Форум » Предыстория » Смерть в Венеции. Сомнения. Октябрь 1624 года » Ответить
Смерть в Венеции. Сомнения. Октябрь 1624 года
Рошфор: Глава, где герои обсуждают извечные вопросы «кто в чем виноват» и «что с этим делать».
Ответов - 24, стр:
1 2 All
Рошфор: – Вы ничего не хотите мне рассказать, де Ронэ? – в мягких модуляциях низкого голоса Рошфора не было ни тени угрозы, но бретер с легкостью узнал бы тот тон, в котором граф не так давно обращался к разгневанному барону де Кресси. Теперь эти вкрадчивые ноты обращены были к нему и против него. …Вернувшись в палаццо Дзери в обществе секретаря, французы на протяжении недолгой дороги едва ли обронили с десяток слов. Однако Росси не сумел бы определить, в какой мере тому являлось причиной недовольство графа своим спутником, поскольку на пути в ридотто Рошфор был не более разговорчив, чем сейчас. Что бы ни думал секретарь – а поблескивающие глаза и то и дело сжимаемые и разжимаемые губы свидетельствовали о печально погребенных в глубине глотки словах и целых фразах – он благоразумно помалкивал, отложив разговор до лучшего момента, то бишь отсутствия бретера. Так же без возражений и удивления Росси воспринял желание Рошфора отужинать не в парадной столовой, а наверху, в отведенной для гостей комнате на третьем этаже, быть может, злорадно предвкушая тот разнос, который, по его мнению, ожидал наглого француза от его патрона… – Итак? – граф откинулся на спинку низкого кресла и повертел в пальцах бокал с золотистой мальвазией, казавшейся в теплом желтоватом свете свечей бесцветной, как вода.
Теодор де Ронэ: Если бы граф пожелал удовлетворить свое любопытство на пути к палаццо, Теодор не удержался бы от резкости. Но вынужденное молчание – в обществе сперва секретаря, затем сервировавших ужин слуг – дало ему время остыть и поразмыслить. Если кардинал все знал, то это была проверка. И тогда Рошфор был предупрежден и смолчал, у кардинала не было причин использовать их обоих втемную. И выбранные графом слова указывали именно на это… Невозможно заглянуть за кулисы политики и не начать подозревать всех и вся. Неудивительно, что никто никому не верит! «А вам, месье де Ронэ, думать вредно». – Я мог бы вернуть вам вопрос, – Теодор поднялся с подоконника, куда уселся сразу же по приходе, и также плеснул себе мальвазии. – Но… намекните мне, граф, о чем, по-вашему, я должен был хотеть вам рассказать? Внимание, которое он уделил содержимому своего бокала при этих словах, вряд ли могло послужить прикрытием для сомнения в его голосе и на его лице. Если Рошфор не знал, что связывает бретера с мнимой синьорой Чинкве, какого ответа он ждал? Не мог же он рассчитывать, что она поведает свои тайны тому, кто был бы для нее случайным встречным, как бы эффектно он ни представился? А если знал, то понимал же, сколь немногое он мог спросить! По-хорошему, ему вообще не следовало к ней подходить – но как можно было удержаться?
Рошфор: – Намекнуть? – удивился Рошфор и задумчиво посмотрел на Теодора. Бравадой и нахальством часто маскируют неуверенность – тот ли это случай сейчас, когда защиту ищут в нападении? – Извольте же, – он неторопливо сделал глоток вина, желая подчеркнуть доверительный характер разговора. – Росси позволительно самодовольно заблуждаться и считать вас дураком, который способен без колебаний подойти к незнакомой женщине, чтобы навязать ей свое общество, но не мне. К тому же монна Джованна несомненно узнала вас, де Ронэ. Об этом я и прошу, – Рошфор интонацией выделил последнее слово, – рассказать. Откуда вы знаете ее и как давно? Тут граф пришел к тому же выводу, что и его собеседник минутой ранее: утаить свое знакомство с синьорой Чинкве было бы разумнее, чем выставлять его напоказ. И мысли его плавно перетекли к тому человеку, что послал их в Венецию, однако не задержались на нем надолго – кардиналу был свойственен не единожды продуманный расчет в духе многоходовых шахматных комбинаций, но никак не языческая вера в удачу и фатум. Что было важным в этом деле и было известно Ришелье, стало бы известным и Рошфору. Но если в его распоряжении оказался не факт и даже не подозрение, а всего лишь неуловимая тень – вероятность, возможность? – Падуя. Название города легко всплыло в памяти и тяжелым камнем упало в беседе. Выстрел наугад.
Теодор де Ронэ: Сомнение исчезло, и на смену ему пришла мечтательная улыбка. – Да, я знал ее в Падуе. «Когда был как раз таким дураком, каким Росси меня считает?» Короткий смешок. «Вы не изменились, сударь». Затем улыбка исчезла. Если граф понял, что она его узнала… Если он все-таки ее скомпрометировал… Невидящим взглядом он уставился на сервированный перед ними ужин. Она просила забыть ее прежнее имя. И он обещал не причинять ей вреда. Но в этой грязи, где они оба оказались, неужели ни то, ни другое невозможно? – Тогда ее звали по-другому, – с непривычной неуверенностью, будто в руках оказалась не шпага, а двуручный меч, продолжил он, осторожно подбирая каждое слово. – Граф, это между нами, я очень не хочу, чтобы аббат или Росси об этом услышали. И вообще кто-либо в этом городе. И прошу вас… Теперь он действительно не знал куда смотреть, и пальцы, вслепую ощупывавшие резные завитки на дорогом бокале венецианского стекла, не чувствовали расплескавшегося вина. – Она бы никогда не впуталась в такую мерзость, но… Еще труднее было представить себе Орсетту в роли послушной марионетки в чьих-то руках – но ведь могла же она влюбиться? Как полюбил он сам? Почти отступившая уже боль потери напомнила о себе уколом где-то в груди, и Теодор едва ли не до крови закусил губу.
Рошфор: – А! – в коротком восклицании Рошфора заключалось и удивление, что физиономия бретера способна отражать столь возвышенные чувства, и простое арифметическое сопоставление его нынешнего возраста с годом пребывания в Падуе. Дальнейшие – даже не слова Теодора, а тон его голоса, взгляд, паузы невпопад – подтвердили первое впечатление, и граф утопил циничную усмешку в бокале, однако позволил молодому человеку остаться при своих иллюзиях. Убеждать в обратном – напрасная трата красноречия и сотрясение воздуха; жизненный опыт объяснит куда доходчивее. Даже сейчас в интонациях де Ронэ проскальзывал отзвук здравого сомнения – обнадеживающий признак грядущего выздоровления. – Прошлое монны Джованны меня интересует только в связи с настоящим, – сердечно заверил он. – И уж будьте уверены в том, что я не намерен откровенничать насчет него ни с господином аббатом, ни с его секретарем.
Теодор де Ронэ: Теодор отставил нетронутый бокал, взял со стола сложенную цветком салфетку и рассеянно принялся вытирать пальцы. – Благодарю вас. Чувство было искренним, но голос бретера прозвучал отстраненно. То, о чем он собирался просить… Он и сам понимал, насколько это смешно. Но не мог же он до такой степени ее не знать! Не могла женщина, которую называли умнейшей в Падуе, повести себя так глупо. Если, конечно, ее воля все еще была свободной. Как она улыбнулась, искушение и грешница в одном лице! – Я не верю, что она способна… Она бы никогда не стала играть в такие игры. – И, верно, отговорила бы того, кто попытался бы склонить ее к подобной неосторожности. Не говоря уже о том, что это ей было попросту противно. Но в этом отвратительном городе все было не тем, чем казалось, и прошло, дьявол их побери, семь лет! И потому, когда Теодор продолжил, он снова отвел взгляд. – Я не думаю, что она сама знает… Но если за ней стоит кто-то еще… Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось. Он сам чувствовал, как горят его щеки. Сложить скабрезный стишок, воспеть ее очарование в сонете – все было проще, чем заглядывать в свою собственную душу. – Прошу вас. Бретер и сам бы, пожалуй, не вспомнил, когда в последний раз просил о чем-то мужчину, и его голос в его же собственных ушах прозвучал… странно. Как скольжение из ножен заржавевшей шпаги.
Рошфор: «Не верю… Не способна…» Рошфор прикрыл глаза и усталым жестом потер переносицу. Обращаясь с подобной просьбой, неужели де Ронэ не понимал, что просит слова, которое граф вряд ли сумеет сдержать? Впутавшись, вольно или невольно, в паутину политических интриг, никто, даже женщина – в особенности женщина, – не может рассчитывать на безопасность. – Не беспокойтесь. Если она невинная жертва, как вы утверждаете, то Франции ни в коей мере не выгодна ее гибель, если виновна… – Рошфор мрачно улыбнулся, – тем более. Нужно только заполучить злосчастное письмо, а синьора Чинкве… синьора вольна потом убираться хоть к дьяволу.
Теодор де Ронэ: – Благодарю вас, – с нескрываемым облегчением откликнулся Теодор и, отбросив салфетку, принялся изучать предложенные их вниманию кушанья. В отсутствие хозяина дома кулинарных изысков ожидать не стоило. Маринованные сардины, ризотто, треска с фасолью и конечно же, вездесущая полента – в трех разных видах. Наполнив тарелку, бретер вооружился вилкой. – Что мы будем делать? Боюсь, – он скорчил выразительную гримасу, – что в гости монна Джованна меня не пригласит. Но если бы я мог где-нибудь с ней столкнуться… И ненавязчиво расспросить? А вы сами себе не отвратительны, месье де Ронэ? Неужели она могла настолько измениться? Если сам он мог даже задуматься о такой возможности, разве не могла она пройти дальше по этому пути? – Нет, – ответил он сам себе. – И ничего я от нее не узнаю. Можно ли предать друга, обмануть любимую – если хочешь их спасти? Пресвятая дева, какая же мерзость!
Рошфор: – Нет, – отказ графа прозвучал почти в унисон с тем же словом из уст бретера, и Рошфор отсалютовал бокалом этому неожиданному, но приятному проблеску здравомыслия. Не узнает, мысленно согласился он, а вот ненароком сболтнуть лишнее сумеет… Ему ли не знать, как много порой можно почерпнуть из слов, с виду самых невинных. Если де Ронэ, ослепленный памятью многолетней давности, заблуждается в отношении бывшей… неважно кого, то своим появлением мог насторожить итальянку, как того опасался Росси, – безжалостно заключил Рошфор, вспомнив мимолетный взгляд монны Джованны, мазнувший по нему и Пианези. Впрочем, непритворное увлечение молодого человека, сохранившееся с былых времен, могло сыграть им и на руку, польстив увядающей красавице и усыпив на время ее бдительность. Женщины – поразительные в своей нелогичности создания: жестоко расчетливые, но глупо сентиментальные. – О чем вы еще говорили? – небрежно поинтересовался Рошфор, в свою очередь наполняя тарелку. – Помимо общих воспоминаний?
Теодор де Ронэ: Теодор ответил не сразу, и не только лишь потому, что набил себе рот едой. Эхом вернувшееся к нему «нет» очень ему не понравилось, и поверить, что Рошфора остановило благородство, он не мог. Что тогда? Впрочем, долго задумываться у него не вышло: – Ни о чем мы не говорили. Боюсь, что она не слишком хотела иметь со мной дело. Человек моего рода занятий для нее недостаточно респектабелен. – Он вздохнул, затем уточнил: – Это то, что она сказала. Я думаю, она связалась с кем-то, кто не знает о ее прошлом. Он попытался придать своему голосу уверенности, но получилось неубедительно. Как далеко можно зайти ради той, что любишь? Прежде чем отправиться в это путешествие, он не усомнился бы в своих чувствах – Орсетта никогда бы не впуталась в политику. Теперь… – Что на самом деле сказал Пианези, граф?
Рошфор: Рошфор рассеянно кивнул: ответ бретера увязывался с тем, что он видел своими глазами. Нынешняя респектабельность и забывчивость синьоры подразумевали ее не слишком уважаемое прошлое, следы которого, впрочем, можно было разглядеть в ее манерах и умело подчеркнутой красоте. Тогда не стало ли разоблачение былых грехов причиной отказа от места в доме графини Арундель? Подцепив на вилку кусок сочащейся маслом беловатой рыбы, граф с кошачьей осторожностью вдумчиво опробовал его на вкус, прежде чем полностью положить на язык. – Что сказал? – Рошфор скривил угол рта в насмешливой гримасе и изобразил вилкой движение, в котором распознавались фехтовальная атака и рипост. – Важнее того, что сказал господин аббат, было то, о чем он спрашивал и о чем умалчивал. Например, о монне Джованне он молчал весьма красноречиво. Кстати, ваше внимание к ней, де Ронэ, его обеспокоило, и сильно.
Теодор де Ронэ: Улыбка, скользнувшая по губам Теодора, при всей ее ироничности, веселой не была. В свою очередь он начертал вилкой в воздухе что-то столь же замысловатое, сколь и пренебрежительное: – Аббат, ревнующий ко мне, Пускай отбросит страх: Ведь больше у него в мошне, Чем у меня – в штанах.Вы тоже думаете, граф, что именно его она и боялась?
Рошфор: – Очевидно, – пожал плечами Рошфор и тут же беспощадно разрушил самолюбивое предположение бретера. – Но сомневаюсь, что причиной тому была всего лишь ревность. Хотя стихи забавные. Придумали их сию минуту? – с откровенным любопытством спросил он.
Теодор де Ронэ: – Помилуйте, – рассмеялся Теодор, – я не в первый раз в таком положении. Но вы уверены, что вы не недооцениваете ревность, граф? Сколько раз он хотел убить ее мужа, и всякий раз его останавливало понимание, что она от этого не выиграет. И столько же раз он с тех пор жалел, что этого не сделал.
Рошфор: – Я уверен в том, что сейчас опаснее недооценить ситуацию, нежели… чувства, – парировал Рошфор, одновременно с последним словом отметая его прочь пренебрежительным жестом. – Аббату не двадцать лет, и он не персонаж из потешных итальянских побасенок.
Теодор де Ронэ: – Вы не знаете эту женщину, – отрезал бретер, которого подобный намек никак не мог оставить равнодушным, – и совершенно зря считаете, что ревность – удел юношей и глупцов. Которых, кстати, среди тех, кто мне платил, было мало.
Рошфор: – Пожалуй, я начинаю радоваться этому обстоятельству, – вполголоса пробормотал Рошфор, вспомнив медные кудри и волнующий вырез платья синьоры Чинкве, и примирительно добавил, улыбаясь. – Полно, де Ронэ, я и не думал упрекать вас в отсутствии проницательности и обширного жизненного опыта, но позвольте и мне верить моему – который советует не прибегать сразу к самому удобному и поверхностному объяснению. А также убеждает в том, что промедление и бездействие могут обернуться провалом, – заметно поскучнев, заключил он.
Теодор де Ронэ: – Не стесняйтесь в выражениях, я знаю, что я дурак, – бретер подцепил вилкой еще один кусок поленты. – Но даже я понимаю, что для того, чтобы действовать, надо знать, что делать. У вас есть предложения?
Рошфор: Рошфор ухмыльнулся: люди, открыто признающие себя дураками, на поверку оказываются отъявленными хитрецами и плутами. Впрочем, высказывать данное утешительное соображение граф Теодору не стал, вместо этого уделив внимание ризотто. – Надо знать не только «что», но и «как», – поправил он бретера. – А вы уже знаете «что»? – оживился тот. Рошфор недолго помедлил, проглотив рассыпчатый рис и запив его вином, однако решил, что ответ «что» является очевидным. – Письмо. Не будет его, исчезнет и затруднение аббата. Если же письма нет и не было, тем лучше для вашей знакомой и тем хуже для господина секретаря, – недобро прищурился он. совместно
Теодор де Ронэ: Теодор понял сразу. Вилка с наколотой на нее сардиной застыла на полпути от тарелки ко рту. – Украсть? – почему-то шепотом спросил он. Несмотря на все его старания, совершенно скрыть отвращение ему не удалось. Дева Мария, и это разговаривают два дворянина! – Вы смеетесь, да? Полтора года на парижском дне, однако, оставили свой след, и вместе с неприятием бретера не могли не посетить куда более практичные мысли. Распорядок ее дома они не знают, квартал – тоже. Стало быть, полагаться придется на помощь какой-то девахи, и даже если та из жадности или по глупости уже раз предала свою госпожу, это вовсе не значит, что она отопрет дверь дома. А потом? Сундук в спальне? Не более чем догадка, и, как сказал Росси, компрометирующее письмо может быть не одно. А если есть еще и сообщник… Теперь он почти готов был поверить, что Орсетта и впрямь могла настолько измениться. Но какой еще есть выход? Заплатить? Убить? Не ее! Но тогда – аббата?! Не зная, вправду ли он виноват? Напрочь позабытая сардинка тихо шлепнулась обратно на блюдо, забрызгав скатерть маслом.
полная версия страницы