Форум » Предыстория » Смерть в Венеции. Политика. Октябрь 1624 года » Ответить
Смерть в Венеции. Политика. Октябрь 1624 года
Рошфор: Глава, где шпага уступает слову.
Ответов - 38, стр:
1 2 All
Рошфор: На стук тяжелую дверь палаццо с некоторым запозданием отворил Беппо, явно дожидавшийся возвращения Рошфора в компании сладкой дремоты. Во всяком случае, жесткие черные волосы лакея слева были чуть примяты, а движения утратили дневную расторопность. – Сеньор граф, сеньор… – хрипло приветствовал он припозднившихся гостей, потирая покрасневшую щеку. – Прикажете ужин? – Прикажем, – одобрительно кивнул Рошфор. Для того, что он задумал, лишние глаза и уши были ни к чему, и умница-Беппо сам изыскал причину отослать себя. – И добавь к ужину две бутылки той превосходной мальвазии, милейший, что подавали нам вчера, – Рошфор слегка поморщился: вкус трактирной выпивки до сих пор ощущался кислой оскоминой во рту. – После можешь быть свободен. – Будет исполнено, сеньор, – лакей посторонился, почтительно кланяясь и пропуская французов к лестнице, ведущей наверх, а сам, прикрыв растопыренной ладонью душераздирающий зевок, не слишком торопливым шагом направился на кухню, поскольку сеньор граф не соизволил сдобрить свое приказание цветистым «и поживее!», а слуга из хорошего дома на слух различает оттенки господских настроений. Поэтому Беппо не мог ни увидеть, ни подивиться наблюдению, как Рошфор, вместо того, чтобы проследовать на третий этаж, уверенно свернул в сторону хозяйского кабинета, завидев тонкую полоску колеблющегося неверного света от приоткрытой двери.
Теодор де Ронэ: Ковры смягчили звук шагов, и хорошо смазанные петли провернулись еле слышно, но пламя свечей пригнулось, и Росси, должно быть, заметивший это в темном стекле, где в совершенстве отражалась вся изысканная элегантность библиотеки, обернулся. Сейчас он был заметно бледнее, чем днем, но, возможно, виной тому была усталость. Она же объяснила бы явственно наметившиеся круги под его глазами. – Господин граф, – взгляд секретаря коснулся на миг Теодора, но тут же вернулся к Рошфору, как если бы венецианец не желал замечать его спутника. – Чем могу быть полезен? – Как? – деланно удивился бретер, тщетно ища на его смазливом лице ту тревогу, которую должен был вызвать столь очевидный провал его планов. – Ваших последних слов окажется так мало? Пальцы Росси судорожно смяли ткань портьеры, словно на какое-то мгновение он всерьез хотел за нее спрятаться. Он обратил на Рошфора взгляд, в котором ясно проглядывало беспокойство.
Рошфор: – Н-не пон-нимаю, извольте объяснить, – пробормотал секретарь и резко осекся, будто с размаху запечатал рот кляпом, когда дверь кабинета тихо захлопнулась под собственной тяжестью, отрезав его от остальных обитателей палаццо. Рошфор с надменностью встретил вопросительный взгляд Росси. Бледное лицо графа казалось высеченным из мрамора могильного надгробия, но выражение его было почти безмятежным. Он по-хозяйски прошел вперед и непринужденно оперся на спинку одного из кресел, позволив краю плаща соскользнуть, открывая длинную шпагу, на эфесе которой небрежно покоилась правая рука графа. – Вы должны понять, что господин де Ронэ очень огорчен, – с вкрадчивой мягкостью произнес Рошфор, – как и всякий дворянин, который столкнется с подлым нападением из-за угла. – Но… – попробовал возразить Росси. – Венеция опасный город, я помню, – прервал его Рошфор. – Однако опасность, как и удача, может быть обоюдоострой, а тот, кто нанимает подлый люд для подлого дела, должен предвидеть, что сам может оказаться преданным, и принять меры, чтобы стать не столь… приметным, – он презрительно пожал плечами, как если бы венецианец разочаровал его не только предательством, но и недостатком ума. – Так что объясниться придется вам, сударь.
Теодор де Ронэ: Очевидный страх секретаря вызвал презрительную гримасу на губах Теодора, который, неспешно направившись к книжному шкафу, не только не сумел выказать своего предполагаемого огорчения, но и не заметил быстрый взгляд, которым проводил его Росси. Сколь мало ни знал этот последний о взаимоотношениях графа и бретера, он не мог все же не понимать, кто из них определит его судьбу, и, выслушивая отповедь Рошфора, не сделал ни малейшей попытки его перебить, всем существом своим, однако, выражая страстное желание возразить или хотя бы высказаться. – Клянусь вам, ваша милость, – взмолился он, едва граф умолк, – что исполнял лишь чужую волю, возразить против коей не имел ни права, ни… – запнувшись, он покосился опять в сторону книжного шкафа, – ни, осмелюсь верить, возможности, и вину свою вижу лишь в том, что, по всей вероятности, искал оную с рвением меньшим, чем следовало, ожидая малого вреда равно от успеха и от провала всего плана. – И вы ошиблись, – бретер пренебрежительно вернул на полку не заинтересовавшую его книгу. – Et prout vultis ut faciant vobis homines, et vos facite illis similiter. С еле слышным шелестом дага выскользнула из ножен. Марать об этого мерзавца шпагу Теодор не собирался, но, понимая, что они еще ничего не узнали, избрал пока относительно безвредный способ направить многословные излияния секретаря в нужное им русло. – Для исповеди вам осталась минута. In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen, – обнаженный клинок отбросил багровый отблеск на лицо Росси. Et prout vultis ut faciant vobis homines, et vos facite illis similiter. - лат. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. (Лук. 6:31). In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen. - лат. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Рошфор: Секретарь облизнул пересохшие губы: откровенная угроза бретера напугала его, но не так, как равнодушное спокойствие, с каким Рошфор позволял своему спутнику говорить, ни жестом, ни словом не возразив против готовящейся расправы. Однако Росси заблуждался, и безучастие графа было притворным – со своего места он легко мог преградить бретеру путь, вздумай тот перейти от слов к делу. «Волю, возразить против коей не имел права…» Рошфор опустил веки, чтобы укрыть сверкнувший взор, и крепче обхватил эфес шпаги, чувствуя дрожь в кончиках пальцев – намек был чересчур прямым, чтобы не понять, чью волю имел в виду секретарь аббата. – Сударь, ваши объяснения никуда не годятся, – покачал головой он, отметая попытку оправдаться, – потому что ничего не объясняют. Ссылаться на чужой приказ, не назвав имени и сопутствующих обстоятельств… Право, сударь, вам придется стать откровенным до конца. – Но мне не успеть за одну минуту, ваша милость! – жалобно воскликнул Росси. Уголок рта Рошфора дернулся, и он чуть заметно кивнул Теодору в безмолвном приказе повременить.
Теодор де Ронэ: Бретер пренебрежительно фыркнул. – А вы поторопитесь. Выбирайте слова покороче. Чуть помедлив, он все же вернул дагу в ножны и потянулся к верхней полке за новой книгой. – Далек я от мысли, ваша милость, что-либо от вас скрывать, бо понятно мне, с какими чувствами вы обращаетесь ныне ко мне, – то ли не сумев последовать доброму совету, то ли подозревая, что в этом нет необходимости, Росси снова всецело сосредоточился на графе. – Хотел бы я лишь подчеркнуть, в меру… – Пресвятая дева! Переплетенный в красную кордовскую кожу увесистый том полетел в секретаря, который, не успев увернуться, с беспомощным вскриком схватился за голову. – У Пианези большая библиотека, – насмешливо заметил Теодор. – Я получил распоряжение… от господина аббата, – зачастил Росси. – У меня есть связи… так вышло! Найти людей… для деликатного поручения, для его друга, я думал. Он вручил мне письмо, вы ж сами видели, ваша милость!.. Взгляд, который он обратил на Рошфора, был почти раболепным в своей покорности, лоб лоснился от пота.
Рошфор: Питая к печатному слову невеликое уважение, граф оставил без внимания вольное обращение бретера с библиотекой аббата, делающее честь его меткости, но не привычке к чтению. Зато у секретаря, наконец, развязался язык. Рошфор нахмурился, то ли припоминая утреннюю сцену, то ли сомневаясь, что она имела то значение, которое приписывал ей Росси. Опираясь о спинку кресла, граф подался вперед, впиваясь в венецианца пронзительным взором. – Пусть так, но сегодня вам представился не один случай предупредить о ловушке, сударь. Вы ни одним не воспользовались, – холодно парировал он и, не дожидаясь ответа, спросил: – Что было в письме? Напасть должны были только на господина де Ронэ? На любого из нас? На нас обоих? Рошфор нетерпеливо побарабанил пальцами по темному дереву. Понимал ли бретер, что если мишенью был он, то причиной, скорее всего, послужила его былая связь с синьорой Чинкве. Разумеется, Пианези не мог быть точно уверен, но для человека под гнетом страха довольно и подозрения в том, что женщина нарушит обет молчания, и его тайна будет раскрыта.
Теодор де Ронэ: – На него, только на него, – торопливо откликнулся секретарь и шарахнулся прочь, когда, оставив свой пост у шкафа, Теодор направился к нему. Бретер, однако, был снедаем любопытством куда более, чем жаждой крови, и оттого даже снизошел до того, что поднял и показал Росси раскрытую пустую ладонь. – Книгу подберите, – насмешливо посоветовал он. – Если вы так радеете о благе своего господина. Не сводя с француза настороженного взора, итальянец присел, выполняя приказ. – Я не видел нужды… – каким-то образом он продолжал обращаться к графу, – мне не показалось… Вот это письмо. Небрежно сложенная и заметно помятая записка появилась у него из-за пазухи, и он дрожащей рукой протянул ее Рошфору. Со стремительностью отпущенной пружины бретер, благодаря своему маневру оказавшийся в какой-то паре шагов от секретаря, метнулся вперед, выхватывая бумагу. Написано было по-итальянски, мелким, убористым почерком, и он, переводя с листа, прочитал вслух: – «Пусть синьор де Ронэ, француз, гостящий в палаццо Дзери, на собственном опыте узнает, сколь глубоки каналы Светлейшей, не схватив при этом простуды». Какая изумительная двусмысленность! «Прилагаемое срочное послание от куртизанки Дзанетты должно убедить его поспешить за тем, кто его принесет». – Вы видите, – суетливо подхватил Росси, успевший за это время отступить под защиту стола, – я не мог… мне показалось… – Вы сочли, что холодная ванна пойдет мне на пользу? В оправдания секретаря Теодор не поверил ни на миг – все этот мерзавец прекрасно понял. Если бы Пианези не поскупился… А может, просто недооценил, с кем имеет дело. Цену своей головы в Париже бретер знал – но в Венеции столько бы не дали.
Рошфор: Граф де Рошфор был склонен согласиться со своим спутником в оценке действий синьора Росси, однако счел побудительной причиной не злой умысел, а всего лишь малодушие, трусливое желание остаться в стороне, каков бы ни был исход дела. И сейчас он испытывал усталое раздражение, что вынужден защищать глупца и негодяя не только от жаждущего мести бретера, но и от собственного гнева. Рошфор охотно окунул бы итальянца в канал, в котором должны были утопить де Ронэ, однако Росси был ему нужен живым. – Да… Нет… Я вообще не нашел для себя приличным иметь какое-либо мнение по этому вопросу! – воскликнул секретарь в совершенном отчаянии, едва ли сознавая смысл своих слов. – …и подобно Понтию Пилату, умыли руки, – продолжил Рошфор с выражением, как если бы вся история изрядно ему прискучила, – вероятно, позабыв, что эта уловка в конечном итоге не помогла римскому наместнику очиститься от крови. – Но ведь ничего не случилось… непоправимого, – с осторожностью вставил Росси, преданно взирая на графа, однако умудряясь при этом искоса следить за передвижениями бретера. – Таким образом, мои чаяния оправдались, а злобные поползновения были предприняты втуне. Я был уверен, что человек, сопровождающий такое важное лицо, как вы, господин граф, безусловно владеет… умеет… – секретарь замялся, словно нужное слово жгло его чувствительный язык и совесть, – что он сумеет постоять за себя. Росси с шумом выдохнул и заломил руки в жесте библейского раскаяния.
Теодор де Ронэ: Отвращение Теодора было столь велико, что, напрочь позабыв о книге, за которой направлялся, он вернулся к шкафу – как если бы одна близость Росси была заразна. – Восьмой круг, пятый ров, Федериков плащ, – пробормотал он, и глаза секретаря чуть не вылезли на лоб. Бретер, не заметив, возвысил голос, также обращаясь теперь только к графу: – Я не верю этому ничтожеству. Он нанимал четверых – и он был уверен? Где-то внизу хлопнула дверь, и огоньки трех свечей в изящном серебряном подсвечнике заплясали – как танцевало пламя в воздетом рукой Микеле фонаре. Тогда он и понял, что просто заколоть их, одного за другим, не получится: проводник убежит, а он останется с тремя трупами. Но поступить иначе – потянуть время, выманить их из узкого проулка, куда они так глупо себя загнали – означало куда больший риск. Руки и сталь решили за него: шпага первого, встретившись с дагой, ушла в сторону, и аяла вспышкой света сама рванулась вперед, входя в живую плоть. Тело метнулось вбок, ускользая от удара ножом, который не мог больше убить, но был еще в силах задеть. Следующий вдруг оказался совсем рядом, резко выдохнул, обдав Теодора запахом чеснока – и уже не вдохнул; короткий клинок, стремительно полоснув по шее, отпрянул в багровом фонтане – и бретер отшатнулся. – Он ранен! Бездумное тело само сгибается, как если бы тому, кто рухнул, истекая кровью, к его ногам, и впрямь удалось его достать. Этому не учат ни в фехтовальном зале, ни на поле боя, прием парижской мрази – а вот венецианская шваль такого, похоже не ожидала: хоть третий еще настороже, Микеле оставил свой пост в дверной нише. А в правой руке у него, Господи помилуй, cinquedea – которую следовало заметить даже под плащом, как можно было быть таким ослом?! Сполох той же ярости вспыхнул сейчас во взгляде Теодора, и Росси издал горлом какой-то жалкий звук, почти писк. – Я не знал, – еле слышно простонал он. – Я думал… Согласно «Божественной комедии» в пятом рве восьмого круга ада находятся лицемеры. Inferno, Canto XXIII, 58-66 Là giù trovammo una gente dipinta che giva intorno assai con lenti passi, piangendo e nel sembiante stanca e vinta. Elli avean cappe con cappucci bassi dinanzi a li occhi, fatte de la taglia che in Clugnì per li monaci fassi. Di fuor dorate son, sì ch’elli abbaglia; ma dentro tutte piombo, e gravi tanto, che Federigo le mettea di paglia. Внизу скалы повапленный народ Кружил неспешным шагом, без надежды, В слезах, устало двигаясь вперёд. Все — в мантиях, и затеняет вежды Глубокий куколь, низок и давящ; Так шьют клунийским инокам одежды. Снаружи позолочен и слепящ, Внутри так грузен их убор свинцовый, Что был соломой Федериков плащ. Примечание М. Лозинского: Рассказывалось, будто виновных в оскорблении величества император Фридрих II велел облачать в тяжелую свинцовую мантию и ставить на раскаленную жаровню. Свинец растапливался, и осужденный сгорал заживо. cinquedea - ит. чинкведеа или чикуэда, короткий меч, вышедший из моды еще в XVI веке
Рошфор: Рошфор бросил на де Ронэ быстрый предупреждающий взгляд, перехваченный секретарем, который ловил каждое движение и каждое слово французов с жадностью приговоренного, питающего живейший интерес к своей будущей участи. Ободрившись увиденным, Росси чуть громче и многословнее пояснил: – Рассудите сами, ваша милость, возможно ли мне было нарушить молчание и тем самым потерять доверие моего патрона в тот самый час, когда оно нужнее всего? – он кашлянул и весьма красноречиво посмотрел на Рошфора, не решаясь, правда, выйти из-под спасительной защиты стола. – Если бы месье отказался от приглашения, господин аббат небезосновательно заподозрил бы меня в том, что я недобросовестно отнесся к его поручению, да и сейчас он может упрекнуть меня… – Росси испуганно примолк, видимо, сообразив, что бретер вряд ли разделит его сожаление, что выпутался из грязной истории без потерь. – Сложное положение, из которого вы нашли самый легкий выход, – резюмировал граф, уловивший нюанс, который итальянец предпочел опустить. Он не мог дозволить себе быть столь же откровенным в неприязни и брезгливости, как де Ронэ, в котором презрение, казалось, пересилило мстительность. – Но не удивляйтесь, что и мы с вами не слишком любезны, сударь. Подумали ли вы, что ранение или гибель моего спутника поставит под угрозу наше поручение еще вернее, чем вероятные подозрения господина аббата в ваш адрес? Ладонь Рошфора все еще покоилась на эфесе шпаги, не позволяя забыть, что оружие, способное оборвать чужую жизнь, находится не только в распоряжении бретера.
Теодор де Ронэ: За страхом на лице секретаря неожиданно проглянуло недоумение, а затем его голубые глаза расширились во внезапном понимании – как если бы, не сочтя сперва бретера чем-либо кроме живой шпаги, он вспомнил и проявленное тем близкое знакомство с «Божественной комедией», и латинскую цитату. Переводя в непритворном ужасе взгляд с одного француза на другого, он судорожно сглотнул и еле слышно пробормотал: – Нет, ваша милость, нет. – Тебя от самого себя не тошнит, скотина? Произнеся эти слова, бретер даже не взглянул на Росси, а потому пропустил ответный косой взгляд, ненависти в котором хватило бы на шестерых. Огонь этот, однако, почти мгновенно погас, скрытый опустившимися длинными ресницами. Не отрываясь от книги, которую перелистывал, Теодор продолжил, обращаясь уже к Рошфору: – Ни единому слову не верю, даже обращению. За каким чертом аббату меня убивать? Да еще писать об этом в письме? – он пренебрежительно глянул на отброшенный на полку комок бумаги. – Он… он… – Росси также смотрел только на графа, словно тот был магнитом, способным притягивать не железо, но взоры, – я же тоже служу его высокопреосвященству. Он, мнится мне, мог опасаться, что ведая его истинную цель… что будучи посвящен в его планы, я сочту за свой долг нарушить их, предпочтя высшую власть низшей. Теодор скорчил гримасу, в которой сумел выразить разом презрение и неверие, но от комментариев в этот раз воздержался. – Он дал мне понять, что это поручение от другого… ввел меня в заблуждение. Ежели злосчастные исполнители его воли не оказались бы неграмотными… Не привлеки они меня, дабы прочесть сию эпистолу, я и поселе остался бы в заблуждении касательно и поручителя, и жертвы. Проникши же, пусть и невольно и не поняв их в полной мере, в замыслы синьора Пианези, я изъял у них письмо, опасаясь справедливо, что оно может скомпрометировать моего господина, но вижу теперь, что был недостаточно усерден и проницателен в своих предосторожностях.
Рошфор: На бесстрастное лицо графа набежала тень: он знал или думал, что знал, ответ на заданный в запальчивости вопрос «зачем?», но просвещать бретера и тем паче секретаря не торопился. В несколько шагов оказавшись рядом с де Ронэ, Рошфор протянул руку и взял смятое письмо. Развернув скомканный лист, он с тщанием изучил написанное, гораздо дольше по времени, чем потребовалось бретеру, чтобы прочесть его. Рядом, разумеется, не было образца для сличения, но граф вполне доверял своей памяти. Губы его сжались до тонкой нити, и он остро взглянул на Теодора. – Я узнаю руку аббата, – проговорил Рошфор по-испански и так тихо, чтобы слова достигли лишь ушей его спутника. – По меньшей мере в этом его секретарь не солгал.
Теодор де Ронэ: Поставив книгу обратно на полку, Теодор молча протянул руку за письмом, хотя, конечно, ему не с чем было сравнивать почерк, которым оно было написано. Снова изучив, в свою очередь, короткие строчки, он, не глядя на Росси, бросил: – Он дома? Секретарь покачал головой, но затем, сообразив, должно быть, что этот жест остался незамеченным, еле слышно произнес: – Нет. Сударь. – И опять, верно, до утра не возвратится. Произнесено это было тоном утверждения, а не вопроса, но Росси все же кивнул, потом для верности развел руками. – Граф? – Теодор вернул ему письмо. – Вам не кажется, что мир станет лучше?.. Рошфор не ошибся: марать руки о секретаря бретеру напрочь расхотелось. Несмотря на высказанное им сомнение, Теодор все же вполне уверился, что Росси не действовал сам, но лишь воспользовался представившимся случаем. Двигало им сейчас не столько желание обезопасить себя в будущем и уж точно не жажда крови, но та брезгливость, с которой он наступил бы на выползшего из-под плинтуса таракана.
Рошфор: Граф помолчал, прежде чем ответить, и будто в рассеянной задумчивости сложил компрометирующее письмо и убрал за манжет. Усмехнувшись, он прямо посмотрел в глаза бретеру. – Определенно. Но не сегодня, – тихо и с нажимом произнес он, надеясь, что де Ронэ без дополнительного пояснения поймет, что до разрешения скользкой ситуации с аббатом, то есть пока Росси оставался полезен, его жизнь находилась вне досягаемости от шпаги или даги бретера. – По завершении наших дел в Венеции, – с нарочитым безразличием обронил Рошфор, – вы снова будете частным лицом… какую-то пору. А вы, как я успел заметить, способны многое успеть даже за короткий промежуток времени. Взгляд графа неторопливо переместился к секретарю. Тот с напряженным вниманием старался уловить содержание разговора, не без оснований подозревая, что он может касаться его персоны, но, уловив перемену, скромно потупился, всем своим видом изображая средоточие тех полезных достоинств, которым расточал похвалы Пианези.
Теодор де Ронэ: Ответная улыбка Теодора была почти ослепительной. Впрочем, вызвана она была не предвкушением грядущей мести – не так занимал его Росси – но столь неожиданно восстановившимся между двумя французами взаимопониманием. Рошфору, по чести, не было нужды уточнять, но как бы между делом оброненный им комплимент, заставивший молодого человека совершенно по-мальчишески смутиться и опустить взгляд, изгнал из души бретера всякое воспоминание о едва не состоявшейся размолвке. Почти сразу восстановив самообладание, он также сообразил, что возникший у него в голове ворох вопросов отнюдь не стоит вываливать в присутствии секретаря. Потому, коротко кивнув в ответ, он направился к двери. – Надеюсь, это приключение не испортило вам аппетит? – Отнюдь, – отозвался Рошфор с хладнокровием человека, чьи желания и нужды подчинены необходимости, а не обстоятельствам или перепадам настроения. Бретер ответил улыбкой и вышел из комнаты. Совместно
Рошфор: Благополучно избегнув, как казалось, неотвратимой опасности, Росси заметно ободрился и с большей смелостью вставил: – Если мне дозволено будет распорядиться, господин граф, то все будет устроено по вашему желанию… – перехватив мимолетный отрицательный жест с оттенком высокомерия, секретарь поправился, – либо услужить в другом, что вам сейчас угодно. В продолжение своей речи Росси неторопливо обогнул стол и завершил изящную фразу не менее изысканным поклоном, словно минуту назад и не искал защиты у предмета меблировки. – Почему нет? – неожиданно согласился Рошфор. На гладкой навощенной до блеска столешнице тем же манером, как и на грязном трактирном столе, появились похищенные серебряные безделушки, и лицо Росси приобрело не слишком его красящее выражение глуповатой растерянности. – Полагаю, назначенной платы нанятому вами мошеннику показалось мало, и он восполнил недостающее без ведома хозяина, – с преувеличенной любезностью пояснил свои действия граф. – Надеюсь, вы сумеете вернуть это столь же незаметно. – Каков мерзавец! – пылко вознегодовал Росси, окончательно отмежевываясь от мертвых наемников и неприятностей, которые они навлекли на его безвинную голову. Казалось, что мелкое надувательство возмутило итальянца сильнее, чем то, что они не утаили личность нанимателя от бретера. – Вы можете полностью положиться на меня, ваша милость, и я самолично… Однако заверения секретаря пропали втуне: не дожидаясь их завершения, словно он и не допускал возможности отказа, Рошфор повернулся на каблуках и вышел из кабинета вслед за де Ронэ.
Dramatis personae: Секретарь догнал его уже у лестницы. – Ваша милость, о ваша милость! Смею ли я просить… Могу ли я надеяться… – он запнулся, но все же продолжил, сложив руки в умоляющем жесте: – Позволю себе заверить вашу милость, что, несмотря на то, что синьор аббат, в обстоятельствах, превышающих, благодаря, вне всякого сомнения, лишь величию его души, его способность противодействовать злу, оступился и восстал против своих же союзников, однакоже, едва печальное сие положение дел изменится, он с несказанным облегчением и великой радостью окажет еще немалые услуги и Франции, и его высокопреосвященству. Он бросил выразительный взгляд вверх. – Ваш спутник, однако, движим естественным в его положении гневом…
Рошфор: Круто развернувшись на ступенях, Рошфор сверху вниз внимательно посмотрел на молодого человека у подножья лестницы. От волнения или от быстрого шага на скулах итальянца выступил яркий румянец, а в глазах читалось живейшее и открытое беспокойство. Из всего, что Росси сегодня сказал или сделал, нынешний поступок наилучшим образом характеризовал его, доказывая, что и в низости может таиться зерно благородства. Смягчившись, граф ответил: – Не тревожьтесь, сударь, что бы ни говорил господин де Ронэ в гневе, он дворянин и никогда не поднимет руку на лицо духовного звания.
Dramatis personae: Судя по выражению сомнения, промелькнувшему на смазливом лице секретаря, слова Рошфора его не вполне разуверили. Но, понимая, по-видимому, что настаивать будет неучтиво и бесполезно, он склонился перед графом так низко, как не поклонился бы, наверное, даже королю. – Воистину печально и огорчительно было бы для всех вовлеченных в сие неприятное дело, ежели порывы души возобладали бы над холодным и чистым разумом, коему долженствует повиноваться всякому пребывающему во смятении, будь оно вызвано внешними обстоятельствами или природной подверженностью страстям. Как верный и преданный слуга равно его высокопреосвященства и его преподобия господина аббата, я радуюсь всеми фибрами своего существа, что гордиев узел, в путы коего мы оказались ныне вовлечены, невозможно разрубить единым ударом меча, не повлекши за собой горестных, а то и ужасающих последствий, пусть даже более низкие души и возмечтали бы о кровавом, но простом пути из сего лабиринта. Брошенный из-под длинных ресниц короткий взгляд разъяснил ему, должно быть, что дальнейшие его излияния рискуют быть грубо оборванными, и Росси, умолкнув, отвесил своему собеседнику еще один почтительный поклон.
полная версия страницы