а лишь дразнящий намёк на него. - Мадам... - пролепетал он, окончательно и бесповоротно утопая в голубых больших глазах герцогини. - Мадам... я не знаю, как высказать благодарность вашей добротой и милосердием. Мы... это случайное совпадение, поверьте! Но де Милье... не наказывайте мальчика, он и так полон раскаяния! Я говорил с ним нынче ночью. Он только и твердит, что теперь ему никто не поверит. Жизнь в семинарии не для него. Мадам, если можно что-то сделать... Он осёкся. По жилам вместе с кровью растекался жар, неведомое тёмное блаженство, безумная смесь странных желаний: немедленно упасть к ногам новоявленной богини, пообещать ей всё на свете за счастье видеть её вот так, наедине хотя бы изредка, в то же время - удалиться в монастырь, никогда более с ней не встречаться и молить, молить о спасении её души каждый день до самой кончины... Рене был воспитан в католической семинарии, потому восторженное обожание взяло верх над всем остальным. Он просто опустился на колени и опустил голову. Если бы мадам де Люинь приказала ему умереть - в этот миг он бы просто молча подчинился.
Мари де Шеврез: Очаровательный юноша, тонкий и стройный, с прелестными чёрными кудрями и взором, который говорит куда красноречивей чем уста - да ещё и опустившийся на колени! Женское тщеславие мадам де Люинь было полностью удовлетворено. Она наслаждалась собственным триумфом некоторое время, снисходительно позволяя огню, который пылал в глазах молодого семинариста, разгореться как следует. Странно, почему она вчера не заметила, насколько красив и этот, второй? Положительно - нужно обращать самое пристальное внимание на семинаристов. Прелюбопытнейшие типажи попадаются. Де Тийи, которому куда более пошёл бы мундир королевского гвардейца и шпага на боку. Де Милье - готовый любимчик для всех придворных дам её величества. - Я опять забыла ваше имя, сударь. Что за никудышная у меня память! - тщательно разыгрывая смущение, сказала Мари. - За де Милье не беспокойтесь, я им уже занялась. Мальчик не вернётся в семинарию. В полдень за ним пришлют прямо ко мне, он принят в штат пажей её величества. Там на его наряде будет столько драгоценностей, что у мальчика пропадёт всякое желание воровать чужие серьги. Я хотела поговорить о вас. Сколько вам лет? Где вы намерены принять сан?
Арамис: - Д'Эрбле, мадам, - ответил юноша, совершенно забывший о том, что мадам де Люинь уже интересовалась его именем. - Шевалье Рене-Франсуа-Венсан д'Эрбле. Мне восемнадцать. Для солидности юноша прибавил себе лет: восемнадцать ему должно было исполниться только поздней осенью. - Про сан я ещё не думал. Сознаваться в собственном ничтожестве было стыдно. - Полагаю, что я отправлюсь после рукоположения куда-нибудь в провинцию. Мадам де Сен-Фуа - моя добрая покровительница, к тому же приходится родственницей со стороны матери. Она может поспособствовать тому, чтобы меня не отправляли совсем уж далеко. Но я не питаю особых надежд. Не лучше прочих знать латынь, греческий и арамейский, быть всего лишь третьим на курсе по успеваемости, немного играть на лютне и клавесине, немного петь - этого слишком мало, чтобы добиться успеха. Про стихи он не сказал намеренно, поскольку не считал себя поэтом. К тому же помнил про украденный сонет.
Мари де Шеврез: - Этого более чем достаточно, шевалье, - проговорила Мари, продолжая внимательно разглядывать юношу. - Многие не могут похвастаться даже тем, что вы перечислили, однако же достигли успеха. Не стану скрывать - вы меня заинтересовали. Но если я напрямую окажу вам покровительство, об этом станут слишком много разговаривать. Мне это вовсе не нужно. Полагаю, что и вам тоже. Герцогиня подала знак горничной. Симонетта кивнула и исчезла за дверью, чтобы почти сразу вернуться с подносом, где лежало всё необходимое для письма. - Я буду следить за вами и по мере возможности помогать, - Мари старалась придать своему голосу как можно больше деловитости. - Но священнику пристало смирение и терпение. Будьте терпеливы - и вы получите свою награду. Если Господь о вас позабудет... я постараюсь возместить подобную забывчивость. Она быстро написала записку, запечатала её личной печатью и с улыбкой протянула юноше. - Мадам де Сен-Фуа, ваша почтенная покровительница, не имеет нужных связей. Вот вам письмо. Обратитесь с ним в особняк Буа-Траси на улице Пайен, недалеко от Королевской площади. Моя кузина нуждается в хорошем чтеце. Надеюсь, вы не откажетесь от подобной практики. Мы с графиней в превосходных отношениях, я часто бываю у неё... Мари прекрасно осознавала, что говорит! - Я намекну ей, чтобы она не скупилась. Кстати, у них в гостиной стоит превосходный клавесин - не противьтесь, если она попросит вас спеть ей, как вы пели всем нам вчера. Граф де Буа-Траси имеет куда большее влияние при дворе, чем мадам де Сен-Фуа. Постарайтесь быть ему приятны... ему... и его супруге. При первой же возможности я непременно навещу милую Камиллу, чтобы услышать ваше пение. Кроме того, я убеждена, что и чтец вы превосходный. Она сделала вид, что задумалась. - Прочитайте мне что-нибудь. Проза, стихи... неважно. Озорная мысль пришла в хорошенькую головку мадам де Люинь. - Что-нибудь из Священного Писания... Ах, вот... я ещё ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь внятно читал хотя бы десять стихов из "Песни песней". Сможете? Прямо сейчас... для меня. Стесняться некого. Симонетта, оставь нас вдвоём!
Арамис: Если бы можно сразу умереть на месте... Одинаково смертельным казалось подчиниться приказу и протестовать против вынесенного приговора. Она насмехалась над ним, эта белокурая Афродита, богиня языческой чувственной любви! Рене вновь вспомнил про полные руки мадам Ланье, приводившие его в священный трепет, затем посмотрел на полуобнажённые руки мадам де Люинь - и почти задохнулся. "Я оскорбляю её...". - Для вас? - срывающимся голосом переспросил он. Ответ был очевиден. Хуже пришлось бы, если бы она заставила читать тот самый сонет! "Песня Песней" всё же лишь один из текстов Священного Писания. Речь в нём идёт о Христе и его Церкви. Разве он сам, будущий священник - не часть Невесты Христовой, истинной церкви? Стараясь не думать о том, что творится с его телом и уповая на невнимательность мадам де Люинь, юноша отступил на шаг и покорно кивнул: - Десять стихов? Извольте. Я попытаюсь. Голос вновь сорвался - в предательскую охриплость. Рене вспомнил наставления мудрого наставника, который заранее предусматривал подобные затруднения и научил с ними бороться. Вот и пригодилось... Три глубоких, от диафрагмы, вдоха. Три резких выдоха. - Глава четвёртая, - пауза. Вдох. - О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими... волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Не следовало смотреть на мадам де Люинь. Полагалось потупиться и быть смиренным. Но... пожалуй, теперь куда более предпочтительным выглядел текст злополучного сонета! - Зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними... Голос вдруг стал низким, с лёгким придыханием. Звонкость, присущая ему от природы, совершенно пропала. Спасала выучка, усвоенная годами. Чтецом он был превосходным, и все это признавали. - Как лента алая губы твои, и уста твои любезны... как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими... Он видел, как щёки мадам де Люинь вдруг вспыхнули румянцем, а дыхание стало более частым. Слова, которые две тысячи лет назад царь Соломон предназначал возлюбленной Суламите, приобретали совершенно новый смысл. Влюблённый юноша почти перестал слышать свой голос. - Шея твоя - как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем - все щиты сильных... Разве так? Нежная тонкая шея, изящная и грациозная. Киприда, языческий соблазн... - Два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями... Не смотреть. Нельзя! Какой это по счёту стих? Она просила десять. - Читать дальше, ваша светлость? Это... пятый... действия согласованы
Мари де Шеврез: Как известно, в тихом омуте водятся самые отчаянные черти! А вчера был скромник скромником, даже не пытался как-то обратить на себя внимание. Мари машинально поглаживала камень перстня на правой руке и, жмурясь от удовольствия, наблюдала за происходящим. Жалеть юношу она вовсе не собиралась. Герцогиня имела славу изрядной кокетки, которая часто переступала границы приличий - и общественное мнение недалеко ушло от истины. Мари очень нравилось провоцировать мужчин на глупости и играть роль главного кукловода в собственном тайном театре марионеток, где практически все роли выполняли поклонники и воздыхатели. Вот и ещё один актёр. Пока непонятно, куда его определить, но со временем вопрос разрешится сам собой. Пусть немного привыкнет к реалиям светской жизни. О, она даже не собирается утверждать, что юноша дурно воспитан. Нет-нет! Просто диковат. Даже странно. При его-то внешности в восемнадцать лет давно пора уверенно вести себя в обществе дамы. Особенно наедине с дамой - даже такой, как мадам де Люинь. А читает действительно превосходно. Мари откинулась на спинку кресла и нежно промурлыкала: - Разумеется. Продолжайте.
Арамис: Арамис глубоко вздохнул. К этому моменту ему кое-как удалось совладать с собой, и юноша перестал ощущать себя так, словно стоял на краю пропасти в самой неустойчивой позе. - Можно попросить воды, сударыня? Разумеется, ему дали вина, а не воды, но это было даже к лучшему. Благословенная влага, изготовленная искусными руками виноделов Прованса, как нельзя более благотворно подействовала на пересохшее горло. Только теперь голос зазвучал как надо: не срываясь, плавно и ровно, замирая в нужных местах, с правильным повышением и понижением интонации. Гордость и давно усвоенный навык помогли одолеть странное, неуместное волнение. - Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я на гору мирровую и на холм фимиама, - негромко, спокойно читал наизусть юноша, - вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Со мною с Ливана, невеста! со мною иди с Ливана! спеши с вершины Аманы, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых! Он даже осмелился посмотреть в лицо Киприды, прежде чем продолжить. - Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. Это была правда. Только бы она не догадалась, что он не просто читает текст Священного Писания. Странный выбор... мадам де Сен-Фуа неизменно выбирала то послания апостола Павла, то историю Иосифа Прекрасного. Ей вообще был близок Ветхий Завет, и Рене с некоторых пор взялся перекладывать целые отрывки стихами, чтобы доставлять своей покровительнице больше удовольствия. Ему был интересен подобный опыт, к тому же подобное творческое отношение к вопросам составления душеспасительных бесед немало способствовало тому, что и сам Рене стал примечать какие-то тонкости, нюансы, ранее незаметные его глазам и уму. Это тут же сказалось на учёбе самым положительным образом. Дальше снова было очень опасно, и Рене с трудом заставил себя говорить ровно и размеренно. - О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Он смотрел на маленькие белые руки мадам де Люинь и дерзко воображал, как вот эта рука прикоснётся к его волосам... - Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник: рассадники твои - сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами; садовый источник - колодезь живых вод и потоки с Ливана. Перечислять специи было проще всего. Всего лишь нард и шафран, аир и корица... - Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, - и польются ароматы его! - Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его... Глава закончилась неожиданно. - Всё, мадам, - сказал Рене, глядя на герцогиню отчаянными глазами. Он скорее дал бы разрезать себя на ремни, но продолжать чтение именно этой части Библии не мог. - В главе шестнадцать стихов.
Мари де Шеврез: - Просто прекрасно! - Мари чуть наклонила голову вбок, любуясь молодым семинаристом с видом знатока искусства, выбирающего статую для своей коллекции. Если бы юноша мог читать мысли, роившиеся в этой очаровательной головке, он наверняка провалился бы под пол от стыда или умер от разрыва сердца. Герцогиня, отнюдь не лишённая практичности, руководствовалась теми же соображениями, что и при устройстве судьбы маленького де Милье. Милость, которую выказывал его величество по отношению к герцогу де Люиню, была приятна, но Мари успела убедиться, что Людовик бывает мстительным. Ей хотелось постепенно окружить себя и мужа кольцом преданных людей, которые, при всей своей незаметности и видимой незначительности, смогут добывать нужные сведения. Что такое паж при её величестве? Чуть больше, чем комнатная собачка. Именно по этой причине он может слышать всё, что не предназначено для его ушей. Старший де Милье вполне справлялся с тем, что ему поручали. У Мари имелось уже более двух десятков "своих людей" при дворе или в домах людей, которые были придворными. Бедные дворяне без средств и связей. Дочка зажиточного купца, которую Мари пристроила на хорошее место в штате слуг её величества. Несколько достойных внимания простолюдинов, которых ливрейный костюм совершенно преобразил. Все они готовы были в огонь и воду пойти за мадам де Люинь. Вот и этот... Оставь при себе - натворит глупостей, потому что уже сейчас влюблён по уши. А Камилла как раз осталась без чтеца, да и с духовником у неё отношения не заладились. Гораздо приятней слушать проповеди, исходящие из невинных уст. Кузина хороша собой ровно настолько, чтобы привлекать внимание, но не затмевать Мари. В её доме можно завести и связи, и знакомства, к тому же граф знает толк в пении, поёт сам и непременно обратит внимание на хорошего музыканта. Ну, а затем... духовники и исповедники при дворе ценятся. Тем более - такие очаровательные. Пауза затянулась. Юноша стоял, вытянувшись едва ли не в струнку. - Вы не солдат, а я - не генерал, - засмеялась Мари. - Присаживайтесь, и побеседуем немного. Заодно Симонетта принесёт нам завтрак. Убеждена, что вы давно опоздали к завтраку в вашей семинарии, и если будете упрямиться, вовсе останетесь голодным. Я рекомендую вас к своей кузине потому, что она нуждается в укреплении веры, а вам, кажется, нужна практика. Это можно устроить. Но только при вашем желании. Вдруг я предлагаю то, что вам и не нужно вовсе? Вдруг вы желаете уехать миссионером в Новый Свет или же заниматься переводами священных текстов, сидя в одинокой келье?
Арамис: Рене замялся. В вопросе, пусть и заданном самым невинным тоном, ощущался подвох. Юноша уловил его - и потому не спешил ответить. От его слов сейчас зависело очень многое. Пусть поначалу показалось, что удача повернулась к Рене д'Эрбле спиной, но теперь семинарист так не считал. Потому что нужный вопрос он всё же услышал. И рекомендацию дали ему, а не Тийи. - Я не из тех, у кого призвание открывается сразу, - спокойно ответил он. - К тому же мне не хватает опыта для того, чтобы определить свою стезю. Потому я не намерен отказываться ни от чего. Духовное чтение способствует развитию талантов исповедника и проповедника. Молитвенное уединение - благо для каждого, кто посвятил себя служению Господу. Переводы интересны мне потому, что в трактатах великих мудрецов древности скрыто немало истинных сокровищ. На небо мы не сможем взять ни единого су, ни единой нитки, но знания останутся при нас и будут приносить неизменное удовольствие... - Он умолк на мгновение, чуть прикусил губу, и затем тихо продолжил. - Единственное, что меня страшит и пугает пока - это миссионерское служение, я к нему не готов и буду молить Спасителя, чтобы меня миновала чаша сия. Симонетта принесла поднос с едой и ловко расставила кушанья на столе. Жареные голуби источали невыносимо аппетитный аромат. По всем правилам приличия требовалось отказаться от трапезы в компании знатной дамы - семинаристу не пристало показывать мирянам, что он вообще иногда бывает голодным. Вот только Рене понял, что не устоит. К тому же Мари бросила на юношу многозначительный взгляд, который призывал поухаживать за столом за дамой. По счастью, у него получилось и ловко наполнить бокалы вином, и разрезать на кусочки мясо, и не без изящества передать даме широкую вазочку со сливочным соусом. Герцогиня благосклонно улыбнулась - Рене ощутил себя на седьмом небе от счастья. - Пью за вашу доброту, мудрость и красоту! - сказал он.
Мари де Шеврез: Мари пригубила вино. Ответ юноши, спокойный и взвешенный, ей понравился. - Могу только одобрить такое решение. Я уже сказала, что часто бываю в доме графини, которая приходится мне близкой родственницей, потому мне доставит удовольствие беседовать с вами. Люблю искренних открытых людей. Она видела, что юноша вовсе не открыт и очень даже не прост: все промахи, которые он допустил, происходят от крайней молодости и от отсутствия привычки вращаться в высшем обществе. Честолюбивым людям трудно признать, что их ум и таланты для сильных мира сего мало что значат. - Вы куда лучше меня знаете Священное Писание. Но фразу о том, что большое будет дано только тем, кто умеет быть верным в малом, я помню отлично. Итак, сударь, начните с малого - и будьте достойны большего. Она продолжала наблюдать - и находила всё больше прелести в этом тонком, очень выразительном лице. Неприкрытое восхищение, которое она читала во взгляде юноши, приятно льстило самолюбию. Сколь бы незначительной не выглядела очередная победа, Мари не собиралась ею пренебрегать.
полная версия страницы